7-23. Каменный друг

      от http://www.proza.ru/2016/01/29/279

  Между тем он был чертовски занят на склонах своей горы.
Как и предполагалось, они оказались  не такими уж крутыми. За время своего существования им пришлось испытать на себе всю мощь разнообразных агентов разрушения,  под воздействием которых крупные куски некогда целого упали вниз, образуя собой хрусткую под ногой осыпь. Мхи и лишайники въелись в тело камня, находя в неизменности его ограниченного состава все, достаточное для своей жизни. Рисунок их наслоений был прихотлив и украшен в спокойные оранжево-серые тона. Мягко пружинил под ногой этот тонкий ковер жизни и  терпкий запах его смешиваясь с принесенной ветром  из долины пряностью - был божественен, как во храме, обширном, составленным из бесчисленных приделов-распадков, неглубоких пещер, и просто поверхностей сияющих склонов.

Излюбленным  местом пришельца стал широкий карниз над глубокой пропастью. Там, на дне, к самому подножью подступала зелень лесов и пелена растительности уходила вдаль по склонам хребтов, долинами, расходящимися во все стороны света. Вдали темнели отроги иных гор; очертания вершин хребтов, смягченные лесами, всё же были довольно резки, извилисты, непрерывны.
Выше карниза поднималась каменная стена, сплошь почти задернутая лишайниками, выполняющими  нерукотворный орнамент.
Ковер был расстелен природой так же и на ложе карниза.
Стена была крута и заканчивалась плоской вершиной, с которой открывался вид в беспредельность.
Здесь же, на Мостике (так назвал он этот карниз) было как-то по-особенному уютно. Словно заботливая ладонь держала поселенца на своей шершавой поверхности, теплой, уже изученной им  каждой своей морщинкой - трещинкой.
     Там легко было пребывать в праздности.
     В смысле ничегонеделанья – что отнюдь не означает безделье. Будучи раз и навсегда запущенными в работу, все системы управления, все механизмы превращений одного вещества в другое, все каналы передачи энергии внутри тебя не останавливаются ни на миг единый, а только лишь меняют интенсивность своих реакций, сообразуясь только со сверхзадачей, которую ставит верховный правитель всего.

     Так устроено было его существо, что внешние проявления его активности отзывались когда-то раньше беспокойством  у окружающих. Он больше мешал людям, нежели органично встраивался в причудливую – ему казалось  -  игру делового общения. Часто он видел происходящее вокруг себя каким-то несуразным, не логичным, а, отсюда, и противоестественным. Тогда как очевидна была необходимость приведения этих несуразностей в нормальное состояние. Не раз случалось так, что он не только находил себе единомышленников, но и они все вместе составляли некую команду, начинавшую действовать – весьма, кстати, плодотворно. Но в скором времени происходило за пределами их круга такое, отчего  единомышленники его, безо всяких объяснений, представали раздражёнными, разъяренными даже, с чем и покидали команду – сразу же являвшую виды разбитого в осколки зеркала.
Ну тебя …!  – далее следовали определения, близкие по смыслу, однозначные, но поразительно неблагозвучные.
    Понятно было всё, за исключением одного – почему?
Почему совершенное вызывает реакцию отторжения в этой игре людей, хороших каждый в отдельности, но,  будучи вовлеченными в некое сообщество, оказывающихся способными воспроизвести чаще всего зло окружающим его соплеменникам?
С этим вечным вопросом он как бы отдалился ото всех и жил  жизнью своего обезлюдевшего круга, креативные свои поползновения, реализуя в форме необычных конструкций, к тому же не доведённых до логического совершенства – буде так, уж он утер бы нос всем, кто до тех пор слыл удачливым и успешным человеком. Но к чему был этот успех? Тем более что всегда рядом оказывался пример более высокого уровня, отчего отвоёванные в изнурительных схватках достижения, меркли на обнаружившемся фоне, и обращались всего лишь в досаду. Тем более что, не мешкая, проявляло себя еще одно докучливое свойство успеха. Когда выпавшая удача, раз единый обозначив себя, обращала к творцу внимание окружающих, которые - бурно выражая своё восхищение  - сами исподволь присматривались к триумфатору, выискивая в нём некие крючочки,  за которые можно было бы подцепить его к делу реализации своекорыстного интереса, да так, чтобы рыбка эта золотая впредь не сорвалась, а носила бы свои - невольные уже подношения - сколь угодно долго.
Впрочем, ему было не жалко своих трудов. Более того, он всей душой хотел, чтобы плоды его могли быть доступны людям и были бы полезны им.
Но так, чтобы вошли они органичным взносом в общую работу добра, а не доставались бы как халява, какая то, что есть нехорошо.
Плохо, потому что дармовщина, точит душу своей легкодоступностью. Извечна необходимость труда, поиска выхода из сложных обстоятельств, когда только один ключ остается – необходимость выбора – при котором неудача открывает дорогу, ведущую в никуда! Но она так легко подменяется своим суррогатом. И животным не станет тогда искатель сего, да и не человеком. Так, биологической субстанцией, назначение которой   - исчерпать свой физиологический ресурс до конца и слиться с миром без каких-либо последствий.
      Другое дело – думать!
Не о возможных и невероятных ситуациях, кои могли бы случиться с ним, чтобы он стал, к примеру, богат, или ещё как-то знаменит и успешен. А чтобы ещё и успех этот был бы весьма нескромен, да хоть бы и так вызывающ, что некогда смеявшиеся над ним, были бы уязвлены и с тем бы и раскаялись в совершённом некогда по отношению к нему. И этого было бы достаточно, чтобы дальнейшая жизнь его покатилась бы как по маслу.
       Не без этого. Ибо сфера измышленного безгранична. И всякий путешественник нет-нет да и коснется этакой коралловости успеха, болезненно ободрав обшивку своего ковчега. Тщеславие живёт в нас в числе тех пороков, коими переполнена человеческая суть. Даже если ты и беспорочен – это всего лишь означает, что сие греховное не проснулось в тебе, а слабые его шевеления посчастливилось загнать во глубину себя.
      Гони же лихо, пока оно тихо!
      В этом смысле девственность не только желательна, она ещё и оправдана тем, что позволив себе нечто, ты, тем самым запускаешь в себе механизм, которым не властен управлять. И только случай способен остановить твоё разрушение – словно оступился раз на круче – вот уже несёт тебя в низ, швыряя о выступы скал. Кому угодно будет, чтобы в этом падении зацепилось твоё тело за нечто, ещё полуживым, а не пало бы на дно ущелья бездыханным! Случаю? Но уж, конечно же, не ловкости твоей и изворотливости, ибо ты упустил свой шанс, когда ещё возможен был выбор, когда не преступлены были пределы возможного.
Теперь нужно время, пока зарастут раны тела.
Но память об осквернении себя неизбывна!

     Более интересна предыстория твоих раздумий о, казалось бы, отвлечённых материях. Блуждание в этих эмпиреях - духом, лишённым соблазна, тщеславия, исполненным сострадания и осознания равенства каждого, прежде всего перед мирозданием, - угадывает ясность в бессмысленности множеств.
Вот, - зачем нам важен вопрос о жизни других миров? Что мы готовы при встрече предъявить своего такого, что обрадует и их и нас, от которого не возникнет конфликта?
     Тогда как здесь, у себя, мы – что случалось уже не раз – вопили слаженным хором – Распни его! – того, кто более всего то и достоин жизни вечной.
Рассчитай вероятность  встречи с внеземной цивилизацией, да и успокой себя до лучших времён. Нам бы с земными-то хоть как-то разобраться! Тем более, что круг тем размышлений более бесстрастных, куда как обширен!
Не раз и не два он совершал уже облёт галактических пространств. Это было легко и просто – оставаясь здесь, на излюбленном карнизе своей сиятельной горы (там, внизу всеми оттенками зелёного переливалась жизнь чащобы, переходя за границами дымчатых долин в синеву небес) он взмывал невесомым духом и резко переходил в полёт туда, где сгустки вещества встречались во многообразии своих форм: безжизненной твердью холодных планет, раскаленного жара термоядерных котлов, звездных светил, скоплений их, и ярких, и туманных  - из-за невыразимо далёких расстояний.
 
      Среди них, в некой, не поддающейся координатным определениям точке он знает не то планету, не то звезду. Знает, потому что ему ведомо её имя.
Странным образом в него вошло тогда…
- Это когда ещё!
- Да, ну, тогда.
- И всё же?
-А, не важно.
…Вошло  это знание, как уплотнённый до пределов сигнал от субмарины, мгновением всплывшей из бездны вод.

                к http://www.proza.ru/2016/01/29/668