Пуховый платок

Интересно взглянуть на этот эпизод глазами человека, не знакомого с повадками моего дорогого папаши. Потому что, находясь на своем собственном месте и в силу своей более чем исчерпывающей осведомленности об особенностях этих повадок, я, вероятно и очевидно, оставил бы следующую деталь без внимания или, попросту, пропустил бы мимо ушей, не придав значения. Как мимо ушей пропускалось очень много всего. Потому что, если бы этот метод самозащиты не выработался бы у меня, как и у остальных наших, мой мозг бы не выдержав внешнего натиска грандиозных отцовских идей и всевозможных мыслительных процессов, просто на просто разлетелся бы на молекулы, а молекулы обязательно рассыпались бы на атомы. Ведь масштаб мыслей был таков, что весь процесс их развития и обработки не умещаясь в отдельно взятой голове, вырывался наружу и занимал все пространство вокруг. Очень многое приходилось отсеивать.

Юнна Николаевна, дорогая жена брата моего дорогого Владимира, приехала с ним погостить к нашим родителям. И вот она то и есть этот человек, не знакомый с повадками моего дорогого папаши. С помощью её отвлеченного образа и по воспоминаниям ее рассказа я и смог оценить это явление, почувствовать по-новому этот яркий эффект, сила которого в неком потрясающем контрасте.

Вот сидит Юнна в комнате, а по квартире чего-то хозяйничает Валентин Александрович. Предположительно, на кухне возится с кастрюлями и чайниками, каким-то особенным, изобретенным лично им самим способом закипячивает воду. Или же совершенствует свою систему сохранения температуры уже кипяченой воды. И Юнне всё это в диковинку: и все отцовские невиданные конструкции и приспособления, и его манера постоянно что-то говорить – то браниться тяжкой старинной лексикой, то декламировать наизусть стихи от Шекспира до Есенина, то напевать песни. И вот здесь как раз этот контраст во всей красе прорисовался перед неискушенным наблюдателем. Здесь важно правильно представить интонации. Шебуршит там батя, погрюкивает, поставленным баритоном размеренно и мечтательно напевает романс. И в какой-то момент песню вытесняют насущные и горькие мысли, порождая совсем другие слова, произнесенные с интонацией обиды и агрессии. Слова, как магическое заклинание, с безнадежным отчаянием брошенное вслед какому-то неведомому обидчику, который варварски ворвался в гармоничное и безмятежное течение отцовских воспоминаний. Учитывая все эти интонации, Юнна слышит следующее: “…Орен-бур-ски-ий пу-хо-о-вы-ый пла-то-ок”……”…Пошшелл на ххуй!...”