Учительница первая моя

(рассказ)
                Посвящается моим учителям

  Сморю на нашу школьную фотографию: выпускной класс десятого «В». Обычно два выпускных класса – «А» и «Б». Но в нашей небезызвестной правофланговой дружине, тогда ещё имени Н. К. Крупской, а сейчас имени Султанмахмута Торайгырова, (это казахский поэт-демократ, который прожил короткую, но яркую жизнь, и в 26 лет умер от туберкулёза), было три десятых класса. В первую очередь хотелось бы остановиться на слове «правофланговый», в словаре есть два независимых значения:
1. Находящийся, расположенный на правом фланге. Например, боец.
И, переносное значение:
2. Человек, на которого нужно равняться в делах. Тот, кто служит примером для других.
  Наша школа была достаточно знаменита в узких кругах, и отличалась от двух других школ, соседних, пятнадцатой и тридцать девятой, огромным количеством победителей на городских олимпиадах по математике, физике и биологии. Также школа отличалась особой красотой строения, огромными площадками для физкультуры (у нас было невероятно большое футбольное поле с воротами), бассейном и цветочной оранжереей, где проходили уроки труда. В нашей школе преподавали самые лучшие учителя и учились самые лучшие ученики. Наш класс был многонациональный: русские, украинцы, казахи, татары, немцы, евреи. Несмотря на то, что мы жили в республике Казахстан, в нашем классе больше всего училось не казахов, а немцев. И потом, в девяностые годы, почти все мои одноклассники встретились друг с другом на немецкой земле. Мы, дети, не чувствовали тогда разницу между национальностями. И только через двадцать лет я стала с удивлением узнавать, что оказывается, Саша Брик – немец; Ира Задубная – тоже, по маме; Вадик Алтынбаев – еврей по папе. Живёт в Германии. Я никогда не обращала внимания на цвет кожи, разрез глаз, и на казахский язык, который иногда слышала в транспорте. Например, я даже дружила с Маратом Амановым, который жил в соседней пятиэтажке. Мы играли в салочки, городки, прятки, «Штанга-штанга», казаки-разбойники. Аманова я любила с детства, как брата. О серьёзных чувствах мы даже не думали, и я всегда знала, какая у Марата мечта: он хотел вырасти выше меня. К десятому классу, его мечта осуществилась. На фотографии мы стоим в третьем ряду вместе. Я ласково положила руку на его плечо, а он выше меня на целую голову. По списку в школьном журнале, мы тоже всегда стояли рядом: потому что по алфавиту наши фамилии – Астафьева и Аманов. Когда в начале урока учительница математики немка Нина Ивановна Вурст открывала журнал, (а многие преподаватели тоже были немцами, например, наша классная), мы с Амановым переставали дышать. На уроке физики, физик нас даже рассадил  по алфавиту, поэтому мы с Амановым, сидя за одной партой под самым носом у стола физика, при опросе домашнего задания, переставали дышать так громко, что весь класс думал, что нас нет. Нужно подчеркнуть, что ни математику, ни физику, мы с Маратом не любили. И нам не мешала эта не любовь. Хотя математичка, обутая всегда в импортную немецкую обувь, (ходили слухи, что её родная тётя живёт в Германии и постоянно шлёт ей посылки), видя, как я списываю доказательство теоремы из учебника, всегда говорила:
- Астафьева, ты экзамен по математике в пединститут не сдашь.

  Она знала моего отца и училась с ним в одном институте. Нина Ивановна – на физмате, а отец – на спортфаке. Я не знала, как математичка относилась к моему отцу, но мне всегда казалось, что меня она недолюбливает. Потому что каждый раз, когда я получала заслуженную четвёрку, она отдавала мне тетрадь и на весь класс сообщала:
- Астафьева, четвёрка с натяжкой.

  В десятом классе к нам в школу пришёл новый химик. И это была женщина. Женщина-химик возбуждала воображение многих учеников. Я знала, что с химиками не шутят, они могут и отравить, если их разозлить. Валентина Олеговна никогда не выходила из себя. Она мстила мудро и оригинально. Однажды на её уроке мы с Амановым стали перекидываться записками. Одну из записок Валентина Олеговна перехватила и расставила нас по углам. Меня возле таблицы Менделеева, а Аманова возле своего письменного стола. В десятом классе ни один учитель не ставил нас в угол. Пол-урока мы простояли, давясь от смеха. За три минуты до звонка на перемену, когда наша классная забежала взять журнал для исследований (в том случае, если мы получали двойки, она тут же договаривалась с преподавателями и мы шли после уроков их исправлять), мы с Амановым получили по полной.
- Лидия Оттовна, я прошу вас вызвать в школу родителей Астафьевой и Аманова. Из-за них дисциплины в классе нет.  Лучше – пап. В пятницу.
Пока классная собиралась с мыслями, почему в пятницу и почему именно пап, я сказала:
- А у меня нет папы.
- И где он?
- Он умер…
  Уже давно была перемена и я, взяв портфель, быстро вышла из класса. Я очень хотела оглянуться и посмотреть на вытянувшееся от удивления лицо химички, но взяла себя в руки.
  После шестого урока, с красным лицом и плохо размазанной пудрой на носу, ко мне подошла Лидия Оттовна. Она спросила:
- Астафьева, почему ты сказала, что твой папа умер?
- Лидия Оттовна, его всё равно никогда нет дома, он в постоянных командировках. И почему именно папа? Пусть мама придёт…
  Классная очень хорошо знала мою маму, потому что они были коллеги. Также мама все шесть лет «пропахала» в родительском комитете. Она много помогала школе. Думаю, только благодаря моим родителям, тоже педагогам по профессии, меня никогда не ругали учителя. Что бы я ни делала – на меня никогда не кричали, не обзывали и не выгоняли из класса. Только после школы, я поняла, что дело было в моих родителях. Мама мне так и сказала:
- Не думай, что ты такая хорошая. Это мы такие хорошие, поэтому все учителя школы так лояльно к тебе относятся.
  Борис Егорович многим из нашего класса давал клички. Я, например, была «ямочка», потому что у меня на щеках ямочки. Светка Штибен была «воробышек», потому что она была самая маленькая в классе – кандидат в мастера спорта по художественной гимнастике, тоненькая как тростинка. Аманова физик называл Чингисханом, а Петрова Бориса – академиком. Петров учился с нами с 4 класса, и сколько я помню этого парня, не получил ни одной четвёрки. В то время многие медалисты считались «липовыми». Кому-то натягивали пятёрку по физкультуре, кому-то – по физике. Петров был отличником настоящим, без натяжек, и все им гордились.
  Когда я с первой попытки не поступила в пединститут, как пророчила мне математичка – не добрала один балл из-за математики, - я пошла работать пионерской вожатой в свою любимую школу. Мне очень нравилась моя работа и особенно наша школьная столовая. Плов и котлеты с толчёнкой – неописуемая вкуснятина. И компот. Ещё мне нравился кисель и чай. От чая - невероятный запах. Однажды на обеде я встретила свою первую учительницу, Гульфару Мухтабаровну Кокумбаеву, и даже прослезилась. Она учила меня с первого по третий класс, и я хорошо помню, как дома на всех праздниках меня ставили на табуретку и спрашивали:
- А как звать твою учительницу? – папа хитро щурился.
Я без запинки отвечала:
– Гульфара Мухтабаровна, - и все гости начинали выговаривать это имя. С первого раза не получалось ни у кого.
  Моя первая учительница меня узнала. Она совершенно не изменилась, и как мне показалось, даже помолодела. Гульфара Мухтабаровна раньше работала в другой школе. И я училась в той же школе до четвёртого класса. Поэтому я и удивилась, увидев её в столовой нашей образцовой правофланговой школы. Она начала свою педагогическую деятельность сразу после педучилища, в 19 лет, и никогда не была замужем. Об этом я узнала от своих родителей через десять лет после окончания школы. Я помню суровые метельные зимы Казахстана. И мы, третьеклашки, учащиеся во вторую смену, то есть с двух часов дня, вечером, когда темнело быстро, шли со своей учительницей домой. Мы жили все в одном районе, а учительница в другом конце города, в общежитии. Она сначала провожала домой нас, а потом шла к себе. По сугробам, в мороз, когда сильный ветер чуть ли не сбивал с ног. Я помню, как она отдала мне варежки, когда я потеряла свои. И как намотала свой мохеровый шарф на лопоухие уши Аманова.
  Не помню, чтобы она когда-то повышала голос. Не помню её злой. Мы любили свою первую учительницу безусловной любовью, так же, как мать любит своих детей. Или наоборот - дети свою мать. К сожалению, у меня не сохранилось ни одной фотографии той поры, где мы всем классом с нашей первой учительницей. Почему – не знаю.
  Пионерская вожатая из меня надолго не получилась. Через три месяца начались подготовительные курсы при пединституте, и я уволилась. Со второй попытки поступила на факультет «педагогика и методика начального обучения с музыкой», в 1993 году получила диплом, в этом же году родила сына от российского немца и уехала в Германию на ПМЖ.
  В четвёртом классе директор нас познакомил с новым классным руководителем.  Лидия Оттовна преподавала немецкий язык и осуществляла классное руководства до самого выпускного. Я пошла на французский. Все кабинеты иностранных языков располагались на одном этаже, в одном крыли, и мы всегда слышали, как кричит наша классная. Это она так объясняла новый материал и повторяла старый. Все ученики знали немецкую грамматику как «Отче наш», в то время, как мы, «французы», даже получив пятёрку в четверти, не могли изъясниться по-французски даже самым примитивным образом. Наша француженка, длинноногая и красивая, азиатской внешности мадам, была похожа на Эдит Пиаф в молодости. Она приносила французские песни и мы их слушали на кассетах в магнитофоне. Каждый занимался своими делами: кто заполнял дневник на следующую неделю, кто рисовал карикатуры, а кто просто спал на задней парте. Аманов, кстати,  прекрасно рисовал. И объектом его вдохновения во всех ракурсах была я: вот  Астафьева толкает речь на комсомольском собрании, вот  Астафьева играет в волейбол, вот Астафьева поёт в школьном хоре. Его дружеские шаржи очень долго хранились в моём школьном дипломате из коричневой кожи, и я их даже припёрла в Германию.
  Француженка часто болела и тогда её заменяла наш завуч, Валентина Михайловна Михайлова. Она немного прихрамывала, потому что её правая нога высохла. И причёска у Валентины Михайловны всегда была самая высокая в школе: красивый  рыжий длинный волос укладывался многоступенчатыми кольцами.
- Внимание, тема урока «Париж». Аманов к доске. Расскажи достопримечательности Парижа.
  Аманов называл несколько французских терминов, типа «Шанзе Лизе» - это Елисейские поля. Или – «Эффельтурм» - это Эйфилева башня, или – Лувр и Монмартр. И получал два. Когда Аманов говорил, что в Париже есть ещё и «Мулен руж», Валентина Михайловна спрашивала, что это такое:
- Это бордель, - отвечал Аманов не краснея. Его смуглый цвет лица всегда оставался серым.
  Все падали от смеха, а Валентина Михайловна невозмутимо поправляла:
- Не бордель, а знаменитое классическое кабаре в квартале красных фонарей.

  В начале года, когда я перешла в десятый класс, на общем комсомольском собрании, меня выбрали секретарём комитета комсомола, то есть – комсоргом. Завуч по учебной части, Валентина Михайловна, стала моим наставником: она помогала писать речи на комсомольские собрания, давала нужные советы, предлагала провести разные мероприятия и делилась своими идеями, которые я, конечно же, всегда поддерживала. Мы никогда не сорились и думали в унисон. В то время я была счастлива, хотя и зверски уставала. Кроме комсомольской деятельности на мне висела ещё парочка общественных нагрузок: соревнования старших классов по волейболу, футболу, гандболу и баскетболу. Ещё я участвовала в лыжных эстафетах. Шефство над ветеранами войны и труда изматывали на нет. Именно психологически. Мне было больно смотреть, как живут и мучаются калеки. Мы ходили к одиноким инвалидам на квартиры и помогали по хозяйству: бегали в магазин за продуктами, мыли окна, убирали в доме.
  Очень часто на длинных переменах, мы с подругами, такими же, как и я, спортсменками-любительницами, бегали в спортзал поиграть в волейбол. Вера Ивановна и Кирилл Петрович, муж и жена, в прошлом известные акробаты, а тогда просто преподаватели физкультуры, никогда не отказывали нам в удовольствии размять кости.
  После волейбола, красные и потные, мы кое-как успевали добежать до кабинета истории, на пятый этаж. Историчку боялись все. Мы придумали ей кличку – истеричка. Когда в классе шумели – она превращалась в монстра. Помню, в седьмом классе, Уранову разбила лоб о витрину шкафа. Литвиненко вытащила из-за парты за ухо и на пинках выкинула из класса. Берданский получил указкой по голове так, что с носа пошла кровь. А Верещагину, после того как он пустил бумажный самолётик в сторону Парановой, увесистой энциклопедией отбили пальцы. В то время многие хулиганы уходили из школы только после восьмого класса, в девятый и десятый шли отличники и хорошисты, троечников было мало, а двоечников ждали ПТУ и техникумы. Поэтому дисциплины в седьмом и восьмом классе не было вообще. На уроках истории, мы, девочки, всегда сидели тихо как мыши. Наша классная Лидия Оттовна постоянно просила у истерички прощения: то за кучу двоек, то за безобразное поведение. Историчка молча надувала губы, брала лейку и начинала поливать цветы. Это был верный знак того, что она не хочет слушать никакие извинения.
  Уроки труда у мальчиков вёл Пётр Маркович, а у девочек – Вера Владимировна – добрая полная женщина лет пятидесяти. Она говорила тихо и спокойно. Мы её слушали. Она научила нас ухаживать за цветами в теплице, шить фартуки с одним карманом посередине и готовить борщ. Уроки труда всегда были парными и на большой перемене между первым и вторым уроком к нам всегда забегали наши мальчишки и сметали со стола всё, что мы наготовили. Мы сорок минут готовим – они за десять минут сметают. Когда мы шили прихватки на кухню, и поживиться было нечем, мальчишки забегали, хватали ножницы и нитки, и убегали в неизвестном направлении. Это была месть. На бессознательном уровне. То есть: «Вы нас не хотите кормить, ну и вот вам тогда!»

  В Германии оказалась бОльшая половина нашего 10 «В» класса. Однажды мы встретились на юбилее у Ирины Андреевны. Её дочь Галя училась в нашем классе. Ирина Андреевна преподавала русский язык и литературу. Мы любили Ирину Андреевну, а я так вообще обожала. Никогда не забывала поздравлять её с днём рождения: забегала в подъезд, звонила в дверь, оставляла букет цветов на половичке и убегала.
На следующий день Галя подходила ко мне и спрашивала – это ты?
- Нет, а что?
- Всё ясно. Моя мама передала тебе огромное спасибо за цветы.
    Я не знаю, как сложились судьбы моих одноклассников и учителей. У меня нет с ними никакого контакта. Но я благодарна своим учителям за то, что в пору своей юности, они отдали мне всё самое лучшее, что у них было: свои драгоценные знания, тепло и внимание, доброту и понимание. Они учили меня альтруизму, сопереживанию, любви. Они помогали мне сформировать жизненные принципы, которыми я сейчас руководствуюсь. Они закалили мою волю, научили идти к победе, преодолевать преграды, и не сдаваться. Они показывали на своём примере, как надо верить и во что надо верить. Они стали моими вторыми родителями. А школа – вторым домом.
  Они навсегда останутся в моей памяти. Мои учителя.

                30. 01. 2016, Мари Шансон