Возвращение на остров. Часть II. Глава I

Часть II.

Муж.

Глава I.

Весна… Неожиданно для себя, остановившись в водовороте привычной дневной суеты Дуглас, только теперь осознал, что видит весенний остров впервые. В прошлом году с февраля по май он разрывался между Афинами и Марселем. Встречал и отправлял вновь прибывающих, вел переговоры, подписывал контракты на поставку оборудования и материалов, словом делал все, чтобы вдохнуть жизнь в этот клочок суши. Даже когда случалось подниматься на островные кручи, он так был занят делами в подземельях, что у него не было времени остановиться и оглядеться вокруг. Прошлую весну он проглядел, а когда у него появилось на это время, безжалостное солнце высушило землю, спалило весеннюю растительность. Пред ним опять расстилалось безжизненное, каменистое плоскогорье.

Только теперь он увидел, как весна изменила все вокруг. Типичная средиземноморская растительность - густые труднопроходимые заросли вечнозеленых жестколистных, часто колючих кустарников и небольших деревьев отчаянно цеплялась за каждую расселину, каждый выступ береговых круч буйной зеленью напоминали о своем существовании. Фисташка, ароматный мирт, земляничное дерево, разнообразные можжевельники, дикая маслина, несколько видов ладанника и низкорослые скальные дубы украсили крутые обрывы не только островного плоскогорья, но и конус горы.

На плоскогорье первые цветы-подснежники распустились в начале февраля. Жадно впитывая накопленную за зиму влагу, стебельки растений пробивались из каждой щели между камнями. Чуть позже яркие огоньки крокусов и лиловые или белые столбики гиацинтов украсили еще слабый ковер разнотравья, а им на смену вместе с травой уже поднимались гордые головки тюльпанов и нежные цветки нарциссов. Впрочем, за ними торопились показать себя роскошные колосья ирисов и гладиолусов, колышущиеся под ветром бледные призраки асфоделий. А им во след расцветали очаровательные анемоны и великолепные орхидеи. Заключительным же аккордом этого буйства красок был алый пожар маков, заливший плато и все склоны горы в апреле.

Но подлинным чудом казались, искривленные, изуродованные беспощадными ветрами, цепко оплетшие своими корнями скалы островных круч, миндальные и абрикосовые деревца. Жалкие уродцы были одеты в роскошные платья буйного цветения, чью бледно-розовую пену кое-где дополняли спрятавшиеся в расселинах цикламены. Дикие плодовые деревца дополняли и цветущие кустарники, золотистый дрок, а главное великолепные ладанники. Крупные, похожие на маки белые или розовые, с желтой серединкой цветы покрывали кустики, словно стаи бабочек.

К сожалению, в мае вся эта буйная красота высыхала и превращалась в ломкие белесые заросли. Правда еще будут благоухать дикие травы, не боящиеся зноя, - тимьян, шалфей, рута и розмарин, да еще, пожалуй, листья ладанника. Кроме того, летом воздух особенно на верхнем плато насыщался целебным настоем сосновой и можжевеловой хвои, терпкими бодрящими нотками мирта, благородным лавровым запахом, горьковатым духом лаванды и волшебным букетом ароматов цветущих цитрусовых деревьев.

С гордостью Дуглас отметил, что зазеленели уже и посаженные прошлой осенью деревца, в парке на центральной площади строившегося городка. Чаша искусственного озера наполнилась водой от зимних дождей, но главной гарантией того, что этим деревьям хватит влаги до следующих дождей, были подземные водохранилища всю зиму эту влагу собиравшие. Посаженные в городке растения уже в скором будущем гарантировали, что его парки скоро станут таким же   чудесным садом, как и верхняя обитель островитян.

Городок был главной его заботой все эти месяцы. Переселенцы получили сносное жилье. Семейные палатки исчезли еще в начале зимы, а уже к началу лета должны были опустеть и бараки, в которых жила холостая молодежь. Гордиться было чем - за год он построил целый город, однако Дуг был изначально недоволен. Ему пришлось пойти наперекор своим взглядам. Он не любил современную архитектуру – особенно конструктивизм и стеклянно-стальные изыски модернизма, которые, по сути, свели архитектуру из области высокого искусства для всех, к конвейеру фабричного производства для большинства. Ведь город, который он построил, был по сути самым омерзительным отродьем конструктивизма. Сборный железобетон новых домов должен был сделать город тусклым и безликим. Не спасало и предложение Сарази, руководившего стройкой, окрасить фасады домов в разные цвета. Более удачной показалась мысль изменить конструкцию домов. Зелени еще было мало и фасады домов, выходящие на юг, летом за день нагревались бы так, что находиться в комнатах было бы невозможно.  Положение спасло предложение пристроить к домам с юга глубокие террасы на всех этажах. Они прикрыли жилье от палящего солнца, а обитатели квартир стали хозяевами обширных пространств на открытом воздухе. В довершение всего дома получили красные черепичные крыши. В таком виде даже обычные белые фасады домов придали городу вполне средиземноморский облик.

Однако это были только первые шаги. Островитяне получили пусть скромное, но вполне добротное жилье. Семьи и наиболее ценные специалисты стали обладателями небольших, но отдельных квартир, а холостая молодежь   скоро должна была перебраться в удобные казармы или благоустроенные общежития. Останавливаться на этом Дуглас не собирался.  Его город должен был стать воистину удобным для жилья городом. Удобным и красивым.

То, что город должен был приобрести другой облик, предусматривалось с самого начала. Сборные железобетонные дома, высотой в три – четыре этажа, специально строили на окраинах города, с расчетом, что выросшие со временем деревья скроют основные изъяны этой архитектуры. Центральные улицы и площади должны были быть застроены совсем другими домами. Заказы на эти дома Дуглас разместил в лучших архитектурных мастерских Европы. Главным условием, поставленным перед зодчими, было то, что эти здания должны были не уступать лучшим образцам европейской архитектуры начала века.

Планы Дугласа были далеко идущими. Он собирался в будущем построить настоящие комфортабельные дома. Дома архитектура и удобства, которых были бы безупречны во всех отношениях. Площадки для них со всеми необходимыми коммуникациями уже заложили, но пока надо было решать более насущные проблемы городка. Больница и спортивный комплекс, школа и детский сад, библиотека и кинотеатр с дансингом и рестораном – все это было необходимо и начинало строиться.   

Решались и повседневные проблемы людей. Старики-ремесленники стали владельцами мелких лавочек, для которых отдали первые этажи некоторых домов или построили специальные павильоны, и не стало проблемы починить одежду или обувь, постирать белье или заказать новое платье. Появились маленькие уличные кафе и харчевни, которые быстро обрели постоянных клиентов. Однако основную торговлю на острове Дуглас оставил за собой. Он быстро оценил идею своих соотечественников и уже к концу зимы на окраине открылся огромный по тем временам магазин, где под одной крышей было все, что могло потребоваться   горожанину. Необыкновенным в этом магазине было то, что ни прилавков, ни продавцов в нем не было - покупатели сами брали товар со стеллажей. Не было и денег на кассах при выходе из магазина. Точнее деньгами расплатиться было можно, но большинство островитян наличных денег не имело. Личная перфокарта и четырехзначный код позволяли снять деньги с банковского счета, который имелся у всех взрослых обитателей острова.

Деньги, потраченные Дугласом на компьютеры довольно быстро возвращаться сторицей. Главным было то, что он сделал для островитян ненужными наличные деньги и таким образом смог контролировать расходы каждого из них. Вне острова потратить деньги могли только люди из довольно ограниченного круга его приближенных.

Однако, Дуг не забыл позаботиться и о душе островитян. Сам он о боге не задумывался, но в разных концах города начали строиться несколько храмов. Первый – синтоистский, воспроизводивший для японцев храмы их родины был уже почти готов. Протестантская кирха скоро должна была обрести крышу, а католический храм и мечеть только были заложены. Впрочем, место рядом с ними уже зажило своей жизнью – появились первые могилы. Островитяне начали хоронить своих близких. Старость и болезни были неумолимы.  Обо всем этом Дуглас думал еще год назад, но существенные поправки в его планы внесли открытия, сделанные сестрами де Гре в прошлом году.

Раньше он думал о закрытом мирке, месте, отрезанном от всего мира, но теперь планы приходилось менять. И дело было не только в найденных на острове древних храмах. При большом желании спрятать их и даже опять затопить сложности не представляло, но за время тесного знакомства с семейством де Гре его намерения резко изменились. Все найденное ими неожиданно подтверждало его собственные мысли, и теперь он сам был заинтересован в тщательном изучении всего, что они нашли, а значит, держать в секрете это открытие будет трудно.

Решение проблемы пришло неожиданно. Сработал опыт разведчика – проще всего спрятать что-либо было там, где бы его мог видеть каждый. Надо было лишь объявить эту вещь подделкой. Подделкой, «новоделом», парком развлечений для богатых бездельников можно было объявить и найденные храмы. Ну а необходимые реставрационные работы, само собой выдать за новое строительство. К тому же «Парком развлечений» можно было сделать и всю лагуну возле храмов. Внутренняя рифовая гряда позволяла построить мощную защитную дамбу, а откачать воду из лагуны было делом техники.

Дорога к храмам, погибшие корабли, да и все остальное, что скопилось в ней за прошедшие века, стало бы достоянием «Парка развлечений» или даже хорошего краеведческого музея. Законы Греции считали все найденное в море собственностью нашедшего и здесь скрывать что-либо не требовалось. Но мало было организовать этот аттракцион, необходимо было привлечь гостей, и Дуглас заказал проект двух отелей.

Один должен был находиться на плато, фактически на окраине города, в конце главного проспекта, рассекавшего город пополам. Здание отеля должно было стать такой же достопримечательностью, как и здание театра в его начале.

Второй отель решили построить на берегу моря. Поселок из небольших фешенебельных коттеджей позволял его обитателям не только жить рядом с «Парком развлечений» но и давал возможность насладиться красотами прибрежных островных лагун, где уже не только археология, но и богатый мир морских обитателей давали развлечения на все вкусы.

Основные сложности были в том, что для второго отеля не было места на берегу, Да и добраться до него с крутизны скального плато было сложно. Так что строительство надо было начинать с прокладки хорошей автомобильной дороги от городка к Храмам и отсыпки обширной площадки для строительства коттеджей.

***

Сколько же было сделано за эти месяцы! И сколько еще предстояло сделать. Его собственная жизнь сделала крутой поворот. Дуг совершенно неожиданно для себя стал семейным человеком, и значительное прибавление в своем семействе он ожидал уже этим летом, но сейчас его мысли больше занимало другое.

Из Александрии, наконец, возвратился Иоганн Клаус. Дуглас намеренно продержал его около месяца в Египте, после возвращения Дика. Он хотел не только убедиться, что все расчеты по поставкам будут выполнены своевременно, какое-то внутренние чувство подсказывало ему, что связи с египтянами могут оказаться полезными и в дальнейшем.

Доклад Иоганна подтвердил его правоту. Немец был очень доволен тем, что после возвращения на остров Дика все нити операции сошлись в его руках. Месяц пребывания в Египте увеличил состояние Иоганна на пару сотен тысяч долларов, а главное он нащупал новые связи, которые очень заинтересовали Дугласа.

Иоган встретил в ближайшем окружении Насера знакомых офицеров, которые до настоящего времени сохранили связь с нацистским подпольем в Европе. У островитян не было причин скрывать, что все, что они продали Египту, было взято из запасов, созданных немцами во время войны, и как только информация об этом просочилась по соответствующим каналам, Иоганна нашел посредник Отто Скорцени.
 
В свое время Дуглас много слышал о делах этого любимца Гитлера. Впервые его имя он услышал в Тегеране осенью сорок третьего года. Немецкая операция по уничтожению глав государств антигитлеровской коалиции с треском провалилась, и плененные немецкие диверсанты нередко называли одним из руководителей этой операции именно Скорцени.

Уже в конце войны, анализируя громкие операции этого «супер-диверсанта», он искренне удивлялся его славе. Все то, за что Скорцени удостоился громких почестей у фюрера, в Англии или Америке было бы расценено как откровенный провал. Даже самая удачная его операция по спасению Муссолини стоила жизни трем десяткам десантников, и потерей более десятка грузовых планеров.

Дуг хорошо знал итальянцев и был глубоко убежден, что при профессиональном подходе к этому делу все можно было сделать вообще без каких-либо потерь и с минимальным числом участников операции. Итальянцы даже не пытались оказать сопротивление и безропотно передали Дуче с рук на руки немцам. Если бы этот «профессионал» хорошо знал свое дело, то не стал бы вооружать своих головорезов английскими «Стенами», а просто запасся бы достаточным количеством денег.
 
Все остальные его «громкие дела» были на столько «удачны» и нанесли такой «урон» союзникам, что те даже не удосужились придать его серьезному суду после войны. Отто Скорцени шел на любые сделки с американцами и англичанами, и уже в сорок восьмом году оказался на свободе.

Все, что Дуглас знал о Скорцени настораживало, и он не торопился выходить с ним на связь, но и отметать все с ходу не было смысла. Нацист явно хорошо знал, какими ценностями завладели новые хозяева острова, и пытался наладить с ними контакты. У Дугласа появилась возможность разобраться в том, чем он неожиданно завладел.
А разбираться было в чём. Чем дальше островитяне пытались понять назначение нескончаемых складов, созданных немцами на острове, тем больше вопросов возникало. Военная база – крепость, построенная на острове, имела только одно назначение, она должна была охранять те огромные материальные ценности, которые немцы собрали со всей Европы в его штольнях. Нескончаемые, многокилометровые склады хранили то, что военной базе для обороны нужно не было. 

Дуглас, совершив сделку с египтянами, серьезно почистил арсеналы базы, но вплотную к расчистке складов острова даже и не приступали. Подземные штольни были забиты самыми разнообразными машинами, оборудованием, запасными частями и материалами назначение, которых знали только те, кто эти склады создавали.
 
Недра горы должны были жить. Прекрасно оснащенные цеха заводов производить продукцию. Прекрасно оснащенные лаборатории помогать ученым, делать открытия. Прекрасно налаженная организация должна была работать. Но над чем? Ради чего? Этого Дуглас не знал, и подсказать отгадку мог только этот нацист-австриец, засевший в Мадриде под опекой Франко.

Дуглас опять запустил свою машину сыска и уже довольно быстро получил информацию многое прояснившую. Немало в этом смысле помогли старые знакомые еще времен войны из числа соотечественников. Досье на Скорцени не было большим секретом, тем более, что даже в Германии его реабилитировали.

Отто Скорцени родился двенадцатого июня тысяча девятьсот восьмого года в Вене, в семье инженера чешского происхождения.

В двадцать шестом году поступил в Венский технический университет, который окончил в тридцать первом. В период учебы вступил в Академический добровольческий корпус, а затем – в военизированную антибольшевискую организацию Геймвер, члены которой за цвет своих мундиров именовались «зелеными фашистами», в отличие от «коричневых фашистов» - членов австрийской НСДАП.

Скорцени с юных лет был дружен с Эрнстом Кальтенбрунером, будущим шефом СД. За четырнадцать шрамов на лице, полученные в сабельных единоборствах, широко распространенных среди студентов, входивших в правые университетские корпорации, Скорцени получил прозвище «лицо со шрамами».

В тридцать втором году, он вступил в национал-социалистическую немецкую рабочую партию, а в феврале тридцать четвертого – в 89-й штандарт СС. Чрезвычайно импозантно выглядевший в черной эсэсовской форме двухметровый верзила получил еще одно прозвище – «черный циклоп», хотя не был одноглазым.
 
В составе 89-го штандарта СС участвовал в попытке национал-социалистического государственного переворота в Австрии в тридцать четвертом году - входил в состав ударного отряда СС, боевиками которого был убит Энгельберт Дольфус.

После запрещения НСДАП и СС в Австрии Отто Скорцени входил в состав полулегальных военизированных формирований национал-социалистов, замаскированных под спортивные общества.

В тридцать восьмом году, Скорцени являлся командиром одной из мобильных команд австрийских СС и в качестве такового руководил арестом последнего  президента Вильгельма Микласа.

В тридцать девятом году Скорцени был принят в ряды Лейбштандарта СС Адольфа Гитлера, в составе которого участвовал в военных действиях во Франции и Югославии.

До этого момента Дугласа заинтересовало только то, что типичный немецкий бурш. Изуродовавший себе лицо в студенческих схватках на шпагах, каким-то образом был связан с Эрнстом Кальтенбрунером – будущим начальником Главного Управления Имперской Безопасности.

В начале войны Скорцени ничем особенно не отличился, но по службе продвигался довольно активно, в марте сорок первого года он получил звание унтерштурмфюрера СС, что соответствует первому офицерскому званию лейтенанта.

В июне сорок первого, уже в составе самоходной артиллерии 2-й дивизии СС Рейх, Скорцени принял участие в военных действиях на Восточном фронте, принял участие во взятии Брестской крепости, в Смоленском сражении и в августе уже получил Железный крест 2-ой степени.

Дошел до Москвы, но явно держался подальше от линии фронта, особенно когда там намечались серьезные неприятности, С тяжелыми обморожениями и
дизентерией был направлен с фронта на лечение. В декабре того же сорок первого Скорцени уже в родной Вене на долечивании.

По излечении Скорцени был переведен в VI Управление Главного управления имперской безопасности, занимавшееся военной разведкой, и был назначен начальником отдела IVC. В задачи отдела, возглавляемого «черным циклопом», входило проведение операций в области материального, морального и политического саботажа за рубежом. Скорцени наладил широкомасштабное производство фальшивых долларов США и британских фунтов стерлингов для подрыва финансово-экономических систем «западных плутократий».

Похоже, старое знакомство с Кальтенбрунером начинает давать свои результаты. С этого момента Отто, по сути, даже близко к фронту не приближается до конца сорок четвертого года. А когда в январе сорок третьего Кальтенбрунер занял место погибшего Гейдриха, карьера Скорцени пошла в гору невиданными темпами.

Уже в апреле Скорцени получил звание хауптштурмфюрера и должность командира специального учебного лагеря РСХА «Ораниенбург», где СС обучала своих диверсантов, в том числе и тех, что потерпели фиаско в Тегеране.

Под его руководством готовилась операция «Франц» в Иране. Агенты Скорцени должны были подкупить вождей горных племен, что бы те в свою очередь нарушили транспортные коммуникации в Иране, которыми пользовались члены антигитлеровской коалиции.  Операция кончилась полным провалом. Подстрекаемые к мятежу вожди дорогие подарки приняли и тут же сдали немцев союзникам.

Но это было уже осенью, а двадцать шестого июля Скорцени, явно не без участия Кальтенбрунера, был вызван в ставку Гитлера. При личном знакомстве, верзила австриец с изуродованным лицом фюреру понравился и получил от него задание спасти попавшего в плен Муссолини.

С этого момента можно считать, что Скорцени становиться его доверенным лицом. Инструктаж его проводит лично Гимлер.

Впрочем, бездарность супер-диверсанта ярко проявилась уже в этом деле, но размах операции, очевидно, впечатлил куда больше. Скорцени задействовал целую воздушно-десантную дивизию.

Позднее в середине августа потребовал себе в помощь: бригаду войск СС, флотилию торпедных катеров и несколько тральщиков, и по личному указанию Гитлера получил их. Только после этого он сообразил, что для перевозки находящегося в горах Дуче корабли не понадобятся. Скорцени решает применить транспортные планеры – абсолютно бездарное решение в условиях горной местности.

Тринадцатого сентября сорок третьего отряд эсэсовских парашютистов под командованием Отто Скорцени высадился в Апеннинах рядом с горнолыжным отелем «Кампо Императоре», в котором содержался арестованный Муссолини. Освободив Муссолини, Скорцени вместе с дуче вылетел в Рим - уже занятый германскими войсками, а оттуда – в Берлин к Гитлеру. Операция «Эйхе» сделала Скорцени героем геббельсовской пропаганды.

А ведь операция началась только после того, как этот «гений» бессмысленно потерял почти полтора месяца на подготовку операции, которая обернулась такими потерями, что любой бы другой исполнитель пошел бы за них под суд. Но Скорцени уже стал любимцем Гитлера и за освобождение Муссолини получил из рук фюрера рыцарский крест и звание штурмбанфюрера СС. А Муссолини наградил его орденом «Ста мушкетеров» - высшим фашистским военным орденом, которым могли быть награждены за выдающиеся отличия не более ста военнослужащих итальянской и союзных армий.

Теперь ему безгранично доверяли, и в октябре он получил приказ вывезти в Германию маршала Петэна. Опять Скорцени потребовались два пехотных батальона дивизии СС «Гогенштауфен», два полицейских    батальона, и вдобавок, еще три пехотных роты. Учитывая, что Петэна охраняла сотня национальных гвардейцев, такая концентрация сил могла вызвать у специалистов только недоумение, но очевидно впечатлила Гитлера.

Виши был курортным городком и Скорцени не торопился, а второго декабря пришел приказ об отмене операции, и он получил «заслуженный отпуск» который провел в горах с женой и дочерью.

С февраля сорок четвертого года, по приказу Гимлера, Скорцени занимается подготовкой пловцов-диверсантов. Позднее он подсовывает Герингу, ссылаясь на одобрение фюрера, идею пилотов смертников для неуправляемых «Фау», подготовку которых опять поручают ему.

Примерно тогда же он получает задание ликвидировать Тито. Опять батальон десантников, планеры, месяцы подготовки и полный провал операции. Но и это сходит ему с рук. У Гитлера другие проблемы, на него совершено покушение, а Скорцени доказывает свою преданность – активно занимается расправами над заговорщиками.

В сентябре очередной приказ Гитлера -  Скорцени должен пленить венгерского диктатора, Местоблюстителя венгерского королевского престола адмирала Миклоша Хорти фон Надьбаньо, пытавшегося путем сепаратных переговоров со Сталиным и с западными «союзниками» вывести Венгрию из войны. Опять три батальона, танки и планеры, но действовать не торопится. Целый месяц живет в Будапеште в роскошном особняке, а когда соблаговолит штурмовать резиденцию Хорти, оказывается, что тот находится в Баварии, где гостит по приглашению Гитлера.

За этот «выдающийся подвиг» фюрер почему-то наградил его золотым крестом и присвоил звание оберштурмбанфюрера СС.

Двадцать первого октября сорок четвертого года Скорцени получает личный приказ Гитлера подготовить диверсионную операцию в Арденнах, в тылу союзнических войск. Впервые он серьезно пытается сделать что-то стоящее, хотя и это дело оканчивается неудачей. Почти две трети агентов Скорцени погибли в ходе операции Грифон. Впрочем, рвение его не забыли, в январе сорок пятого года Отто Скорцени удостоился награждения Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту Железного креста.

В феврале сорок пятого года «бесстрашный» австрияк руководил аналогичной диверсионной операцией на германо-советском Одерском фронте. А в апреле Скорцени было поручено обеспечение безопасности так называемой «Альпийской крепости», расположенной в труднодоступных горах Тироля.

В первых числах мая сорок пятого Отто Скорцени был назначен начальником Военного управления РСХА, а пятнадцатого мая «черный циклоп» был арестован американской военной полицией в Штирии (Штейермарке).

«Гений диверсии» был максимально откровенен с американскими следователями, что позднее ему зачли, но в сентябре сорок седьмого Скорцени предстал перед судом американского военного трибунала в Дахау по обвинению в военных преступлениях. Однако, он был оправдан за недоказанностью обвинении, и освобожден, после чего некоторое время работал в архиве американских оккупационных войск.

В апреле сорок восьмого «черный циклоп» был вновь арестован, на этот раз уже германскими властями, и помещен в лагерь для интернированных военных преступников в Дармштадте, из которого уже летом «американские друзья» организуют ему «побег».

С сорок девятого года с паспортом на имя Роберта Штайнбахера, полученным из рук лично Франко, Скорцени живет в Испании. Создает подпольную организацию «Шпинне», которая помогала бывшим чинам СС скрываться от карающей Фемиды победителей. По секретным каналам «Шпинне» послевоенную Германию покинуло более пяти сотен чинов СС, обвинявшихся в совершении военных преступлений. Одновременно, пользуясь покровительством Франко, руководит операцией «Одесса». Организует бегство бывших нацистов из Европы в Южную Америку. Кроме того, занимаясь частным предпринимательством, активно участвует в создании Организации взаимопомощи бывших военнослужащих Ваффен СС «ХИАГ».

В апреле пятьдесят первого фамилия Скорцени была официально исключена из списка германских военных преступников, разыскиваемых властями Федеративной Республики Германии.

Все эти подвиги Скорцени Дуга мало занимали. Как профессионал Дуг видел только одно, что этот деятель действительно сильно преуспел в умении «втирать очки» начальству, но его крайне заинтересовала информация о том, что Скорцени имел прямое отношение еще к одной тайне Третьего Рейха - он лично руководил программой массового изготовления фальшивых фунтов стерлингов и долларов на территории Рейха.  Стальная дверь и печатный станок в недрах горы явно имели к нему отношение. В донесении говорилось об очень высоком качестве печатной продукции «Монетного двора» Скорцени. Впрочем, в этом не сомневался и Макдедли, доллары, отпечатанные на острове, охотно принимали все банки мира.

Однако, доллары немцы пустить в ход не успели, а вот фунты, напечатанные немцами, нанесли английской экономике серьезный урон. В страну было заброшенно такое количество фальшивых денег в мелких купюрах, что после войны их пришлось просто изъять и заменить на совершенно новые.

Теперь интерес Скорцени к острову стал понятен окончательно, но Дуг идти на контакты с ним не спешил. Его одолевали другие заботы. В его семействе назревал крупный конфликт. Конфликт ожидаемый, и виновником его был он сам.

***

Когда осенью, прощаясь с Бет де Гре, он узнал о будущем ребенке и в шутку предложил объявить его матерью, кого-то из старших сестер, Дуг даже не предполагал, чем это закончиться. Хотя к этому времени обе сестры стали его любовницами, у него были все основания не верить в искренность их чувств. Они действовали в рамках плана, намеченного их крестным.

Дуглас заранее предвидел, что события, связанные с «Летучим Голландцем», окончательно поставят крест на возможности его тесного сближения со старшими дочерями семейства де Гре. Даже то, что он на прощание переспал со всеми тремя женщинами, ситуацию не меняло. Остров женщин напугал, и единственным способом заманить их на его кручи, были храмы, работы в которых имели для них существенное значение в будущем.

До рождения ребенка Дуглас даже не надеялся кого–либо из них увидеть. И тем более не задумывался о том, что ему когда-нибудь придется открыть им всю правду их приключений на острове. Да и почему он должен будет им ее открывать? По сравнению с их жертвами, «жрецов» здесь только попугали, и он не сомневался, что уже этим летом очередной испытуемый окажется во власти сестер-искусительниц. Единственно теплилась надежда, что память о возмездии, которого им удалось «чудом» избежать, остановит их, не позволит сломать еще одну человеческую судьбу.

Но уже через неделю после отбытия близняшек в Европу Дуг поймал себя на том, что часто вспоминает их. Не каждую по отдельности, а обеих женщин сразу. Стройные, изысканные в своей утонченности, точеные фигуры. Совершенный овал лиц, холодную отчужденность аристократок, а когда эти лица улыбались, зовущую прелесть губ, и бездонную глубину озер миндалевидных глаз. Непокорную гриву длинных русых волос, таких внешне тонких   и податливых, и таких своевольных и прихотливых на самом деле. Ласковые, нежные в своей опытности руки, казалось предназначенные только для любви, и такие твердые, расчетливо профессиональные, когда им приходилось заниматься любимым делом.

Внешне так похожие друг на друга женщины были полными антиподами по характеру. Собственно, только это, даже после многих недель тесного общения, позволяло ему их узнавать. Но стоило любой из них начать изображать сестру и различить близняшек становилось просто невозможно. Хорошие актрисы, абсолютно беспринципные шлюхи смело брались за любую роль и неминуемо совращали любого нужного им мужчину. Более того, жертва практически всегда воображала, что ей оказали особую честь, позволив преодолеть все барьеры, которые они вокруг себя выстраивали. Чаще всего целью потерявших голову мужчин были созданные ими изысканные образы тонких интеллектуалок, аристократок или чистых, не испорченных обществом   девушек. И как результат, неудачливый влюбленный обнаруживал, что стал жертвой двух холодных и беспощадных стерв.

Все это Дуглас знал. В определенной степени испытал на себе и с грустью понимал, что попал в тот же капкан, что и многие до него. Еще недавно странная привязанность Рона к двум беспощадно истязавшим его «жрицам», казалась почти извращением, психическим заболеванием, и вот он сам мечтает о любой из них. Даже то, что он подверг их ужасному испытанию, сути дела не меняло. Он просто доказал Рону, что способен «поднять плеть возмездия и нанести удар», но удар рассчитанный до миллиметра. Страшное орудие казни, не зависимо ни от чего останавливалось бы в самый последний момент, и ни каких существенных увечий нанести не могло. Маятник мог продолжать движение, но машина останавливалась, и все героические усилия Рона были таким же театром, как и все остальное. Спектакль должен был испугать, и постановка удалась. Распутные девицы почувствовали ужас смерти и одновременно ужас к тому месту, с которым все это было связано. Требовалось время, что бы все забылось, и Дуг не надеялся увидеть сестер раньше следующего лета. Поэтому полной неожиданностью для него стал призыв о помощи, прилетевший к нему из Парижа от Лиз.

Семейство де Гре обнаружило исчезновение Речел и просило его помочь в поисках девушки. Только теперь он по-настоящему осознал, что к связи, возникшей на острове «Жрецы» относятся куда более серьезно, чем он сам. Но больше всего вселяло надежду то, что обратились к нему двойняшки. Дуг не исключал, что мать сестер, имевшая на него неоспоримые права, может призвать к себе отца их ребенка, да и просто возобновить любовную связь. Так, что призыв от Бет был бы почти ожидаемым, и так же неожиданным был призыв от Лиз. Он ни на минуту не сомневался, что сестры, как всегда, действовали сообща, и теперь встреча с ними обеими была возможна в самое ближайшее время.

Дуглас прервал все свои дела на острове и отправился в Лондон, но отправился не один. Все что произошло с Речел, ему было хорошо известно, однако делиться этими секретами он ни с кем не собирался. Ему было выгодней, что бы девушку считали таинственно пропавшей, так как решил приставить к сестрам и их матери настоящую охрану. Вот когда у него появился повод по-настоящему оценить выучку девушек из специального подразделения, созданного на острове Накано Нару еще прошлой весной.

***

Дружба Дуга со старым самураем началась сразу после войны в одном из бирманских лагерей для военнопленных. Холодно невозмутимый, откровенно презирающий смерть, не молодой офицер привлек к себе внимание Дугласа, вербовавшего среди пленных будущую агентуру в Японии. Вначале его больше всего поразила ледяная стена отчуждения между ним и другими пленными. Пленные японцы демонстрировали к нему явное почтение, но сам он был в отношениях с ними презрительно равнодушен. Исподволь наблюдая за ним, Дуг с удивлением отметил для себя, что если бы   вместо лохмотьев японской военной формы Накано одел бы обычный европейский костюм, он скорее сошел бы за англичанина, чем такие столпы английского общества, как, например, адмирал Фишер.

Дугласу сообщили, что японца уже пытались безрезультатно вербовать, но он решил попробовать сам, впрочем, с тем же успехом. Накано хорошо знал английский и прямо заявил, что хотя никогда не признавал высшей власти императора, работать против своей родины не будет ни при каких условиях.  Лагерное руководство не раз применяло к несговорчивому японцу меры устрашения, но они действия не возымели, и Дуглас приказал оставить японца в покое.  Фанатиков, мечтавших сделать себе харакири во славу императора, в лагере было предостаточно, но этот человек к ним явно не относился.

Накано, оценил помощь Дуга и, наконец, пошел на более близкие контакты с ним. Поняв, что «англичанин» не собирается его вербовать, и искренне интересуется Японией, он разговорился, а Дуг приобрел умного, широко образованного собеседника. К долгим ночным беседам с японцем его вначале подтолкнула смертельная скука отрезанного от всего мира бирманскими джунглями лагеря для военнопленных, а затем подлинный интерес к тому, что ему рассказал этот самурай.

Поводом острого интереса к странному японцу стало его заявление, которое поразило Дуга еще при первом их разговоре. Пленные японцы по-разному вели себя в отношении англичан, но в одном были едины – никто из них не смел сомневаться в божественной сущности императора. Накано же не скрывал своего презрения к императорскому дому, да и к большей части своих соотечественников, оказавшейся вместе с ним за колючей проволокой концлагеря. Общался он только с небольшой группой офицеров, которая, кстати, вела себя по отношению других пленных примерно также, как и Накано.

Странное поведение японцев объяснил начальник лагеря. Все эти пленные офицеры были отпрысками известных самурайских родов и считали ниже своего достоинства тесное общение с рядовыми японцами. Единственным существенным отличием Накано от остальных самураев, была не прикрытая ненависть к императорскому дому, и холодное презрение к тем, кто довел его родину до катастрофы. По сути японца обуревали те же чувства, что и его собственного деда, когда он покидал родину в конце прошлого века. Дуглас понял, насколько ему близки чувства самурая и сделал попытку сблизиться с ним. Казенная обстановка лагерного офиса для этого мало подходила, и он приказал привести японца в свое бунгало после отбоя.

От первой беседы Дуглас ни чего существенного не ожидал и лишь попытался расположить самурая к себе. Хороший чай, сигареты, виски и кое-какая еда должны были настроить на дружелюбный лад. А главное, Дуглас решил поведать ему историю своей семьи, да и свою собственную тоже.

Японец же ночной разговор с врагом воспринимал как угрозу, и был явно насторожен, хотя и скрывал это под личиной холодного равнодушия. На предложение сесть, демонстративно стулом не воспользовался и уселся на циновку покрывавшую пол.  Дуглас принял правила начинавшейся игры. Поставил перед гостем подносы с едой и питьем. Скинул на циновки подушки для себя и собеседника, и сам растянулся на них.  Происходящее явно говорило, что ни о каких допросах речи не идет, но ни к чему из предложенного самурай даже не притронулся. Настороженное молчание Накано Дугласа не смущало, и он прямо дал ему понять, что сам испытывает чувства похожие на его в отношении английской аристократии.

Весь вечер шотландец рассказывал   самураю историю рода горных разбойников. Их американскую «одиссею», да и свою историю службы британской короне. Явно был откровенен и, что японец это оценил, понял по тому, что тот, наконец, взял в руки предложенную чашку чая. Собеседнику явно нужно было время обдумать всё услышанное, и Дуглас извинившись за то, что оторвал столько времени от его сна, предложил завтра встретиться снова. За весь вечер Накано впервые заговорил, резонно заметив, что приказы здесь отдает не он, но Дуглас почувствовал, что следующая беседа обещает взаимную откровенность.

Утром Дуг переговорил с начальником лагеря, и японец был освобожден от всех лагерных повинностей. Дугласу принесли новый комплект японской военной формы, и согласились переселить самурая в его бунгало. В этот вечер он сумел удивить Накано, прямо заявив, что не собирается делать из него английского шпиона, да и то, что сам оказался в такой роли, ирония судьбы. И японец, наконец, заговорил.

История древнего рода Накано в чем-то перекликалась с историей его собственного. Самураи из рода Накано были в рядах противников императора во время революции Мэйдзи. Боролись за сохранение власти Сёгунов и потерпели поражение. Собственно говоря, революция Мэйдзи, по сути, была борьбой двух самурайских группировок. Власть древних самурайских родов раздражала не только Императора, которому была отведена унизительная роль марионеткой в руках Сёгунов. Она раздражала молодые самурайские роды, получившие вожделенную катану совсем недавно.

Старые самурайские роды откровенно презирали новичков и не пускали их в круг своей родни. Слишком велики должны были быть заслуги новоиспеченного самурая для того чтобы ему позволили жениться на девушке из древнего самурайского рода.

Но еще более глубокая, непроходимая пропасть была между самураями и остальным народом. Японец мог быть баснословно богат, а самурай практически нищим, но не уступить почтительно дороги оборванцу, означало для простолюдина только одно. Шея несчастного становилась предметом испытания остроты катаны самураем. И ни чего другого быть не могло. «Народ» должен был знать свое место. Более того, самурай посмевший допустить снисходительность к простолюдину, сам неминуемо становился объектом порицания в своем кругу, и единственным выходом для него становилось совершить над собой обряд сэппуку – смыть позор собственной кровью.

Уже отправив Накано в Японию, Дуглас внимательно изучал все доступные материалы по истории этой страны. Феномен самурайства не давал покоя. По сути, самураи не одно столетие, вели себя в своей собственной стране как откровенные оккупанты. Рядовой японец для них был представителем другой нации, даже другой расы. Придя к этой простой и логичной мысли, Дуглас сразу понял, чем же так принципиально отличалась группа офицеров-самураев от остальных пленных японцев в лагере.  Если основная масса японских солдат была обычными азиатами со всеми присущими монгольской расе чертами, то офицеры были явными европейцами. Больше всего в глаза бросалась обильная растительность на их лицах, которой монголы похвастаться не могли.

Исторически воинское сословие в этой стране оказалось отдано народу явно другой расы. История Японии упоминает вторжения иноземцев, чаще всего отбитые чудесным образом. Но, похоже, по крайней мере, одно из них было удачным. С этого момента местный император стал просто заложником в руках военной верхушки оккупантов – Сёгунов. Типичная история! Захватчики ставят во главе государства местную марионетку и под ее прикрытием властвуют над страной.

Но победа досталась не просто. Захватчиков было ничтожно мало по сравнению с численностью населения страны и свою власть пришлось утверждать драконовскими методами. Чего стоила одна «охота за мечами». У японцев не просто отобрали все оружие. Часто на целую деревню оставляли только один нож для забоя скота, и тот прикованный цепью к столбу на деревенской площади под охраной сторожа.

Японец, по несчастию замешкавшийся в выражении почтения к самураю, мгновенно становился объектом для демонстрации его искусства владения мечом. Жизнь японца для самурая не стоила ровным счетом нечего.

Впрочем, в одном местные жители для захватчиков были необходимы. Воины, высадившиеся в Японии не имели женщин, а так как удержать власть в стране можно было только продолжив свой род, приходилось выбирать из местных красавиц. Особенно придирчиво и тщательно вначале, и это неизбежно наложило восточный отпечаток на потомство. Позднее старые самурайские роды очень заботились о чистоте своей крови, и браки с женщинами из народа были редким исключением из правил. Дуглас внимательно изучал старые японские гравюры и вполне современные фотографии. Самураи, конечно, приобрели черты местного населения. На гравюрах разрез глаз особо подчеркивался, но с фотографий на него глядели вполне европейские лица. Если бы убрать местный колорит и одеть офицеров в форму европейских армий самураи вполне бы сошли за европейцев. Самураям удалось сохранить свою «породу» и не смешаться с местными. Это могло говорить только о том, что ни о какой тысячелетней истории самурайских родов и речи не могло идти. Предки самураев появились в Японии максимум три-четыре столетия назад.

Еще одна самурайская традиция напомнила Дугласу о Европе. Самураи по достижению совершеннолетия брили голову, оставляя на затылке длинную косу. Подобная традиция была лишь в Европе и тоже у воинского сословия. Турецкие янычары были чистокровными европейцами. Христианских мальчиков, чаще всего славян отрывали от семьи, и начинали обучать воинскому искусству и преданности султану с малолетства. Из них формировалась гвардия и практически вся придворная верхушка Османской империи, только они занимали высшие должности в армии и флоте.

Какой ветер занес янычарский флот к берегам Японии, сказать теперь уже было невозможно. Во времена революции Мэйдзи с архивами наверняка серьезно поработали, искореняя память об оккупантах, но что в Японии на протяжении нескольких столетий хозяйничали отпрыски европейцев, было вполне возможно.

Победа императорской партии поставила предел привилегиям самурайских родов. Но довольно быстро оказалось, что высшие должности в армии и флоте могли получить только выходцы из их числа. Императорская партия и начавшая бурно нарождаться торгово-промышленная буржуазия прекрасно понимали, что маленькая Япония обречена на прозябание на задворках великих колониальных империй, если не обзаведется своими колониями. Были остро необходимы ресурсы для промышленного развития. А позднее и обширные рынки сбыта. Колонии же можно было заполучить только силой оружия, и выходцы старых военных родов опять оказались у дела. У самураев опять появлялись реальные привилегии и объекты, на которых можно было бы потренироваться в искусстве владения катаной.

Впрочем, основная масса противников императора осознала это не сразу и мечтала о реванше. Уже в первые годы после революции Мэйдзи стали возникать тайные общества. В одно из таких обществ, Ассоциацию Черного Дракона, созданную в самом начале двадцатого века, как ответвление более ранней Ассоциации Темного океана вошли, и все мужчины семейства Накано. Однако промышленный рост государства, а главное победоносные войны, заметно изменили отношения старых самурайских родов к императору. Не малое значение имело и то, что нарождавшаяся промышленная элита Японии искала тесных контактов с тайными обществами и щедро их финансировала. Таким образом, к началу первой мировой войны эти общества превратились в типичные ультра националистические организации.

Накано Нару стал членом Ассоциации Черного дракона еще перед Первой Мировой Войной. Тогда же получил первый офицерский чин и в течение нескольких лет воевал в Китае и России, но как только появилась возможность мобилизоваться, воспользовался ей. Тогда впервые родственники дали почувствовать ему свое осуждение. Националистический угар все больше затмевал разум не только рядовых японцев, но и самурайской элиты.

От родителей он получил приличное состояние, и уехал в Америку. Сначала учился в Гарварде, а позднее перебрался   в Англию в Оксфорд. Древность его рода   для британцев имела, значение и его принимали в известных аристократических домах. Молодой, высокообразованный, подчеркнуто сдержанный красавец японец быстро стал центром внимания, не только молодых дам, но и серьезных дельцов из Сити.

Однако сам Накано был разочарован. Ни Америка с ее «равенством возможностей» и неудержимой погоней за деньгами, ни Англия с ее «традициями» для него примером не стали. Везде он примечал все те же милитаристские, экспансионистские тенденции, что и на своей родине. Ни Европа, ни Америка образцом для него быть не могли, и он решил вернуться домой.

В начале контактов с Дугласом японец не скрывал своих антимилитаристских взглядов и утверждал, что в течение почти двадцати лет занимался преподаванием «этики» в собственной школе, основанной в Саппоро. Впрочем, Дуг хорошо понимал, что японец многого не договаривает. Япония все эти годы вела нескончаемые колониальные войны, а в сорок первом окончательно схлестнулась с Америкой. Страна остро нуждалась в военных кадрах, и избежать мобилизации офицеру, имевшему богатый военный опыт, было возможно, только имея очень серьезную протекцию в высшем руководстве страны. Мобилизовали же Накано только в сорок четвертом году.

Впрочем, когда японец окончательно убедился, что Дуг на самом деле не собирается делать из него агента английской разведки, и более того готовит его освобождение из лагеря, стал более откровенным. Он явно симпатизировал странному «англичанину» и захотел стать ему необходимым и в дальнейшем. Тогда-то он и рассказал ему, чем на самом деле занимался все эти годы.  Дуглас, наконец, узнал, какую «этику» преподавал Накано в своей школе. А история его школы началось сразу по его возвращении в Японию из Англии.

Он еще не успел вступить на родной берег, как его нашли посланники главы ассоциации, членом которой, по семейной традиции он был уже много лет.  От первой встречи с руководителем Ассоциации Черного Дракона Тояма Мицуру он ничего хорошего не ждал, но неожиданно получил предложение, от которого отказаться не мог. Разговор был строго конфиденциальным, и предложение такого рода, что отказ для него означал неминуемую гибель в самое ближайшее время, да и отказываться он и не думал. Ему давали возможность стать максимально независимым в таком, предельно зарегулированном обществе, каким была милитаристская Япония до конца Второй Мировой Воины.   

Накано предложили возродить школу профессиональных ниндзя, и он охотно согласился, в первую очередь потому, что задание было не просто строго секретным. Одно упоминание об этих шпионах, диверсантах и убийцах у японцев ничего кроме ужаса не вызывало, но это задание давало ему неограниченную свободу действий, хорошее прикрытие и солидное финансирование со стороны «Черного Дракона», а главное в перспективе практическую независимость от кого-либо.

Работа, особенно вначале, оказалась совсем не легкой. Нужно было найти специалистов, хорошо знавших это дело, что было совсем не просто в стране, где искоренение самого понятия «ниндзя» было государственной политикой еще со времен Сёгунов. Еще сложнее было отыскать кандидатов в ученики. Бессмысленные фанатики готовые отдать жизнь за императора здесь были не нужны, а умных и думающих сомнительная карьера шпиона и диверсанта смущала. В конце концов, возникла система, при которой кандидатов начинали отбирать еще в младших классах школы. Более того, к началу мировой войны, Накано решил возродить старые самурайские традиции, когда жена самурая, хозяйка его дома владела мечом, а чаще нагитаной не хуже своего мужа. Примером для него была его собственная прабабка Накано Такэко прославившая себя при обороне замка Айдзу во время революции Мэйдзи.

Впрочем, серьезной подготовкой девушек он заняться не успел. В сорок четвертом году умер Тояма Мицуру. Проект, над которым работал Накано, был их сугубо частным делом, и Нару призвали в армию. Призвали и большинство из его воспитанников.

Дуглас сдержал свое слово, и Накано освободили из лагеря одним из первых. Японец возвращался на родину с надежными документами и достаточно большой, для нищей Японии суммой денег. Договорились о каналах связи и главное о том, чем он займется в первую очередь. Ему предстояло узнать, многие ли из его учеников вернулись на родину. Ведь охранять его школу остались только старики-учителя и юные девушки.

Все годы до начала эпопеи с островом Дуглас периодически получал информацию от самурая. Ряды его учеников война сильно проредила, и приходилось почти все начинать сначала. Самыми верными его помощниками как раз и стали те самые неопытные девушки, которым он доверил свою школу, уходя на фронт.

С приходом американцев, старики учителя время даром не теряли и старались передать девушкам свои знания и умения. Да и девушки без дела не сидели, они создали тайные ячейки, в которые стали подбирать способных подруг, где и начали обучать их смертельному искусству ниндзя. На фоне бесчинств, творимых американской солдатней, девушкам оно совсем не мешало.

На первых порах, после возвращения из плена, Нару воспользовался возможностями своего родственника Накано Мичиоми, который уже в сорок седьмом принял псевдоним Со Досин и прославился созданной им системой духовного и физического совершенствования. Родственников сблизило то, что Тояма Мицуру сыграл решающую роль и в судьбе Мичиоми. Оказалось, что именно глава Ассоциации «Черного Дракона» направил его в Китай для изучения боевых искусств, в первую очередь мастерства монахов Шаолиня. Тояма Мицуру явно имел широкие планы по созданию в Японии целой сети школ боевых искусств разных направлений и Накано Нару был просто одним из первых, кому он доверил конкретное направление в этом деле.

Вернувшись на родину Нару был рад что его школа сохранилась, но для того, чтобы поставить дело хотя бы   на прежнем уровне требовалась поддержка властей.  В оккупированной американцами Японии это было невозможно, и он воспользовался известностью Со Досина и стал отбирать учеников для себя среди кандидатов в его школы.

Только, через два года — это стало причиной конфликта между родственниками. Со Досин, наконец, узнал, чему учит Нару своих учеников, и категорически запретил ему какие-либо контакты со своими. Философия его системы имела чисто буддийские корни и, хотя, изучала боевые искусства, насилия не допускала, а ниндзя Нару были убийцами по определению.  Ссора с родственником была только первым звонком тревоги. Местные чиновники, которые были официальным прикрытием оккупационных властей, заинтересовались школой в Саппоро, и положение спасло только то, что его девушки сумели доказать, что в ней припадают только дыхательную гимнастику У Шу. Пришлось итак полуподпольную организацию, превращать в глубоко законспирированную структуру.

Не помог и уход американцев после подписания Сан-Францисского договора. Япония декларировала полную демилитаризацию, а возрождение ниндзя вызывала отвращение у японцев даже при довоенных, воинственных нравах. Предложение Макдедли сделать его остров базой для учеников Накано стало выходом из сложного положения. То, что становилось почти невозможным в послевоенной Японии, на затерянном в средиземноморье острове становилось легко осуществимым.

Таким образом, когда через шесть лет после первых бесед Дуглас предложил Накано обосноваться на острове, тот привез с собой не только хорошо обученную группу бойцов мужчин, но и куда более многочисленный отряд женщин мужчинам, по сути, ни в чем не уступающий. Впрочем, это он оценил значительно позднее.

Бойцы мужчины с самого начала взяли на себя полицейские функции на острове, но с женщинами Дуг начал знакомится только прошлым летом, когда на острове появились пленники. Хорошо знакомы ему были, только Саэко и девушки, работавшие с сестрами осенью. Подруга была его доверенным лицом на острове, но остальных он вполне мог бы приставить к семейству де Гре, однако Саэко резонно напомнила, что Ети давно нашла общий язык с Речел и передавать ее другой женщине смысла не было. Ей требовалась замена, и подруга предложила ему обратить внимание на Кимико, которая по ее мнению больше подходила для старшей де Гре. Молодая женщина была лет на десять старше Харуко и Тора, оказалась очень красива, и к тому же свое обучение боевым искусствам начала еще в юности, в одной из подпольных школ, где старики, работавшие с Накано, пытались готовить кадры для сопротивления американским оккупантам.

Дуглас хорошо знал на что были способны Харуко и Тора, и, поэтому, даже не стал проверять Кимико, когда Саэко пояснила, что молодая женщина была основным инструктором по их боевой подготовке все это время. К тому же, она была сокурсницей Саэко по университету и английский язык, и традиции страны знала в совершенстве, поэтому сразу же сократила свое имя до Ким, ну а Харуко была знакома англичанкам еще с прошлой осени, как Хару. Ким назначили командиром созданной группы, и Дуг в сопровождении трех восточных красавиц отправился в Париж.

Дуглас торопился в Лондон, все передвижения совершали самолетами, но Парижу отдали без малого два дня   - точнее его домам моды. Прекрасные девушки, сопровождавшие Дуга, должны были быть одеты по последней парижской моде и для любого возможного случая. Учитывая характер их деятельности подобрать нужные наряды оказалось не так уж просто. Традиционное кимоно японской женщины позволяло хорошо скрывать смертоносное снаряжение профессионального убийцы, а европейский наряд для этого надо было еще приспособить.

Дуглас получил истинное удовольствие, наблюдая со стороны недоумение кутюрье в салонах Шанель, Диора и де Живанши, когда красавицы отказывались от явно идущего им костюма или платья. Им и в голову не могло прийти, что под этим костюмом девушки собирались прятать. Впрочем, ко времени свидания с семейством де Гре наряды для всех были подобраны.