Брошенная осень и надежда в кармане

Все хорошо. Вы в безопасности. Дышим глубоко. На счет «три» вы уснете, и будете слышать только мой голос. Раз, два, три…

- Где вы сейчас?

- Я лижу, укрытый до глаз простыней.

- Вы можете открыть глаза?

- Да. Веки не слушаются меня, и всё мелькает. Зрачок не может уследить. Всё очень быстро движется. Слева направо, слева направо. Я в поезде. Не хочу смотреть, свет заставляет глаза слезиться.

- В поезде есть еще люди или вы один?

- Да есть, но я их не слышу.  Я вижу рыдающего мальчика лет 5-ти, женщина вытирает ему слезы ладонью, вижу мимику и движения, но не слышу ни звука. Только стук колес.

- Куда вы едете?

- Не знаю. Отсюда.

- Нам нужно вернуться назад и вспомнить, как вы оказались в поезде.

- Помню подвал. Он расположен под большой четырехэтажной школой в спальном районе города. Массивные кирпичные стены переходят в мощное бетонное основание и опускаются на целый этаж под землю. Узкие полоски коридоров, растягиваются паутиной под всем зданием во все направления, и имеют по несколько комнат разного размера. Полуосвещенные комнаты забиты школьными партами, исцарапанными досками советского образца, и прочей учебной утварью, по которой можно проследить историю нескольких поколений учеников.

Подвал переполнен людьми. Старики и дети расположились на партах, стянувши их вместе и соорудив некое ложе. Молодежь и курильщики сидят ближе к выходу, на старых раскладных креслах из актового зала, а то и на полу, облокотившись на прохладную бетонную стену. Под потолком тянутся огромного диаметра жестяные воздуховоды. Вероятно, раньше они исправно служили и доставляли воздух во все комнаты, а теперь переносят только звуки.

Звуки доносятся из каждого уголка. Кто-то храпит и тяжело дышит, кто-то покашливает от недостатка кислорода, а кто-то чихает от пыли и летающего в воздухе грибка. Детский писк, лай собак, скрежет парт по бетону.

Люди всё прибывают и прибывают, принося в своем взгляде страх и панику. Они, спускаются по узкой лестнице, как в метро на эскалаторе, в недоумении и с полным непониманием происходящего. Каждый ищет тридцать квадратных сантиметров свободного пространства на бетонном полу, каждый понимают, что это бетонное укрытие - единственная защита от ужаса, творящегося над их головами в эти минуты. И никто не понимает, что произошло с их жизнью. А еще животные. Поддавшись каким-то своим, глубоким инстинктам и проскальзывая между мелькающих ног, спускаются вниз быстрее этих ног. Их никто не гонит и не ругает – все в одинаковых обстоятельствах.

- Вы помните, как долго пробыли в подвале?

- Нас бомбили часов пятнадцать, с вечера и почти до полудня следующего дня. Не знаю, правильно ли подобрал слово, но все, кто это пережил, называет это «бомбежкой», не зависимо от того, что, и с какой стороны летело. Все это время снаружи доносились звуки залпов и взрывов, а стены периодически содрогались. И почему-то, у меня нереально болят ноги. Пока не понимаю…

- Вы можете описать день до того, как вы оказались в подвале?

- Там закрытая дверь! Мне тяжело об этом говорить, вспоминать тем более.

- Опишите тот день, это важно! Мы должны вернуться назад и открыть дверь. Боль связана с ногами? Вы ранены?

- Кажется, не ранен. Не ранен, но я практически не могу ходить. Покрасневшая кожа на ступнях натянута до предела, а суставы не сгибаются. Мне больно даже надеть носки.

Я сижу на постели в огромной и чужой квартире. Свое жилище нас заставили покинуть еще месяц назад, и что с ним сейчас, я не знаю. Мои непослушные ноги свисают над кубиками линолеума, а на кровати лежит паспорт, икона и кредитная карта.

Господи, это все, что у меня есть! Два дня назад, я отправил последнего родного человека на большую землю, тыкнув в карман последние наличные, которые были, и, пообещав, что через пару дней приеду сам. Денег хватило только на один билет и только в одну сторону, но об этом знал только я. Мне страшно!

Стиснув зубы, ковыляю по пыльной, разбитой дороге между девятиэтажками. Мне, во что бы то ни стало, нужно обналичить последние триста гривен с карты! На билет. На поезд. Тоже в одну сторону – отсюда. По правому плечу, практически впритирку, пролетел набитый людьми, огромный автобус с табличкой «Бердянск». Это был последний автобус. Он собирал людей прямо с микрорайона и подъезжал к каждому подъезду. Только, когда он показал мне свои стоп-сигналы, прикрытые крутящимися вихрями пыли, я понял, как я люблю Бердянск. Как я люблю, вообще все, что за пределами этого ужаса. Так хотелось за ним бежать…

Двести метров пути я преодолевал долго – было больно и жарко. Этой осенью жара стояла не меньше летней, да и сентябрь был, пожалуй, самым нервным и голодным месяцем в моей жизни. Магазины не работали, а те, что открывались, работали до 14-ти часов. Остатки наличных денег тратились исключительно на хлеб и вялые помидоры, а места, где можно было использовать карту, были только в крупных и пустых до основания супермаркетах.

Так начиналась первая брошенная осень в жизни каждого, кто в ней оставался. В ней не звенел «первый звонок» и школьники не шли в школу. Она была без воды и дождя, без электричества и газа, без лекарств и аптек, и без мобильной связи. Она была с иконами на каждом окне и очередями за хлебом, который не всегда привозили из-за обстрелов.

Мой путь «отсюда» и последняя надежда были именно там, в брошенной осени.  Заветные три буквы «ЭКО» на красном фоне были у меня через дорогу. Сквозь пот на глазах я посмотрел налево – один автомобиль и асфальт, изрезанный гусеницами, доковыляв до середины, посмотрел направо – опускающаяся дорога в балку, и струйка дыма из дальних районов.

Я хромаю по залу, прохожу турникет. Не поднимая глаз, иду к кассе. Вижу женщину с покупками и наличными в руках, но она отказывается брать мою карту. Поясняю ситуацию кассиру, говорю, что нет совсем денег, убеждаю ее не бояться меня и разрешить оплатить чьи-то покупки картой. Мне остается один шаг - всего лишь немного подождать. Но этот шаг так и не случился.

Рука в камуфляже, и с автоматом, направленным на меня, схватила меня за ворот рубашки, и оттянула метра на три. Слева стоял ухмыляющийся охранник и что-то шептал в рацию, справа - тот, кто меня выдернул от кассы. В голове все поплыло. Кассиры, остановили работу, а десятки глаз уставились на меня. Все двигалось по кругу: насмешки, шепот, тыканья пальцев, охранник, автомат.

Смутно помню дальше. Точно знаю, что показывал паспорт и пояснял, что ничего противозаконного не делаю. А еще помню стеклянную дверь, которая едва успела раздвинуться, прежде чем меня в нее вытолкнули. Первую ступеньку тоже помню – я с ней поздоровался.

- Если вы сейчас в поезде, значит, деньги все-таки нашли?

- Да. Я, стиснув зубы и сильно сдавив все чувства в кулак, добрался до другого супермаркета и оплатил покупку двум людям подряд. Двести семьдесят гривен и надежда лежали у меня в кармане. По пути домой, мне удалось поговорить со знакомым доктором. Петрович объяснил мне, что боль в суставах и красная кожа — это реакция на сильнейший эмоциональный стресс. И бомбежка, и безденежье, и переживания, и все то, во что превратилась моя жизнь, отразилось на ногах.

Просидев в заброшенной осени всю ночь в подвале, даже не знаю, от чего было больнее, от людей или от войны. Но болело все, и ноги, и душа, и мозг, и каждая клетка тела…

- Теперь все будет хорошо! На счет «три» вы проснетесь. Вы больше ничего этого не будете помнить! Не будет голода, боли и унижения. И больше никогда не будет войны!

Раз, два, три...