осколки

SENSUS.1

Она посмотрела на меня так, словно я не затяжку делала, а взрывала метро — в них читалось и удивление, и непонимание, и доля опасения.
Да, я, человек некурящий, считающий, что это не приносит никакой пользы и более того — засоряет легкие, портит дыхание и эмаль, взяла и сделала затяжку. Я вдохнула дым глубоко — так, чтобы почувствовать эффект, если такой и будет. На самом деле, я думала, что закашляюсь, — однако ничуть не бывало: прошло как по маслу. Наверное, виной тому то, что я все-таки покуриваю. Ведь кальян считается, верно?
— Хм, помогает, — заметила я, возвращая подруге ее «Marlboro».
Она взяла протянутую сигарету и ответила, затянувшись:
— Ну а то.
Я не стала бы курить из-за того только, чтобы влиться в компанию. Будь так, я бы курила лет с четырнадцати, когда это «вошло в моду». Кто знает, может быть, сложись все иначе, я бы так и не опустилась до этого. Просто произошло то, что произошло, и это несколько надломило мой стержень. Можно сказать, что я поступила так, чтобы облегчить возникшую боль внутри себя. Забавно: я старалась потушить ее внутри тлеющей сигаретой.
— Я докурю, ты не против? — спросила я и протянула пальцы вперед.
На меня снова посмотрели каким-то недоверчивым и удивленным взглядом.
— Да, конечно.
Уходя, я чувствовала, что мне продолжают удивляться.
Я села на один из бетонных камней, которыми огораживается парк от набережной, и погрузила сознание в дым. Странно, но должна признать, что курение действительно работает. Буквально через пару секунд в голове образовалось облачко. Казалось, словно мозг вдруг раздулся, как спасательный жилет. Немного подташнивало. «С непривычки» — подумала я. «И вина». Да, оно определенно играло тут не последнюю роль.
Мимо проходила компания парней и девушек количеством шесть-семь человек. Один из них держал на плече бумбокс, из которого доносились звуки какого-то трека, близкого по жанру к электронной музыке или дабстепу. Их веселость, их беззаботность — все это заставило меня улыбнуться. Пока они шли мимо, я провожала их взглядом, чувствуя, что мне на самом деле стало хорошо.
Мы пришли в парк некоторое время назад — около часа или полтора. Мы любили проводить ночи тут — река, свет, прекрасные дружелюбные люди и ночной воздух… Разве может быть что-то лучше? Обычно мы просто проводим время друг с другом, выпивая или играя в дурацкие игры — в общем-то, ничем путным не занимаясь и просто бездарно тратя ночь.
Нет.
Мы не тратили ночь бездарно. Никогда. Бездарно тратят ее лишь те, кто спит.
Глупо как-то спать ночью. Я думаю, что в ней есть что-то такое, чего нет в дне. Я имею в виду: какая-то тишина, умиротворенность. Спокойный, тихий ветер дует время от времени, вокруг горят фонари и изредка бродят прохожие (такие же любители ночной поры, как и ты сам), и это все вместе возбуждает внутри чувство, похожее на удовлетворение всем и вся. Мне лично в таком настроении хочется крутиться волчком, смеяться и обнимать каждого, кто мне на глаза попадется.
Днем такого не бывает.
Днем слишком много людей, которые снуют туда-сюда, словно муравьи, носятся, шумят. Их лица не выражают ничего, кроме напряжения и недовольства. Стоит нечаянно коснуться руки кого-нибудь в общественном транспорте, как он тут же презрительно одергивает свою конечность, словно бы не ты ее задел, а дьявол своим провонявшим грехами и кровью копытом.
Как только вошли в парк, мы услышали громкую музыку, доносящуюся из кафе около водоема (прудом это назвать нельзя — как-то не вяжется). Стало ясно, что кто-то что-то празднует. Я, как то всегда и бывает, пропиталась витающим в воздухе настроением и стала вести себя взбалмошно, веселя тем самым двух своих спутниц.
— Слушайте, а, может, к ним присоединимся? — спросила я, когда мы подошли к сложенным на самодельном пляжике матрасам и начали открывать бутылку вина.
— Зачем? — Лиза посмотрела туда же.
Я пожала плечами:
— У них весело.
— А у нас, что, не весело? — подала голос Ася.
Тут нельзя было не согласиться.
В ожидании, пока бутылку откроют с помощью подручных средств, а именно — фломастера, я решила написать на песке что-нибудь на латыни. Недолго думая, решила написать вопрос, который я никак не могу задать в лицо той девушке, что открывала в тот момент вино. То есть, не то чтобы мы не разговаривали насчет моих симпатий и всего прочего, но… просто я никогда не задавала ей именно этот вопрос.
Пришлось несколько повозиться. Надпись получилась большой и непонятной — то есть как раз такой, какой я и планировала ее сделать.
Пока я отошла от своего творения и, расшнуровывая кеды, вытряхивала забившийся в них песок, Ася подошла ближе к надписи, очевидно, уже закончив муторство с бутылью алкоголя.
— Placeo-ne te… — прочитала она. Звучало это, естественно, неправильно, но не в этом суть. — И что это значит? — спросила она меня.
Я улыбнулась. Еще одна причина, по которой я люблю ночь, — она накладывает на лицо тень. Ты видишь только основные эмоции человека, но не можешь проникнуть в его душу и понять все нюансы. Это как десять фломастеров в наборе — оттеночных нет, лишь главные цвета. Так и тут: я улыбнулась, но ни Ася, ни Лиза не смогли бы прочесть по моим губам, какая грусть хранится за начертанными словами.
— Не скажу, — ответила я и подошла к ним, взяв вино. — Знаете, сколько стоит? — поспешила перевести я тему и посмотрела на казавшееся темно-зеленым стекло.
— Сколько?
— 161 рубль, — усмехнулась я.
— Да ладно? Так дешево.
— Ага. Сама удивилась. Кубанское. Сейчас и опробуем, — я сделала глоток. Вино на вкус было приятным и слегка-слегка кисловатым. — Молодое, хорошее, — я посмотрела на этикетку и передала бутылку в протянутые Асины руки. — Купила вместе с бабан.
— Серьезно?
— Ну да.
— И что она? Нормально?
— Ну что-что. А что она скажет? Она знает, что я пью. Тут вино — подумаешь. Вот только побузила насчет того, что я на всякую чушь деньги трачу…
Моя бабушка довольно легко мирилась с моими закидонами. На самом деле, я считаю, что никак иначе она и не могла бы реагировать. В плане — ладно бы она не пила и не курила, но ведь нет. Нельзя не согласиться, что проповеди о вреде алкоголя и курения звучат неубедительно из уст курящего и пьющего, неправда ли? Так что… я искренне не понимаю, почему родители запрещают своим отпрыскам то или иное, хотя сами в свои молодые годы наверняка позволяли себе то же. Практически уверена, что у большинства взрослых были опыты в «голубой» области и они наверняка пробовали хотя бы марихуану.
Я точно знаю, что мой отец пробовал не только ее — героин тоже был близким знакомым моего предка. Касательно матери мне ничего неизвестно, однако она курила. Курила и во время беременности, кстати. «Вот почему я такая идиотка» — последнее время часто мне это в голову приходит.
И забавно: мой папа, держа сигарету в зубах и чиркая зажигалкой непосредственно около ее кончика, говорил:
— Если увижу, что ты куришь, запихну пачку в самую глотку, поняла? — и улыбался.
Тогда я улыбалась ему в ответ, однако сегодня, вспоминая эти моменты, я называю себя дурой. Дети наивны — для них улыбка есть улыбка, ничего больше. Улыбка — это хорошо.
Но мой отец улыбался мне как-то по-звериному. Наверное, представлял, как он ненужному ребенку (обузе, говоря по чести) причиняет страдания на основании того только, что может это себе позволить.
Спускаясь по каменным ступеням ближе к реке, мы увидели какого-то парня.
— Привет, — поздоровалась я, пребывая в состоянии идиотической радости всему вокруг. — А мы тут, это, — я кивнула на своих друзей. — Собираемся немного понарушать закон.
— Да мы тут тоже как-то… — парень показал на стоящие рядом бутылки, среди которых я отчетливо увидела «Jack Daniels».
— Опа, — удивилась я, присаживаясь на камень и укладывая рядом с собой рюкзак. — Ну мы присоединимся тогда, вы не против?
Парень улыбнулся и пожал плечами, давая понять, что нет, он не против.
В принципе, вот что хорошо в темноте — она сближает. Днем вероятность влиться в какую-то компанию равняется нескольким процентам, тогда как ночью шансы возрастают в разы.
— Здравствуйте, — услышали мы новый голос после глотка вина. Прежде чем я успела удивиться галлюцинациям (все-таки не абсент хлещем), перед нами возникла беловолосая голова с растянутой от уха до уха улыбкой, обнажающей белые зубы. — Меня зовут Николай. А вас?
Очевидно, данный человек был из тех «них», о которых упоминал первый наш знакомый.
Я посмотрела на него мельком. В далеком шестом классе я сочла бы его весьма привлекательным молодым человеком, однако на сегодняшний день, являясь уже выпускницей, я не почувствовала внутри себя ничего. Лишь мысль: «о боже, опять?» мимолетом скользнула где-то в голове и испарилась тут же, стоило только прикоснуться губами к горлышку бутылки и сделать новый глоток.
Люблю я Кубань. Ничего не могу с этим поделать.
Мы поочередно представились. Лиза как всегда назвалась Алисой, что вызывало у меня рефлекторное желание закатить глаза. Чего-чего, а этого я не выношу — все эти Алиса, Луна и прочие ванильные имяреки меня выбешивали похлеще политической обстановки в мире.
— Маш, стрельни мне сижку, — обратилась она ко мне шепотом. — У них наверняка должны они быть.
Сама она не могла это сделать. Не виню ее за это, не смеюсь над ней — у каждого, как говорится, свои тараканы в голове, что поделать? Да и забавно это в некотором роде — просить у людей курева, а потом отдавать его другому человеку.
Я уже готова была встать, как…
— Простите, — обратился к нашему девичнику Коля. — У вас не найдется сигаретки?
— А мы вот уже хотели у вас их стрельнуть! — повесив губы на уши, сказала я.
Николай, достав из протянутой Асей пачки сигарету, посмотрел на меня, также улыбаясь:
— Да что вы?
— Неловко как-то получилось.
— Так, а сколько вам лет? — спросил он, усаживаясь напротив меня и сбоку от Аси.
— Двадцать один, — ответила та.
— Восемнадцать, — качнула головой Лиза.
Ну а что, мне быть моложе их, что ли?
— Восемнадцать, — качнула плечами я. В принципе, это только на малюсенькую долю неправда. По сути, я слукавила меньше Аси, которая прибавила себе три года с копейками, и Лизы, прибавившей себе чуть менее года. Так как она родилась позже меня, посредством логических заключений можно сделать вывод, что в нашем коллективе я самая невинная в плане вранья сегодняшним вечером.
Далее следовали вопросы-ответы на темы обучения. Ася запихнула себя вкупе с Лизой в МГППУ, куда они только планировали поступать. Получалось, что она уже на третьем курсе. Меня определили в литературный институт имени Горького, куда я все намеревалась попасть, но все-таки раздумала, решив, что меня это в конечном счете вгонит в депрессию. Я также отказалась и от сдачи литературы в ЕГЭ, что практически совершенно лишало меня шансов куда-либо поступить. Но — ладно. В конечном счете меня никто не спросил касательно того, правда ли все это. А не отрицать информацию, которую говорит кто-то там (не ты лично), и врать — это разные вещи.
Удачно оправдавшись, я продолжила есть черешню, прихваченную с собой.
Коле оказалось девятнадцать, что вынудило Асю пожалеть о сказанной сгоряча цифре. Мне было как-то все равно, сказать по чести. Изначально решив, что и как, я просто сидела на заднем плане, пока эти две ловили каждое сказанное парнишей-с-набережной слово.
Бла-бла-бла, я жил в Америке. «Прекрасное произношение» — похвалила его Елизавета. Я закатила глаза.
Бла-бла-бла, я знаю английский, немецкий, французский.
Бла-бла-бла, я умею сочинять.
Нет, может быть, я судила его предвзято. Нет, может быть, заметив, как на него смотрит субъект моих собственных чувств, я начала ревновать и поэтому мне каждое его качество, высоко ценимое кем угодно, не нравилось крайне, вызывало у меня приступы нервозности и негодования. Но — боже мой, разве можно проэкзаменовать человека на знание того или иного языка? Я имею в виду, незнакомца на мостовой — разве можно? Он вполне мог выучить пару-тройку стандартных фраз, чтобы умело окучивать девиц, вроде таких, как мои спутницы. Знание языков (а в особенности, французского) поднимает тебя в глазах собеседницы. Только вот я со своей латынью… Мда.
Так или иначе, я не чувствовала ничего, кроме постепенно пронизывающего меня холода. Вина уже вскоре не осталось, так что согреваться мне было нечем. Все мои мысли кружились вокруг «надо пойти на мост — там теплее» и я раздражалась от того, что никто меня не слышит, что всем тепло и комфортно. Я пару раз вставала и бегала по каменным ступеням.
— Как в человеке может быть столько энергии?! — наигранно, по-актерски как-то восклицал Коля, обращаясь к своим друзьям.
«Как в человеке может быть сорок три килограмма и желание сбросить жир, бегая туда-сюда?» — думала я тем временем.
Друзья Коли, с которыми мы вскоре познакомились, использовали мою колонку для воспроизведения довольно живенькой музыки, под которую я носилась по набережной как угорелая.
— Эй, — окликнула меня Ася, прикоснувшись к плечу, когда я наконец-таки снова села. Рядом не было Коли, Лиза не слушала. — Что с тобой?
— Мне холодно, — грубо ответила я. Когда мне некомфортно, я начинаю реагировать на внешний мир, как Цербер. Сама того не желая, я становлюсь ужасно противным человеком. — Я уже полчаса или час твержу — пойдемте на мост, мне холодно. А мы сидим тут!
— Ты думаешь, на мосту будет теплее?
— Я знаю, что там будет теплее, — пронзая взглядом, ядовито парировала я.
Ася промолчала. Я заметила, что Лиза уже слушает, а Коля бродит где-то рядом. Меня буквально шатало от ненависти к окружающим. Почему, черт возьми, никто не хочет пойти на мост?! Мне холодно!
— Вот поэтому мы и не можем быть вместе… — тихо сказала Ася.
Я никогда не думала, что что-то снова причинит мне такую сильную, пронзающую сердце острой иглой, боль. Я-то думала, что теперь ничто не свете не заставит меня страдать. Я думала, что докатилась до стадии полной бессердечности. Но…
Но эти несколько слов обернулись веревкой вокруг шеи и тут же затянулись петлей, отчего в горле появился ком, горький, примерно как лимонные семечки.
— Ты вот именно сейчас решила поднять эту тему? — я посмотрела на нее глазами, в которых она не могла бы прочесть ничего, кроме злости. Ночь не позволяла ей видеть мою боль.
Она пожала плечами и отошла.
И вот я осталась в компании Лизы и Коли. Лиза курила свой Marlboro, делая вид, что ничего не слышала.
— Дай, пожалуйста, — попросила я, протянув руку, когда Лиза собиралась сделать новую затяжку.
Она посмотрела на меня так, словно я не затяжку делала, а взрывала метро — в них читалось и удивление, и непонимание, и доля опасения.
* * *
— И где Петр? — интересовался Сева, пока мы сидели в мосту и пили чай. Спрашивал он это, понятное дело, не у меня, а у своего товарища, Матвея.
— Я не знаю, — не поднимая от планшета глаз, ответил он. — На звонки он не отвечает, поэтому фиг знает.
— Я пока в туалет ходила, видела кого-то на скамье, — вставила я. — Мне показалось, что этот спящий человек похож на Петю, но толкать не решилась — вдруг не он.
— На скамейке?
— Ну да, по дороге в туалет.
— Ну там его уже нет, — снова подал голос Мотя, все также смотря лишь в экран и никуда больше. — Я недавно там проходил — никого.
— Ушел, значит, — подвел итог Сева. — Вот куда только? Нам бы уже пора двигать — мне на работу скоро.
— Ты прям сразу на работу пойдешь? — удивилась я, отхлебывая из крышки термоса горячий чай и протягивая ее собеседнику.
— Ну да.
— Кем ты работаешь?
— Да… программистом. На Шаболовке.
Мы помолчали.
Я кинула взгляд на стоящих за стеклом Асю и Лизу. Рядом с ними мельтешил Миша, недавно пытавшийся меня облапать и напоить моей же текилой.
— Надоедливый он какой-то, этот Михаил, — пробубнила я. Сева посмотрел сначала на меня, а потом, проследив за моим взглядом, сказал:
— Да, какой-то он… навязчивый. Не могу я понять таких людей.
— Не люблю их.
— Угу, — Сева снова отпил из крышки, опустошив ее, и протянул мне, чтобы я вновь наполнила. Миссия — выпить весь термос. Accepted.
— Я уже есть хочу, — сказал он немного погодя. — Так, давай, Моть, ищи Петрардо, и пойдем уже хавать, — Сева встал с подоконника-для-сиденья.
Я посмотрела на Асю за стеклом.
— Чем он только ее так привлек… — вслух подумала я.
Сева снова посмотрел туда, куда и я.
— Кто? Коля?
Я кивнула.
— Ну он на всех так действует, — он снова сел рядом и протянул руку за чаем. — Но он петух, понимаешь? То есть он… ну блин, покрасуется-порисуется, пособлазняет. В общем, эта, как там ее… Ася?.. ну пусть она не надеется. То есть, ничего из этого не получится.
— Как всегда, — хмыкнула я, ощутив внутри всполох злостной радости и горькой печали. С одной стороны, О ДА ОНА НЕ БУДЕТ С НИМ. С другой, когда же она будет счастлива?
А мне ничего на свете не хотелось так сильно, как ее счастья.
Я смотрела на нее. Она не видела этого, продолжая говорить с Лизой и пытаясь спровадить Мишу подальше. Я видела, как она себя чувствует. Каждое ее движение полнилось энергией и счастьем. Ей было радостно. Она встретила человека. Он ей понравился. Взаимно (как казалось ей). И они провели какое-то время вместе на мосту, как я узнала. Но…
Но у них ничего не выйдет.
Я сидела и думала, что хотела бы помочь ей с этим — стать человеком, который сможет унять ее боль, полностью впитав ее, словно губка. И мне было горько, потому что я понимала, что это не в моих силах. Я просто не знаю, как и чем я могу (могу ли вообще?) помочь.
* * *
Петр в конечном счете сам к нам пришел, и мы выдвинулись прочь с моста и вон из парка. Навстречу еде.
Я шла в отдалении, полностью погруженная в свои мысли и чувства. Мне было как-то тоскливо, я хотела поскорее оказаться дома. Но одновременно с этим я чувствовала, что хочу быть рядом с Асей. Это как-то странно: желать быть рядом с тем, кто по независящим от него самого причинам делает тебе больно. И причем так сильно, как никто и никогда не смог бы.
«Все почему? Все потому, что я подпустила ее ближе, чем кого-либо еще» — думала я.
Они с Колей шли позади, премило беседуя. Впереди шествовали Сева, Мотя и Сергей с Мишей. Я — посередине. Одинаково далеко что от передних, что от задних. Лиза перемещалась, словно заряженный ион, — от одной группы к другой. Мне она жаловалась на то, что Ася все время лишь с Николя да с Николя, а у других стреляла сижки. Я выкурила сигареты три, пока мы шли.
— Ты чего? — поинтересовалась у меня Лиза, снова прикуривая и беря меня под руку. — Что случилось?
— Да так, — отмахнулась я. — Ничего, в принципе. Просто грустно. Ну знаешь… — я качнула головой назад, намекая на Асю и ее избранника.
— Понимаю, — она затянулась и протянула мне сигарету. Я приняла приглашение. — Давай поговорим о чем-нибудь?
— О чем? Дай тему — я с радостью ее разовью.
— Хм, я не знаю… Рыж! — Лиза отпустила мою руку и подошла к Асе, спровадив ее спутника прочь. — О чем можно поговорить с Мари?
— Да о чем угодно! — выпалила та в ответ. Громко. Так, что даже я расслышала. — О литературе, о суициде, об алкоголе…
И тут во второй раз за несколько часов меня пронзило иглой. В этот раз она оказалась и острее, и больше — то есть боль на меня накатила просто немыслимо сильная. Я остановилась, ощутив, как на глазах наворачиваются противные соленые слезы. «Твою мать, минимум три месяца не рыдала, а тут — здрасте!» — подумалось мне.
Слезы душили. Я словила себя на том, что даже всхлипнула. Приближалась чуть ли не истерика. Я хотела убежать подальше и спокойно порыдать — так чертовски плохо мне стало. Но я не могла. У меня проблемы с ногой, я не могу бегать. Черт возьми! Ни от боли не сбежать, ни от ее причины…
«Алкоголь. Литература. Суицид» — лыбилась я злобно и тоскливо. «Вот какой ты интересный человек, Маш. Вот, что стало очевидно Асе после трех лет общения с тобой!»
— Эй! — Лиза возникла рядом. — Тихо. Что случилось?
О господи, отстаньте! Ненавижу проявлять слабость. Ненавижу, когда меня кто-то видит в таком состоянии. Хочется провалиться сквозь землю, лишь бы только никто на свете не видел моих слез, не думал, что у меня есть чувства, что меня можно задеть, как-то чем-то тронуть и причинить мне страдания.
Не показывай мишень — никто не спустит курок, чтобы ее поразить. Логично? Более чем.
— Эй, — снова услышала я. В этот раз это была уже Ася. Все остальные двигались вперед, не видя сцены позади.
«Уйди! Уйди с ними! Только тебя сейчас мне не хватало!»
Мне не хватало. На самом деле. Ее мне жутко не хватало. Но сейчас я хотела бы, чтобы она улетела на Луну или на Плутон — как можно дальше. Я не хотела, чтобы она застукала меня в расшатанном состоянии, нашла меня неспособной стоять на своих ногах.
Она, конечно, не сможет понять, почему все так. Она не сможет увидеть реального положения дел. Она решит, что я валяю дурака, что захотела порыдать просто так. А ведь это не так!
— Ты чего? — она протянула ко мне руки, намереваясь обнять. От этого действия меня скрутило еще сильнее. Я почувствовала себя тряпкой в руках поломойки со стажем — такой, которая знает, как надо правильно выжимать кусок ткани, чтобы он стал практически полностью сухим. Примерно так я себя ощущала.
Я пыталась вырваться, понимая, что в противном случае случится непоправимое…
— Нет-нет-нет, — ответила на мои движения Ася, сильнее обхватывая меня руками, прижимая к себе, как мать — младенца. Она словно спасала от чего-то…
Вот только единственное, от чего мне надо было бы спасаться, меня все равно настигло.
Она сказала:
— Не пущу… — так тихо, что слышала это только я.
Случилось то, чего я боялась.
Я не отстранилась.
И вместо того, чтобы оттолкнуть ее подобно прочим, я склонила голову ей на плечо.
MEMORIA.1

— Что читаешь? — спросила она меня. Я оторвала глаза от экрана телефона.
— «Апрельское колдовство», Рэй Брэдбери.
Она стояла около зеркала в комнате и смотрела на свое отражение, поправляя свитер. Когда я назвала книгу, она мельком посмотрела на меня, еще немного постояла и направилась к дивану, на котором я по-хозяйски восседала.
Опустившись на него рядом со мной, она попросила:
— Почитаешь мне?
«Апрельское колдовство» — это небольшой рассказ. Романов у Брэдбери, в принципе, немного. На тот момент я была одержима этим автором, но, к своему сожалению, не могла найти ни одной книги, кроме «Марсианских хроник» и «451 градуса по Фаренгейту». Полная, однако, желания прочесть как можно больше написанного Рэем, я взялась за его рассказы. И в тот день на очереди было «апрельское колдовство».
Я начала читать — не могла устоять перед голосом, попросившим о такой малости. Как можно ответить «нет» любимому человеку? Особенно если это просьба, выполнить которую не составит ни малейшего труда?
Как сейчас помню — спокойным голосом, стараясь передать как можно лучше то, что так красочно написано, я читала описание полета Сеси в самом-самом начале, в самых первых строках.
Ася положила голову мне на плечо, и мое дыхание сбилось. Я потеряла строчку, и слова расплылись перед глазами, но мой верный слушатель никак на это не отреагировал. Казалось, она все понимала. Говорила: «все в порядке. Я знаю, что ты чувствуешь. И я чувствую то же самое. Я тут, эй».
Не от того даже, что я что-то такое чувствовала по отношению к ней, а от того, что я понимала взаимность своей симпатии, — вот, что выбивало меня из колеи. Я никак не могла поверить в свое счастье. Мне еще никто и никогда не отвечал искренностью на искренность.
Так мне это и запомнилось:
Апрель. Мы сидим на диване. Я читаю ей в полголоса «Апрельское колдовство». И каждая из нас чувствует это колдовство внутри себя.
MEMORIA.2

От моего дома до ее — около четырнадцати километров. Ехать примерно час с одной пересадкой на двух, соответственно, автобусах. Тьма уже сгущается — на дворе зима, а время уже перевалило за девять вечера, хотя Ася обещала своей матери, что дома у них мы будем уже в это самое время.
— И как это маме объяснить-то? — спросила меня севшая на скамейку Ася, посмотрев мне в глаза, затененные мглой.
— Ну, — как всегда в таких случаях, в моей голове начали в беспорядке бегать самые идиотские мысли, всегда вызывающие теплый смех у моей darlin». — Скажем, что были пробки огромные, или что автобус задерживался, что его захватили пираты. Скажем, что водитель на нас дулся и не хотел трогаться…
Я прервалась, не в силах продолжать: увидела ту улыбку, которая всегда вгоняла меня в состояние прострации и диспноэ. Она встала и сделала ко мне лишь шаг, который, впрочем, сразу же поставил ее прямо передо мной. Не говоря ни слова, не замечая ждущих транспорта людей рядом с нами, она легко поцеловала меня в губы, прикоснувшись руками до рукавов куртки.
На улице не было морозно — так, слегка холодновато, и я ходила нараспашку. Но, даже несмотря на все это, мне стало жарко, и я почувствовала, как дурацкая улыбка растягивается от одного до другого уха.
Пришлось облизнуть губы, чтобы не дать трем словам сорваться с них. По опыту зная, что за этим обыкновенно следуют проблемы, я сдерживала их как могла.
С уходом из моей жизни кого-то еще я смирилась бы легко. Но представить, как уходит от меня она — это выше моих сил… Как бы мне ни хотелось дать ей понять, что я чувствую, делать это никак нельзя было. Лучше подождать. Лучше просто выждать время. Нельзя ее терять.
Нельзя.
Ее.
Терять.
SOMNUS.1

Вагон полон, но не забит — то есть, людей столько, что нет ни единого свободного места, чтобы присесть, но зато никто не стоит. Идиллия, можно сказать.
Я сижу посередине, закрыв глаза и пребывая в полудреме. Еду я, кажется, по фиолетовой ветке куда-то вверх (вообще, в верху Таганско-Краснопресненской живет мой тату-мастер, но зачем мне во сне к нему ехать — неясно).
Поезд тормозит, и я собираюсь выходить. Уже встаю со своего места, поворачиваюсь вправо, успевши захватить рюкзак (неизменного спутника как в реальности, так и в дреме), как натыкаюсь на рыжеволосую деву, столь знакомую и милую сердцу.
От неожиданности я не могу ничего сказать: одновременно накатывает и радость, и непонимание, и неловкость. Слова вертятся в голове, однако на язык сходить не желают, и я просто стою напротив Аси, открывая-закрывая рот, как рыба. В свою очередь, встреченная мною особа также поражается моему явлению. Правда, не так сильно, как я — ее. Однако все-таки.
Стоит пояснить пока что, по какой причине мы (так часто общающиеся в действительности) так очумели, встретив друг друга в вагоне метро.
Перво-наперво замечу, что даже наяву вероятность подобной встречи мизерна — вы должны в один и тот же день, в одно и то же время поехать в одно и то же место, зайдя в один и тот же вагон в одну и ту же дверь. Нельзя не согласится, что статистика ставит крест на надежде наткнуться на давнего знакомого в пространстве городского подземелья.
— Здравствуй, — наконец говорит мне Анна, а я все так же ловлю ртом воздух и не могу ничего сказать.
* * *
Возможно, это намекает мне на то, что в скором времени мы прекратим общаться, и я, надорвав свое сердце, оставлю мою darlin где-то в прошлом.
И все для того, чтобы позволить до невозможного крошечной доле вероятности вновь узреть ее и быть не в силах показать, как я рада этому.
MEMORIA.3

Мне было очень и очень страшно. Я сидела на железном своде моста, вцепившись в его пупырчатое покрытие мертвой хваткой.
— Я не пойду дальше, — голосом, который нельзя описать, крикнула я Асе и оторвала взгляд от своих напряженных пальцев. — Мне и здесь хорошо. Там высоко. Я не пойду!
Ася летящей походкой приблизилась ко мне.
— Эй, — позвала она, лучезарно улыбаясь. Этот прием всегда на мне работал (работает и до сих пор). — Пошли, трусишка. Давай, еще немного, мы же почти дошли до верха.
Я кинула взгляд за ее спину. Ничего себе «почти дошли»! Оставалось пройти еще примерно столько же плюс несколько сантиметров. Пройти за ней и словить сердечный приступ, потому что я ужасно боюсь высоты.
— Я с тобой уже на стройку ходила, — пробурчала я. Не злобно, но умоляюще. — Зачем еще сюда? Внизу тоже неплохо. Ась, ну пошли вниз, а. Знаешь же, что я боюсь. Ну пошли!
— Пойдем за мной, — не сдавалась та и уже отошла на несколько шагов вверх. — А то я обижусь.
Чуть что — сразу вот это. Обидится она! А я страдай.
Зажмурившись и стараясь не думать о том, что взбираюсь на чертов мост, я проползла еще на метр-полтора вперед.
— Пропустите, пожалуйста, — донесся до меня голос сверху, и я была вынуждена разлепить очи. Я посмотрела вверх — надо мной стоял какой-то мужчина, а сзади — его спутница. Очевидно, они спускались, а я им загораживала дорогу.
— О господи, только не скидывайте, — по-идиотски сострила я, наполовину реально боясь этой возможности. — У меня дома жена и дети…
Спускающиеся улыбнулись, и это вселило в меня непонятную радость. Забавно: так всегда бывает, когда кто-то улыбается мне, когда я чувствую тепло, исходящее от людей. Душевно становится как-то, легко на сердце и в мыслях.
Неловко отодвинувшись куда-то вправо, я уступила им дорогу и посмотрела на стоящую впереди меня Асю.
У меня прибавилось сил. Когда с души сдвигают тяжелый камень, становится проще двигаться, кровь насыщается адреналином.
Я продвинулась еще немного по своду и посмотрела вперед, надеясь увидеть, что пришел конец моим мукам и мы уже на вершине. Ан нет! Оставался буквально метр. Но сил, недавно меня наполнивших, уже и след простыл.
— Хватит, может быть? — понадеялась я.
Ася посмотрела в мою сторону и покачала головой.
— Нет. До самой вершины давай ползи.
— Но я боюсь! — истерически протянув гласные в глаголе, запела я и оглянулась. На меня смотрели все, кто находился на этом мосту. Я чувствовала себя животным в зоопарке. Но ничего плохого в этом не было. И даже улыбки, не сходящие с губ наблюдавших за мной, не были злобными или насмешливыми — они были дружелюбными.
Снова пропитавшись положительной энергетикой, я наконец-то долезла до Аси и села рядом с ней, положив рядом с собой рюкзак.
— Ну красиво же, — проговорила darlin, заворожено глядя перед собой — на небо над рекой и заходящее солнце, чуть-чуть скрываемое облаками. Лилово-фиолетовые оттенки с проблесками небесной голубизны успокаивающе действовали на мои нервы, заставляли пульс сбавить ход. Уже скоро сердце билось как положено.
— Ага, — согласилась я и достала из рюкзака термос с чаем и телефон.
Ася отошла немного вбок и встала в метре от меня, желая посмотреть на площадку для танцев где-то внизу и слева, что было возможно сделать только с того места, куда она, собственно, в итоге и встала.
Мне так понравилась игра света за ее спиной, лучи солнца, очерчивающие ее фигуру, что я сделала на память несколько снимков.
— Эй! — протестующе вскрикнула она, заметив мои действия. Я поспешно убрала телефон, а Ася приблизилась ко мне и села напротив. — Удали! — потребовала она, но по улыбке на ее губах я поняла, что это требование можно и не исполнять.
Я показала ей снимок, и она согласилась, что его можно не удалять.
— Девушки, привет, — к нам приблизились два парня. — А что это вы тут делаете?
Я уже налила чай в крышку из-под термоса и теперь тряхнула ею перед лицом вопрошающего.
— Да вот чаец пьем, — прокомментировала я свои действия. — Из травок всяких.
— Травок? — удивился второй. — Каких это?
— Ну, — решила продолжать начатый идиотизм я. — Тех самых, смешных. Хи-хи-хи, — сымитировала я смех накуренного человека.
— О как! — они явно не понимали, что такое «ирония». — Можно мы присоединимся?
— Да шутка это, — прервала мои хохмы Ася, приятно улыбаясь мне и говоря этим, что мое дурачество ей нравится. — Это обычный черный чай.
— Ааа.
Но они все-таки подсели к нам, и я продолжала щеголять своим умением подшутить и посмеяться. Мне было легко в этой компании. Да пусть вместо этих двух с нами сидели Джек-Потрошитель и Фредди Крюгер — даже и тогда мне было легко. Просто потому, что я непосредственной близости сидела Ася, делавшая все вокруг в разы лучше.
Когда наши случайные спутники ушли, вечер уже давал о себе знать: вокруг зажигались фонари, с площадки внизу доносилась музыка, да и темнее стало, а солнце уже практически наполовину купалось в реке.
— Наверное, надо и нам спускаться, — нарушила мои размышления Ася. Я согласилась.
Странно: пару часов назад я не хотела подниматься на эту верхотуру, а теперь я уже не хотела спускаться с нее! Здесь было так спокойно и волшебно. Тут сидели такие прекрасные люди. Тут царила такая атмосфера, что я согласилась бы провести тут остаток своих дней! Но нет — всему приходит конец. И теперь, шагая за своим рыжеволосым шантажистом, я про себя согласилась с этим утверждением еще раз.
Слева, на втором своде моста, я заметила мило сидящую пару: парень обнимал девушку за талию и что-то ей вполголоса говорил, а она, положив голову ему на плечо, слушала. Я запомнила этот эпизод, потому что в нем была такая странная, такая удивительная гармония — казалось, что пара безоговорочно подходит под пейзаж и смену красок на горизонте. Пока я смотрела на этих людей (не более двух секунд), во мне вдруг расцвело чувство сродни любви.
К кому?
Я посмотрела вперед — darlin уже стояла на дорожке внизу, а я все копошилась, спускаясь.
К кому?
— То не затащишь ее, то не стащишь!
К кому?
Я встала двумя ногами на асфальт и посмотрела в пасмурно-синие глаза.
«Мы могли бы сидеть так же, как и та пара», — подумалось мне. «Если бы только я смогла разогнать эти тучи в небе ее души».
SOMNUS.2

Я, Ася и Лиза лежим на кровати. Место, в котором стоит кровать, мне знакомо, но сейчас я назвать его не смогу по одной простой причине — не помню. Вокруг темнота и мы о чем-то премило беседуем. Darlin лежит посередине — между мною и Лизой.
Вдруг Лиза привстает, опирается на один локоть и поворачивается к нам.
— Может, го целоваться? — предлагает она без экивоков.
Я отказываюсь — мол, нет, спасибо. Последнее время я действительно замечаю за собой такое — мне не хочется «кутить» так сильно, как раньше. Не хочется «гулять» и все такое прочее. И несмотря на то что Ася мне дико нравится, что она вызывает у меня желание поцеловать ее, я все-таки решила, что если когда-то вновь прикоснусь к ее губам, то это будет означать, что мы вместе. Великое искушение, надо отметить. Великая боль.
Лиза пожимает плечами и нагибается ближе к Асе. Я стараюсь подавить в душе ревность, злобу и страдание и отворачиваюсь.
— Ты должна это попробовать, — снова говорит Лиза, словно предлагая мне испить винца. — Это что-то новенькое.
Я снова отказываюсь, но Ася поворачивается ко мне и говорит, мол, ну а почему нет? Она всегда придерживается этой позиции в состоянии подшофе. Ася продолжает смотреть на меня своими бездонными глазами, и в следующий миг я уже ощущаю ее руки на своей шее и ее губы на своих губах.
Только происходит дальше нечто странное: мой язык буквально засасывают в свой рот (извиняюсь за подобные неприятные описания, но что поделать?), и я пытаюсь отстраниться.
Напрасно: Ася напрягает руки и что есть мочи удерживает меня, продолжая изображать из себя страстный пылесос, словно дементор, вытягивая из меня душу.
SENSUS.2

У меня была идея спрятать букет за спиной, но он просто-напросто не поместился бы там, ведь на моем горбе уже висел рюкзак, в котором чего только не было.
Я с некоторым опасением позвонила в дверь — куча мыслей сразу же закрутилась в голове: а что если она еще не простила меня за ту выходку в парке и после; а что если она просто закроет дверь; а что если она не хочет меня больше видеть?..
Серьезно, я никому бы не пожелала испытать этого. Самое ужасное — это стоять и не знать, что произойдет дальше, потому что невозможно быть уверенным на сто процентов в том, как человек поведет себя в ту или иную секунду. Я, по натуре своей человек постоянно обо всем рассуждающий и постоянно анализирующий все вокруг, просто разрывалась на части, пока время растягивалось, а звонок продолжал гудеть где-то внутри черепа, скача в нем мячиком.
Наконец Ася открыла дверь. Сердце сразу провалилось куда-то в желудок, а на губах заиграла дурацкая улыбка.
— Мне тут сказали, что кто-то выпустился, — протягивая букет, срывающимся голосом проговорила я.
Darlin улыбнулась мне.
— Цветы? Серьезно? — спросила она, посмотрев на подарок и переведя взгляд на меня. В ее глазах не было ни обиды, ни чего-то негативного — они кристально чисто сияли в глубине, как то обычно бывает, когда она чему-то рада.
— Тюльпанов не было, — оправдывалась я, заходя в квартиру и прикрывая за собой дверь. — Продавец говорит, что, типа, не сезон и все такое. Я ему говорю: «что значит, не сезон? А ну давай тюльпаны!». Он, бедный, плакать начал, ну я и подумала, что прощу ему это…
Я начала, как обычно, нести всякий бред. Потому что ее улыбка сводит с ума мгновенно и хочется нести любую околесицу, лишь бы она улыбалась подольше.
Ася засмеялась и обняла меня.
— Спасибо, — сказала она. — Я люблю хризантемы.
Я вот их не люблю, кстати сказать. Я без ума от тюльпанов, а вот хризантемы кажутся мне какими-то… не очень. Но Лиза посоветовала их, и я таки купила хризантемы желтовато-белого цвета. Я не верю, что цвет цветов (извиняюсь за масло масленое) несет в себе какой-то смысл. Желтый является намеком на расставание, но я просто выбрала букет покрасивее.
Странное дело: при всей своей скаредности, потратиться на подарок darlin для меня не составляет никакого труда. Мне нравится видеть ее счастье. Мне нравится, когда я вызываю у нее улыбку.
Сняв кеды и свитер, я прошла в кухню и первым делом принялась обследовать холодильник (этим я занимаюсь всегда по приходе в чей-либо дом).
— Ничего себе, сколько еды! — удивилась я, осматривая полки, пока Ася наливала в вазу воду и ставила в нее цветы. — А Лиза говорила, что у тебя есть нечего!
— Кстати, а где ты их оставила?
— Да мне расплатиться с цветочником было нечем, вот я их и оставила, — качнула плечами я. — О! Можно яблочко взять?
— Да бери все что хочешь, — ответила Ася и оперлась на стол.
— Ах да! — я вдруг вспомнила про пари, заключенное с Лизой несколько минут назад на улице. — Какое ты вино купила? Сухое или полусладкое?
Ася посмотрела на меня в растерянности, но, решив, очевидно, ни о чем не спрашивать, прошла к своему портфелю и вытащила оттуда два пакета вина.
— Так, — пробормотала она, разворачивая первый и смотря на надпись. — Красное полусладкое и… «Изабелла».
— Ну, а «Изабелла» сладкая?
— Наполовину.
— Ха! — я улыбнулась во всю ширь своего рта. — Значит, Лиза проспорила мне две сижки.
— И с каких это пор ты куришь?
С тех самых, милая. С ночи в парке.
— Да я не курю особенно, — отмахнулась я. — Так, иногда, когда шибко грустно и нужно несколько развеяться… Кстати! — я вспомнила про бутылку текилы, захваченную с собой, и свитер, который был оставлен у меня в портфеле еще в ту злосчастную ночь, о которой мы обе сейчас вскользь подумали.
Я вернула свитер его хозяйке и, поставив алкоголь на стол, уселась на диван рядом с котом.
— Я сейчас в метро ехала как обольститель, — хмыкнула я, поглаживая Сему. — Сижу, читаю книгу, справа на плече у меня лежит Римма, а слева — Лиза. А в руках у меня цветы. Казалось, наверно, что от меня без ума две девушки, тогда как я сама еду на свидание к другой, — я помолчала. — Мне кажется, в глазах мужчины напротив я ясно прочла недоумение.
У меня внутри разгоралась неописуемая радость. Мне хотелось встать и закружить Асю в танце, хотя я даже не умею танцевать.
— А потом, когда мы уже выходили из подземки, — продолжала я. — В переходе попалась женщина, продающая маленькие букетики цветов. На ее фоне мой выглядел просто огромным. Я посмотрела на нее и улыбнулась. По какой-то причине мне было так легко на душе, что я не могла не улыбнуться!
Зная меня, это действительно странно. Хотя… Я лишь говорю, что не люблю людей и животных, тогда как на самом деле просто боюсь признать обратное.
Я также говорю Асе о своих чувствах только в качестве шутки, боясь полностью раскрыться. Когда обнажаешь перед кем-то сердце, оно, понятное дело, становится легкой мишенью для ножа. А я, наверное, уже просто устала постоянно чувствовать боль. Поэтому-то и говорю всегда что-то, что автоматически воспринимается, как несерьезность, не стоящая рассмотрения.
* * *
Я вообще не пью вино, если оно не красное сухое. Красное сухое — это всегда пожалуйста, но полусладкое, полусухое и остальное — это не по моей части.
Но разве могла я отказаться от предложенного мне Асей бокала с «Изабеллой», особенно когда она сказала, что это вино не может мне не понравиться, и посмотрела на меня взглядом, описать который нельзя никакими словами?
Я попробовала — и действительно мне понравилось. Не могу точно сказать, почему это произошло: потому ли, что вино было хорошее, потому ли, что предложила мне его Ася… так или иначе, за вечер я выпила примерно полтора бокала вина, и потом вдруг оно перестало в меня вливаться.
«Изабелла» подействовала на меня странно — так, как никогда не действовало ни одно вино: я начала забывать какие-то события, которые мой мозг считал ненужными и неважными. Так, я не помню, когда Римма с Асей ушли на балкон. На самом деле, я вряд ли бы вообще заметила это, если бы Лиза не начала нервно прохаживаться туда-сюда и бурчать:
— Ну сколько они еще там будут стоять? Я не для того звала Римму, чтобы она с Асей устраивала на балконе sad party. Еще немного, и я сама впаду в депрессию.
— Я вообще не склонна к распусканию нюнь в пьяном или трезвом состоянии, — ответила я, сидя на стуле и глядя на стоящие передо мной цветы. — Но, если кто-то грустит непосредственно рядом со мной, то я невольно проникаюсь атмосферой вечера и тоже начинаю грустить.
— Вот-вот, — словно я высказала безумно умную мысль, поддакнула Лиза.
Пока ждали возвращения этой парочки, мы успели потанцевать (а точнее — подрыгаться) под Nicki Minaj — only, Melanie Martinez — pity party и Die Antwoord — ugly boy. По подборке можно догадаться, что мы пребывали в состоянии довольно-таки взбалмошном. Мы успели сходить на лестничную клетку и покурить, успели вернуться. Я даже выпила две стопки текилы, потому что начинала ощущать, как у меня внутри скапливается что-то болезненное, готовое вырваться наружу.
— Я пойду к ним схожу, — уведомила меня Лиза и удалилась на балкон.
Удачно. Не хотелось бы, чтобы меня кто-то видел не в приподнятом состоянии, а… как обычно.
Я включила снова Melanie Martinez и поставила чайник. Я всегда пью чай и кофе на таких вечерах. Это помогает мне не терять рассудок и не блевать после многих и многих стопок. Обычно люди не выносят мешанины и понижения градуса, а для меня все это не имела никакого значения, потому что у меня был чай.
Я села на стул и почувствовала некоторое отвращение к играющей песне. Покопавшись в композициях, выудила ту, что не слушала уже давно — такой грустной она была. Я даже однажды чуть ли не расплакалась в метро, вникая в текст. Лишь исполнение Griffin&Flint вызывало у меня подобную реакцию.
— Say something, I’m giving up on you.
В сознании само по себе вспыхнуло Асино лицо.
— I’ll be the one if you want me to…
«Она никогда не захочет…»
— Anywhere, I would’ve followed you. Say something, I’m giving up on you, — мой голос дрогнул, и я почувствовала влагу на глазах. Почему-то именно «I’m giving up on you» всегда вызывает у меня слезы. Это звучит так чертовски похоже на то, что со мной происходит: я стараюсь выглядеть сильной, со всеми проблемами справляюсь в одиночку, с улыбкой отказываясь от помощи; я считаю, что я все смогу, тогда как… тогда как Ася одним своим видом ломает мой внутренний стержень на сотни маленьких кусочков, она заставляет меня чувствовать невероятный подъем и столь же невероятную пустоту. Это как езда на американских горках — вверх и вниз. Но для меня это слишком. И я… я сдаюсь. Я протягиваю руки вперед и говорю: «вот, арестуй меня, я в твоих руках. Я признаю твою власть надо мной».
Вдруг я услышала шуршащие шаги со стороны балкона и в следующий миг передо мной уже стояла Ася.
— Sad party? — со странной улыбкой спросила она, садясь на стул сбоку от меня и подбирая ногу к себе. Она вслушалась в конец песни и обернулась ко мне. — Давай споем ее.
— «Say something»? — переспросила я. Ася кивнула.
— Только дай мне текст, а то я наизусть не помню.
Петь с ней эту песню было все равно что говорить о своих чувствах напрямую, без обиняков. Я так хотела, чтобы она чувствовала то же самое. Я имею в виду, что тогда я всем сердцем желала, чтобы текстом этой песни Ася выражала свои чувства ко мне.
Ко мне.
Словно бы кто-то сможет почувствовать ко мне хотя бы симпатию.
Мы спели еще и pity party, после чего возобновили свою party и продолжили пить.
* * *
Было предложено скрасить нашу пьянку чем-то культурным и потому решено, что каждая из нас прочитает либо стихотворение, либо прозу — в общем, что угодно, что запало в душу или оттуда выпало.
Я не особенно-то этого хотела. В подобных занятиях есть что-то, что вгоняет в сплин. Да и не мудрено: я и не надеялась, что мы станем читать природную лирику или сатирические очерки. Понятно было с самого начала: все, что будет здесь произнесено, выстрадано и будет нести в себе боль и тоску.
Я готовилась, поэтому выпила еще стопку текилы перед тем, как Ася начала. Она прочитала короткую прозу (или небольшой верлибр, быть может). Я сидела у нее на коленях в тот момент, и мне дико хотелось, чтобы те слова были адресованы мне:

только ты, пожалуйста, не устань от меня, как другие устали, говори мне про красивые дома, сиди со мной на качелях и прячь мои руки в свои рукава — всегда или сколько сможешь.
я так скучала по теплому тебе и «ты такая живая». я так скучала.

Уже после Асиного чтения я поняла достаточно ясно, что в течение вечера мое настроение будет падать, а комок в горле будет лишь расти.
Дальше на очереди была Лиза.
Пока она читала, я не могла понять, свое ли она выбрала или чье-то еще. В принципе, это было не особенно-то и важно — чем больше я слышала, тем больнее щемило у меня в душе. Уже скоро к этому неприятному чувству прибавилось еще одно, не менее неприятное. Я поняла, что Лиза читает свое. И я поняла, что никогда мои стихи и моя прозу не будут цеплять так, как то, что я в тот момент слушала:

я давно перестала верить, как бы
отношусь ко всему скептически и эгоистично
наверное, все это неправильно. стиль моей жизни, мое мировоззрение (его отсутствие?), мое отношение к.. да ко всему
я теряю людей. а как же мне хочется продолжать общаться с теми, кого я так давно отпустила. или от кого ушла сама
курение убивает мозг на сорок минут, а я убиваю себя каждый день
у меня снова нередко проскакивают мысли о том, что моя кожа не должна быть такой чистой, а желудок не должен быть полным. и как тяжело приходится, когда я заставляю эти мысли исчезнуть, ведь кому понравится общение с такой, как я?
я думаю, это прекрасно, что мои знакомые могут только догадываться о том, что происходит у меня в голове (только ты об этом знаешь, лис, но тсс, ладно?)
отведи меня в церковь
я бы покаялась, стирая слезы со своих щек, теребила бы свою черную юбку грязными от земли ногтями
у меня есть неделя, чтобы привести свои мысли в порядок. но я не хочу быть собой
я буду поклоняться храму твоей лжи, как пес
это ведь все, для чего я гожусь, да?
а как хочется быть «той красивой девочкой», от улыбки которой растает каждый, от взгляда ее не скроется никто; она видит всех насквозь
а я прихожу к нему, улыбаюсь, «да, новая прическа», «да, цвет волос другой», «как хорошо, что мы сошлись во мнениях» и «что это был за фильм?». и как он улыбнется в ответ, придвинется ближе и легко коснется пальцами моего лица
«это ничего не значит»
я расскажу о всех своих грехах, так что начинай точить свой нож
я все придумываю способы, чтобы как-нибудь от этого избавиться, извернуться, выкинуть это из своей головы
о, у меня есть столько всего, что бы я тебе сказала!
но только в моих мыслях «ты», а на словах «Вы»
предложи мне эту бессмертную кончину
каждую субботу на бетонной стене с сигаретой в руке — обыденность
о боже, позволь мне отдать тебе свою жизнь
х в а т и т м н е у л ы б а т ь с я
я скучаю
дай мне почувствовать себя человеком
аминь

— Я выйду? — попросилась я, когда отзвучало «аминь». Мне даже не хотелось шутить и креститься в припадке идиотизма. Мое настроение как-то сразу изменилось.
— Да, конечно, — ответили все, и я, взяв свою пачку с сигаретами, до которой в течение всего вечера не прикасалась ни разу, ушла на балкон.
Было уже темно, и фонари горели снизу, своим светом выхватывая круглые участки асфальта. Не было звезд, потому что весь день было пасмурно. Это нехорошо. Ветер слабо дул откуда-то с юга, что можно было легко понять потому, что он был теплым.
Я не хотела ни о чем думать. Я вышла на балкон за тем лишь, чтобы снова затуманить дымом свой бедный мозг. В животе вино знакомилось с более крепким алкоголем, яблоками, огурцами и чаем, вызывая у меня некоторый дискомфорт, а я продолжала стоять и отравлять свой организм.
Пачка была почти что полной — с того дня, как мне купил ее Грешник, я и не курила больше. Внутри виднелась одна перевернутая сигаретка — я где-то слышала, что надо загадать желание и провести данную махинацию. Я, в принципе, не верю ни во что подобное, но… если Ася не хочет быть со мной, возможно, обычная случайная мечта сможет как-то поменять все?
Я услышала шаги за своей спиной. Ожидаемо. Ася всегда приходит к кому-то, кто стоит в одиночестве. «Почему же ты не приходишь в мой дом?» — усмехнулась я.
— Я сбежала от них, — улыбнувшись, промолвила darlin. — Угостишь? — кивнула она на пачку.
— Пожалуйста.
Начался один из тех разговоров, что я называю «душевными». И это не просто название диалога. Кажется, словно беседуют наши души, тогда как сами мы молчим. Я одновременно люблю и ненавижу подобные моменты, имеющие место быть только с Асей. Люблю, потому что они действительно очень приятны. А ненавижу, потому что после этого я начинаю думать о том, что слышала, и в моей голове происходит какой-то кошмар. И это убивает, расщепляет сердце.
Хотя сознание мое было заполнено дымом и я не очень хорошо соображала, я отчетливо услышала, как Ася сказала, что я ей нужна.
Мне показалось, словно красную мышцу в моей груди прижало створками дверей. Мне стало дико больно. Но вытекающая из нее кровь успокаивала, служило словно бы мазью.
— Ладно, пошли, — сказала моя пассия, выбрасывая окурок за окно.
Я протянула руку к пачке, чувствуя себя недостаточно комфортно для того, чтобы нормально жить дальше.
— Нет, нет, нет, — Ася вытащила сигарету из моих рук. — Две за раз — это слишком. Я не позволю тебе выкурить еще.
Я улыбнулась. Приятно, когда кто-то о тебе беспокоится.
— Ну мааа… — протянула я, корча из себя дурочку. Ася уже открыла дверь, чтобы выйти, а я как раз повернулась обратно к пачке.
— Нет, — покачала darlin головой и взяла меня за руку. — Пойдем.
Электрический разряд, пущенный по моим венам, подействовал бы менее мощно, чем это прикосновение.
В который раз три чертовых слова начали кружиться в голове, так и просясь сорваться с губ.
Как хорошо, что есть алкоголь, помогающий в таких случаях. Вовремя опрокинутая стопка сводит на нет любые попытки признаться кому-либо в чувствах.
* * *
В четыре утра, после того как съели пиццу, мы решили пойти спать. Я попросилась лечь на кухне, но Ася положила меня на диван. Они же все втроем легли на кровать.
— Если что, меня можно обнимать, — услышала я Асин голос.
«Я бы тебя не отпускала никогда, дай ты мне шанс».
SOMNUS.3

День выпуска. Я приезжаю в школу, понятное дело, не в платье, а «как всегда» — в рубашечке и джинсах. По мне, любая опрятная одежда намного красивее, нежели вычурные какие-то наряды. Но это, видимо, только я одна так думаю. Подходя к зданию школы и видя в дверях Екатерину Викторовну (свою классную руководительницу), я улыбаюсь ей и смотрю на ее лицо. Этот трюк всегда работает безотказно — большинство людей не может контролировать свою мимику. Вот и сейчас Екатерина быстро окидывает меня оценивающим взглядом сверху вниз и всем своим видом показывает отвращение.
— Здравствуйте, — как ни в чем не бывало, говорю я и растягиваю рот в улыбке. Я ожидаю хоть какого-то ответа, однако моя классная, кажется, уже потеряла ко мне всякий интерес.
Я начинаю вскипать от негодования.
— Вы же знаете, что я не надеваю платья, — гневно говорю я. — Так нечего было ожидать, что сегодня что-то изменится.
Опять никакого ответа. Я злюсь еще больше.
— Если хотите, я могу уехать, раз вы так со мной держитесь.
Екатерина Викторовна слегла поворачивает ко мне голову (так, что я вижу ее профиль, но не лицо полностью). Я считаю это за знак согласия и ухожу, буквально разрываясь от негодования.
В автобусе я сижу с каким-то парнем. Он не то чтобы сидит — он скорее полулежит на сиденье и смотрит в окно. За стеклом светит солнышко, раннее утро кажется прекрасным, тогда как настроение у меня хмурое.
Пару раз мой сосед бросает на меня взгляды, но молчит. Я решаю позвонить Асе.
— Привет, — говорю я. — Меня с выпускного выпроводили. Можно я тебя увижу? — парень наклоняется к телефонной трубке с другой стороны. Неожиданно в автобусе оказывается столько народу, что я оказываюсь чуть ли не в сидящем рядом.
В вошедшей толпе я замечаю свою рыжую подругу и машу ей что есть мочи, стараясь не огреть кого бы то ни было ладошкой. Мой сосед смотрит на меня странно, но молчит.
Ася подходит и садится ко мне на колени. Мы начинаем о чем-то говорить. Я, как всегда, порю какую-то нелепицу, а она над ней смеется.
Через пару остановок парень вылезает из автобуса, вежливо со мной распрощавшись. Ася садится на его место.
В автобус снова залезает целая прорва народу, и я решаю уступить свое место какой-то бабульке, однако мое сиденье неожиданно куда-то испаряется.
— Она выгнала меня, потому что я была одета не в платье, — жалуюсь я Асе, стоя напротив нее и смотря в ее глаза сверху вниз. Смотреть в них с данного ракурса — все равно что готовиться к прыжку с высокой-высокой вышки в бассейн.
— Не расстраивайся, поехали на концерт, — роняет darlin, касаясь руками моих ног. Как это связано с выпускным, милая?
Мне вдруг показалось, что девушка, сидящее сейчас передо мной, — это чудо. Не правда ли? Звонишь человеку, и вот он уже приезжает к тебе в автобус, чтобы помочь справиться с грустью и тоской. Круто же!
В груди бьются волны эмоций, дышать тяжело. Я смотрю в эти глаза и не могу отвернуться.
Легко тронув пальцами Асин подбородок, я целую ее, потому что не могу не.
MEMORIA.4

Ася лежала сбоку от меня и спала. Времени было уже много, и пора была вставать, но все мои попытки разбудить это сонное существо разбивались о железное желание продолжать видеть сны.
Когда она вчера приехала ко мне, мы решили, что сегодня с утра примемся за изучение математики (я решила подсобить с подготовкой к экзамену), а ночью посмотрим фильмы.
Фильмы-то мы посмотрели, то есть часть плана мы определенно выполнили. Вот только вторая часть осложнялось складывающейся ситуацией — Ася лежала и ни в какую не хотела принимать вертикальное положение.
— Просыпайся, — аккуратно расталкивая соню, негромко говорила я. Ася что-то пробурчала, пошевелилась и перевернулась на другой бок.
Все ясно. Ничего у меня не получилось бы. Но стоило попробовать.
Решив чем-то себя занять, я начала ползать по матрасу в поисках зарядки для телефона. Обычно она лежала около розетки, но сейчас в нее был включен планшет.
— Так, а где моя зарядка? — начала я проявлять беспокойство.
Пришлось осмотреть весь мой прикроватный стол плюс к тому — потревожить Анну, которой это явно пришлось не по душе: она недовольно ворчала и ворочалась то в одну сторону, то в другую в зависимости от того, где я провожу поиски.
Я начала сильно нервничать — зарядки не было. Это, конечно, не являлось концом света, но все-таки было неприятно. Я не люблю особенно много тратиться, так что перспектива покупать новое зарядное устройство меня не прельщала.
— Ты не видела мою зарядку? — то и дело спрашивала я Асю.
— Неа, — бурчала она в подушку, и я, вздыхая, в который раз перерывала недавно перерытые места.
— Ну если в розетке твоя зарядка, — говорила я часто. — Значит, что моя может быть у тебя. Ты случайно не могла ее положить себе в сумку? — и я смотрела на лежащее тело в моей кровати.
— Неа, — повторяло оно.
И мне пришлось снова и снова лазить туда-сюда и искать то, что я не могла найти в тех местах какое-то время назад.
В конце концов Асе надоело терпеть мои шевеления и, когда я вновь перелезала через нее, дабы осмотреть угол комнаты, она прижала меня к матрасу ногами.
— Эй! — вскрикнула я. — Пусти!
— Неа, — снова ответила Ася.
Не скажу, что мне действительно было как-то некомфортно в данной ситуации — мне даже нравилось. Просто я корчила из себя человека, желающего только лишь найти свою чертову зарядку. Хотя мне хотелось бы остаться в проведенном darlin захвате на долгое время, пока она не встанет.
— Вставай! — начала я ее расталкивать, безуспешно пытаясь шевельнуться.
— Неа.
Промучившись довольно долго, мне таки удалось перевернуться, да и Ася в конечном итоге плюнула на все эти попытки меня сдержать. Ей слишком хотелось спать.
— Что ты ищешь? — уткнувшись в подушку, спросила она меня, когда я продолжила нарушать ее спокойствие своей инсценировкой Шерлока Холмса.
— Зарядку!
Ася наконец повернулась ко мне лицом. Некоторое время она глядела вокруг себя, потом посмотрела на розетку.
— Так вот она, — спокойно говорит она.
— Это твоя.
— Нет, твоя.
— Но… ты же брала с собой зарядку и потом через нее заряжала…
— Нет, — парировала Ася. — Я брала твою.
Я придвинулась к рыжей ближе, легла на подушку и посмотрела в синие глаза.
— Ты раньше об этом сказать не могла?
— Ну я думала, ты знала…
Я начала что-то говорить про то, что нельзя было не понять, какую именно зарядку я ищу, и все такое прочее, но Ася закрыла мне рот ладонью и отвернулась к стене, не опуская руки.
Недолго думая, я облизнула ее ладонь.
— ЩШЩШЩШЩ… — прошипела Ася, резко уткнувшись в подушку, сжав руки в кулаки и засунув их под одеяло. — Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Она начала говорить то, что, в принципе, часто начинает говорить, если я вдруг делаю по отношению к ней что-то такое, что она вынести не в силах — трогаю лицо, путаю ее волосы или, вот, облизываю руки. Эти слова ничего не значат, и я понимала и тогда, что они говорятся не то чтобы в шутку, но без особого смысла, без… энергетики. Это были просто слова, и я начала улыбаться, смотря на нее сбоку.
Но она так часто повторяла это, что я невольно подумала: «а что если однажды она действительно меня возненавидит?»
Это было так больно представить, что я мотнула головой из стороны в сторону, дабы прогнать эту мысль, наклонилась ближе к darlin и, поцеловав ее в плечо, на каждое «ненавижу» отвечала: «прости».
SENSUS.3

— Я хочу тебе кое-что прочитать, — сказала я, листая в телефоне наброски стихотворений.
Мы сидели на берегу на Борисовских Прудах и наблюдали за тем, как солнце медленно заходит за горизонт и окрашивает облака в лилово-фиолетовый цвет, переливчато отражаясь в воде. Как все-таки часто я вижу этот оттенок по вечерам.
— Это незаконченный стишок, — оправдывалась я, пытаясь дать себе возможность прекратить волноваться, ведь стих был посвящен именно ей — той, что должна была сейчас это услышать.
— Давай уже, — она отложила свой блокнот и бутылку пива.
Я сидела сбоку от Аси и старалась не смотреть влево, чтобы не увидеть ее реакции. Я пыталась придать голосу ничего не выражающий тон, словно бы в жизни не писала ничего в ее честь:

Она проводила пальцами по стеклу —
Я взгляда не мог оторвать от ее движений;
Амур восседал на шкафу, направляя свой лук
В сердце мое, чтобы выстрелить на пораженье.

Она проводила по шее моей губами,
На ней оставляя лелеющие следы;
Она ими яркости миру смогла прибавить
Рассеяв при этом в сознанье клубящийся дым.

Она проводила ладонью по телу вдоль,
Тем самым дыханье мое разорвав на части,
Я с ней забывал всех, когда-то бывавших до,
Я с нею испытывал, что называется, счастье.

Она проводила пальцами по стеклу,
Я взглядом невольно ласкал ее мягкую кожу,
И чувствовал, словно тепло пробирается вглубь
Разбитой души, и обрадовав и встревожив.

Я тот, для кого что-то чувствовать очень трудно
Тем более — говорить о подобном вслух…
Она проводила пальцами по стеклу, но
Я только молчал, улыбаясь так глупо, будто
Сказал ей уже, что влюблен в нее беспробудно.

— И что тебе не нравится? — спросила она, когда я все прочла. — По-моему, хорошее стихотворение.
— Ну мне кажется, оно какое-то…
— Мысль закончена в нем, так что все нормально.
Мы немного помолчали. Она отпила от бутылки с пивом, я глотнула вина, которого оставалось-то совсем немного.
Сегодня, когда я выходила из дома и брала с собой белое и красное вина, к тому же решив посоветоваться с бабан относительно того, как мне брать «Кубань» — в бутылке или перелить, она посмотрела на меня с осуждением и спросила, словно подловила алкаша в завязке за покупкой очередного алкогольного продукта:
— А не много ли мы в последнее время вина пьем?
— А не много ли, — огрызнулась я, передразнивая голос бабан. — С чего ты вдруг взяла, что я много пью? — будучи не в силах сдержаться, вопросила я, пристально глянув на собеседницу грозным взглядом.
— Ну вот сегодня берешь с собой… И вчера с Гришей пили…
— Мы с Гришей не пили, — взорвалась я. — Бокальчика два всего — какое это «пили». Это «выпивали», «губы смачивали», — бабушка улыбалась той улыбкой, которую вполне можно было прочитать, как «ну да, конечно, алкашня». — Ой да кто бы варежку свою разевал вообще! — взорвалась я и прекратила обращать на нее внимание…
— Скинешь мне? — коротко спросила Ася, не сводя глаз с глади пруда.
Я посмотрела в ее сторону. Я человек неглупый, поэтому спрашивать: «что скину?» не было никакого смысла — речь шла о прочитанном мной стихе.
— Окей.
— Прямо сейчас давай, а то забудешь.
Я усмехнулась. «Если бы только я могла забыть хоть что-то, что так или иначе связано с тобой…»
— Не забуду, — пообещала я, смотря на Асины волосы, блестящие золотом в свете солнечных лучей.
Она промолчала, а у меня в голове уже начал складываться новый посвященный ей стих.
* * *
Быстро темнело. Только недавно мы ушли от пруда и пошли в сторону выхода из парка, как уже включились фонари, ибо без этого стало бы невозможно что-либо разглядеть.
День выдался чудесно красивый — в череде серости явился ярким разноцветным пятнышком. Когда я только выезжала, часов в шесть вечера, небо было серым, но потом облака уплыли куда-то далеко, давая нам с darlin возможность наблюдать за закатом в чистом (практически) небе. Теперь же, с наступлением ночного времени, небо казалось еще красивее, чем вечером, хотя красок в нем было меньше.
— Давай поиграем в слова, — предложила Ася на выходе. Мы направлялись в «Магнит», чтобы прикупить еще бутылку красного сухого, ибо мне хотелось бы немного одурманиться. — На английском, — прибавила она.
— Хм, — вздохнула я. — Ну окей.
Пока шли до магазина, мы успели основательно истощить запас слов на игрек. Ася как раз мучилась с очередным словом, когда настал мой черед ощутить неприятную резь в сердце — магазин закрывался, что означало, что «Кубани» я сегодня больше не выпью. Я посмотрела на экран телефона — 21:58.
— Он закрывается в десять, — проговорила Ася, посмотрев на табличку на двери. В принципе, о закрытии можно было узнать и потому, что какой-то сотрудник «Магнита» стоял за стеклом у входа и не давал войти внутрь.
Времени было уже много, но мне не очень-то хотелось домой. Я вообще никуда не хочу, когда я с Асей — мне кажется, что она и есть мой дом. Такое странное приятное чувство возникает, когда я стою в непосредственной от нее близости, что просто диву даешься.
Мы пошли по направлению к остановке, на которой Ася планировала со мной проститься, но пошли мы дворами, а на какой-то детской площадке вообще осели.
Игра в слова продолжалась. Ночь вступала в свои права. Рядом не было людей.
Когда мы облюбовали горку, я легла, положив голову Асе на живот. Она аккуратно коснулась меня рукой — я ощутила ее пальцы около своей щеки. Мы продолжали играть, а Ася уже не находила энергии злиться на чертов игрек.
Было неимоверно приятно лежать вот так вот, в тишине, рядом с любимым (пускай и не взаимно) человеком, смотреть на небо и говорить что-то не очень громко. Была в этом какая-то… чарующая сила. И мне казалось, что я готова вот так вот всю жизнь провести — пускай мне прохладно, пускай времени много, зато darlin рядом, а это значит, что все необходимое у меня есть.
Есть.
А потом? Будет ли?
* * *
В тот день после моего возвращения домой я залезла Вк и проверила группу, в которую Ася постит разные записи (как чужие, так и свои собственные). Чуть промотав стенку, я обнаружила на ней свой стих. Мне стало интересно, как она его подписала. Псевдоним для публикаций у меня Бризин Корпс, а неофициальный псевдоним letthemallgo — мне и то, и другое годится. Однако darlin жутко не нравятся оба этих варианта. Она мне даже письма не шлет на эти имена, в итоге просто перестав заполнять строчку «кому». То есть, по сути, мы перекидываемся неподписанными посланиями — кроме адреса с индексом, на конвертах ничего нет.
Самой свежей записью в группе была:

и снова пишу тебе что-то в порядке бреда. но по другому поводу в этот раз.
в общем, тут, демон, знаешь, такое дело… кажется, я не помню июльских глаз.
нет, я, конечно, помню их цвет… примерно. но мне теперь неважно о них писать.
видимо, переболело и надоело, даже сейчас не стоило начинать.
счастья тебе. но если не будешь счастлив — мне, я признаюсь, в общем-то всё равно.
было красиво. было, за что сражаться. только сражение, видишь ли, не пошло.
раньше бы я о встрече любой молила и все просила бы что-то мне рассказать.
мол, расскажи, пожалуйста, как же было — слышать, как я кричу и в ответ молчать?
ну а теперь, ты знаешь, мой кареглазый… кажется, всё действительно отлегло.
счастья тебе. но если не будешь счастлив — и так бывает — просто не повезло.
каждая чёрточка/родинка словно мелом — слишком уж просто смылась былая гладь.
в общем, тут, демон, знаешь, такое дело… я прекращаю больше тебе писать.

Я не знаю, написала ли она это сама или это написал кто-то. Я бы даже не придала этому никакого значения — ровным счетом никакого. Но на «кареглазый» я ненароком подумала о себе. Хотя глаза у меня и не карие (сожалею, что никто не может в них вглядеться), но я понадеялась и одновременно побоялась, что стих может быть посвящен мне.
Если до этого момента я читала не особенно внимательно, то после данной строчки начала снова, но уже вчитываясь в каждое слово и ловя затаенных в этих самых словах смысл.
К концу стихотворения я уже ничего не видела: в глазах стояли слезы, а в горле — ком. Как и в былые времена. Как и всегда. Мне стало так чертовски больно, что захотелось разорвать себе грудь ногтями, лишь бы только это страдание оттуда вытащить.
Неужели и правда… отлегло?..
SENSUS.4

По пути ко мне мы решили заехать домой и к Асе. Я сначала не задумалась об этом, а потом, стоя непосредственно у двери, начала понемногу осознавать, что это не пустая квартира — там будут два ребенка, Асин отец и его жена. Мне стало настолько неудобно, что я даже потеряла дар речи и не могла шутить в манере идиота, чем обычно занимаюсь.
Я не думала, что мы останемся в этой квартире надолго, однако мы пробыли там не менее часа-полтора. Если сначала я жутко боялась знакомиться с Асиным отцом и его новой семьей, то вскоре неловкость отступила и я смогла вести себя, как нормальный человек.
Правда, если обычно я по приходе к кому-либо в гости сразу осматриваю холодильник, то сейчас я сочла правильным и наиболее подобающим ничего подобного не вытворять. Мне хотелось произвести хорошее впечатление, а человек, по-хозяйски рыскающий в твоей провизии, — это не то звание, которое мне бы льстило.
Пока darlin укачивала Тимофея, я сидела на кухне, попивая чай и кофе, и разговаривала с Верой и ее парикмахершей, Майей. Мы обсудили мои татуировки и их значение, а также и то, как мне дальше быть с ними.
— А у тебя тоже татуировка есть, да, Ась? — поинтересовалась у darlin Майя, когда та зашла на кухню заварить кофе.
— Да, — ответила она. — И это Лис. Не кот, не волк, не что-то другое — Лис.
— И сколько она стоила?
— А я вот не знаю, — сказала Ася и многозначительно посмотрела на меня. Я спрятала улыбку за чашкой чая.
— И никто не знает, — ответила я.
Теперь уже все смотрели в мою сторону.
— Ну то есть знаем я и мастер, а больше никто.
— Вот как. Тайна такая? — спросила Вера.
— В этом весь смысл.
Я заметила, что от Майи исходила светлая энергетика, ничем не очерненная — полностью светлая. От Веры же исходило что-то переменное — иногда я явно чувствовала некоторую антипатию, мельком скользнувшую в глазах или слетевшую с губ.
Читать по лицам — это было моим хобби когда-то довольно давно до тех пор, пока я не поняла, что на всех людей, в общем, я произвожу не очень хорошее впечатление. И причина тут в моем облике. Парнеподобная девушка с татуировками то тут, то там — какие возникают мысли на мой счет? Вряд ли кто-то предположит, что я без ума от Льва Толстого, Джорджа Оруэлла, Патрика Зюскинда, Михаила Глуховского и Стивена Кинга, что я пишу стихи, вдохновляясь Лермонтовым и Бродским, люблю заниматься рукоделием и готовить, что я обожаю природу в любом ее проявлении.
Однако именно этого я и добивалась — чтобы люди, обращающие внимание лишь на внешность, меня обходили стороной. Мне не нужны знакомые, выбирающие себе приятелей, основываясь лишь на том, что видно глазам, а не сердцу.
Но, в целом, я думаю, все прошло не так уж и плохо. Не могу сказать, что я понравилась Асиной семье, но — как знать.
Знакомство с ее матерью произошло довольно давно — года два назад. С ней было все как-то просто. Не буду лукавить, но мать у Аси не замороченная женщина — в смысле, мне кажется, ей понравился бы кто угодно.
С братом ее мы встречались пару раз, но как-то не общались. Ему было все равно на меня, равно как и мне не было до него никакого дела. Иногда мы перебрасывались парой слов — но не больше.
В общем и целом, мой рейтинг в Асиной семье, я думаю, порядка 70% в целом. Может быть, больше или меньше. Но я ощущаю вот так. И это неплохо. Не отлично, не великолепно — неплохо.
* * *
Пока мы были у меня (заехали после пребывания в Асиных хоромах) и пока я собиралась и мыла голову, успела угостить рыжую привезенными Грешником котлетами из чечевицы и гречки — я как раз выходила из ванной, когда Ася доедала.
— Я лично не знакома с матерью Грешника, — пробубнила она с набитым едой ртом. — Но если она так готовит, то это определенно потрясающая женщина.
— Ну не знаю, — сказала я, улыбаясь и подходя к столу. — Я с ней тоже не знакома лично, но меня она недолюбливает по определению.
— В смысле?
— Ну я же ночевала у них дома несколько раз. А она однажды вернулась до того, как я ушла, вот тут и началось: «у нее, что, своего дома нет?» и прочее.
— Ты с ней не знакома? — переспросила Ася, доедая и закуривая. — Как ты умудрилась разминуться с ней в одной квартире?
— О, это вышло весьма забавно, — я ухмыльнулась и вошла в образ повествователя: — На часах 9:02, я на кухне ставлю чайник, а Грешник пока прибирается в квартире, ликвидируя стаканы и бычки на балконе. И вдруг я слышу, как кто-то пытается открыть дверь. Ключом, понятное дело. Не выходит. Раздается звонок, а у меня сразу сердце в пятки упало. Я доскакала до комнаты Гриши и скрылась там, прикрыв дверь. Он же подошел и открыл. В тот момент я и услышала, как его мать про «своего дома нет» начала распинаться. Ну и пока она мылась в душе, я быстренько оделась и скрылась.
Ася не ответила. Она курила и выражала свои эмоции исключительно изменением выражения лица.
— Знаешь, как моя бабушка раскусила, что вы с Лизой курите? — спросила я, наблюдая, как darlin тушит сигарету о тарелку.
— Да плевать — мне уже восемнадцать, и я могу курить.
— Нет, я не про это. Она раскусила вас еще раньше.
Ася посмотрела на меня. Мол, продолжай, о чем ты мелешь.
Я взяла бычок с тарелки и подошла к раковине.
— Вы когда докуриваете, сигарету тушите и оставляете в пепельнице, а моя бабушка, — я открыла кран и сунула под тонкую струйку кончик сигареты. — Она тушит вот таким методом и потом выбрасывает окурок в ведро. Вот почему у нас все ведро забито окурками.
Ася посмотрела за тем, как я выбросила сигарету в мусорку.
— Мда, — выдохнула она.
Я невольно подумала: неужели у всех людей есть какие-то заморочки? Моя бабушка тушит сигареты струей воды, выкидывает их в ведро. Чай она заставляет выгребать в баночку из-под горошка, потому что чайные листочки мокрые, а мокрое в ведро выкидывать она не позволяет. У нее куча газет, потому что она вечно планирует ремонт. Она бубнит под нос, разгадывая кроссворды, непременно удивляясь, как то или иное слово может тут или там стоять. Она завтракает определенным количеством бутербродов, пьет кофе и чай в установленное время, и поэтому гневается на того, кто случайно или нарочно нарушит проведение этого ритуала…
Наверняка не только у нее заморочки. У меня тоже есть, но я просто их не замечаю, либо я не придаю им значения. Есть они и у Аси.
Меня раздражает бабушка. Временами ее загибы бесят меня до неизмеримости.
Почему тогда я общаюсь с Асей? Ведь в некотором плане она тоже слегка пошатанная. В чем же тогда дело?
Я посмотрела на это рыжее чудо еще раз.
Было что-то прекрасное в том, чтобы видеть ее на моей кухне. Я понимала, что мне хочется готовить ей завтраки, обеды, ужины. Что мне хочется читать ей книги, как в тот апрельский день несколько лет назад. Мне хочется выходить с ней гулять в парки под зонтом в дождь. Мне хочется изучить ее тело и пересчитать каждую родинку. Мне хочется покупать ей цветы, пить с ней вино и зачитывать друг другу стихи — свои или чужие, тронувшие за душу. Мне хочется всего этого и еще многого, про что просто не хватит места написать сюда.
А с бабушкой такого нет.
Возможно, мне и Ася когда-нибудь приелась бы. Даже наверняка — ведь человеку свойственно скучать в постоянстве. Но сейчас мне хочется именно быть с ней. Чувствовать ее духовную близость ко мне.
И опять в голове закрутились три слова.
* * *
Пошел предательский дождь, и это было неприятно. Планировалось, что мы большой компанией проведем эту ночь в Парке Горького, однако сырость и холод все несколько осложняли.
Мы с Асей вышли из метро, и я стала вглядываться в лица стоящих под крышей людей, ибо мы слегка припозднились и все уже должны были быть на месте. И верно: Грешника с его тремя друзьями стоял чуть ли не напротив, а Римма с Лизой — сбоку у стены.
Так как до первой компании мне было ближе, к ней я и подошла. Ася же шагнула в сторону наших общих знакомых.
Я встала напротив троицы и сразу же поймала на себе взгляд Кати. Она стояла недовольная. И мне стало не по себе.
— Приветик, — улыбнулась я.
Сандра (я была уведомлена, как кого зовут, еще до начала встречи, так что без труда на месте сопоставила полученную информацию с лицами людей) протянула мне руку и, взглянув в глаза, слегка картинно выдала:
— Здравствуй.
Я кивнула. Могла бы, конечно, по-идиотски повторять «привет» каждый раз, как я обычно делаю, но после «здравствуй» пыла во мне поубавилось.
Артем стоял как-то сбоку, и вид у него был не то чтобы странный, но какой-то… не от мира сего, что ли. Он все переминался с ноги на ногу и смотрел по сторонам, отчего создавалось впечатление, будто ему давно пора бы домой, вот только сказать об этом неловко и постыдно
— Привеееет, — протянул Гриша, когда я повернулась к нему от Сандры, и мы обнялись.
Я не могла не покоситься в сторону его девушки — та постоянно устраивала ему скандалы по причине того, что ее молодой человек часто проводит у меня ночи, а я, в свою очередь, нередко гощу у него. Катя стояла насупившись, смотрела прямо на меня взглядом некоторого непонимания и плохо затаенного гнева. Казалось, что она просто в прострации от того, что Грешник со мной, парнеообразной девушкой, общается больше, нежели с ней. Казалось, факт ее непонимания вызывает у нее приступы злости.
Очередь была как раз ее, но я сразу же как-то замялась: как приветствовать человека, который тебя заранее недолюбливает?
Но Катерина избавила меня от надобности долго обдумывать данный вопрос и мучиться из-за его неразрешимости: она просто качнула головой, давая понять, что я замечена, но подходить ко мне у нее нет никакого желания. Я и не настаивала.
С Артемом мы тоже поздоровались так себе — он все ловил сигналы из космоса, переводя взгляд с объекта на объект, и поэтому я решила, что самое время навестить другую часть собравшихся сегодня, а именно: Римму с Лизой.
Иногда, после довольно долгих промежутков между встречами с кем-либо, я начинаю испытывать странные сильные эмоции по отношению к этому человеку. Эмоции, не чувства. Потому что это проявляется, словно всплеск, и не продолжается долго. Как припадок примерно — раз и все. Также было и сейчас — я некоторое время (недели две) не виделась с Риммой, и потому мы обнялись.
— Господи, как я рада, что ты здесь, — сказала она, прижимаясь.
— Ну конечно, я здесь.
Где еще я могла быть? Фактически я организовывала эту «сходку», и было бы странно, не явись я сюда. Однако, надо признаться, дождь ставил все мои планы под вопрос. Когда мы с Асей только сели в автобус и пролились первые небесные слезы, я весьма серьезно обдумывала вопрос возвращения в теплый уютный дом вместе с рыжей. Но я все же поехала. Как бы то ни было, надо было. Я планировала познакомиться с Сандрой, ибо была уведомлена накануне, что она розового цвета. Мне надо было… переключиться?.. на кого-то. Я так делала уже два с большим хвостом года. И в этот раз тоже желала этого же.
Мы перекинулись еще парой слов с ней, обменялись brofist с Лизой, и я протолкнула свою троицу навстречу троице Греховной.
Всех перезнакомив, я с чувством выполненного долга, воображая себя полководцем, повела людей в парк.
Шли мы неоднозначными кучками — Ася с Лизой впереди, потом Римма, потом я и Грешник, а за нами — Сандра с Катей. Артем был то сбоку, то с последней кучкой. Грешник тоже перемещался между мной и своими друзьями. Я предпочитала занимать позицию, что я и занимала, изредка только наведываясь в личное пространство Риммы.
— Как-то мы… идем… — высказался Гриша, снова подходя и обнимая меня за плечи. Я и без наречия поняла, о чем речь. Но я не поняла, почему он позволяет себе такие жесты в отношении меня на виду у своей пассии…
— Да, — согласилась я, смотря в спину смеющийся Аси.
Неосознанно почувствовала, как что-то кольнуло в груди. «Не со мной» — мелькнуло в голове. «Не со мной идет, не со мной смеется». Я улыбнулась: я иду с парнем а-ля парочка, Катя влюблена в него, я влюблена в Асю. Эдакая юмореска.
— Ничего страшного, — чтобы не думать, заговорила я вновь. — Алкоголь всех нас расшевелит. Это сейчас мы такие разрозненные, а вино — оно нам поможет разговориться и подружиться. Это его магическое действие такое.
Гриша усмехнулся.
— Да, — и отошел к Кати для поддержания той в стабильном состоянии и недопущении схождения ее с ума.
А причина к превращению в Халка, по-моему, была. Нельзя, никак нельзя творить такие вещи на глазах у столь импульсивной личности, какой является Катерина. Неужели он не понимает? Даже я понимаю…
«А он еще говорил, что мы с нею подружимся…» Но, как бы то ни казалось сейчас, я чувствовала, что все будет нормально и мы в конечном итоге все поладим.
* * *
Изначально мы пошли на мост, и там я бы хотела провести всю ночь — тепло, людей мало, нет дождя. Идеальное место, в общем. Мы сразу распаковались, я достала принесенное Риммой вино.
— Не «Кубань» это, конечно, — я не могла не вставить это замечание. Красное сухое приветствуется в любом случае. — Но ладно.
— Вино по определению неправильное, — вставила свои пять копеек darlin. — Бутылка не затемненная, а обычная, прозрачная. Как водочная. В таких бутылках вино не продают.
— Ой, да какая разница, — Римма закатила глаза.
И правда, можно подумать мы пришли в парк вина смаковать, словно гребанные сомелье. Нет, черт возьми, с тремя бутылками пива, столькими же бутылками вина, остатками текилы и водкой — с этим всем мы с превеликим успехом можем называться алкашами, но уж никак не сомелье.
— Вот именно, — кивнула я головой и ненароком заметила Сандру, сидящую поодаль и облизывающую крышку из-под пюре «Тема». — А ты чего?..
— Я не буду пить, — ответила девушка, смотря на меня прямым взглядом. Пиво уже было разобрано, но вина-то еще ого-го! Кто так делает — не пьет? Что это такое?..
— Ты мне сердце разбиваешь, — наигранно вымолвила я, хватаясь за левую сторону грудной клетки, словно меня пришиб инфаркт. — Больно делаешь мне очень…
Было неловко встретить человека, никак не реагирующего на мои старания его споить. Я терпела фиаско. Падала вниз с грохотом. «Я не Ася, все правильно, — я не умею спаивать людей», — в утешение подумала я и поспешила вернуться к вину.
— Ну так, откроешь… фломастером? — спросила я знающую-толк-в-откупоривании-бутылок-подручными-средствами Анну.
Господи, открывать бутылки канцелярскими товарами. Нет, мы определенно не сомелье.
Но, прежде чем спрашиваемая ответила, к нам подошел какой-то нерусский.
— Простите, пожалуйста, — подал он голос. — У вас не будет сигаретки?
У меня этих сигареток чуть ли не целая пачка. Вообще-то я не планировала курить (и угощать, соответственно), но взяла просто на всякий случай. По опыту зная, что на подобных совместных прогулках люди играют в «правду или желание» и можно ожидать совершенно что угодно, я предпочла быть подготовленной ко всякого рода неожиданностям.
— А у вас случайно штопора не найдется? — в свою очередь поинтересовалась я, вместо того чтобы дать нуждающемуся человеку сигарету.
— А вам открыть надо? Так я и без штопора могу! Легко! — похвастался паренек, улыбаясь. За стеклом напротив него встали какие-то люди — его друзья, очевидно, — и тоже улыбались. — У вас есть ручка?
Я протянула ему ручку, и он мастерски разворотил ее. Она же все-таки черная. Как можно так поступать с черными ручками? Пока молодой человек силился открыть нашей компании (мне, в особенности) бутылку вина, его начали снимать с противоположной стороны стекла.
— Вас папарацци заметили, — отвесила я хохму, наблюдая, как погибает моя бедная ручка, и намереваясь всеми силами попробовать воскресить ее после всех ее мучений.
Парень тужился и тужился, и его усилия не были похожи на ту «легкость», о которой он заикнулся. Скорее, я бы сказала, это походило на… чрезмерное фанфаронство. Слишком наивно думать, что ты можешь открыть бутылку вина с помощью ручки, фломастера или чего угодно еще, если ты не Ася.
Его пытки прекратились в тот момент, когда пред нами неожиданно возникла рука со штопором. Протягивающий эту самую руку был взрослым человеком на грани старчества, и лицо его было разукрашено чьими-то ударами. Он являлся олицетворением того, что ждет нас всех, если мы будем и дальше в таком количестве поглощать спиртное.
— О, штопор! — парень уже потянулся за подарком небес, но я взяла его быстрее. — Ну ладно, я тогда…
Он ушел, так и не получив от нас сигарету. Забавно: если людей чем-то занимать, они не курят.
Мы тоже куда-то засобирались — Катя заметила окончание дождя и позвала нас наружу в только ей известное место.
— Ура! — я радовалась, как ребенок подарку, открытой бутылке кавказского вина.
— За помощь налейте стаканчик… — попросил одолживший штопор.
Честно признаться, первым моим импульсом было прижаться к незатемненному стеклу и, любовно поглаживая его, убежать подальше с моей прелестью…
Но я взяла себя в руки и все-таки налила вино в протянутый стаканчик. У нас ведь еще две бутылки, а штопор лишь у этого человека. Было бы глупо отказать единственному на весь парк открывальщику. Поэтому я налила. Налила немногим больше половины.
— Вы тут еще будете? — поинтересовалась я.
— Да, буду, буду целую ночь сидеть тут…
— Окей, тогда мы еще наведаемся к вам, — я уже успела выпить глоток, и мне было хорошо просто от осознания этого.
* * *
Мне было хорошо. Я успела приложиться к вину уже раза три, так что настроение мое существенно приподнялось и теперь я могла вести себя по-идиотски, а Лиза все это снимала на камеру, потому что я решила, что нам надобно увековечить сей день.
Катя вела нас прямиком в неизвестность — мы шли на музыку. Играла надоедливая песня Егора Крида — самая, поэтому я, пританцовывая и подпевая, крючилась в пьяных судорогах. Мне было совершенно все равно, как это выглядит со стороны. Мне в принципе плевать на людское мнение, а в состоянии подшофе — так тем более.
Оказалось, что подружка Грешника направляла нас к качелям.
— Лобное место какое-то, — обронила я, заметив пять качелей, подвешенных проломанным шестиугольником. — И МЫЫЫЫ СЧАСТЛИИИВЫЫЫ!
— Маш, — умоляюще посмотрела на меня Лиза.
Неужели только мне весело?
— Так, сейчас я кое-что поставлю, — уведомила я, копошась в своем рюкзаке и ища колонку. — Предупреждаю сразу, что вам не понравится. Но мне плевать, потому что я хочу. Просто подсела почему-то. Лиза, тебе, может быть, и понравится, кстати, — я посмотрела в ее сторону — она сидела на качелях, что висели с правой стороны от качелей Аси и Риммы. Мои были как раз напротив, ибо я расположилась слева от них. — Там есть Nicki Minaj. Но в основном там Madonna.
— Нет, — Елизавета покрутила головой. — Не понравится. Маш, серьезно? Ты слушаешь это?
Она была действительно удивлена.
Примерно так же сильно, как я. Я, фанатеющая от Sum41 и Bring me the horizon, временами заслушиваюсь попсой. Что только со мной стало?
Помучив немного людей, я предложила сыграть в игру. Как обычно это бывает в компании людей, друг с другом не знакомых, мы начали с «я никогда не…».
— В чем суть? — поинтересовался Артем. Я с удовольствием заметила, что он начал понемногу разговариваться. Начало положено — алкоголь действует.
— Короче, смысл игры в том, — объясняла Ася. — Чтобы сказать что-то, чего ты никогда в жизни не делал. Например: «я никогда не прыгал с парашютом». И тот, кто прыгал, пьет.
По ходу игры мы быстренько прикончили бутылку красного. Я была конкретно навеселе, но останавливаться не собиралась. Ночь только начинается, черт бы вас побрал. И к тому же я хотела хоть однажды потерять рассудок — то есть творить все, что угодно, ведь у меня никогда не получалось отключить свой мозг и позволить себя всякие глупости. Так, я не понимаю, как некоторые умудряются с кем-то переспать на вечеринках или еще что-то. Вся проблема в том, что я слишком много концентрируюсь и слишком о многом думаю. Поэтому мое сознание всегда работает. И даже сны мне снятся редко. Очевидно, по тем же самым причинам.
Следующей на очереди была бутылка белого вина, которую Базакин подарил Асе на день рождения и оставил у меня.
Артем вызвался в качестве открывальщика. Я опять-таки отметила про себя, что все складывается удачно — Катя развеселилась и даже переговаривалась со мной, Артем все больше и больше контактировал со всеми нами, а я раскачивалась на качелях рядом с Сандрой. Не потому, что прокладывала к ней дорогу (я поняла уже, что ничего не выйдет), но потому что отсюда было удобнее наблюдать за darlin время от времени.
— Ладно, я все равно не пью белое, — подала я голос после пяти минут безуспешных попыток протолкнуть ручкой пробку внутрь бутылки. — Я схожу пока на мост и открою «Кубань». Грешник, пойдешь?
Я бы не предложила, если бы не увидела, что Катя успокоилась на мой счет более или менее. Теперь же я просто взяла и позвала его с собой.
— Я уже придумал, что я скажу в этой игре, когда очередь до меня дойдет, — сказал он, когда мы уже заворачивали на ступени на мост.
У меня чудесно развита интуиция, и я легко поняла, о чем он.
— Что-то про «спать с парнями»? — спросила я, улыбнувшись.
Он посмотрел на меня.
— Ага.
— Я тебе прямо сейчас могу сказать все. Не было у меня в этом плане никаких парней.
— Никогда?
— Никогда.
— Хм.
Я его однозначно удивила. «Какого же будет его удивление, если он узнает, что у меня был секс с двумя девушками» — внутренне хохотнула я.
Мужчина взаправду так и сидел на том самом месте, где мы его оставили, уходя. Он попросил той же платы за помощь со штопором — стакан. В этот раз, то ли потому что я развеселилась винцом, то ли просто по доброте душевной, я налила ему до краев.
— Если что, я буду тут, — удивившись и обрадовавшись количеству вина в стакане, проговорил мужчина.
— Да нам уже нечего открывать-то, — улыбнулась я, направляясь к выходу с моста. — Внизу наши друзья мучаются с последней бутылкой. Так что… спасибо вам!
Он улыбнулся. В этой улыбке виднелась грусть — как-никак, больше вина этим вечером ему налито не будет.
— Приятный человек, — сказал Грешник на выходе. — Помог нам.
— Ага. Побольше бы таких — со штопором — в парке по ночам.
Когда мы вернулись к лобному месту, Артем все еще мучился со спиртным, силясь его открыть. Рядом с ним стояла Ася и что-то говорила, а все остальные смеялись. Мы поняли причину лишь минутой позже — в тот момент, когда мы подошли, размахивая открытым вином, Артем так сильно налег на ручку, что она не просто пробила внутрь пробку, но и разбила стекло. И несмотря на то что я не пью белое (к тому же — полусладкое), я таки не могла не почувствовать грусть. Всегда грустно терять алкоголь. К тому же тот, что достается за просто так.
— Давайте теперь поиграем в «правду или действие», — предложил кто-то.
Запахло жареным.
Теперь объем выпитого не зависело от хода игры. Теперь мы сами регулировали количество промилле в своей крови.
По ходу дела выяснялось много интересного, а заодно и личного: кто сосал, кто практиковал анальный секс, у кого были гомосексуальные опыты… Артем разбил бутылку о бордюр, залез на деревянное основание качелей, Лиза взяла телефонный номер у незнакомца…
А потом началось мое падение.
— Правда или желание? — спросил Грешник у меня, когда подошла его очередь.
— Желание.
— Поцелуй Асю.
Все загалдели. Катя одернула его за руку.
— Эй, эй! Чего? Я хочу посмотреть, — он уставился перед собой взглядом тех людей, внутри которых сидят похотливые звери.
Ася вышла в середину круга. Я тоже.
— Сколько по времени? — по привычке спросила я.
Сердце бешено колотилось. Про решение никогда больше не прикасаться к ее губам забыла напрочь. Единственный минус алкогольного воздействия на мой организм в том, что меня начинает чертовски сильно влечь к darlin. Настолько сильно, что я держусь из последних сил, но стоит кому-то подтолкнуть меня — и все.
— Он не отвечает, поэтому просто чмок, — пожала я плечами. Ася качнула головой, соглашаясь.
Готова поклясться, что следующий момент длился целую вечность — так долго она, казалось, на меня смотрела. Мы стояли довольно далеко от света фонарей, но ее лицо буквально светилось. Скорее всего мне просто так почудилось, но так или иначе на какой-то чертовски длинный миг все потеряло смысл и исчезло, оставив только меня и только ее — только одних нас во всей этой гребанной Вселенной.
А потом она быстро придвинулась ко мне, прикоснувшись к моим губам своими, улыбнулась и отвернулась.
— Эээй! — протянул Грешник со своего места.
«Замолчи!» — подумала я.
«Нет, не молчи», — подумала я.
Мне не хватило этого. Это прикосновение — все равно что бросить косточку льву, не евшему целый месяц.
— Десять секунд! Я вообще-то сказал: «десять секунд».
В моей правой руке — бутылка водки. Моя левая рука безвольно висит. Сердце колотится чуть ли не в затылке. Воздуха не хватает. Ее губы такие мягкие и теплые. Это все равно что купаться в озере — маленькие вызванные несильным ветром волны омывают саму душу, принося покой и умиротворение в сердце.
И мне было плевать, какими глазами на это смотрел Гриша. Как отреагировала на это Лиза. И мне было плевать, что сейчас нас запросто мог бы сжечь Милонов.
Плевать плевать плевать.
Господи, не надо никого. Хочу только ее. Только ее чувствовать. Только с ней. Всегда. Быть.
* * *
— Ты говорила, что тот, кто тебе нравится, находится здесь… — произнесла Катя, выжидающе буравя меня взглядом.
Я не говорила такого, но объяснять это сейчас не было никакого толку.
— Подойди к этому человеку.
Она наверняка думала, что мне нравится Грешник. Я даже полагала, что Грешник думает также.
— Достань мне сигаретку, пожалуйста, — попросила я Сандру шепотом. — Сейчас мне будет плохо.
Я раскрывала карты. Не думаю, что Ася не догадалась, что я в нее по уши, но… теперь я ставила подпись под своими чувствами. Кидала их ей в лицо.
Я встала рядом с ней на пару секунд. Рыжая подняла голову, и я заспешила вернуться на место, чувствуя жар во всем теле и дрожь в руках. Взяла сигарету, всунула в рот.
— Так, что это было? — Ася не поняла происходящего. Очевидно, желание Кати она не расслышала.
— Не говори, — попросила я. Катрин поняла, кому это было адресовано.
— Нет уж, я хочу…
— Не говори, — прервала я, пытаясь прикурить. — Грешник, ты следующий. Давай уже!
— Катя загадала Маше встать рядом с тем, в кого она влюблена, — влезла Лиза.
Сука!
Опять мгновение растянулось.
— Ясно.
Darlin вновь уткнулась в экран планшета.
Руки сковала дрожь. На глазах — слезы. Чертова сигарета! Чертова зажигалка! Давай уже! Ну! Надо закурить.
Все это чушь: курение не убивает. Убивает вот это — когда чувства твои упираются в бетонное «ясно». Все равно что подарить букет цветов корове и наблюдать, как он медленно исчезает в ее пасти. То же ощущение. Только я букет. Меня жуют. Я буквально чувствую, как кости превращаются в кашицу, как меня перемалывает в фарш. О господи черт возьми твою мать! Зачем я вставала? Зачем подходила? Что ж у меня такая страсть все ломать? Она бы не узнала. А если бы и узнала — не так. И мне не было бы больно.
Дура. Ну я и дура!
Сигарета кончилась. Кто-то что-то кому-то загадывал. Кто-то что-то исполнял. А я достала вторую сигарету. Сделав глоток водки, чмокнула и закурила еще.
Прочь, мысли. Прочь, сознание. Прочь, чувства. Где этот туман? Почему его нет? Почему до сих пор сознание мое чисто, а сердце засрано?
Нет, курение если и убивает, то только тело. Курение убивает безболезненно.
Чувства же убивают изнутри. Что ножом потрошат. Измалывают внутренности в пюре. Это — больнее. Многим больнее. Так умирать — хуже.
«Просто я такой человек, — подумалось мне, пока я наблюдала за ходом игры, стряхивая пепел куда-то в сторону. — Такой человек, у которого весь мир рушится. А неразрушенное я сама, своими собственными руками ломаю».
Как рассказ Патрика Зюскинда.
Тяга к глубине.
Я хочу вниз. Упасть. Разбиться.
* * *
Мне загадали пройтись по спинке скамейки или бордюру. Я выбрала спинку скамейки, потому что опьянение с меня как-то спало, да и в принципе это было легко. Я уверенно протопала к цели, слыша позади окрики, мол, не надо. Что не надо? Можно подумать, это так страшно — пройтись по спинке скамейки.
Я начала забираться, фокусируясь на мокрых от прошедшего дождика досках. Услышала шаги. Можно подумать, я собираюсь покорить Эверест. Какое излишнее волнение. Артем вообще вскарабкался на верх качелей, а мне предстоит пройтись по спинке какой-то обыкновенной скамьи. Да легко!
Подошедшим человеком оказалась Ася. Когда я уже уравновесилась, она протянула мне руку снизу, стремясь поддержать.
Что это значит? Что она простила меня за эту глупую выходку? За то, что я раскрыла карты перед ней и всеми прочими? Что она приняла их и говорила теперь, мол, забудем и пройдем мимо?
Я не подала руки. Я сделала два шага.
Что это значит? Мы друзья? Она рядом? Будет ли? И как долго? поддержит?
Я оступилась.
Аллегория какая-то выходит.
Аллегория на жизненную ситуацию: мне протягивают руку, а я, возомнив себя всемогущей, отказываюсь. И всегда оступаюсь.
* * *
— Задай мне какой-нибудь вопрос, — попросила я Сандру, отпивая глоток от крышки термоса и ощущая горячий чай где-то внутри. Казалось, что все мои внутренности как-то перемешались, так что где именно оказался этот глоток, понять было трудно.
— Зачем?
— Мне нужно куда-то направить свои мысли. Нужно о чем-то задуматься, чтобы не думать о вещах, причиняющих мне боль.
— А ты не пробовала не думать об этих вещах?
— Пробовала. В трезвом состоянии это просто. Но сейчас оказалось не таким-то легким делом.
— Зачем ты думаешь о чем-то, что причиняет тебе боль?
Мне бы самой знать хотелось!
— Не знаю, — покачала я плечами, все так же наблюдая за продолжением игры. Меня обходило стороной. Как всегда. Мне, в принципе, уже хватило. Надорвала сердце — посиди и отдохни.
— Попробуй заняться чем-то другим, — предложила Сандра. — Хобби там и все такое.
— Я занимаюсь другим. Пишу стихи, рассказики. Только это все никому не нужно. Некоторые говорят, что это слишком…
— Депрессивно? — подсказал мне мой сегодняшний психолог.
— Эмоционально, — поправила я, смерив ее взглядом. — Нет. Раньше — да, я писала что-то депрессивное. Мол, порезы, боль, смерть — вся эта шняга. В последнее время я на отвлеченные темы пишу всякое. Про природу, в основном, — я усмехнулась. — Забавно: я так много говорю, что мне не нравится природа, что я ненавижу детей и людей вообще. И все в это верят…
— Так зачем же ты это говоришь тогда?
Я задумалась.
— Наверное, я их проверяю, — я посмотрела на Сандру — прямо в ее черные глаза. — Всех их. Надеюсь, что кто-то однажды поймет обман, раскусит меня, — я снова усмехнулась и достала сигарету: кто-то загадал Артему поцеловать Асю.
— Но никто не раскусил?
— Неа.
Мы замолчали.
Пошел дождь. Меня все также никто не вызывал на правду или желание. Да и все равно.
— Дождь, — пробубнила я, затягиваясь. — Противная погода.
Сандра посмотрела на меня.
— Тебе же нравится?
— Несомненно, — улыбнулась я. — Только курить неудобно. Мокнет все.
Я посмотрела в небо. Однотонное небо. Темно-серое. А под ним — чернота, и даже нельзя увидеть падающие капли. Холод пробирается под свитер и щекочет, я сижу вся мокрая, чувствуя, как в кедах что-то хлюпает. «Ничего. Эти говнодавы и не такое видали за эти три года. Переживут.»
Я снова затягиваюсь и выпускаю дым наружу. Такой же серый, как и эти облака над головой. Только немного прозрачнее. Как паутинка. А я как паук. Пш, пш. Сплела паутинку, и ее унесло ветром. Так и не поймаю я никого в эти тонкие сети…
— Маша! — наконец позвал меня кто-то.
Я оторвалась от созерцания и посмотрела в сторону звука. Римма.
— Правда или желание?
— Желание, — я затянулась.
— Поцелуй Лизу.
Что-то екнуло внутри. Неоднозначное чувство, притупленное дымом сигареты. Неприязнь к загадавшей, болезненное что-то и усталость. Странный какой-то коктейль.
Почему все хотят смотреть на чужие поцелуи?
— Серьезно? — спросила я со вздохом, вставая и сжимая горлышко водки крепче. Десять секунд, и я сольюсь в поцелуе уже с алкоголем. — Ты, что читает мои «осколки…» Ты, знающая… Ты…
Она покачала плечами. Тут каждый играет по своим каким-то правилам.
Сердце сжало ледяной хваткой. Скорее прекрати. Отпусти. Отпусти меня. Я не хочу. В горле встал комок. Я почувствовала себя на краю пропасти и на грани истерики. Захотелось упасть.
Упасть еще ниже.
Десять секунд истекли, и я сделала два глотка из бутылки. Достала сигарету.
Потерять способность мыслить. Раствориться в окружающей среде. С этой серостью вокруг слиться. Распасться на атомы. Упасть на самое дно. Позволить себе самое ужасное.
Не получается.
Еще глоток. И еще затяжка.
Еще два шага к краю. Когда же вниз-то?..
* * *
Римма что-то там говорила, а я старалась ее не слушать. Когда тебе стирают сердце в порошок, стараешься просто не орать от боли слишком громко. Вот и сейчас то же. Она говорит, что Ася меня любит, но только как человека. Что она тянулась ко мне во время поцелуя, прикасалась ко мне. Что, мол, это что-то значит.
О господи ты боже мой. Прекрати, ну.
Она говорила о том, что ведь можно переключиться на других. Что вот она точно так и сделала. Что ведь это то же самое, что было у меня в отношении с нею и с Нарвазем. Что это все легко пройдет. Что это совсем и не любовь.
А эти три слова, что сидят в самой глотке?! А что мне с ними делать?
И неужели три года ничего не значат?
Переключиться? Я пыталась переключиться. На нее и Нарвазя. Только это ничего не дало. О господи, это все намного сложнее. И это все куда более болезненно. Она просто не понимает. Она не понимает. Я не понимаю…
Что ты уставился на меня?.. Что ты смотришь, кареглазый урод? Я ухмыляюсь. Кареглазый. И никто так и не смог увидеть зеленый цвет в твоих глазах! Урод! Никому твои глаза не сдались. Единственная, кто смотрел прямо тебе в глаза, — она любит тебя как человека. Тьфу ты, пропасть!
Ты-то что ухмыляешься? Что тебе смешного? Смешно тебе, что ты урод? Ха-ха! Душа вся напрочь сгнила, ты и лыбишься? Мразина! Ударить бы тебе прямо в твою мерзкую рожу. Разбить бы это гребанное зеркало.
Чертов мозг достаточно трезв, чтобы остановить меня.
Живи, уродец с пустотой этой чертовой внутри себя. Живи, пока можешь.
Когда уже упадешь-то? Ну.
* * *
Я обнимала ее так, словно она исчезала навек. А ведь мы в кино еще идем сегодня вечером. Я обнимала ее, и мне казалось, словно она жалеет меня. Она обнимала не без участия, но как-то отрешенно — как гладят продрогшего щеночка, которого не могут взять с улицы. Вот такие это были объятия.
Что я чувствую? Благодарность за то, что она не рвет нашу дружбу? Или мне было бы проще как раз все разорвать?
Я Алиса, побежавшая за белым кроликом и упавшая в дыру. Я падаю и падаю. Падаю и падаю.
Только вот никакой Страны Чудес не будет. Меня ждет жесткое приземление. В этой реальности нет места сказкам, и жизнь моя написана не Кэрроллом.
Она уходила. Я закрыла глаза.
Сегодня — не навсегда. Я ее еще увижу.
Но настанет день, когда — навсегда.
Тогда и низ?..
SOMNUS.4

Моя комната — огромное строение. Что-то вроде коттеджа с многими лестницами, комнатами. Мы тут одни — я и Ася. Мы смотрим фильмы, играем в приставку, целуемся. Когда она достает сигарету, я все время сильно злюсь и, выдергивая, скуриваю за одну затяжку, лишь бы darlin не портила свое здоровье этой гадостью. Она злится, но улыбается. Пожимает мне руку мягко, ценя заботу.
Мы стоим на балконе и смотрим наружу — на мир, цветущий и благоухающий. Вдруг Ася достает какую-то петарду и кидает ее за окно прямо под ноги людей. Я ошарашено смотрю, как петарда взрывается с неимоверной мощью, разрывая прохожих в мясо. Внутри нарастает опасение. Я смотрю на новоявленную преступницу. Я не боюсь ее. Не боюсь, что меня могут арестовать вместе с ней. Я беспокоюсь за нее. Как она? Я хочу ее спрятать. Хочу ее защитить. Никому не отдам ее.
Проходят минуты. Мы сидим, укрывшись. Прислушиваемся. Тихо все. Забыли?
Вдруг кто-то звонит в дверь. Я, сжимая пальцы в кулак, иду открывать ее. Зубы стиснуты, я готовлюсь защитить свое сокровище.
В приоткрытую дверь просовывают бутылку белого рома Bacardi.
MEMORIA.5

«Расплывчато все. Туманно. Прекрасно и красиво. Четкость? Нет. Ретушь. Где я? Как мягко. Спокойно. Что ты говоришь, ангел мой? Какая ты красивая в одной футболке. Солнце теплое. Ты теплая. Все хорошо. Ты прекрасно выглядишь, перестань утверждать обратное. Ты чудесная. Чудесная. Чудесная.
Голова кружится. Нет. Не кружится. Просто ты двигаешься.
Хватит. Прекрати говорить, что некрасивая. Я обожаю тебя. Твои рыжие волосы. Они так блестят. Как волосы могут блестеть ярче солнечного света?!
У меня тяжелые руки и все тело. Не могу двинуться. Как ты так двигаешься быстро? Что ты делаешь? Не надо так много выкуривать, унесет ведь.
Да, беспокоюсь. Потому что небезразлична.
Прекрати, не поэтому ты мне нравишься. Не из-за травы. Нет. Когда отойду, то же самое повторю. Нет, повторю. Потому что это правда. Правда. Правда.
Нормальные ноги. Хорошие ноги.
Что хочу, то и делаю. Говорю, что красивые ноги, и целую поэтому. Почему ты мне не веришь? Как ты не видишь своей красоты?
Где я? Ты — где? Мы вокруг. Мы. Вместе. Тут. В воздухе. С тобой.
Я и ты. Мы.
Прекрасная. Красивая. Обожаемая. Дорогая.
Мне завтра с этим засосом в школу идти, дурочка. Что ты делаешь?
Обожаю тебя. Обожаю тебя. Обожаю.»
SENSUS.5

Все-таки природа удивительно прекрасна. Пока мы сидели на берегу пруда в парке и разговаривали о жизни, я наблюдала за изменением красок неба. Сначала, когда мы только-только пришли, оно было тускло-голубым на грани серого, затем эта серость скрасилась темным пурпуром ближе к горизонту и начала подниматься выше, а вскоре уже и облака поменяли свою блеклость на фиолетовое сияние. Я радовалась, как ребенок, наблюдая за этим чудом. Как много все-таки чудес может произойти за несколько минут! Подумать только — целая планета оборачивается вокруг своей оси, в то время как Солнце быстрыми мазками, словно вдохновленный художник, набрасывает этюд. И эта спешка не только не уродует картину, но и оказывает в корне обратное действие, показывая, как на самом деле многолика природа.
Тем временем Ася поведала, что не так давно ее позвал гулять один парень, с которым у них прервались контакты довольно резко и неприятно. Сама она называла эту ситуацию «я сломала жизнь ему, он сломал жизнь мне». Понятное дело, что было несколько необычно слышать о их воссоединении.
Я не могла понять ее — я вообще не люблю давать людям второй шанс. Поэтому, когда кто-то говорит, что тот или иной человек изменился в лучшую сторону и не дать ему второго шанса просто нельзя, я только закатываю глаза. Для меня пройденное пройдено, и я не думаю, что есть смысл восстанавливать разбившийся вдребезги кувшин, надеясь, что он будет даже лучше изначального, целого.
Из пепла восстает лишь феникс.
«И правильно, что Нарвазь не дает мне второго шанса», — подумала я отвлеченно. Я бы точно совершила то же самое, из-за чего мы прекратили общение.
— Мы катались в одних трусах на велосипедах, — говорила Ася. — По полю ночью, представляешь? Потом смотрели на звезды… Он предложил мне переночевать у него, потому что было уже очень поздно, а мне до дома ехать дальше, чем ему — до своего…
Она помолчала, улыбаясь и стряхивая сигарету. Сегодня я тоже курила. В противном случае я вряд ли бы выдержала все эти россказни.
«Она с ним по полю катается», — вертелось у меня в мозгу. «Ночью. А стоило мне пригласить ее погулять, так она мне от ворот поворот дала. „Мне нравится мое уединение“. Ага».
Во мне засела обида. Неконтролируемая обида.
Почему нельзя просто сказать: «нет, я с тобой никуда не хочу ходить»? Почему надо обязательно загибать что-то про уединение и всякое прочее? Я ненавижу, когда мне врут или когда меня водят за нос. Ненавижу, когда жалеют и что-то делают из «высшей цели», чтобы, мол, чувства мои трепетные поберечь.
«С Лизой-то тебе об уединении даже и не думается», — я скрипнула зубами. Когда мысли мои упираются в эту персону, я всегда бессознательно чувствую к ней антипатию. «Раньше ситуация была совершенно другой. Мы как-то местами поменялись».
Раньше… Когда раньше-то? В далеком 2013?
— Черт, — снова подала голос Ася. — Мы же друг другу жизни сломали! Мои друзья ненавидят его, а его друзья ненавидят меня. Он даже сказал, что Валя обещал ему голову снести, если еще раз Дима со мной встретится… Лиза его вообще не переваривает… Я даже представить себе не могу, что будет, когда я с ней снова увижусь… Как я ей про Диму-то расскажу… Да и ты его недолюбливаешь, — она прервалась на последнем слоге, тем самым давая понять, что эта фраза носит оттенок полувопроса.
— Я не недолюбливаю его, — ответила я, затягиваясь. — Мне плевать на него. У меня вообще люди никаких особых эмоций не вызывают.
Так всегда я и делаю — играю. Слишком уж больно будет видеть, как даже Дима нравится Асе в плане чего-то большего, нежели просто дружбы. А я… а я как всегда остаюсь в стороне.
Ася выкинула окурок в пруд, а я свой подержала в руках. Испортить бычком водоем? Почему-то я не могла. Я могу легло убить человека (не пробовала, но чувствую, что вполне), но не могу и подумать о том, чтобы выкинуть окурок куда-либо, кроме мусорного ведра.
— Интересно, а это больно? — спросила я, смотря на запястье и поднося к нему кончик не потушенной сигареты.
Ася мельком посмотрела в мою сторону и полезла копошиться в сумке.
— Ага, — ответила она. — Порядка 200о. Ощутимо.
Я заинтересовано смотрела на свою кожу и красный пепел на кончике фильтра, напоминающий песочную гору, полыхающую в свете заходящего солнца или на лаву, пульсирующую, словно кровь.
— Господи, чего только у меня тут нет, — услышала я Асю снова.
Если прижечь — вздуется кожа?
— Жвачка…
Я ведь как-то обжигалась, и тогда у меня вскочил волдырь.
— Расческа…
Или от сигареты будет какой-то другой эффект?
— Зубная щетка…
Не может это быть так больно.
— Фотография с Лизой…
Неприятно — да, но не больно.
— Презервативы…
Уж мне ли не знать о боли?
И я уже начала подносить пирамидальный пепел к основанию своего большого пальца.
— Только попробуй, — если бы можно было нарисовать голос цветом, Асин был бы кристально-голубым, символом холода. — И огребешь, — я засмеялась. Ася посмотрела на меня ничего не выражающим взглядом. — Я серьезно, — она подкрашивала тушью ресницы и смотрела не на меня, а в маленькое зеркальце на своих коленях. — Ты, конечно, можешь думать что угодно, но я все-таки хочу видеть тебя живой и здо… относительно здоровой.
Я ведь уже действительно не огурчик. Четвертая группа здоровья. Пью, курю. Осталось только попробовать наркотики — и целый букет в моих руках.
Пока я размышляла, Ася быстро приблизилась ко мне и стукнула указательным пальцем по сигарете, отбросив ее в пруд.
Как долго еще я буду чувствовать над собой ее власть? Как долго я буду готова сделать все что угодно, чтобы только она не разочаровалась во мне и не прекратила со мной общаться?
Я чувствовала себя кем-то вроде скво в гареме. Я готова выполнить любое желание своего мужа, но у него есть еще несколько жен, так что мое стремление для него, в принципе, ничего особенного и не значит. Льстит, да. Но не более…
— Я хочу попробовать абсент, — задумавшись о чем-то более крепком, нежели обычный алкоголь, подумала я. У моих знакомых нет связей с драгдилерами, а абсент, как-никак, можно приобрести практически в любом магазине. Надо только попросить совершеннолетнего кого-нибудь купить мне это зеленое зелье.
Ася посмотрела на меня внимательно, решая, шучу я или нет.
— Серьезно? — не поняв, спросила она.
— Ну да, — я качнула плечами и улыбнулась, смотря как чайка поднимается вверх и пикирует в воду.
Ася тоже наблюдала за птицей.
— Всегда вспоминаю повесть Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», когда такое наблюдаю, — сказала она.
— Не совсем аналогичные ситуации, — заметила я. — В повести Джонатан летает высоко и учится пикировать, а перед нами — суицидальная чайка, явно мечтающая разбить себе клюв о водную поверхность, — Ася засмеялась. Я повернулась к ней: — ну так что?
— Что?
— Как насчет абсента?
— Мне нельзя крепкие напитки пить. Даже текилу и все такое…
— Даааа, — протянула я, вспоминая. — Точно же…
— А абсент меня и вовсе убьет.
— Хэй, — я посмотрела на Асю с наигранно строгим взглядом. — Не думай раньше меня концы отдавать, ясно? — она улыбнулась. — О! Давай гонку устроим. Типо «кто умрет быстрее»?
— Чегоо?
— Представь, ты такая лежишь на кровати в больнице, при смерти из-за всяких там болезней, — начала я повествование. — Я прихожу навестить тебя, сажусь на краешек. И вдруг достаю лезвие и с криком: «думала, что выиграешь, да? А вот и накося выкуси!» — вскрываю себе вены.
— А я из тумбочки достаю абсент и такая: «поглядим еще»!
Мы смеялись как сумасшедшие. Наверное, любому случайному слушателю так бы и показалось со стороны. Это надо же: смеяться над суицидом! Находить смерть смешной! Ужас какие эти девушки некультурные и поехавшие! Стыд и срам.
Но факт в том, что я и Ася — никто из нас не считает смерть чем-то величественным или ужасным. К тому же, если что-то высмеять, оно уже теряет всякую серьезность и прекращает действовать на вас так, как раньше. Для нас смерть — данность. Я бы не отказалась, предложи мне прямо сейчас уйти из жизни, а Ася… просто она видит, что стоит на краешке пропасти и от любой мелочи может свалиться вниз.
Вниз.
Туда, куда мне как раз-таки и надо.
— Ну тогда ты проследишь за мной? — попросила я, когда мы наконец прекратили заливаться смехом. — Чтобы я не резала себе уши, как Ван Гог, и не выпрыгивала из окна полетать?
— Конечно, — ответила Ася.
Наверное, никто больше и не ответил бы мне так. Все люди по природе склонны к опасению — то есть кто угодно другой просто по определению стал бы меня отговаривать. Это просто очевидно. Мне самой было боязно представить, что я выпью изумрудно-зеленое зелье в 70о. Я не знала, что и ожидать. Об абсенте много всякого разного пишут, и от этого лишь еще страшнее.
Так или иначе, Ася не попыталась разубедить меня, отговорить. Она даже не сказала, что не станет брать на себя груз ответственности за мое поведение под воздействием этого напитка. Нет, она тут же согласилась присмотреть за мной. Более того, я уверена, что она бы попробовала абсент вместе со мной, если бы только это не грозило смертью ей.
Наверное, это что-то и значит — когда человек без доли сомнения поддерживает тебя даже в таких, казалось бы, совершенно немыслимо идиотских начинаниях.
Мне кажется, никому больше я и не доверяю настолько, чтобы быть готовой провести в его присутствии этот весьма опасный эксперимент.
* * *
Ася предложила поехать к ней, и я без раздумий согласилась, несмотря на то что на завтра у меня была запись к стоматологу практически с раннего утра.
Пока мы ехали в метро, я решила достать свой старый блокнот и прочитать написанные в нем записи. Наверное, все дело в том, что через какие-то промежутки времени я практически подчистую забываю все, что писала или говорила ранее, а потому для меня кое-что является прямо-таки сюрпризом. И вот сейчас я так же сидела в трясущемся вагоне поезда, слушая тудум-тудутс-тудум-тудутс и читая свои заметки, чередуя улыбки и серьезность. Со стороны это должно было выглядеть престранно, но какое мне, в конце концов, дело до кого бы то ни было? И им — до меня?
Я читала:
«В своем желании казаться бесчувственной дошла до того, что теперь не могу реагировать на что-либо как нормальный человек. Хорошее я коплю, ревностно скрывая от остальных, а плохое вызывает на моем лице холодную усмешку, и я притворяюсь эгоисткой, хотя это бьет в самое сердце, причиняя неимоверную боль».
И поняла, что это действительно происходит прямо сейчас, несмотря на то что я забыла совершенно, что давным-давно поняла свою сущность и написала о ней пару строк в блокноте. Сейчас я открыла для себя забытое. Не могу сказать, что это заставило меня на что-то иными глазами взглянуть, но все-таки внутри себя я ощутила что-то непонятное — тень одиночества, быть может, с примесью жалости к себе.
Я читала:
«Вообще, я вполне могу быть «близко-счастливой», стоит только проигнорировать проблемы, переживания, мысли. Однако загвоздка в том, что на это нужны силы, которых у меня уже нет. На игру нужна энергия. На жизнь она нужна тоже (то есть на реальную жизнь). Лучше отдаться боли. Так, по крайней мере, я смогу читать, имея на это достаточно сил.
Хотя все это бред.
Хочу вырвать себе руки. Не могу написать свои мысли так, как того хотела бы, но продолжаю пытаться».
И не могла не удивиться, как я удачно подобрала это слово «близко-счастливой». Это ведь как раз то, что нужно! Это удар в цель, в яблочко! Я всегда чувствовала, что неспособна испытать полное и совершенное счастье (на то были свои причины), но, поняв это, я также решила для себя, что раз вершина Эвереста для меня не достижима, я буду карабкаться до тех пор, пока могу. Это и есть состояние, определенное мной как близко-счастье.
Но, как я верно выразилась, загвоздка в том, что на игнорирование чего-либо нужны силы, а боль испытывать куда легче. Открыть душу проще, хотя это и опасно. Я рискнула. Не могу сказать, что зря. С одной стороны, я позволила впустить в себя чистые и светлые чувства по отношению к darlin, но с другой — я платила за это довольно частыми приступами грусти и болезненной тоски.
Я читала:
«Мне кажется, я люблю ее. Иначе как еще можно это объяснить — мои извечные возвращения к ней после неудачных попыток забыть даже контуры тела? Иначе как аргументировать эту тягу, испытываемую мной постоянно во времена жуткой близости к ней?
Я хочу лежать с ней в кровати весь день, гладя пальцем ее тело, целуя ее в шею, вдыхая запах ее волос. Я хочу смотреть с ней фильмы, вставляя свои дурацкие комментарии, заставляющие ее смеяться. Я хочу видеть в ее глазах то, что когда-то в них мелькало — в те дни, когда она меня любила.
Я хочу вернуться назад. Вернуться назад, чтобы успеть. Потому что есть смысл ждать лишь в том случае, когда знаешь, что чего-то непременно дождешься.
Во мне нет веры, поэтому мне проще сдаться.
Но я до сих пор жду».
И ощущала, как душа моя цветет. Оказывается, я уже призналась самой себе в том, что чувствую по отношению к другому человеку. Оказывается, шаг вперед уже сделан. Я должна быть честна в первую очередь с самой собой. Только так можно рассчитывать на то, что и остальные будут с тобой честны.
Я читала:
«А что если бы два года назад все сложилось бы иначе, а она бы не поспешила? Были бы мы вместе?
Когда я перестану думать об этом? Когда прекратятся эти чудесные — и потому болезненные — флешбеки?»
Я читала:
«Все новое — это хорошо забытое старое. Стоило мне ее забыть, как она вновь заняла мое сердце».
Я читала:
«Раньше люди жили меньше, однако их жизнь полнилась событиями: войнами, сжиганием ведьм или прочими радостями бытия. Сейчас же люди в среднем живут дольше, хотя большую часть времени они тратят впустую: смотрят сериалы, слушают музыку, сидят в Интернете…
Создается впечатление, что чем больше времени ты тратишь ни на что, тем дольше ты живешь. Может быть, в начале всего нам дается определенное».
Я читала:
«Рожденный потенциально мертв».
И почему-то бессознательно подумала, что влюбленный, по сути, потенциально мертв дважды — духовно и телесно.
* * *
Она ела пиццу. Я пила вино. Мы смотрели «Любовь во время чумы», вставляя комментарии по ходу дела.
Она писала Диме. Я пила вино.
Она курила на балконе. Я курила на балконе.
Мы слушали музыку, лежа на кровати. Мир крутился по орбите вокруг нас, и мы были центром Вселенной.
Она попросила прочитать любимый стих, и я с горем пополам прочитала ей «Послесловие» Бродского. Мы вместе не поняли концовки.
Я дала ей прочитать свое новое творение, и она его похвалила. Хотя и не хотела, чтобы священник кончал с собой.

Священник молится в одиночестве, допивая бутылку виски;
Вытирая слезу на щеке, разбивает об аналой.
«Отче, сущий на небе» — он крестится. «Почему забираешь близких?
Почему в темноте своей кельи я остался один живой?»

Не услышав ответа, священник в припадке безумия бьется ниц
(до слуха доносится звон упоительный близких колоколов).
«Отче наш, сущий на небеси», — шепчет он, веря, что ангел с ним,
Но продолжить не может, не помня порядок опосле идущих слов.

Что-то про царствие, что-то про имя, что-то про хлеб и волю —
Правда, припомнить конкретно не позволяет туман в голове.
«Отче», — бормочет священник и крестится, корчась от сильной боли
И осколки бутылки ища на полу, запрокинувши очи вверх.

Купол полнится мольбами и плачем людей из церковной паствы
Все также наивно желающих видеть лик божий среди черной тьмы.
«Отче наш», — инок не крестится. «Сын твой страдал за грехи не напрасно,
Но, ответь, за кого и за чьи прегрешенья сегодня страдаем мы?

Если ты вездесущ, отче наш, значит ты одновременно здесь и всюду,
Неужели тогда ты не видишь, что вера в начало твое не сильна
И что люди отчаялись, слезно моля за приверженность малое чудо —
Чтоб ты дал узреть хоть бы полу одежды своей потерявшимся нам?

Человек просит помощи божеской, но он даже ее не находит…
Сердце, болью терзаемо время от времени, вдруг превращается в камень.
Да что ты за Отче такой, что своих же детей до безумья изводит,
Заставляя страданье из недр души своей рвать, словно зуб, руками?»

Священник молчит, вытирая локтем капли влаги, туманящей взор
Вполовину надеясь услышать ответ, вполовину вконец отчаясь,
Поднимает глаза на Иисуса Христа, что напротив, и смотрит в упор;
Видя в статуе злую иронию, продолжает бубнить, качаясь.

Губы лепечут молитвы забытые, будто в них есть доля толка,
Словно слова, в никуда обращенные, будут слышны во Вселенной.
Он замирает и ждет, крепко сжавши в ладони кусок осколка…
«Отче», — он плачет и смотрит, как кровь покидает бордовые вены.

Она не поняла, что священник — это я.
И что бог — это она.
А стих этот — просьба, молитва, последний крик, который я могу выдавить из своей чертовой глотки, взывая к ней. Стоя на коленях. Раздирая свою душу по частям.
И как она не понимает, что по-другому и не могло кончиться? Когда тот, кого ты всем сердцем, тебе не отвечает — это жестоко бьет, бьет сильно, от этого не сбежать, потому что удар словно по наводке летит прямо в твое кровоточащее сердце.
SENSUS.6

Я как раз дочитала семнадцатую главу «Джен Эйр», когда мне на телефон пришла попрошайка. Номер не был занесен в адресную книгу, но я все равно и так прекрасно знала, от кого это мне прилетело. Почему-то, по какой-то причине этот номер я помнила наизусть. Либо он был легким, либо слишком много страданий в свое время было причинено мне человеком, скрывающимся за этими одиннадцатью цифрами.
Забавно складывалось все: только сегодня я думала о том, что надо бы как-нибудь показаться Крис, помозолить ей глаза своей персоной. Она любила некоторое время строить из себя влюбленную в меня по уши идиотку, звонить мне в пьяном состоянии и предлагать все начать сначала.
— Алло, да, — когда прошла череда гудков и на той стороне провода послышался голос Крис, сказала я. — Ты кидала перезвонийку?
— Мм? А да… Я тебя не отвлекаю? Чем ты там занята?
— Нет, не отвлекаешь. Я на кухне разговариваю с тобой.
— Я имею в виду, что ты там до этого делала? Спала?
Неужели она действительно думает, что я ради нее проснулась бы и побежала звонить по первому только требованию? Наивно как-то и немного самонадеянно. Странная смесь.
— Нет, не спала. Я читала. Чего ты хотела?
— Я просто тут подумала, что можно было бы… ну… как бы это сказать… короче… ты гулять не хочешь пойти?
Я скосила взгляд на часы. 00:30.
— Я понимаю, что поздно, — добавила моя собеседница. — Но вот просто…
— Ну окей, давай, — что я потеряю, в конце концов? — только чтоб не было никаких эксцессов.
— В смысле?
— Чтоб ты меня не отвела в какой-нибудь темный угол и меня там не избили толпы хачей, ладушки?
— Я с такими не общаюсь…
Ну да, конечно. Не общается она. Верю.
— Ты одна будешь? — зная ее, она могла бы прийти и вместе со всем своим разношерстным гаремом.
— Ну я тебя одна встречу… — неопределенно прожевала она в трубку.
— Кристина, — я придала голосу серьезность и металлическое звучание. — Ты будешь одна, ясно? Иначе я никуда не иду.
— Хорошо, — согласилась она наконец. — Тогда у печати через пятнадцать минут.
* * *
Когда я подходила к месту встречи, заметила красную точку на уровне Кристининых губ. Пока я одевалась, мне в голову приходила идея взять с собой пачку сигарет, но я подумала, что лучше уж оставить ее на случай внезапной печали и не растрачивать ее просто так. Поэтому я с собой взяла только зажигалку, намереваясь в крайнем случае стрельнуть у кого-нибудь курева.
— О, у тебя есть сигареты! — обрадованно воскликнула я, когда Крис уже подошла.
— Нет, у меня только одна. На, можешь докурить.
Я воспользовалась предложением.
— Куда ты меня потащишь? — поинтересовалась я между делом. — Можно вон у хачиков в «Донер Кебаб» стрельнуть сижек.
— Ты думаешь, у них есть?
— Откуда мне знать? — я затушила окурок о подошву. — Дерьмо какое-то, — прокомментировала я. –Не сигареты, а хрен пойми что.
— Ну извините, — Крис закатила глаза.
Мы тронулись в направлении шавермы.
— Ты пила, что ли? — поинтересовалась я у своей спутницы, ощутив запах спирта и немного повернув голову в сторону, не переводя, однако, взгляда.
В разговорах с Кристиной я не смотрела ей в глаза. Никогда. Они мне просто почему-то не нравились. Есть глаза, в которых тонешь, ощущая себя беспомощным, но счастливым. Есть глаза, которые вселяют трепет. А есть глаза, которые просто не можешь видеть. Они по неясным причинам просто-напросто отвращают. «Как я могла быть с ней?» — невольно спросила я у себя. Если глаза — зеркало души и если они тебе не нравятся, значит, что и эта самая отраженная душа тоже тебе неприятна. Так как так случилось, что я потратила на нее некоторое время своей жизни и часть теплоты своего сердца?
— Немного. Немного вина.
Вино так сильно спиртом не пахнет, но я не стала с ней спорить. Мне нет никакого дела, по сути, что, с кем, по какой причине она пьет. Да и вышла я сегодня только лишь во имя интереса. По опыту зная, что подобные прогулки оканчиваются разговорами касательно прошлого, я хотела немного потешить свое самолюбие, послушать признания (пускай и лживые насквозь). Мне доставляло это какое-то особое удовольствие.
За нами увязался большой белый пес, и ночь приняла какие-то таинственные оттенки. Мне казалось, что все вокруг пропиталось какой-то мистикой. Человек, с которым ты фактически не контактируешь, звонит среди ночи и приглашает прогулять по району, пользующемся дурной репутацией. Потом появляется вдруг откуда ни возьмись белая псина, которую ни я, ни Крис ни разу до того не видели. Все это настораживало.
— У вас не будет сигареток? — вежливо вопросила я у одного из продавцов шаурмы.
По всей видимости, он и его друг ремонтировали крышу — стояла лестница прямо напротив их окошка, один был на ней, а другой ожидал внизу.
На меня посмотрели взглядом, выражающим чуть ли не ужас. «В их стране не принято, что ли, сижки стрелять?» — удивилась я.
— У нас нет, — наконец ответил кебаб-мейкер.
— А у вашего друга?
Он снова посмотрел на меня с испугом, но все-таки обратился к стоящему на лестнице коллеге. У того тоже не было ничего.
«Определенно, они просто евреи внутри, вот и все», — решила я.
Мы прошли еще немного вперед и дошли до стоянки таксистов. Там их было штук десять, так что определенно у кого-нибудь можно стрельнуть сигаретку-другую.
— Простите, не угостите даму… — начала я, но мужчина уже достал пачку и протянул мне.
Тонкие. Отвратительно.
— Если можно, две… — пискнула сзади Крис, косясь на мои пальцы. Если я не вытащу две, то она точно не решится взять себе сигарету сама. Тупица.
— Двеее? — протянул мужчина. Его друзья уже некоторое время внимательно на нас смотрели. Мне показалось, что, возьми я еще одну, и мне пришлось бы расплачиваться натурой. — Вы меня разорить хотите, что ли?
«Нечего тратиться на курево», — подумала я про себя. «Стреляй, как мы».
Улыбнувшись и от души поблагодарив спонсора рака наших легких, мы пошли за дом.
К псу мы очень скоро привыкли — он даже вселил в меня уверенность, что никто меня не тронет сегодня. Я назвала его Мультивазер, а Кристина настаивала на имени Мультиварка.
— Какая к черту Мультиварка? Это же кобель!
— И что?
— Ну ты больная? Мультиварка женского рода, а Мультивазер — самое оно, Мультивазер мужского рода.
Мы не пришли к компромиссу и так и продолжали оглашать наш район возгласами наперебой: «Мультивазер, мальчик, иди ко мне!» и «Мультиварка, брось бутылку!»
Кристина поведала мне, что рассталась с Чекой, что теперь она опять одна и ей это вроде как нравится. Она рассказала, что пила вместе с Ильей (что мне было безразлично).
Где-то в середине разговора она начала спадать с забора, а я почувствовала себя некомфортно. Сигарета начала действовать, а я перестала ощущать свои ноги. Мне казалось, что я смотрю на чьи-то протезы. «Фига торкнуло», — хмыкнул мозг. Однако до Кристины мне было далеко — она уже сидела на асфальте, а я вполне себе нормально гнездилась на заборчике.
Когда ее немного отпустило, она снова приземлилась рядом и даже осмелилась пододвинуться ближе. Мультивазер, заметив, что мы перестали идти куда-то, улегся рядом со своей ненаглядной бутылкой и закрыл глаза, отдыхая.
С определенного момента мне захотелось уйти домой. Голова болела, мне хотелось спать. Разговор, как я и предполагала, начал заворачивать в сторону нашего прошлого, однако сейчас я поняла, что уже устала от этих бесконечных воспоминаний, ничего, кроме раздражения, мне не приносящих.
Кристина пригласила меня к Илье допить остатки вина и водки (все-таки она и водку пила! А я ведь сразу почувствовала!) Потом, поняв, что попытки ее безуспешны, она пригласила меня в тематический клуб на днях. Сама перспектива посещения этого клуба с Кристиной мне не особенно приглянулась, однако ради, опять же, интереса я согласилась сходить. Крис предложила назваться парой, но я лишь усмехнулась. Пускай думает себе что угодно, но она никогда не сможет восстановить то, что сама однажды и разрушила. Никогда мы не будем вместе.
— Как ты думаешь, — спросила она, когда мы уже собирались расходиться по домам. — Если бы все сложилось не так, как сложилось, мы… мы… мы могли бы быть счастливы?
— Вероятность этого есть, — ответила я без особого интереса.
— Мы могли бы быть вместе, да?
Я промолчала.
— Ну почему ты стала такой…
Неужели она действительно не понимает, почему я «стала такой»? Я ей уже сотни раз объясняла, что она меня в свое время очень сильно задела и что именно поэтому теперь я отношусь к ней с опасением. Я ей повторяла, повторяю и буду повторять, что чувств у меня к ней нет.
— Ты такая холодная…
Мне кажется, это логично, что человек холоден по отношению к тому, кто хорошенько подгадил ему жизнь в прошлом. Но на самом деле я не по этому даже реагировала на нее так, как реагировала. Я просто не люблю затрагивать тему чувств. Когда столько раз говоришь об одном и том же, в конце концов начинаешь скучать и раздражаться.
— Возьми меня за руку, пожалуйста, — я взяла. Крис посмотрела на меня щенячьими глазами. Я жутко хотела рассмеяться ей в лицо, но сдерживалась. — Что ты чувствуешь?
— Руку.
— Нет, я имею в виду… ну… ты что-то чувствуешь? Внутри?
Я опять промолчала.
Тогда она пошла в обход:
— Ты игнорируешь тот факт, что мы с тобой похожи. Не во всем, но… судьбы… судьбы у нас с тобой в чем-то очень похожи… ты игнорируешь. Зачем ты игнорируешь?
Она задавала мне этот вопрос с десяток раз. Мне приходилось снова и снова говорить, что ничего я не игнорирую. Господи, почему все в пьяном состоянии ведут себя по-идиотски и лишь я одна контролирую вылетающие из уст слова?
— А вот скажи… — снова заговорила она. — Я вот пьяная, да… А вот ты в пьяном состоянии… ведь целуешься со всеми?
— Ну уж прямо-таки со всеми, — хмыкнула я. — Если мы играем в «бутылочку» или «правду или желание», то да. А так — я вполне себя контролирую.
— Ну вот с Асей и Лизой, например, ты же… целуешься?
— Было, да.
— И ты что-то чувствуешь? — она посмотрела на меня. Ее карие глаза отвращали в данный конкретный момент. — Это ведь ничего не значит, да? Я могу тебя поцеловать?.. Это будет что-то значить?
Я вздохнула и наконец отпустила ее руку.
— Я не знаю, зачем ты все это говоришь мне, Крис, — я смотрела ей прямо в глаза, чтобы смысл моих слов дошел до ее пьяного сознания. — Мое сердце занято одним человеком. Тут ничего не попишешь. Нет смысла спрашивать у меня, чувствую ли я что-то, прикасаясь к тебе. Тем более не надо меня целовать — мне будет неприятно, а тебе это ничего не даст. Просто…
— Видишь, мы похожи, — она наигранно погрустнела. — Ты сказала, что любишь одного человека… — она прервалась, ожидая, что я прерву ее, сказав, что «люблю» — это слишком громкое слово. Я всегда так делала раньше. Но сейчас я молчала, будучи на сто процентов уверенной в чувствах внутри себя. — У вас, как ты думаешь, что-то сложится?
— Я думаю, что есть определенный шанс.
— Есть шанс… — она вздохнула.
— Мы живем в удивительном и странном мире, Кристин, — я улыбнулась. — Тут чего только ни случается. Конечно, может так сложиться, что мы будем вместе. Все что угодно имеет шанс осуществления.
Крис хмыкнула, посмотрев на пса, мирно спящего у наших ног.
— Спит.
Я посмотрела на Мультивазера.
— Спорим на бутылку вина, что он пойдет за тобой, когда мы разойдемся? — я протянула ладонь.
Кристина посмотрела на собаку, потом пожала мне руку.
— Спорим.
— На бутылку вина.
— Окей… А если он ни за кем не пойдет?
Я подумала.
— Ну тогда… пускай Илья покупает нам вино.
Она засмеялась.
— Ладно.
— Спокойной ночи.
Кристина смотрела на меня внимательным, выжидающим взглядом. Наверняка она думала, что я либо поцелую ее на прощание, либо пожму ей руку хотя бы. Это было видно по ее отвратительно черно-карим глазам. Но я лишь улыбнулась и шагнула в сторону дороги, ощутив, как приятно больше не стоять рядом с ней.
Или я только хотела думать, что мне неприятно с ней стоять.
— Ага, с тебя бутылка вина! — крикнула я, единожды обернувшись.
Мультивазер пошел за ней.
Я могла бы вернуться к ней и попробовать построить с ней счастье. Где-то внутри себя я понимала, что с Крис у меня куда как больше шансов быть вместе, нежели с darlin.
Может быть, нет смысла гнаться за недостижимым? Может быть, проще сдаться прямо сейчас?
Мультивазер пошел за ней.
За кем же идти мне?
SENSUS.7

— Передо мной стояла серая спортивная машина. Такая, знаешь, с круглыми фарами… Ну, как у старых автомобилей. Заниженная и… аа… такая вся суперская! — darlin рассказывала мне свой сон, пока мы стояли в ожидании автобуса от метро. — Чистая, как и полагается в снах.
И вот я еду на ней по городу, значит. Не представляю, как (я ведь не умею водить совершенно). Ветер развевает мне волосы, ибо это машина еще и без крыши. Как там их называют, я забыла…
— Кабриолет, — подсказала я.
— Ага.
— Заниженная спортивная машина без крыши, да? — подытожила я данные с усмешкой.
— Ну господи, это же сон! — отмахнулась darlin. Автобус подъехал, и, когда мы в него зашли, рассказчица продолжила: — Ну так вот. Еду я и вдруг вылетаю с моста, а машина разлетается на маленькие кусочки. Я начинаю собирать ее и вдруг сталкиваюсь лицом к лицу с каким-то мужчиной, и мы начинаем спорить, кусочек чьей машины у меня в руках — моей или его. Оказывается, что этот человек тоже вылетел с моста. Он меня спрашивает: «ты чего, водить, что ли, не умеешь?», а я ему отвечаю: «я слишком маленькая. Мне не было видно дороги». Нормально так! А он мне говорит: «у меня то же самое». А этот мужчина где-то два метра ростом…
— Он грузовик вел, что ли?
— А потом в моем сне снова появился какой-то парень, которого я видела и в предыдущих своих сновидениях… Главное, я не могу вспомнить, как он выглядит или еще что-то…
В автобусе было тихо, и только наши голоса сотрясали эту тишь. Я улыбнулась, отвлеченно подумав, что наш разговор можно трактовать только как приход после галлюциногенов. По крайней мере для непосвященных все именно так наверняка и выглядело.
— Но он делает такие вещи милые: покупает цветы, с утра готовит, укрывает пледом, если мне холодно… Я все думаю: как фигово, что он не существует!
«Я могу делать все это» — я сжала губы поплотнее, чтобы случайно не обронить свои мысли. «Если бы ты только позволила, я делала бы еще больше».
— И вот он появился тут, и мы начали прыгать с ним по балконам. Прыгали мы, прыгали… Я оступилась и упала в черное пространство внизу. И проснулась.
Ася красила глаза, пока рассказывала, и тут вдруг захлопнула пудреницу с зеркалом. Обернувшись ко мне, держа тушь пальцами правой руки, спросила:
— Нормально выгляжу?
Я закатила глаза.
Как-то я ответила ей: «да, нормально», и Ася, лукаво улыбнувшись, игриво заметила: «а надо, чтоб выглядела красиво! Но я урод, так что ладно».
— Мы уже знаем, как надо верно отвечать, — многозначительно промолвила я и посмотрела на darlin. — Ты выглядишь идеально.
Она улыбнулась мне так, словно я самый лучший человек во Вселенной.
Мы как раз подъезжали, и я тронула Асю за руку, намекая, что нам пора выходить.
— Чушь какая тебе снится все-таки, — возвращаясь к прежней теме, заметила я и соскочила на тротуар со ступеньки общественного транспорта.
«А мне вот только ты и снишься. Наверное, это чушь не меньшая».
На входе нас встретила сотрудница ресторана. Я мысленно прокляла ее — действительно, какое она имеет право вставать на пути голодного человека? Тем более, что в конце этого пути сверхновой горит еда? Тем более — роллы.
— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась она, тут же вперившись в меня взглядом. Помолчав пару мгновений и выслушав наши краткие приветствия, поинтересовалась: — а… у вас паспорта есть?
Я замялась. «С каких пор для походов в ресторан нужны паспорта? Неужели весь наш с darlin чудесный вечер насмарку? А я ведь планировала так много и много классного, чему просто нельзя рухнуть вот так, сразу. Что ж это за напасть-то такая?»
— У нее вот есть паспорт, — ответила я, махнув головой в Асину сторону.
Женщина мельком глянула на нее и снова вперилась в меня.
— А… — протянула она. — У… вас? — ей будто бы было неловко интересоваться. Создавалось впечатление, словно она искренне сожалеет, что приходится так вот рушить чьи-то грандиозные задумки.
— Нет, — ответила я и посмотрела в сторону сотрудницы. — А разве это является проблемой?
К нашей троице подошел охранник. Пока он стоял в стороне и только лишь слушал. «Неужели нас будут выталкивать силой?» — спросила я себя.
— Мы не собирались сегодня пить, — быстренько вставила Ася.
Женщина переглянулась с охранником. Будто сегодня ее первый день и она не может понять, как ей на все происходящее реагировать.
— Ну раз они не собираются, — подал голос лысый амбал в черном. «Почему все секьюрити до ужаса однотипны? Все они какие-то неоригинальные. Лысые массивные здоровяки — как предсказуемо».
— А, — снова протянула женщина. Все это время она не спускала с меня глаз. Неужели на моем лице написано: «пьянь» и по мне видно, что я люблю основательно выпить? — тогда пройдемте.
Она провела нас в дальние дали. Я удивилась, что ресторан так странно обставлен. В нем было что-то красивое — несомненно, но, однако же, такими ходами мы шли, что я начала ощущать себя Тесеем в чертовом лабиринте Минотавра. Где-то на задворках мира мы наконец остановились и сели за столик. Женщина, положив перед нами меню, наконец-таки удалилась.
— Мне вот интересно, — сев напротив darlin, озвучила я свою недавнюю мысль. — На мне прям написано, что я такой заядлый пьяница?
— Ну по твоей сею минутной физиономии кажется, будто ты не просыхаешь вот уже пару дней, — честно констатировала моя визави.
Я посмотрела на нее прищуренным взглядом.
— Ну спасибочки.
Мы улыбнулись друг другу.
— Есть лимит какой-то? — заглянув в список блюд, поинтересовалась у меня Ася.
— Лимит?
— Ну, ограничения по деньгам.
— Да нет, в принципе, — я качнула плечами, ища среди роллов те, что видела на сайте. — Конечно, не за четыре тысячи, ладно? А так — выбирай и кушай в свое удовольствие.
Для меня очень важно, чтобы Ася была довольна и счастлива. Большего я не могу и желать.
Пока мы определялись с едой, к нам подошла официантка. Но мы, люди занятые, отогнали ее прочь, будучи поглощены более насущными проблемами, а именно: какой супец заказывать. Darlin выбирала между обычным мисо и унаги сиро. По тому, как она говорила, я легко поняла, что ей больше хотелось именно второй вариант. Останавливало ее то только, что мисо стоил каких-то 95 рублей, а унаги сиро — целых 290. В этом не было ничего странного, ведь разница в составе просто разительна: мисо включает в себя только водоросли, соевую пасту и тофу, тогда как в унаги есть и лапша, и лосось, и шампиньоны, и яйцо.
— Если хочешь этот суп, закажи его, господи, — покачала я плечами.
— Нет, — Ася перелистнула страничку. — Ты цену видела? Чего-то я уж прифигела. Нет, лучше мисо. Не буду наглеть.
С горем пополам мы выбрали, что все же закажем, и уже сидели в ожидании. Я все думала, что нужно будет поразить официантку умением правильно произносить японские слова, но потом у меня вдруг всплыл в голове ролик с youtube, в котором японка (коренная, то есть; настоящая) пришла в русский ресторанчик отведать суши/роллы. Она была удивлена практически всем — в России совершенно все не так, как у нее на родине.
Получается, что мне также нет никакого смысла фанфарониться и щеголять своими весьма скудными знаниями японской катаканы и норм говорения. В любом случае, вряд ли нас будет обслуживать приезжая азиатка из вышеупомянутой страны. Конечно, я уже отметила про себя, что у нее узкие глаза, однако утверждать, что никакой разницы между национальностями стран Востока не наблюдается, — полнейший нацизм. Не хватает только усиков над губой и зализанной набок челочки, чтобы быть Гитлером.
— Вы готовы сделать заказ? — раздалось около нас, вернув меня в реальный мир.
— Да, готовы, — я перелистнула на первую страничку меню и начала корчить из себя знатока-ориенталиста: — гейша ролл, дракон ролл, овара ролл и хотате караи, — я остановилась и посмотрела на девушку, ожидая, когда та запишет. — Далее: сякэ куси-яки, мояши сарада и… — дело дошло до супов. Darlin убедительно просила не тратиться, однако я решила в последний момент, что лучше будет все-таки потратиться, ибо ее радость важнее денег: — унаги сиро.
Я сделала вид, что не заметила, с каким осуждением воззрилась на меня Ася, и, смотря в стену, слушала, как официантка повторяет заказ. «Забавно», — думалось мне между делом. «Я корчилась, произнося эти около-японские названия, а она просто говорит: „ролл с тем-то и тем-то“. Мда-с».
— Ну и зачем ты это сделала?
Проигнорировать вопрос не получится, так что придется, как и всегда в подобных ситуациях, корчить из себя дурочку и отшучиваться.
Как ни в чем не бывало, я посмотрела на Асю. Потом, будто бы внезапно что-то осознав, вопросила:
— Ой, а я, что, заказала унаги сиро? Кто бы мог подумать!
И хотя Ася и пыталась предать своему лицу выражение негодования, все-таки проблески удовольствия нельзя было не заметить.
Действительно странно: могу за какую-то тарелку супа выложить норму денег, обычно уходящих у меня недели за полторы, — и все для того лишь, чтобы Ей понравился этот вечер. А купить себе хлебцы за шестьдесят рублей я не могу, потому что это, видите ли, слишком уж дорого.
Но, быть может, так обычно и происходит? Я имею в виду, что мне, по факту, нет никакой разницы, питаться мне хлебцами за шестьдесят рублей или за тридцать, ведь я не гурман. Но нельзя мелочиться в отношении людей дорогих тебе. И это должно проявляться не только лишь в ситуациях, когда вы идете в ресторан покушать, но и в других случаях.
Особенно — в других.
* * *
— Паспорт есть? — спросила нас продавщица, и я подумала, что она вполне может подрабатывать в Тануки, стоя на входе и задавая тот же самый вопрос.
Ася порылась в сумке и выудила оттуда документ. Женщина всматривалась в разворот довольно долго, после чего закатила глаза и что-то начала бормотать в полголоса.
— Есть восемнадцать мне, есть, — помогла бедолаге Ася. — 27.06. А сейчас у нас…
— А сейчас у нас… — повторила погруженная в вычислительный транс кассирша.
— А сейчас у нас 07, — помогла я, не выдержав.
Женщина наконец снова вернулась к нам. Смерив darlin подозрительным взглядом, она пробила ей «Blazer» и слойку с ветчиной и сыром — мне.
Уже отходя от кассы, я вспомнила, что надо взять чек (бабушка их всегда собирала, ибо у нее высшие инстанции требовали отчета о трате отчисляемых государством денег). Я уже обернулась и открыла рот, чтобы попросить себе бумажку со свидетельствами совершенных покупок, как увидела, что ее комкают.
— Можно… чек? — все-таки пролепетала я.
Кассирша посмотрела на меня, потом — на комочек в своих руках.
— Просто бабушка… она… чеки просит…
Я уже начала было бояться, что мою игру в дурочку не поймет эта суровая особа, но она, лукаво улыбнувшись, тем же тоном ответила:
— А можно я его себе оставлю?
Настроение, и так высокое, подскочило до потолка. Всегда приятно, когда твои шутки ценят, а особенно — когда эти шутки настолько тонкие, что требуется определенный навык в их понимании.
— Ну ладно, — я улыбалась во все тридцать два, как говорится. — Сегодня можно. Так уж и быть.
— Спасибо.
— Только вы, это, чтобы в последний раз так! Я слежу.
Ася стояла рядом и улыбалась. Наверное, она и не представляла, что продавщицы могут быть юмористичными.
— Дружелюбие районное, — прокомментировала я на выходе.
Darlin улыбнулась мне.
* * *
Я хотела сначала посмотреть какой-нибудь фильм, чтобы дать кушанью утрамбоваться в моем желудке, и уже только после этого пробовать зеленое полынное зелье. Вставал вопрос: что смотреть? Я предложила Анне выбрать, но она сказала, что ей нет особенной разницы и что я вольна включать что моей душе угодно.
— Грешник мне трейлер «Убрать из друзей» скинул, — уведомила я, одновременно роясь на сайте с фильмами и в сообщениях социальной сети. — Я ему ответила, что это неоригинальное кинцо просто потому, что уже довольно много подобного отсняли. «Смерть в сети» и «Открытые окна», к примеру… О! — я обернулась к Асе, погрязшей в своем планшете. — Может быть, глянем «Открытые окна»? Там Саша Грей снялась. Интересно будет оценить, как она играет не в порно…
Darlin оторвалась от пролистывания новостной ленты и посмотрела на меня. Ее лицо выражало и вопрос: «нет, ты серьезно?» и некоторую долю страдания по причине осознания, что да — серьезно.
— Мне без разницы. Врубай.
Фильм мы этот вскоре выключили. Мало того, что начало у него идиотское, так еще и порноактриса играет эдакую девочку-паиньку. Меня просто пробирало на смех от такого.
— Неужели они не могли выбрать какого-нибудь другого на эту роль? Более подходящего? Почему они остановились именно на ней, на знаменитой среди всех извращенцев мира Саше Грей? — вопрошала я.
У меня был еще вариант — «Дом на краю света». Сразу мне в голову он не пришел, но я вспомнила о нем после выключения «Открытых окон».
В список «того, что надо бы посмотреть как-нибудь при случае» этот фильм попал потому, что мне понравилась книга, экранизацией которой он служит. Меня, конечно, смутил год премьеры (2004) — просто я не очень (точнее совсем не) люблю то, что снимали в период 2000—2010 годов. Там и актеры какие-то не фонтан, там и графика подкачивает, там и краски какие-то тусклые.
Но мне понравилась книга. А значит я просто обязана была посмотреть и экранизацию.
Начав новый киносеанс, я пересела к столу, на котором уже стоял, ожидая меня, абсент. «Сколько можно тянуть?» — подумала я. «Ночь не за горами».
— Подожди-подожди, я должна это запечатлеть, — вскрикнула Ася, быстро переползая через кровать ко мне и включая камеру.
Обстоятельно поговорив про то, чем мы занимались весь вечер до этого момента (ели в Тануки, то есть), она наконец позволила мне разбавить зеленое зелье водой и выпить первую рюмку.
— Ну и как? — поинтересовалась darlin.
Я сидела выжидая.
Так как я пила без сахара, как положено, и не поджигая, то мне сразу довелось прочувствовать всю горечь туйлона. Потом я ощутила, как у меня в груди распускается огненный цветок, иссушая каждую клеточку моего тела. Потребовалось время, чтобы осознать, что меня спросили и надо ответить.
— Горько ужасно, — произнесла я и почувствовала, как тепловая волна достигла мозга. Казалось, что она пульсирует внутри черепа. Слова вылетали неохотно — создавалось впечатление, будто они состоят из воды и потому иссушают, стоит только дать им покинуть мой рот. — Я дракончик, — сформулировав свою мысль и сжав ее в минимальные рамки, сообщила я Асе.
К моему сожалению, она меня не поняла.
— Чего? — засмеялась она и что-то прокомментировала в камеру.
— Дракончик, — вновь выдавила я и попыталась показать его для пущей убедительности. — Кажется, что я говорю не словами, а огнем. Как я тебя еще не обожгла?
Ася засмеялась. Я попыталась встать. Мне показалось, что абсент полностью выкачал из меня всю влагу — во мне не осталось даже крови.
— Я печенька, — снова поделилась своими мыслями я и посмотрела в сторону рыжей. Та сидела, внимательно наблюдая за мной и ожидая всего. — Я гребанный крекер. Мне надо срочно выпить водички, а то я к чертям рассыплюсь!
Ася успокоилась. Она явно ожидала худшего. Может, я решила бы полетать и выпрыгнула бы в окно (благо, этаж первый) или захотела бы убедиться, что состою из мяса и начала бы резать себя…
А тут всего-то жажда. Сушняк.
Дракончик. Печенька.
Это определенно не так страшно, как труп.
* * *
«Веселый молочник» мне понравился куда больше. Настолько сильно он мне запал в душу, что я в течение оставшегося вечера только таким способом абсент и пила.
— Ну и как тебе молоко в 70о? — поинтересовалась моя наблюдательница, когда я впервые намесила себе коктейль.
— Очень даже, — ответила я, для убедительности покачивая головой. — Такой вкус необычный, знаешь? Мягко, и одновременно вторкивает. Вот лишь послевкусие оставляет желать лучшего. Горько очень. Сплюнуть этот осадок — и тогда просто идеально.
Действительно, «Веселый молочник» — это потрясающее месиво, но с единственным изъяном — послевкусием. Потом уже, однако, после нескольких подобных выпивок я дошла до того, что смогла исправить сию горесть. Обнаружив, что горечь уходит из напитка после его поджигания, я впредь сначала поджигала его, а потом уже только разбавляла молоком. Получалось очень вкусно и ароматно. На губах обычно чувствовался холодок, будто только что ты выпил ледяную воду; алкоголь бил в нос, как пузырьки углекислого газа в газировке; а по телу от желудка и до самых пят расходились тепло и гармония со Вселенной.
После третьей рюмки я почувствовала небывалую легкость. Такое действие (только слегка сильнее) на меня оказывала трава в свое время.
Пока Ася сидела за компьютером, включая музыку и переключая треки, я лежала на полу и слушала мелодии, чувствовала ритм своей кровью. Мне казалось, что мир расслаивается и в середине бьется пульс музыки, расходясь по слоям волнами.
Я буквально растворилась в воздухе, а потому звук просачивался сквозь меня, впитывался через кожу в каждую клеточку моего организма. Я слушала не ушами, я слушала всем телом.
* * *
Ася увлеклась просмотром фильма, а я не могла найти себе места. Я ползала по полу (вставать — это слишком трудно и долго) и силилась думать.
Мне фильм не понравился потому, что а) сюжет был несколько отличен от книги и б) актеры играли не ахти как хорошо. К тому же, голова у меня была слишком распухшей, чтобы слушать чьи-то диалоги и смотреть на чьи-то жизни.
Я добралась до матраса и села слева от Аси. Я действительно пыталась заинтересоваться происходящим на экране, но — не смогла. Глубоко вздохнув, я легла на бок за спиной darlin так, что моя голова оказалась у ее правого бедра.
Она повернулась ко мне и улыбнулась. Клянусь всеми богами, ее глаза блестели ярче всех звезд.
— Неинтересно? — спросила она.
— Ну, — я пыталась собрать свои мысли в кучу.
Думать — просто, а говорить — сложно. Когда я выпускала слова наружу, голова начинала разбухать. Почему только люди не могут читать мысли друг друга?
Мельком припомнила сказанную как-то фразу: «слова тяжелые. Мысли легкие». Вот уж действительно.
Прежде чем я ответила, прежде даже чем я вообще успела подумать об ответе, Ася запустила пальцы в мои волосы. Я закрыла глаза и глупо улыбнулась, чувствуя неуемную радость во всем теле. Дрожь тронула мои руки и сковала их.
Это бесконечно приятно — чувствовать прикосновения человека, который тебе безмерно дорог. Тем более — когда чувства твои предельно обострены.
Darlin гладила меня по голове легкими мягкими движениями, и мне казалось, что ничего, кроме головы, в мире от меня не осталось. Все мои ощущения собрались в одном месте, сконцентрировались. От этого я чувствовала биение пульса в подушечках касающихся меня пальцев.
Абсент все делает проще и нежнее. Наверное, им можно натирать углы, и они будут превращаться в округлости — настолько он мягок.
* * *
Фильм как-то неожиданно закончился (по крайней мере, для меня), и мы легли на матрас, уставившись в белый потолок. Сейчас трудно было верить в то, что он белый, ведь ночь на дворе была и тени давно влезли в окна, поселившись вверху комнаты.
Ася лежала поперек матраса, а я — около нее, уткнувшись лицом в ее живот. Мне хотелось бы замереть так и не шевелиться никогда — настолько был прекрасен этот момент. Она аккуратно касалась меня, я мирно дышала рядышком. Эта тишина наполняла мое сердце спокойствием и счастьем.
Мы разговаривали о чем-то неважном, а я все думала, как же мне с ней хорошо. Как легко и просто. И дело тут было не в абсенте — нет. Мне было легко просто потому, что она была рядом. Так происходило всегда, так происходит сейчас и так наверняка будет происходить потом. Просто по какой-то причине этот человек имеет на меня сильное влияние. От него буквально зависит мое самочувствие, мое настроение. И мне жутко тоскливо, когда мы порознь.
Быть вместе нам не суждено. Тут дело не в желании даже. Тут какой-то иной принцип.
Нет смысла предлагать что-то с убивающим постоянством. Если нет — значит нет. Стоит ли бороться за химеру? Стоит ли прилагать усилия?
Раньше я всегда сдавалась. Всегда. Я считала себя слабой, не способной ничего добиться.
Наверное, и в ситуации с Асей мне стоило бы давным-давно надавить на тормоза. Но я не могла. Я просто не могу смириться с тем, что мы не будем вместе. Я не могу принять этот факт как должное. Я буду бороться, пока могу. «Сделай или умри, пытаясь».
Я повернула голову так, чтобы видеть Асино лицо. Мне захотелось, жутко сильно захотелось ее поцеловать. Однако я зареклась не делать этого ни сейчас, ни когда-либо.
Я точно знала, что она бы ответила на мой поцелуй. Это всегда так. Но дело не в этом. Дело в том, что все равно это ничего не значило бы. Ответь — не ответь. Внутри у darlin ко мне нет никаких чувств. Я просто близкий знакомый, с которым можно временами классно провести время. У меня был шанс повернуть наши отношения в другое русло, но я его упустила.
Теперь мне только и остается, что лежать с ней вот так вот и изображать из себя не-влюбленного-в-нее-по-уши-человека. Хотеть ее поцеловать, но сдерживать свои пустые порывы.
Во мне проснулось желание выпить еще стопочку, и я пошла к столу.
* * *
Утром после пьянки я всегда просыпаюсь рано. Этот раз также не был исключением. На часах — 7:00, а я уже иду на кухню делать себе завтрак, стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить Анну, мирно спящую на второй половине матраса.
Зная, что она поставила будильник на 10:00, я пыталась чем-то занять эти три часа. Я разгадывала кроссворды, делала зарядку, затем села писать стихи. Последнее меня настолько завлекло, что я не заметила, как пролетело время и прозвенел сигнал подъема для darlin.
Повозившись в одеяле, покатавшись из стороны в сторону и позевав, Ася наконец открыла свои глаза и, найдя мое лицо, улыбнулась мне.
— Доброе утро, — я тоже улыбнулась.
— Мммгнму, — промычала соня.
— Будешь что-то кушать?
Ася еще немного потянулась и оперлась руками на локти.
— Не, — ответила, смотря перед собой, и снова плюхнулась в постель.
— Хочешь чего-нибудь? — я вспомнила, что ей ночью захотелось ванильный стаканчик. — Мороженое хочешь?
— Угу.
Вряд ли она вообще осознавала, что происходит вокруг. Скорее всего, мозг ее еще не проснулся окончательно. Будить же его Анна явно не намеревалась. Вместо этого она отвернулась к стене и снова задремала.
Я воспользовалась этим, чтобы быстро одеться и прикупить мороженое. В голове до сих пор шумело, виски пульсировали. Левая нога снова плелась — так всегда бывает после пьянок. Нервная система расшатана, поэтому и конечность, с которой были определенные проблемы, не может нормально двигаться.
В первом же магазине, что за углом дома, я нашла то, что искала. Продавщица наверняка ожидала, что я попрошу чего-то алкогольного, ибо смотрела она на меня выпученными глазами, полными удивления. Казалось, ее лицо кричит: «куда тебе мороженое? Тебе бы рассольчика и баиньки!»
И я подумала, что она ведь даже не знает, какому прекрасному человеку я покупаю сейчас пломбир.
Наверное, скажи мне darlin приготовить ей королевский завтрак, я бы без вопросов принялась за дело. Просто потому, что ей этого захотелось. Я видела какое-то особенное упоение в удовлетворении ее нужд. Стоит ей только попросить — и я буду стараться изо всех сил выполнить просьбу.
Пока Ася сонно откусывала от мороженого маленькие белые кусочки, я смотрела на нее и боялась шелохнуться. Так обычно подкармливают бездомных котят — дают им колбаски и садятся в стороне, чтобы не спугнуть. Вот и я села поодаль, не дыша и не двигаясь, боясь, что любое неосторожное движение может спугнуть этого рыжего лисенка в моей кровати.
— Это называется «забота», — тихо проговорила я, улыбаясь. Ася подняла на меня свои глаза, уже тронутые изнутри солнцем. — Когда утром после пьянки приносишь другому бутылку воды.
Ася посмотрела на стол.
— Ой, — удивилась она. — Так это вода?
— Да. Я для тебя специально налила. Чтобы ты на кухню не ходила. Я, пока бегала за мороженым, хотела найти тебе еще и малину, но…
Darlin наклонила голову чуть-чуть и посмотрела на меня взглядом, описать который не смогут никакие слова в мире.
— Маш, — сказала она голосом, пропитанным теплотой. — Не надо. Ты и так уже многое сделала.
«Я бы сделала еще больше», — подумала я. «Что значит еда? Разве это можно считать поступком? Тебе стоит сказать лишь слово — и то, что ты хочешь, будет у тебя. Для меня нет ничего важнее».
Нет ничего важнее ее счастья.
SOMNUS.5.NON MEUS, SED SEUS

У нас с darlin собственное дело. Она открывает свою кофейню, в которой работает бариста, как всегда и хотела. В том же помещении, но с другой стороны располагается мой книжный магазин. Получается что-то вроде 2в1 — и кофе попить, и книги почитать или купить, если очень понравились. Там продаются и мною написанные. Я же, как-никак, писатель, один из известных.
Над нашим заведением мы живем. Это как в «Книжном магазине Блэка» — у него квартира тоже была в одном здании с местом работы. Получается очень удобно.
* * *
Я настолько сильно прониклась этим сном, рассказанным мне Асей, что с тех пор не могу не думать об этом. Стоит приложить немного усилий, и мы смогли бы воплотить мечту в жизнь. Ведь как бы было чудесно — заниматься любимым делом вместе с любимым человеком!
Я всегда мечтала связать свою жизнь с литературой. Если и не став писателем, то хотя бы продавцом книжной продукции. А Асе нравится делать кофе. В нашем маленьком магазинчике царила бы атмосфера, не сравнимая ни с чем. Нет ничего желаннее исполнения мечты. В нашем же случае исполнились бы сразу две. Так что и счастье помножилось бы на два.
Господи, даже только лишь думать о том, что когда-нибудь все это станет возможным, — это безумно приятно.
MEMORIA.6

Я сидела в ванной и решала, пить или нет мне стоящую напротив бутылку текилы. Буквально несколько минут назад мы все решили пойти спать, но меня так сильно выбесили неаккуратные Лиза с Риммой, что жутко захотелось выпить еще.
Я странный человек в том плане, что не терплю беспорядок, устроенный другими людьми. Свой я тоже не могу терпеть. У меня есть понятие «комфортного хаоса» — когда вещи лежат себе и лежат, не причиняя мне неудобств. Но если кто-то вторгнется в этот мир, то пиши пропало — мое настроение будет стремительно лететь в тартарары.
Лизу я не выношу в принципе. Она человек совершенно невозможный. Ее персона — просто кошмар для моей квартиры. Стоит ей причесаться — и я наблюдаю клок белых волос на моей расческе. Стоит порезать хлеб — крошки по всему столу. Стоит порыться в холодильнике — половины еды уже нет. А ведь она всегда на диете. Почему эта самая диета кончается у меня дома? Я человек гостеприимный, но это ведь не значит, что можно просто прийти и все у меня съесть! Тем более, что ты на диете. Такое впечатление, что халявный харч сводит на нет любые похудения. И меня это выводит.
С Риммой беда одноминутная. Она пролила кофе на ковер. На тот самый ковер, что и так грязный до безумия. Как бы то ни было, проливать на него кофе — вариант не из лучших. Как говорится, «лучше поздно, чем никогда». Вот я и начала теперь охранять его, как зеница око.
В совокупности это дало то, что дало. Чтобы не изводится еще больше, я ушла их комнаты вместе с текилой и теперь решала, что делать с ней. Пить или не пить — вот в чем вопрос, перефразирую я Шекспира.
— Ты чего здесь сидишь?
Я обернулась на голос. Как и стоило ожидать — Ася.
— Да вот, — кивнула я на бутылку. — Успокаиваюсь.
Ася наклонила голову вбок.
— Не надо, — протянула мне руку. — Пойдем спать.
Я снова посмотрела на текилу. Вздохнув, закрыла горлышко крышкой и встала.
— Я буду спать в маленькой комнате, — уведомила я. — Я туда уже перенесла одеяло и подушку. Ты ложись вместе с ними в моей…
— Нет, — Ася покачала головой. — Ты ложись там, а я в другой комнате переночую.
Спать в четырех стенах с людьми, которые натянули мне нервы, как струны? Увольте.
— Ася, — мой голос звучал железно. — Я не пойду туда. Они меня бесят!
— Маш, — мое железо начало ржаветь. — Иди.
— Я лягу тогда в ванной, — тон быстро переменился на тот, каким маленькие дети упрашивают матерей купить им ту или иную игрушку. Я уже не была непреклонной. Как и всегда в разговоре с Асей, я начала сдавать позиции. — Я не хочу спать с ними! Ася. Иди в ту комнату.
Darlin посмотрела мне в глаза.
— Маш, прошу тебя, — сказала она. — Иди спать. Туда, — помолчала. Потом вполголоса добавила: — ради меня.
Ради нее. Ради нее. Зачем ходить с козырей? Неужели это так важно — ей спать в отдельной комнате? Но почему тогда я не могу спать в ванной? Неужели она не видит, что я нервозна? Неужели не заметно, что я на взводе? Почему она толкает меня делать что-то, что идет вразрез с моими желаниями?
И почему я позволяю ей проворачивать это со мной?
Ну очевидно же! Просто если я сейчас настою на своем, я испорчу ей настроение. Как бы ни хотела я поступить по-иному, придется делать так, как говорит мне она. Нужно глубже вздохнуть и успокоиться. Желания darlin, какими бы абсурдными или непонятными иногда они ни бывали, всегда важнее моих собственных. Я всегда буду жертвовать своим комфортом во имя нее. Всегда.
Я вздохнула, скрипнув зубами от досады.
Ради нее. Козырной туз. Подлый ход.
— Ладно, — я сдалась. Поднять взгляд на нее я не могла, чувствуя себя слабой и податливой, как пластилин.
Почему я такая бесхребетная в отношении с ней?
— Спасибо.
У меня в горле встал ком. От одной лишь мысли пойти в свою комнату внутри у меня клокотало.
— Спокойной ночи, — разбавляя тишину, пожелала мне Ася и прикоснулась рукой к двери, собираясь уходить.
Проглотив вместе с комом свои обиды и мысли, я аккуратно двумя руками взяла Асю за шею, ощутив биение ее пульса в кончиках своих пальцев, и поцеловала ее в лоб.
— Спокойной, — прошептала я, почувствовав, как с души спадает вся тяжесть, как изнутри уходит все плохое.
Никак иначе и не мог закончиться этот вечер. Поцелуй в губы ничего бы ей не поведал — сегодня мы и так вдоволь перецеловались. Поцелуй в шею выглядел бы глупо на фоне сказанного. А поцелуя в щеку было бы просто-напросто недостаточно.
Поцеловав ее в лоб, я передала Асе все свои чувства. Я всегда считала, что именно так и признаются в любви. Есть в этом что-то особенное. Какая-то неуловимая нежность, странная приятная энергетика.
Надеюсь, что не я одна почувствовала ее.
Надеюсь, darlin тоже.
SOMNUS.6

Большое количество народа сидит в зале для игры в «Бинго» — это такая игра, чем-то напоминающая наше «Лото». Тут много столиков, за которыми собрались группы по несколько человек, все почему-то разговаривают.
У меня плохое настроение. Я сижу за столиком одна, изредка посматривая влево — на Асю и ее парня. Ася иногда поворачивается ко мне, ее лицо выражает сожаление и грусть. Она хочет мне что-то сказать, но в следующий миг снова отворачивается, так и не найдя подходящих слов. Парень ее выглядит веселым и дружелюбным. Он тоже время от времени смотрит в мою сторону, заговаривает с Асей обо мне, что-то спрашивает и предлагает. У меня это вызывает злость. Мне неприятно признавать, что он весь такой очаровательный и светлый — такой, в которого darlin влюбилась; тогда как я — серый комок нервов, наэлектризованный отрицательной энергией. Я darlin не нравлюсь совершенно.
Чем усерднее он старается со мной подружиться, тем больше я его недолюбливаю. Во мне растет ревность по отношению к Асе и ненависть к самой себе. Я понимаю, что все, что есть во мне плохого, не может никому понравиться, и я бешусь оттого, что не могу это исправить.
MEMORIA.7

Маленькая красная капелька выступила на коже. Понемногу начала расти. Сорвется? Скатится? Или так и замрет на ране, так и будет засыхать на ней?
Скатилась все же, оставив за собой еле заметный красноватый след. Блестящая слеза моего тела упала в ванну. Душ бил меня теплыми струями по голове, по обнаженному телу, растворяя в плеске воды звук моего плача. В руках я держала лезвие, вытащенное из бритвы и очень острое (с такими я раньше не имела дел). Получившийся порез испугал меня — кожа на руке буквально разошлась в разные стороны, как перед Моисеем — море. Я возненавидела себя за трусость.
«Ты боишься смерти?» — спросила я себя с усмешкой. «Разве ты не ее везде ищешь? Разве не ее ты всегда зовешь? Почему ты вдруг испугалась возможности покинуть действительность, променяв ее на небытие?»
Я не знала. Так, наверное, всегда бывает, когда внутри у человека еще живет надежда.
«Надежда на что?» — не унималась другая я. «Кому ты сдалась? Ты везде лишняя. Ты никому не нужна. Очнись! Это единственный выход. Единственно возможный вариант. Это — правильно. Ты в тягость всем: родным и тем, кто с тобой общается. У тебя нет друзей. Все считают тебя пустышкой.
От тебя отказались родители. Мать бросила тебя, а отец предпочел тебе смерть.
От тебя отказалась опекунша Ольга. Помнишь, что она сказала? Что она не в силах тебя вытерпеть. Что ты — это кошмар.
Сестра твоя тебя презирает.
Бабушке своей ты достаточно подпортила старость. Она променяет тебя на бутылку водки. Та по крайней мере не будет на нее орать. Та по крайней мере не ударит ее за то, что она вновь нализалась в стельку. Тебе от себя не противно?»
Противно.
«Брат тебя не вспоминает, а дядям-тетям своим ты не нужна и подавно.
Римма наконец увидела тебя настоящую. Она наконец поняла, кто ты. Что она сказала, помнишь? «Я не думала, что в тебе столько дерьма». Ты дерьмо. Дерьмо. Дерьмо!
Как ты поступила с Настей? Так можно? Можно ли так смеяться над человеком, который действительно о тебе беспокоится? В тебе вообще есть что-то святое? Ты хоть что-нибудь чтишь?
Кем ты хочешь стать? Кем ты себя видишь в будущем? Писатель? Поэт? Серьезно? Ты, что, серьезно думаешь, что кто-то будет читать эту ахинею, что ты расписываешь? Ты действительно надеешься, что в твоих стихах кто-то найдет себя? Что кто-то ими проникнется?
Ты не станешь никем. Как ты собираешься жить дальше?»
Никак.
«Ты ведь хочешь умереть? Хочешь, чтобы все это закончилось, верно?»
Хочу.
«Тогда режь глубже. Глубже, твою мать! Какая разница, насколько отвратительно будут выглядеть твои руки, если ты все равно умрешь? Трупы не разглядывают — их хоронят. А тебя вообще кремируют, так что…»
Я глотала слезы. Соленые, режущие горло изнутри. Они не были горькими, они были просто отвратительно просоленными. Голова кружилась от напряжения — слишком много мыслей, слишком много плача, слишком долго льется сверху вода. «Капля камень точит». А голова — не камень. И сотни тысяч капель — не одна.
Как долго надо сидеть под душем, чтобы он тебе расколол череп?
«Режь уже. Хватит страдать. Хватит жить. Все равно у тебя нет будущего. Нет у тебя никого. Нет и никогда не будет».
Я посмотрела на кровоточащую ранку и на лезвие в правой руке. Если этот маленький порез так болит, то как будет ныть рука со вскрытыми венами?
Я заплакала.
Я ревела от такой несправедливости. Почему рождение не зависит от рождаемого? Почему мне никто не дал право выбора? Почему смерть — это всегда боль? Почему так неправильно, так неверно, так отвратительно и трудно? Неужели слабые люди, не способные смириться с болью и принести себе смерть, должны влачить свое никуда не годное существование, просыпаясь каждый день с желанием умереть и с разочарованием от того, что еще не умер?
«Я никому не нужна» — повторила я, прикоснувшись лезвием к пульсирующей ранке. Кровь полилась быстрее, огонь обжег вены. Я помедлила, смотря, какие узоры рисуют бордовые капли на белом чугуне ванной. Помедлила, потому что в мой мозг закралось сомнение: а действительно ли я не нужна? Никому не нужна?
Я такой человек, который без толчка не может ступить и шага. Я такой человек, которому нужно подтверждение во всем. Если я скажу себе, что ни для кого ничего ровным счетом не значу — это одно. Но если тому будет подтверждение — это уже несколько другое. Тут ничего не попишешь.
Отложив лезвие на край, я привстала и протянула левую руку к телефону на груде белья сбоку. Скользя мокрыми пальцами по кнопкам, я набрала мучающие меня слова и отправила их Асе. Я хотела извиниться перед ней. Дать ей понять, что я раскаиваюсь во всех проблемах, что принесла с собой в ее жизнь. Я хотела попросить прощения и спросить, нужна ли я ей такая?
Я отправила ей: «прости, что ты со мной повстречалась. Я действительно сильно сожалею, что испортила тебе два года».
И она ответила: «ты больная? Я очень рада, что познакомилась с тобой».
Я отбросила телефон в белье и села в ванной, обняв свои ноги и положив на колени голову. Вода все так же била меня по волосам, но мне это было уже не в тягость. Я улыбалась краем губ, чувствуя себя лучше раз в… безмерную уйму.
Кровь все еще вытекала из разрезанной кожи на левой руке. Порез все еще ныл болью.
А я уже и не думала о том, что надо перерезать вены. Я уже не думала о том, что смерть — выход. Удивительно, как простые слова, сказанные или отправленные в нужное время, могут многое изменить к лучшему.
Я посмотрела вправо — на борт ванной, где лежало лезвие все в красном, и подумала, что, как только выйду из душа, я выброшу его к чертям собачьим и больше никогда не буду резать свои руки. Больше никогда не позволю себе думать, что я никому не нужна.
«Я нужна Асе», — повторила я про себя и снова улыбнулась, чувствуя внутри восход солнца. «Я нужна ей. Значит, я не пустышка. Плевать на всех, кто бросил. Зато она сейчас со мной».
С ней я чувствую себя способной выдержать все на свете — любую невзгоду и любую трагедию.
MEMORIA.8

Бабушка, как назло, купила две сахарные булочки, а ведь я уже некоторое время старалась похудеть. Вот она, моя проблема, — я завишу от своего желудка. То есть я просто не могу не съесть что-то, что очень вкусно, что меня манит, что лежит так близко. Бабушка, конечно же сказала, что купила эту вкуснятинку себе, но ведь я понимаю, что это всего лишь отговорки. Мне вообще кажется, что с появлением у человека внуков в его мозге зарождается еще один отдел, отвечающий за откармливание подрастающего поколения, и эрогенные зоны спешат в него, как иммигранты в Америку.
Я посмотрела на пачке калорийность: что-то около 500 ккал на 100 граммов. В одной булке граммов 90, что значит, что за один этот полуночный перекус я себе вес характерно прибавила.
Выкинув пустые упаковки в ведро, я загрустила. «Что же я за животное?» — думалось мне. «Не могу держать себя в руках! Что же делать?» Я посмотрела на часы: маленькая стрелка близилась к часу ночи, но мне срочно надо было сбросить поступившие со сдобой калории, поэтому я решила, что надо бы пройтись по окутанному тьмой и плохой репутацией району.
— Ба, я пойду жир сжигать, — уведомила я родственницу, которая уже уютно устроилась на кровати, закутавшись в одеяло и почитывая книгу.
Услышав из моих уст сей нонсенс, бабан оторвалась от чтения и посмотрела на меня взглядом, явственно дающим понять, кем меня посчитали.
— Ты на часы смотрела? — спросила она грозным голосом.
— А ты — на мои бока? — парировала я весьма успешно. — Я не спрашиваю тебя, в любом случае. Я просто говорю, что пойду сжигать жирок. Вот и все.
И я действительно пошла. Конечно, можно поинтересоваться, какого, собственно, черта бабан меня не попыталась задержать, не выпорола, не отправила спать или не закрыла в моей комнате. Ответ прост — на самом деле, ей плевать. Ну, может не плевать, но как минимум параллельно, что там и как со мною. Она ведь думала сделать аборт на моем отце, так что фактически меня и быть не должно.
А меня рядом с нею, в принципе, и нет.
Я прошла вокруг дома, потом обогнула еще пару кирпичных исполинов, ночью кажущихся чуть менее уродскими, зато куда более устрашающими. Свет фонарей выхватывал нижнюю часть зданий, тогда как самый верх утопал во мраке, кое-где поблескивая прямоугольниками окон. Жуть.
На дворе — зима, поэтому идею с пробежкой я решила откинуть. Как-то я уже практиковала данное занятие, однако ничего путного из него не вышло — я заболела. Да и куда там не заболеть, если бегаешь по морозу и в разгоряченное горло тебе поступает ледяной воздух вперемешку со снежинками? То-то на меня смотрели, как на совершенно чокнутую.
Уже подходя обратно к дому, я решила все-таки не возвращаться и прошла в сторону перекрестка, свернув на нем вправо. Мне попадались иногда люди, но, в основном, все было тихо и пустынно. Я шла, не задумываясь о направлении, считая шаги, чтобы иметь представление о том, сколько я уже сбросила калорий. И вскоре я заметила, что подошла довольно близко к дому моей школьной знакомой, Насти.
«Она уже спит, наверное» — подумала я и отдернула руку от кармана с телефоном. Хотелось написать ей, что я, мол, сейчас около твоего обиталища. Гуляю среди ночи, потому что я самостоятельная. Хотелось, но я все же решила, что это глупо.
За спиной моей послышались быстрые шаги. Звуки не ходьбы, но бега. Внутри у меня сердце застучало с перебоем. Пронеслись сцены фильмов ужасов. Я мотнула головой, прогоняя их, и не повернулась. «Мало ли», — утешала я себя. «Человек, как и я, решил сбросить лишнее. Вот на пробежку вышел».
Более или менее годная ложь всегда способна утихомирить разыгравшееся воображение.
Имея математическое мышление, я тут же прикинула, через какое время бегун должен меня нагнать и обогнать. Однако все сроки уже прошли. Стало ясно, что кто бы то ни был за мной по какой-то причине замедлил темп. Действительно, вскоре я услышала уже равномерный шаг.
«Так, телефон в правом кармане», — неслось строкой в сознании. «Довольно тяжелый. Если взять его, как камень, и ударить по черепушке ближе к затылку, может, что и получится».
О росте своего «преследователя» я даже и не подумала. Почему-то само собой представилось, что он не может быть выше меня.
Наконец мой полуночный спутник меня обошел. С первого взгляда мне показалось, что он и не думал обращать на меня внимание, однако через пару метров он повернулся ко мне лицом и встал.
«Хач», — подумала я неприязненно и с опаской. «Телефон, телефон, телефон тяжелый».
Я тоже остановилась.
— Простите, вы не знаете, как пройти до медынской улицы? — поинтересовался он.
Я замахала руками в воздухе, показывая, куда и как надо бы ему идти:
— Вот пройдете по тропинке вперед, потом еще дальше по плитке, слегка завернете вправо — и вы на медынской.
Спросивший чуть качнул головой в знак благодарности. Я осмелилась выдохнуть. Он сделал буквально полшага в указанном мной направлении, но тут же снова повернулся ко мне.
— А… сколько времени, не подскажите? — наконец спросил он.
Я удивилась, какие разительные изменения произошли во мне за несколько секунд. Вот он произвел на меня впечатление маньяка, а вот я уже сочла его простым миролюбивым пареньком внешности кебаб-мейкера. «Ой, да он совсем не похож на этих…» — на каких «этих» я не стала уточнять.
Выудив свой недорогой телефон с qwerty-клавиатурой, я ответила на заданный вопрос и посмотрела на бегуна. Он стоял все так же. До сих пор не могу понять, почему меня вновь не посетила тогда мысль об ударе по его черепушке корпусом мобильника. Как бы то ни было, не желая тратить время впустую, я решила обойти возникшее предо мной препятствие. Пока я огибала его слева, оставляя за спиной, оно ударило меня по голове так, что я мгновенно потеряла сознание.
Забавно, нападавший использовал против меня прием, который я хотела использовать против него.
* * *
Я лежала на тропинке, полной снега и соли, что кидают дворники на лед. В голове стоял туман, и я какое-то время не могла понять, кто я, что я тут забыла, какой день и куда мне надо.
В следующее мгновение я уже, к своему сожалению, все вспомнила. Сначала — то, что достала телефон, потом — то, что встретила хача, потом — прогулку и так далее по мере удаление от момента потери сознания.
Первым импульсом было проверить карманы. Пусто. Ни в джинсах, ни в куртке — нигде не было моей славной nokia. Я осмотрелась вокруг. Чисто. Эта зараза отобрала у меня телефон! «Ну вот почему я? Это ведь даже не iphone. Ну что за напасть!»
Я пошла вперед. С осознанием, где я, вернулось и осознание, куда надо идти.
Меня не столько гложил факт потери средства связи, сколько то, что я не вышла из аккаунта в социальной сети. Я беспокоилась, как бы этот вор чего там не понаделал на моей страничке…
Второй импульс — проверить, целы ли зубы. Я аккуратно коснулась передних верхних кончиком языка. «Сука!» — думала я, начиная плакать. Зубы — это для меня святое. «Я не для того их выпрямляла, нося эту гребанную пластинку, чтобы мне их потом какие-то хачеобразные скоты портили!» Все были на месте, но левый передний был сколот и резал при каждом касании до него языка.
Третий импульс — лицо. Я прикоснулась к ноющей левой части. Вспухло, как не пойми что. Левый глаз заплывал. «Я превращаюсь в картошечку» — думала я, ноя. Между веками забился снег, и я постаралась аккуратно вычистить его кончиком указательного пальца. Плакать было больно, но ничего другого я не могла.
Четвертый импульс — «не изнасилована ли?» Я остановилась и проверила свои ощущения. Не знаю, что я надеялась почувствовать в случае утвердительного ответа на этот вопрос, но, удовлетворенная тем, что, вроде как, ничего необычного внутри себя не заметила, я продолжила свой путь.
До дома было еще примерно метров восемьсот. И всю дорогу я завывала, как сирена на крыше скорой помощи. Те люди, что попадались мне, обходили меня стороной. Помогать кому-то или хотя бы спрашивать что-либо не принято в этом мире. Тут каждый сам за себя, и чужое горе не имеет ни к кому никакого отношения. Вряд ли кому-то захочется портить свое настроение, слушая причины моего плача. Нет. Никто бы не стал слушать. Никто и не слушал. Все делали вид, что не замечают бродящей по темным улицам девочки четырнадцати лет, у которой лицо начало играть в шарик.
* * *
Как только бабушка открыла дверь, я излила на нее все свое несчастье. Я позволила слезам литься и литься. Захлебываясь в своих рыданиях, я с горем пополам поведала ей о том, что произошло за то время, пока меня не было. Голова до сих пор была объята туманом, мне хотелось спать, я сомневалась, что нахожусь на своей кухне, а не на какой-то чужой, и что бабушка у меня не имеет сиамского близнеца.
После всех выговоров, на которые бабан не поскупилась, она посоветовала мне пойти спать, решив отложить выяснение всех обстоятельств до утра.
— Нет, — я замотала головой, обнаружив, что от этого весь мир катается на каруселях. — Мне нужна Ася.
Бабушка нахмурила брови.
— Какая, к черту, Ася?! Тебе надо пойти поспать. Ты на время смотрела?
— Мне надо Асю…
— Она все равно…
— Асю уведомить…
— Не приедет…
— Что я в школу не приду… Она ведь будет волноваться…
Я не слушала, что мне говорила бабан. Я вся была поглощена новой целью — найти телефон и позвонить Асе. Часовая стрелка показывала, что время не просто позднее, а настолько позднее, что звонки уже просто-напросто неприличны.
Но я не могла не позвонить! Как я могла стать причиной беспокойства для важного мне человека?
Держа в руке трубку, я тут же вспомнила, что телефонные номера остались в украденном сотовом. Снова меня прорвало на поплакать. Взяв себя в руки, я попыталась вспомнить Асин мобильный. Пальцы сами собой отбивали его по кнопкам.
Гудки я терпела стойко. Я уже была готова сказать о своих приключениях ровным и спокойным голосом, как вдруг мне ответили с того конца:
— Да?
И я в который раз зарыдала:
— Ася. Ася, меня избили. Я шла ночью, и меня избили. Ты можешь приехать, Ася? Ты нужна мне. Пожалуйста, приезжай…
— Оу, — darlin не до конца понимала, что там ей говорит разбухающая картошка. — Я сейчас не смогу, ты же понимаешь?..
— Не сейчас, не сейчас… Завтра… — поспешила вставить я. — Какие у нас там уроки завтра… Я не помню… Приезжай, как только сможешь… Сможешь завтра?..
Darlin зашуршала.
— Да, конечно, — ее голос был полон необъяснимой тревоги. Из моих слов нельзя было ничего понять, и она пыталась держать себя в руках, несмотря на всю складывающуюся ситуацию. — Я приеду к тебе завтра. Хорошо? Держись. Я… Черт… Я приеду только завтра… Пожалуйста, дождись. Хорошо?
— Хорошо, — я улыбнулась сквозь слезы. Бабушка уже ушла из кухни стелить мне кровать.
— Хорошо, — повторила Ася. — Я пойду спать тогда. Приеду завтра. Завтра.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Послышались гудки, и нажала на кнопку окончания разговора. Губы расплывались в улыбке, а я все смотрела на трубку в своих руках. Чувствуя неодолимое желание обнять Асю за то, что она такая хорошая, я поцеловала серый пластик.
Это все, что я могла сделать.
Ася была за тринадцать километров от меня. Она не имела понятия, что со мной. Она не могла мне ничем помочь. Но ее голос — только он один очистил мне мысли. Я почувствовала себя так легко, словно у меня с души свалился камень.
— Спасибо, — прошептала я воспаленными губами в микрофон телефона. — Спасибо за то, что ты есть у меня. Такая чудесная и добрая.
MEMORIA.9

— Я люблю тебя, понимаешь? — говорила я Асе, пока мы шли до автобусной остановки.
День был такой, какой вдохновил Пушкина на стих — морозный и солнечный. Меня он тоже вдохновлял, и я чувствовала в душе своей странный подъем, смесь всех прекрасных чувств — и радости, и любви, и ликования. Я любила, действительно любила не только мир вокруг меня, но и его центр, шагающий рядом со мной.
И было неясно: это солнце заставляет ее волосы светиться или наоборот?
— Маш… — попытался ангел меня остановить.
Но разве, ощущая в крови огонь, можно замолчать хоть на миг? Но разве можно просто слушать тишину, вместо того чтобы заполнить ее словами любви и искреннего трепета?
Я остановилась напротив darlin и посмотрела в ее глаза. Мои наверняка искрились, тогда как ее тускнели. Но человек на подъеме не видит того, кто идет обратно. Так и я в тот момент не заметила всех признаков грусти и боли, зародившихся внутри Асиного сердца.
— Я люблю тебя, — продолжала я. Я говорила ей это так много раз в тот день, что подсчитать не хватит пальцев. — Да, я знаю, что ты не можешь быть со мной и что ты выбрала быть с Лизой. Мне от этого очень больно, но я переживу. Я переживу, потому что у меня есть надежда, понимаешь?..
— Я не люблю тебя, — тихо произнесли ее губы, и по сердцу моему резануло ножом.
— Я понимаю, — за улыбкой надеялась спрятать рану от этих слов. — Но я буду ждать. Ты же любила меня, верно? Значит есть шанс, что когда-то полюбишь вновь…
— Нет.
— Не говори так. Не говори. Ты ведь не думала, что сможешь однажды разлюбить меня, да? Но все-таки… И вполне быть может, что ты снова полюбишь меня…
Ася снова хотела что-то сказать, но я ей не позволила:
— Не сейчас. Не сейчас, но однажды. А пока… а пока я буду ждать. Я люблю тебя, и я буду ждать, потому что я верю, что дождусь. Я буду тебе самым лучшим другом. Мы будем сидеть у тебя дома на кухне и разговаривать обо всем на свете — ты мне будешь рассказывать про Лизу, а я буду давать советы, буду веселить тебя, когда тебе станет грустно. Я всегда буду рядом, если тебе понадоблюсь. Я буду любить тебя до тех пор, пока ты не влюбишься в меня опять. И тогда я буду любить тебя еще сильнее.
Еще сильнее.
Если только это вообще возможно — любить сильнее, чем в этот миг. В этот именно момент нашей жизни.
MEMORIA.10

Римма часто любила вспоминать тот день, когда мы с нею познакомились.
— Ты никогда не думала, что было бы, не подойди я тогда к тебе в туалете? — спрашивала она у меня. — Мы бы не познакомились с тобой. Я бы не узнала Алису и Асю… Все сложилось бы иначе.
Конечно, сложилось бы. Если подумать, любой момент нашего прошлого имеет определенную связь с настоящим. Каждую минуту мы встаем перед вопросом: делать что-то или не делать этого? Каждую чертову минуту. И я не преувеличиваю. Даже просто дыша, ты делаешь выбор в пользу продолжения жизни. Можно сказать, что ты без конца нажимаешь на кнопку «принять условия пользовательского соглашения».
А ведь можно и отклонить.
— Кстати, — отвлеклась Римма от обыкновенного разговора в один из дней. Она повернулась ко мне и посмотрела внимательным взглядом, слегка сдвинув брови. — А почему ты плакала в тот день в туалете?
Я стрельнула глазами в бок. Неловко вспоминать моменты своей слабости и причины, которые эту слабость вызвали.
— Да так, — махнула я рукой, улыбаясь краешком губ. — Неважно. Просто там был человек… которого я потеряла… ну как обычно…
Эта отговорка сработала на ура. Больше Римма подобных вопросов не задавала, однако вспоминать 12 апреля 2013 года не прекратила. Впрочем, это меня не нервирует — мне даже приятно отчасти. Воспоминания, тем более счастливые, — это всегда очень интересно. Смотришь на себя с высоты собственного роста — смотришь на того, каким ты раньше был. Чаще всего — сверху вниз, иногда — наоборот. Так или иначе, каждый подобный реверс заставляет мозг о чем-то подумать, сделать какие-то выводы.
На самом деле тогда я ответила отмашкой на заданный вопрос потому еще, что очень долгое время блокировала воспоминания, касающиеся временного промежутка от нашей с Риммой встречи и далее в прошлое. Но однажды я вдруг ясно увидела и причину, почему я рыдала в тот день, и следствие этого.
Я ушла с урока географии, который стоял одним из последних у нас. Вообще, в тот период (не только в этот день, но и в принципе в течение нескольких месяцев) мое настроение стремительно пало и я довольно-таки часто срывалась на плач, резала руки и била стены, переняв эту дурацкую привычку выплескивать свою боль у Аси.
В ту пятницу у меня случился просто-напросто один из приступов, когда не хочется никого видеть, а единственное желание — забиться в угол и изливать свою тоску в слезах. Ничего особенного не происходило именно тогда. Проблема была намного большего масштаба и причиняла намного больше неприятностей. Тот факт, что Римма обнаружила меня рыдающей именно в этот день, в принципе, не так уж и необычен, но все-таки вероятность этого обнаружения не очень и велика.
Однако — в чем же была та большая проблема, о которой я упомянула? Что же послужило толчком к нашему с Риммой знакомству, если можно так обозвать столкновение в туалете школы?
Ася.
В тот год мои чувства к ней были обострены как никогда прежде и я всеми способами старалась как-то решить ее вопрос с Лизой (тогдашней ее девушкой). Я билась над этой проблемой дни и ночи, потому как не могла позволить всему так и остаться. Я хотела исправить ситуацию, я хотела, чтобы Ася была со мной. Мне казалось неправильным, что мы не вместе. И я всячески пыталась как-то поправить эту неловкость. Я ходила к психологу с вопросом нашего треугольника, хотя приходилось говорить, что в эту историю вмешан парень, ибо в то время мне было очень страшно распространяться касательно своей ориентации и всех этих розовых чувств. Психолог не сказал мне ничего путного, и в конечном счете Ася решила остаться с Лизой, а мы с нею конкретно повздорили.
Я начала вести себя по-дурацки: обижалась, когда она не предупреждала о том, что не придет в школу; постоянно ревновала ее к Лизе; говорила, что нельзя все оставлять так и все такое прочее… В итоге…
В итоге Ася меня разлюбила. Она сказала мне, что однажды утром проснулась и поняла, что между нами ничего не может быть, а то трепетное, что она испытывала ко мне, угасло, прошло, потерялось. Сгинуло. Навсегда.
Нетрудно понять, какие эмоции меня обуревали, какие мысли кружили в моей голове и как чертовски больно мне было. Больно и от того, что меня разлюбили, и от того, что я сама все испортила, ведя себя, как последняя сумасшедшая.
Ася.
Все упирается в нее.
Так или иначе она служит началом всему в моей жизни после нашего знакомства.
SENSUS

В последнее время мы с darlin очень друг от друга отдалились. Причины тому я либо не вижу, либо не хочу видеть. Возможно, посулом послужило то, как я повела себя в парке Горького в наш последний совместный поход туда — тот самый момент, когда я встала рядом с ней и дала ей понять свои чувства этой глупой выходкой. Кто может точно сказать? Если знаешь, ответь мне, пожалуйста.
Или нет.
На момент написания этой главы мы не виделись с ней уже три целых три седьмых недели с того дня, как я попробовала абсент.
Завтра планировалась вписка, от которой моя darlin отказалась по каким-то своим причинам. Гулять она также не хочет, мол, нет желания вообще куда-то ходить, хотя с тем же самым Димой она спокойно променадит, с той же Лизой видится чуть ли не ежедневно. Я человек неглупый, и концы с концами свожу легко.
— В гости-то хотя бы заглянешь?
— Ничего не могу обещать.
Одно и то же.
Недавно я задумалась насчет того, являемся ли мы друзьями вообще. Как проверить? Спросить? Так она всегда отвечает, что да. Но я ведь не чувствую, что действительно да.
Я представила, как делала это раньше, через сколько дней, если я сегодня вдруг умру, она узнает об этом? Можно сказать, подобными мыслями я измеряю дальность человека от меня в плане взаимоотношений. Чем дольше Ася будет пребывать в неведении, тем она от меня дальше.
И я обнаружила, что весть о моей кончине вряд ли достигнет ее ушей раньше, чем за неделю-полторы. Как я могу знать это? Легко:
Я умерла. Бабушка занимается всеми похоронными делами. В первую очередь оповещаются мои родственники. Потом… никто. Моя бабан не будет никому звонить с этим известием.
Но мы живем в двадцать первом веке, и социальные сети никто не отменял. Так что… кто из моих друзей узнает о сем происшествии следующий после родственников?
Грешник.
Римма.
Список окончен.
Больше никто мне не пишет даже время от времени. Об Асе я молчу. Просто молчу. Мне нечего сказать.
Я долго думала, как закончить этот рассказ о ней. Была идея дать прочитать его ей, а потом покончить с собой. Просто чтобы не знать, что она обо всем этом думает.
Была мысль дать прочесть непосредственно во время написания, а потом занести события после этого действия, вписав их в эпилог.
Была мысль опубликовать в издательстве, купить и подарить darlin с прощанием, потому как я не думаю, что буду в состоянии нормально жить, пока ее вижу. Хоть и время от времени. И, наверное, это был бы самый чудесный вариант.
Я действительно не думаю, что могу дышать полной грудью, не испытывать боли от снов об Аси. Она сидит у меня внутри, и я ничего не могу с этим поделать…
Или могу?
В «Молчании ягнят» очень правдиво сказано: «мы вожделеем к тому, что видим каждый день». Я заметила за собой такую особенность, что, чем дольше не вижу darlin», тем меньше мне это нужно. Не потому все так обстоит, что я не люблю ее или еще что-то — нет, тут дело иного плана. Я люблю и буду любить ее. Она всегда была мне дорога. И всегда будет. Тут все неизменно. Просто я человек, обладающей очень плохой памятью — я забываю даже то, что сама написала, и, перечитывая что-то, я очень часто удивляюсь.
Что же тут говорить о человеке, которого не видишь по неделям?
Самое плохое тут то, что, если вдруг Ася навестит меня, явится ко мне домой или позовет гулять, я снова насквозь пропитаюсь тем, что сумела за время разлуки если и не побороть, то хотя бы отложить подальше на потом. Я делала это с тем, чтобы «потом» никогда не случалось, чтобы эти эмоции, эти чувства — все то, что Асе так ужасно не нравится в отношении меня — не портили мне жизнь, не толкали меня к лезвию вновь, не заставляли меня плакать.
Пока не видишь человека, каким-то чудесным образом забываешь его черты, его голос. Конечно, существуют фотографии и телефон. Это будто фильтр, притом грязный. Настоящий человек в социальной сети, по телефону и так далее — уже не достаточно настоящий.
Мне больно даже вспомнить о том, что Ася есть. Больно думать о ней и писать о ней, поэтому я и не могу продолжать. Опять приведу цитату из «Молчания ягнят»: «память — это то, что заменяет мне вид из окна». Так вот я не желаю жить своими воспоминаниями. Так я буду похожа на вампира, кровью для которого являются собственные мучения. Уж слишком это тягостно — раз за разом в голове проецировать то, что навек потеряно.
Я стою на перепутье и не могу шагнуть ни туда, ни сюда: с одной стороны, я не могу постоянно грустить, путешествуя по былым временам; с другой, я не могу жить нормальной жизнью, потому что таковой без Аси просто не будет.
Почему?
Совсем недавно я решила прекратить это бессмысленное пародирование Хатико, ожидая Асю. Я решила: будь, что будет. Грешник уже давно проявлял ко мне симпатию, и я была бы дурой, если бы не задумывалась о том, что мне делать в тот момент, когда он решит поцеловать меня. Это должно было однажды произойти.
И произошло.
Чудом мне удалось не думать о том, какими нежными были Асины губы и как она прикусывала мой язык. Я на нее постоянно злилась за это, а она только улыбалась, мешала мне говорить, затыкая мне рот невозможно приятным способом.
Его сердце билось, как безумное, когда он обнял меня после. Тогда как мое стучало размеренно и тихо.
Когда его руки гуляли по моему телу, я с ужасом словила себя на мысли, что думаю о том, как это делала Ася — с ней каждая клеточка моего тела напрягалась, я покрывалась дрожью.
Но с ним такого не было.
Я чуть ли не заплакала от этих идиотских воспоминаний! Какого черта прошлое влезает в настоящее? Что это за чертовщина? Почему нельзя оставить меня в покое?
Господи, если бы только можно было сделать так, как было показано в «Бесконечном сиянии чистого разума» — удалить о человеке все информацию внутри своей головы. Я не хочу ее знать, ибо это просто невыносимо. Я не хочу ревновать ее, как-то быть с ней связанной. Просто не хочу.
У нас с ней теперь нет того, что здесь я назвала sensus. Все, что осталось, — это только лишь memoria. Просто, видимо, каждый человек неизменно становится твоими мыслями о нем и ничем более.
И darlin» стала чем-то таким. Я могу только думать о ней, но не видеть. Она оставила мне прекрасные мгновения, в которых я навсегда потеряла себя саму.
Любимая, все, что ты после себя оставила, — это осколки нашего счастья и моих к тебе чувств.
ETIAM POEMATIS DE DARLIN


* * *

Тобой отравлен воздух — задыхаюсь,
Пытаюсь не дышать — вздыхаю вновь.
Бегу подальше, снова возвращаясь
К тебе, что не ответит на любовь.

Мне воздух — жизнь. И ты, конечно, тоже,
Но, если очень долго не дышать,
Я привыкаю ко всему, похоже,
И я себя не стану разрушать,

Когда тебя увижу рядом с ней.
Я улыбнусь без горечи в душе,
Не буду после плакать сотни дней.
Не может ведь страдать, кто мертв уже.
18.3.13.


* * *

Любовь витает в облаках,
Под самым солнцем, будто птица,
А я молю ее спуститься,
Безмолвно, влагой на щеках.

Она все там, под самым небом,
И сердце продолжает тлеть.
Не знаешь ты ли, где бы, где бы
Найти мне способ, чтоб взлететь?

Я не хочу быть на земле,
Раз здесь любви я не найду.
Ты — жизнь моя и мне теплей,
С тобою если проведу
Хотя бы пару лишних дней.
5.1.13.


* * *

Хэй. Ну, привет. Или, может быть, даже здравствуй?
Мы не друзья, говоришь? — тогда как начать?
Впрочем — не суть. Кхм-кхм. В день этот столь ненастный
(точней будет — в ночь, ведь пишу я всегда по ночам)
Мне хотелось всего-то напомнить тебе, что я есть
Где-то тут, очень близко (не так, как хотелось бы), но
Я все же живу на одном с тобой — выпала честь —
Континенте (плюс и в городе даже одном).
Так случилось, что дальность в четырнадцать километров
Явила себя через год, как с тобой сошлись.
Хотя, может так быть: тут ОНА не виновна конкретно;
Может, в дальности нашей виновные мы с тобой, Лис?
Хотелось стать близкой — по факту, не стала никем;
И это письмо, в самом деле, как самореклама:
Мол, вспомни о личности в черном пустом уголке.
Она там одна. Просит помощи. Плачет.
ЛаМа.

П. С. Не знаю, что делать с сумбуром в моей голове
(наверно, не стоило даже писать тебе это).
Уж лучше, взаправду, тебе разорвать бы конверт,
Равно как я рву моменты прошедшего лета.
6.09.13


* * *

Привет. Это я, твой забытый поэт,
Что давненько не ведал счастья;
Что черкает заметки о фазах планет
И о фазах сердец, отчасти.
Раньше — помнишь? — я письма тебе писал,
Выдыхая прокуренный воздух;
Клялся, что ты одна лишь — мои небеса,
Что одна ты — и космос, и звезды.
Нет, серьезно,
Я думал: не в силах спастись
От того, что на части крошит;
Что, если долго безумно грустить,
То грусть и убить меня сможет.
Все же
Это не так. Я всего-то остыл,
Стал проблем и страдания выше.
И хоть выход отсюда и не был простым:
Я из запертой комнаты вышел.
13.7.13.


* * *

Так грустно каждый раз в твоих словах
Пытаться отыскать намек хотя бы
На отношенье, что хранил октябрь,
Но, разочаровавшись, вновь в строфах

Писать все то, что накипает вновь:
Непониманье, боль, страданье, злость —
Все то, что скрыть в себе на срок пришлось,
Все то, что отравляет снова кровь.

Я так боюсь, что я пустяк, ничто,
Что я всего-то только лишь знакомый,
Что время дружбы, вроде как, прошло;
Боюсь осознавать разумно, что мы
Уже не будем близкими и что
С тобою не обнимемся мы снова

И что тебя я потеряю вдруг…
Вот так стремительно, вмиг вырвав из груди
И из глубин израненной души.
Ты самый-самый-самый лучший друг.
И, если ты решишься уходить,
То просто мне об этом расскажи.
10.4.13.


* * *

За что я люблю? Без понятия.
Просто люблю… а за что…
Неважно.
Но без твоего объятия
Я чувствую что-то не то.
Страшно,
Что ты не обнимешь потом,
А просто пройдешь, вероятнее,
Вспомнив о ком-то другом,
Кто приятнее,
О ком-то таком
Дорогом.
А я так и буду стоять
С улыбкой до самых ушей.
Забавно.
Мне трудно будет принять,
Что недавно
Тебе так хотелось обнять,
Но уже
Кто-то другой твоей стал чуть ближе душе.
27.1.13.


* * *

Забудь меня, как лист календаря,
Который обозначил день вчерашний;
Как будто познакомились мы зря,
Как будто все, что было, и не важно.

Забудь меня, как луч во тьме ночной,
Когда все мысли — только к дальним звездам,
Забудь. Иль вечность рядом будь со мной,
Вдохнув в меня любовь. Пока не поздно.


* * *

Я устала шептать твое имя в своем каждом сне…
Если вправду нужна — приходи, лишь тебя только жду.
Только каждый мой шрам, что любовь оставляла на мне,
Гонит к краю обрыва, и я… я боюсь — упаду.
Я стою и смотрю, уставая от той же картины,
Стою, не рискуя шагнуть и упасть в никуда.
Мы ушли друг от друга. Без явной какой-то причины.
Ушли, не оставив в душе у другого следа.
Я устала любить без ответа, писать этот стих,
Перечитывать строчки твои и страдать все сильней,
Пытаясь найти хоть немножечко чувств там твоих;
Что горели в тебе чуть побольше, чем сто сорок дней;
Пытаясь сыскать оправданье словам и вранью;
Пытаясь не вздрагивать больше, твое слыша имя;
Пытаясь не чувствовать рядом с тобой, как в раю
Себя;
Пытаясь с тобой быть чужими.
Прости, что друг с другом дружили,
Любя.
И теперь мы с тобою давно уж не так и близки,
Ты ведь любишь другую всем телом, всем сердцем, а я…
Я люблю горько-приторный привкус вчерашней тоски
По утру,
Люблю срывать листы календаря,
Под нос себе негромко говоря:
«Черт побери, когда же я умру?»
29.3.13.


* * *

Ты знаешь, сегодня проснулась — и вновь ты не рядом,
Опять что-то рвется внутри, стало трудно вздохнуть,
Вспоминать те объятья и все те прощальные взгляды,
Которые, как теперь ясно, никак не вернуть.

А утро жестоко, оно так серо и тоскливо,
Что хочется выкинуть мебель в стеклянные окна,
Чтоб разрушить тот мир, что я строила так бережливо,
А потом схорониться в развалинах, стать словно мертвой,

Не чувствовать больше любви, раздирающей душу,
Зажить, а точней умереть бы в спокойствии снов,
Чтоб больше не верить (хотя бы чтоб больше не слушать)
Тех нежных, но в корне прогнивших красивейших слов.

Что можешь ты сделать? Ты, правда, мне хочешь помочь?
Когда-нибудь мне принеси на могилу цветы,
Вспоминая, как в прошлом, из солнца в миг сделавши ночь,
Меня в сотый раз человек смог разрушить. Кто? Ты.
24.3.13.


* * *

Будь моим доктором, будь моим лекарем,
Капли назначь и напичкай таблетками,
Постельный режим пропиши, изоляцию
От внешнего мира и глупых людей,
Запрети мне грустить и заставь засмеяться, ведь
Я устала болеть от бредовых идей.
8.2.13.


* * *

Банальностью исписаны листы,
Зачеркнуты сердечки на полях.
И уравнение любви, где я и ты
Стремимся в бесконечность плюса,
Равно теперь всего только нулям.

Я выкинула все свои тетради,
Наверно, в панике внезапно поглупев.
Теперь меня безумно лихорадит:
Я места своего найти не в силах —
Везде настигнут мысли о тебе.

Опять сглупила. Знаю, это так.
А в комнате опять мольбы и стоны,
Сжирающая душу пустота
И боль, что рвет на части сердце снова.

Саму себя безудержно гневя,
Я думать о тебе не прекращаю.
Ты золото мое, и без тебя
Я обнищаю.
Но обещаю — слышишь? — обещаю,
Что я уже не попытаюсь вновь
Почувствовать в себе твою любовь.
25.1.13.


* * *

Позволь мне быть ничем. Твоим ничем.
Валяться там, где только пустота,
И на вопросы тихие «зачем?»
Ответить много тише «просто так».

Позволь мне растворяться тенью в свете
И не мешать тебе, но наблюдать
И в зимний вечер с мыслями о лете
Тебя сопровождать в твою кровать.

И в пустоту. Ведь мне не надо много:
Лишь ощущать, что ты — ты все же есть,
Что я могу обнять тебя, потрогать,
Что ты… ты рядом… то есть, ты… ты здесь…

Позволь мне быть ничем, идти во тьму
И приходить, когда я буду нужной,
И на вопрос твой странный «почему?»
Ответить чуть страннее «потому что».

Позволь же превратиться мне в ничто,
Но, если можно, лучше все же в нечто.
А если спросишь: «что будет потом?»,
Я радостно отвечу: «будет вечность».
16.1.13.


* * *

Ты знаешь, я отвыкну, только позже,
Отвыкну от всего, что есть сейчас,
И это чувство, что меня так гложет,
Утихнет вскоре, обсмеявши нас.

И мы с тобой, как прежде, только дружим,
И я уже не напишу под вечер,
И та любовь, что голову мне кружит,
В конце концов потухнет, словно свечи.

Ты знаешь, я отвыкну. Только позже,
Я позабуду нас и наши связи,
И чувства вновь меня не потревожат,
И сердце будет без любовной грязи.

Я пошучу, ты снова посмеешься,
И дружба будет крепкой, словно вечной,
Но через город ты не понесешься
Из-за того, что очень хочешь встречи.

Ты знаешь, ты отвыкнешь. Я ничуть.
И я все так же буду по ночам
Реветь от боли и, боясь вздохнуть,
Я жутко буду по тебе скучать.
10.1.13.


* * *

Пиши мне, я прошу тебя, пиши,
Не знаю, что. Что хочешь, что угодно.
Ведь мне теперь так трудно жить свободно,
Когда владеешь чувствами моими
И закоулками блуждающей души.

Давай, с тобой поговорим. Не против?
О чем? О всем на свете, о любом:
О музыке, о книгах, о погоде,
О небе ярко-синем, голубом,

О всем, что хочешь. Только не молчи,
Ты только говори, не прекращая,
Ведь я тебе доверила ключи
От сердца моего, и от души,
И от дверей пустующего рая.

Заполни сердце, там ужасно пусто,
Заставь меня про боль забыть навек,
Заставь поверить в искренние чувства,
Которые не ценит человек.
30.1.13.


* * *

Мне сентябрь подарил человека такого, как ты,
Он чудной. «Без души», — говорят. Потому что он рыжий.
Я сначала смотрел на него как-то вниз с высоты
(потому что ведь думал, что многим я буду повыше),

Потом присмотрелся и стало смешно быть вдвоем,
И стало забавно смотреть, как он что-то лепечет.
Я знал, что мы вместе и счастье разделим мое,
И поровну горечь и грусть на свои кинем плечи.

Я был эгоистом, но он излечил эту боль,
Со мной разделил то, что мне до безумия нужно.
Я понял, что важно всегда и во всем быть собой
(наверное, этому учит правдивая дружба),

Что важно не слушать других, ни о чем не грустить,
Ведь рядом есть люди, которым от этого хуже,
Которые могут помочь и от боли спасти,
Есть люди, которым ты вправду до чертиков нужен.

Спасибо тебе, рыжий друг с голубыми глазами
И с прядью окрашенных в ярко-зеленый волос,
За то, что в скучнейшую жизнь ты мне счастье принес,
Наполнив мое существо хоть на миг чудесами.
29.5.13.


* * *

«Иногда я думаю, что на земле-то меня держит лишь рюкзак. Мой маленький рюкзак — он весит чуть ли не вполовину меньше моих мыслей, и всё же… рюкзак и ты. Как прозаично.»

Есть ли смысл пытаться кому-то помочь,
Если ты и не нужен, по сути?
Говоришь проходить. Быстро. Мимо. И прочь.
Будто мы незнакомые люди.

Не могу. Не могу все оставить вот так.
Просто это нельзя оставлять.
Может, это привязанность, может, лишь страх —
Жуткий страх вдруг тебя потерять,

Но в любой ситуации я не смогла бы
Оставить тебя лишь с тобой.
Я улыбке твоей нескончаемо рада,
Но как больно твою видеть боль.

Ты скажи, что мне сделать, чтоб стало полегче
Тебе здесь и жить, и любить?
Все проблемы свои можешь класть мне на плечи,
Лишь б они не смогли погубить

Ни тебя, ни кого-то, кто важен тебе.
Я снесу. Постараюсь снести.
Я прошу только лишь в этой серой толпе
И тебе не сереть. Не грустить.

Не могу. Не могу все оставить вот так,
Мы ведь были когда-то родными.
Я тебя не держу. Я тебе не рюкзак,
И за «ты» не мое было имя,

Но прошу, хоть не в праве я, не замыкаться —
Это первый предвестник конца.
Ведь тогда (а ведь это легко может статься)
Будут быстро с минутами/днями сливаться
Черты. Твоего. Лица.
7.4.13.


* * *

Я твой поэт, влюбленный, тихий, нежный,
Я твой художник, и я твой прозаик,
Конструктор, собирающийся спешно,
Одна из тысячи таких, как я, мозаик.

Я не скажу, чтоб сочиняла очень
Красивые до глупости стихи,
Но, если и выходит пару строчек,
То искренних и даже неплохих.

Я твой поэт, бездумный и пропащий,
Душевно умерший «страдавший эгоист»,
Внутри любви давно не содержащий,
Зато я в чувствах, как младенец, чист.

Меня нельзя любить за все за это,
Ведь это ненормально — жить вот так,
Поэтому скрываюсь я от света
С товарищем, чье имя Темнота,

Который мне поможет и утешит,
Которому по силе простота
Поэта, что влюбленно, грустно, нежно
Описывает чувства на листах,

Пытаясь придавать побольше смысла
В давно уже не нужные стихи.
Ему надежда сердце в дыры сгрызла,
Оставив много боли и тоски.

Я твой поэт, влюбленный, ждущий встречи,
Смотрящий на дорогу в ожиданье,
Но знающий, что ты ни разу в вечность
Мне не подаришь ни одно свиданье.
10.3.13.


* * *

Мой мир без радости, без чувства и без смеха,
И я сижу в объятьях темноты.
Ты предпочтешь другого человека,
А у меня надолго будешь ты…
13.1.13.


* * *

У нас с тобою разные понятья,
И разные невзгоды на сердцах,
И отношенья разные к объятьям
И к чувствам не взаимным в письмецах,

У нас с тобою разные маршруты,
Позиции и будущая жизнь.
И точно знаю — никогда не буду,
Как ты, я тем же самым дорожить.

У нас с тобою разные поэмы,
И рифмы разные, и строчки, и слога,
И разные совсем у нас проблемы,
И восприятья слова «дорога»,

У нас с тобою общего ни капли,
У нас с тобой различного — моря,
И роли разные, хотя в одном спектакле,
И губы, что ничто не говорят

В те уши, что различны, как ни странно,
В сознанья, что совсем несовместимы.
У нас с тобой различны океаны.
Когда-нибудь друг друга навестим мы?
9.3.13.


* * *

Я помню лишь прошедшее в миру:
Воспоминанья рвут меня на части.
И очень жаль, мой милый рыжий друг,
Что я с тобой теперь не знаю счастья.

Ты просто как-то выцвел, потускнел,
И мне ты стал сейчас неинтересен.
И в каждом без тебя прожитом дне
Я очень рад, что мы с тобой не вместе…

Ты спросишь, почему — тебе отвечу:
Спасая раньше от проблем моих,
Ты ныне лишь одергиваешь плечи,
Когда так нужно мне касаться их.

Мои объятья, что тебе раскрыл я,
Ты отвергаешь — что же, я замкнусь.
Ты этим мне под хрящик режешь крылья —
И в небо я уже не поднимусь.

А небо для меня — как почва ваша,
Лишь там свободу чувствую в себе.
Скажи, как может человек быть важен,
Когда он преподносит столько бед?

И ты уходишь. Я не вправе встать
И заградить дорогу — сам ж решил
Оставить эти чертовы места
Моей в конец израненной души.

Оставь и уходи, подобно прочим,
И можешь даже дверь не затворив:
После того, что было — нет ни мочи,
И нет желания спасаться изнутри.


* * *
Привет. Как слышно? Я первый, второй, третий,
Предположительно — друг, но, видимо, нет.
Привет. Ты не слышишь? Хотелось бы встретить,
А то как-то пусто во мне.

Прием. Прием. Грудь извне давит грозно,
Дышать тяжело под ночь.
Хотя ты не слышишь.
Прием. Серьезно:
Тут пусто.
И проч., и проч.

Попроси. Покажи, что нужна. Впрочем — ладно.
Молчу. Игнорирую боль.
Наша дружба — руины; а замок был славный,
Только пал как-то сам собой.

Я пыталась построить опять, только ты
Очень любишь его ломать.
Знаешь, милая, милая, из пустоты
Очень трудно извлечь слова —

Но стараюсь, хоть ты не читаешь сие.
Это правильно.
Это бред.
Ты читаешь? Вникаешь? Прием. Прием!
Связь потеряна.
Связи нет.
MUSICA

The XX — crystilised
The XX — together
Alt-J — something good
Alt-J — tessalate
Alt-J — bloodflood
Chaos Chaos — monsters
Chaos Chaos — do you feel it?
BMTH — throne
BMTH — happy song
Melanie Martinez — pity party
Jessica Brown-Findlay — anyone who know what love is
Die Antwoord — donker mag
Griffin&Flint — say something
Sum 41 — holy image of lies
Sum 41 — walking disaster
Sum 41 — sick of everyone
Dotan — let the river in
BONES — IWillBreatheIntoYou
BONES — deadboy
BONES — WhiteTrashMidwesternTown
RHCP — snow
GRACIAE

Спасибо всем, кто был в моей жизни и упомянут в этом рассказе.
Ася, спасибо за прекрасное время, боль и вдохновение. Все эти осколки — тебе. Я люблю тебя.

23.08.15