Мы с Просперо

           Мы с Просперо выходили засветло, хотя я до сих пор не знаю что это такое. Ехали на рынок, точнее шли пешком и тащили сумки, точнее огромные пластиковые пакеты. Рынок импровизированный, на пустыре за сто двадцать восьмой поликлиникой. Там мы с Просперо вытаскивали спрятанные в кустах картонки – коробки то ли от холодильников, то ли от телевизоров, и расстилали их на вытоптанной траве. Сверху разворачивали пленку, что доставали из первого пакета. А уже на пленку раскладывали товар.
           Чего здесь только не было. Точнее здесь было все, что еще сохранилось в наших квартирах. Или было найдено в «наших» мусорных баках. Вазы треснувшие и целые, стаканы, кружки, вилки, ложки, тарелки и ножи из советского общепита и разрозненных брошенных наборов. Картины в рамках и без, выброшенные фотоальбомы, виниловые пластинки, книги основоположников научного коммунизма, и советских классиков. Собрание сочинений Золя. Собрание сочинений Драйзера, что мы почитывали сами, завороженные красотой и размеренностью великосветской английской жизни. Кеды китайские без шнурков, настольный хоккей без фигурок хоккеистов, сетка от пинг-понга и одна ракетка – я принес, мой вклад. Электрический самовар без шнура, шнур отдельно – без вилки, вилка, перегоревшие лампы накаливания, паяльник, припой, сверла и стамеска с деревянной размочаленной рукоятью. Черные б/у зимние джинсы Просперо, исландский свитер с оленем, связанный бывшей женой Просперо, живущей ныне в Баден-Бадене с мужем японцем, мой рабочий комбинезон с последнего места работы, рваный на боку, и шахтерский фонарь. Игрушечный деревянный грузовик, саперная лопата, литровая железная фляжка с гномиком, деревянные беговые лыжи – не парные, коньки «снегурки», воздушный фильтр и бензонасос от «шестых жигулей». Перочинный ножик, кусок алюминиевой проволоки метра четыре, цепочка от советского сливного туалетного бачка с бумбочкой, веревка, которую Просперо называл – капитанской, одна калоша с красным, даже розовым бесстыжим нутром. Пустые бутылки из-под импортных алкогольных напитков, в частности – фляжка от виски Джонни Уокер без пробки.   
           Доставали пару деревянных ящиков и усаживались около. Просперо в классических брюках от костюма и черной застиранной рубашке, на ногах резиновые сапоги, я – в футболке с Джоном Ленноном и китайских широких штанах, обут в кеды. 
           Почти хорошо.
           Тепло, пока безлюдно, нежный ветерок.
           Просперо вздыхал – жаждал опохмелиться. Вытирал испарину. Просперо он вообще открытая книга перемен. Всю жизнь, буквально с детства, хотел быть или писателем или бомжем, что, конечно, не исключает и того и другого. Теперь-то он определился.
           Я говорил – не вздыхай, денег нет. А… – начинал Просперо, но не заканчивал – денег не было, он знал.
           Постепенно подтягивались другие торговцы рухлядью и первые покупатели. Такие же загадочные, как и недавно прилетавшие к нам в микрорайон на разведку гуманоиды с Альфа-Центавры.
           Здесь много интересных людей. Герман Иванович Шампиньонов. Шестидесятипятилетний дядька с фигурой спившегося штангиста, что вполне может оказаться правдой, учитывая значок мастера спорта международного класса на его выцветшей майке. Торгует наворованным в средней школе инструментом, Шампиньонов там много лет проработал преподавателем труда. Он нам не нальет, но посочувствует. А вот Коля Синий нальет. Какой-нибудь гадости, вроде одеколона «Саша» или жидкости для чистки стекол «Морозко». Или вообще неопознаваемой. В долг. Коля Синий по национальности грек. А Серега Грек – русский. У Грека четыре мелких ходки. А у Коли не одной, Коля окончил ленинградский университет, прикладную математику или еще что-то не менее далекое от нашего рынка. Еще Баба Клава – крепеж, ножи, точилки для ножей, клей «Момент», почтовые замочки. У нее красивые молодые зубы – все свои, говорит, сохранившиеся из-за страстной любви к ягоде калине.
           Все раскладываются, делятся неважнецкими новостями, иногда слегка бранятся из-за выеденного яйца. Но в основном все мирно, тихо и пристойно. Люди душевные, спившиеся, «бывшие» – как в восемнадцатом году. Только здесь не революция, а перестройка, что суть одно и то же.
           Вон первая покупательница. Такая вся из себя фря в стриженной норке, хоть сейчас – летом, без нее. И со стриженной норкой, хоть под штанами и не видно. Тете давно и сильно за полтос, но ведет себя она как школьница. С такой надо сюсюкать и называть все уменьшительно-ласкательными именами: коробка – коробочка, отвертка – отверочка, гондон – гондончик.
           В этом у нас специалист Просперо.
           Сейчас он быстро ее обояет и втюхает старый псевдобронзовый подсвечник, что мы отняли на прошлой неделе у Васи Шурина, которого все зовут или шурин – думая, что он брат чей-то жены или Шурик – думая то же самое. Втюхает и, если хватит денег, а их хватит – мы просим за подсвечник штуку, рванет за бутылкой. И мы, наконец, опохмелимся – и жизнь тут же наладится и потечет по привычному и удобному нам руслу. Продажа – бутылка, продажа – бутылка. Две продажи подряд – бутылка и чего-нибудь пожевать. Хотя еда нас не очень интересует. В основном – курево и бухло. Ради этого мы и ходим сюда. Ради этого и живем. Все остальное давно и прочно – неинтересно.
           Мы все уже видели.
           В свои-то двадцать семь лет.