сын уже не любил отца

обывало их немало. Ха-ха, в первое их утро «любви» она ему подсовывала простыню со следами крови.  Тогда, хоть не сильно поверив в ее честность, он был польщен, что девица пытается выглядеть невинной. Инносет! Сейчас он сомневается, была ли она хоть когда нибудь невинна!
       Эдвард постарался! Пошел на любые унижения, но добыл молодым квартирку. Замкнутые в тесном пространстве малюсенькой этой квартиры  они беспощадно мучили друг друга.
    Коломбина вдруг превратилась в страстную мамашу. Когда Карина спала – девочку назвали Кариной, никто не смел даже дышать. Но эти блаженные минуты тишины случались очень редко, девица, казалось, орала беспрерывно. Орала голодная, орала от перекорма, орала когда резались зубки, когда стала ходить по манежику, то и дело падая, и орала просто так, из любви к искусству. Словно понимая, что живущего рядом с ней человека дико раздражают её вопли и делая это ему на зло. Еще его раздражали замоченные в ванной пеленки с желтыми пятнами от какашек, пропахший кислой детской мочой дом, разнокалиберные грязные бутылочки из-под смесей и кефира, пригоревшая каша в кастрюльках. Но больше всего бесила злая, ехидная, сексуально неудовлетворенная женщина. Узнав, что Коломбина то ли изменила (хотя он увидел только последствия – голую, испуганную его внезапным появлением жену), то ли пыталась изменить ему с его же собственным отцом, она стала ему ненавистна. Словно дьявольское наваждение спало с него, и он стал свободен.
                Ребенок вызывал только раздражение.
        А женщина, столь желанная прежде – он и женился ради секса,  вызывала отвращение. К моральным страданиям, прибавилась и холодность. Совершенно переставшая следить за собой – безупречные прежде ногти и волосы выглядели неряшливо. Бессонные ночи, проведенные с орущим ребенком на руках, превратили её прозрачную белую кожу в грязно-серую, цвета отечественной туалетной бумаги. И несло от нее чем-то непередаваемо отвратительным.
        Да еще и этот жуткий байковый халатик.
         
                Жить с такими чувствами и с такими людьми он не хотел. Жену и ребенка не любил! А подозрения в неверности Коломбины, в том, что она имела секс с его собственным отцом, освобождали от угрызений совести. Сандро стал кочевать из одной квартиры на другую – на что жил, на что пил неизвестно, так как из «Охотничьей газеты» он вылетел, получив увесистый пинок под зад. Тут-то Гриц предложил ему делать опасный, но весьма прибыльный бизнес. Чесать северные губернии, общаться с колхозниками и выкупать у них старинные иконы, церковную утварь, книги. Делать это было не сложно – вся деревня пила беспробудно и цены этим, валявшимся как попало иконам, не знала и не хотела знать. Хотя за такой бизнес советская Фемида карала беспощадно, Сандро часто думал, что является фактически спасителем этого искусства - сколько исчезло уникальных икон - разломанных, сгоревших в печках, утраченных навсегда.
      Скажите продавать иностранцам наше достояние не патриотично? А вы видели, как иконой Казанской Божьей матери 18 века было заколочено окошко в свинарнике? 
       Появились деньги, но…  опасно, сесть было можно в любой момент. Так что еще один чес, поклялся себе Сандро, и завязываю!
        Культурные достояния подберут другие чесальщики.
                Дольше всего он задержался в доме весьма оригинальных людей. Сандро учился с сыном этих людей в школе и дружил с первого класса, затем во взрослой жизни их пути разошлись.

        Но, однажды, съездив на север и привезя на продажу иностранцам несколько уникальных икон; приятели-художники втянули его в этот сомнительный и жестоко караемый бизнес; он удачно сбыл добычу и  закатился с веселыми дружками и разбитными девицами в дорогой ресторан. Там он и обнаружил Зубарева Юлия, лабающего по вечерам в группе известного на всю Москву Самсона Цербера. Самсону было уже за шестьдесят и он, говаривали, лет сорок уже был тайным осведомителем тайной полиции, но его группа была знаменита не только в ресторанах. Группу эту приходили послушать специально – многие ныне популярные певцы, певицы и певички начинали у него. Сам Самсон, шептались завистливые языки, был рублевым миллионером. И свою бригаду не обижал – хотя был патологически жаден как сто габровцев, но тут уж приходилось платить за качество исполнителей. Так что Зубарев Юлий был всегда при деньгах и постоянно слегка пьян.
        У Сандро денег тоже было завались – иконки восемнадцатого века потянули на двенадцать тысяч – две трети забрал посредник Гриня, который и втянул его в этот бизнес.
        Когда он уговаривал Сандро первый раз поехать за иконами, тот указывал ему, что за это больно бьют по рукам и по шапке.
        - Тебе, лично, ничего угрожать не будет. Где закон, что их нельзя покупать или получать в дар.
        - С какого перепуга хитрые крестьяне мне их дарить станут?
        - Старичок, ты прост, как грабли. Они тебе подарят раритеты, а ты им немножко денежек. Это уголовно ненаказуемо. Хотя если поставят на заметку, все равно лавочку закрываем. – Эта перспектива вызвала в душе Грицко естественную горечь. - Ты добываешь, я реставрирую и продаю. Вот меня и могут взять за хитрую вороватую еврейскую попу. А ты, если поймают и поинтересуются, ветошью прикинешься, мол, любитель, собираешь для личной коллекции. Главное, не жадничать, церкви не грабить. А то орудует сейчас банда – чистит даже храмы. А что сказал незабвенный Глеб Жеглов: «Если он служитель культа, то ему защита тоже положена». Тем более что попы у нас не бедные, их мало, а значит сами при деньгах и ментов подмажут.
   
       Первая же поездка принесла ощутимый доход. Тысячу он отдал Коломбине, чтобы заткнуть ей рот алиментами. Но, проглотив тысячу  рублей и не облизнувшись даже, она все равно подала на него в суд на алименты. Ей хотелось хоть таким образом влиять на его жизнь, заставить ходить на официальную работу, то есть распоряжаться его временем. Сандро, получив исполнительный лист через судебного пристава, завел с ней переговоры. Обещал, что будет ей отстегивать определенную и немалую сумму в месяц. Но эта женщина не собиралась давать ему свободу. Не так были нужны ей его деньги, их она шантажом выманивала у старого дурака Эдварда, который и пикнуть у неё не смел более, но она, мстительная и мелочная до абсурда, хотела продолжить мучить Сандро. Она искренне считала, что он сломал ей жизнь – мечты о большой квартире в центре Москвы и больших деньгах, поездках в Сочи, веселом времяпрепровождении в ресторанах и модных салонах, испарились быстрее капли воды на раскаленной сковороде.
        Сандро был от неё дальше, чем Плутон от Солнца.   
        Он был свободен – впервые в жизни. На отказ Коломбины получать алименты в твердой и немалой сумме по почте, он отдал свою трудовую приезжему парню – он устроился по ней работать кочегаром в котельную и за адский труд поимел ставку – 89 рублей минус налоги. Так, что любимая пролетела с алиментами мимо сада городского. 18 рублей 38 копеек она получала. Гуляй и ни в чем себе не отказывай, любимая. Это было несправедливо по отношению к ребенку, но он уже сомневался, что дочь ему дочь, а не сестра! Отец больше не смел его поучать. А тот писал истеричные письма, в которых Сандро видел только ложь, только попытки обелиться. А зря!  В этих письмах было все - страх и боль за забубенную жизнь сына, попытки примирения. 
          Несмотря ни на что, отец еще любил сына, но сын уже не любил отца. Или… любил?
          И не в Коломбине было уже дело – она больше ничего для Сандро не значила. Изредка приходя домой, когда совсем уж негде было притулится, он видел перед собой женщину, которая какими-то дьявольскими ухищрениями сумела его приворожить, присушить, очаровать настолько, что он потерял над собой контроль. И очнулся только, когда она приперла его пузом к стенке. Циничное, хитрое, неумное существо. Было ли в ней, что нибудь хорошее? Наверное, было. Но Сандро этого не видел, и видеть не желал.
        Имея в загашнике несколько тысяч рублей, он прочно завис в квартире родителей музыканта. Люди они были своеобразные – отец, каменотес, работал у матери – скульптора, на поток было поставлено производство Ильичей. Каждая мало-мальски уважающая себя контора желала иметь вождя выполненного в мраморе украшением главной лестницы, или, на худой конец, парткома. В общем, могли жить припеваючи, но проклятый зеленый Змий-Горыныч вполз в их души и диктовал свои условия.
        Утро в квартире Зубаревых начиналось с землетрясения в библиотеке – дядя Леша сидел на полу и тряс книги, которые ему скидывала его супружница - тетя Алла. Старшие по пьяной привычке частенько прятали заначку - четвертной билет – дивного сиреневого цвета, в какую-либо из книг. Но, будучи натурами художественными, никогда не совали эту купюру одну и ту же книгу. А библиотека была обширна – собирать её начали еще родители Зубаревых. И она занимала целую стену в длинном, бывшем коммунальном, коридоре. И аметистовая птица счастья могла залететь куда угодно – однажды её нашли в брошюре «Памятники деревянного зодчества Олонецкой губернии».
        Иногда на них нападало иррациональное желание привести свою жизнь в порядок. Наведение железного порядка начиналось с того, что тетя Алла стягивала с диванов и кроватей замызганное белье, замачивала его в  ванной, высыпав в воду целую пачку порошка и белье там кисло несколько дней, потому что трудовой порыв так же быстро гас, как и вспыхивал.
        Сандро проснулся на детском зубареюльском топчанчике и услышал привычную ругань дяди Леши и тети Аллы. Мамаша в очередной раз, с бодуна, решила навести порядок, и замочила белье в ванной. А дядя Леша почувствовал в это прелестное летнее утро, настоятельную потребность взять ванну.
        У них была и стиральная машина «Эврика» полуавтомат, но пользоваться ею они боялись – тетя Алла, однажды, попробовала и машина выстрелила в неё током. После чего она осталась пылиться в углу. Белье стиралось оригинальным образом, так сказать ноу-хау семейки Зубаревых. Дядя Леша надевал болотные сапоги, лез в ванну и начинал  ходить по белью. Потоптавшись минут пятнадцать в чаше ванны, он возмущенно визжал, что пока он тут надрывается, отстирывая белье, они на кухне распивают прекрасный портвейн. Ему тоже приносились в ванну полстакана портвешка и дядя Леня, присев на бортик, опрокидывал в себя веселящую жидкость. После чего могучими лапищами каменотеса затаскивал в ванную жену и принуждал топать по белью вместе с ним – так они и ходили друг за другом. И, по-моему, именно с них Ван Гог писал свою картину «Прогулка заключенных».
        Но все хорошее, когда нибудь кончается – однажды утром  Сандро проснулся на своем топчанчике от страшного крика тети Аллы. Он бросился на этот шум и остановился на пороге в шоке. Зубарев Юлий – толстый, добродушный, спокойный парень, талантливый музыкант, висел на кухне на крючке от люстры. Он высунул лиловый язык, проказник, – вот, мол, вам. Мучайтесь там с похмелья, а я уже далеко.
        Вызывать милицию и нести все хлопоты по похоронам Юлия пришлось Сандро. Дядя Леня забухал так, что и сам не знал где он, на том или еще на этом свете, а тетя Алла, узрев своего единственного сына, висящим под потолком кухни на струне от рояля, тронулась умом. И двери клиники для душевнобольных захлопнулись для неё навсегда.
        Зачем он это сделал? Пьяный психоз? Но как раз Юлий пил меньше всех, так - несколько рюмочек.         
        Смерть друга детства, которого Сандро помнил веселым веснушчатым мальчишкой, затем озорным юношей, талантливым музыкантом, победителем каких-то там конкурсов. И вот итог - не дожив и до тридцати, он исчез, вылетел струйкой дыма из трубы крематория, остался горстью пепла в керамической вазе. За ней, уже резко и надолго протрезвевший Сандро тоже ездил сам. Получив урну с прахом, Сандро сел в маршрутное такси, ходящее от Николо-Архангельского крематория до метро. Место рядом с водителем было свободно, и он его занял. При этом звякнув крышкой урны. Шофер, тощий, с нудным лицом язвенника, мгновенно сообразив, какого незримого пассажира он получил на борт, брезгливо скривился:
        - Возить мне, не перевозить.
        Смерть Юлия испугала Сандро по-настоящему. Он понял, что если сейчас резко не остановиться, то следующим будет он сам. Голубка упорхнула, и нет ни малейших шансов, что он когда-нибудь увидит её. А Коломбина - останется? Ну, уж нет! Неожиданно он сообразил, что год, когда нельзя оформить официальный развод, прошел. И что он теперь может разбежаться с ненавистным существом официально.