Ч. 3. Первые шаги на планете Х

Продолжение.
Начало http://www.proza.ru/2011/11/21/1568

Краткое содержание: Пахом Небывалый и пёс Алый (экипаж Яйцелёта) попадают на планету Хе, стоящую по эволюционному развитию выше Земли. Их встречают сверхразумные "пирамидки". Пахом и пёс еле-еле выдерживают их высокие вибрации.

***
Пахом с хрустом потянулся, еще не открыв глаз. В первые мгновения он был счастлив, думая, что ему просто привиделся страшный сон про белую планету «Хе» и сейчас он увидит милые сердцу и главное, надежные стены в бежевых обоях, выбранных женой Валей в Интернет-шопе, услышит звук кофемашины в кухне... Ага, щас!! Сквозь щёлку правого глаза он узрил невыносимо белый свет в овальном проёме и с ужасом понял, что сидит, вернее, лежит в Яйце. Рядом – пестро-коричневой тряпкой валяется Алый, и кажется, без сознания. Но бока ходят - значит, жив.

А эти всевидящие пирамидки уже – снова! - шпиговали его своими интенциями. Словцо это было новым для Пахома, выучил его он недавно - перед самым полетом. Пилоты яйцелётов проходили обязательный спецкурс по расширению словарного запаса, чтобы быть в теме на любой случай. И вот, поди ж ты – пригодилось… А как еще назвать эдакие уколы на расстоянии7 Флюиды? Нет, именно, стрелы целенаправленной энергии, исходящие от объекта. То есть, от них, пирамидок...

- А чего-й то он? – не успел спросить Пахом с испугом за Алого, как пирамидки уже объясняли:
- Это он грелся…
- Чего?
- Ну, грелся, гался слишком.

- А, дошло – пробки перегорели.
Пахом вспомнил, что здесь не употребляются слова из более, чем двух слогов – экономный режим энерго-информационной передачи.

Пирамидки закивали:
- Хотя у шего босса более сокие брации, чем у вас, ему пришлось трудно, пока вы были в ключке.

«Ну и язык – подумал Пахом. И опять эти брации, будь они неладны!»

Пирамидки слегка иронично, но благодушно заулыбались. То есть, он как-то понял, что они заулыбались – по их цвету или еще как.

Они поняли, что он понял, и похвалили его:
- О, ваше ятие растёт на глазах! Это рошо! Роший гноз!

О, господи, какой еще гноз? – напрягся Пахом. Слово показалось ему страшноватым. На гной похоже… Или болезнь...

Тут пирамидки направили на него какой-то новый луч: вспоминай, вспоминай – мягко, но настойчиво приказывал он. Луч был странно живым. Гноз, гносис… это же знание. Ну да, вроде, тоже на курсах проходили. Агностики и гностики…

- Чушь это всё – прервали пирамидки.

Пахом удивился земному слову «чушь». Кстати или некстати вспомнился анекдот из серии про Штирлица: Штирлиц порол чушь и она визжала…

 Однако пирамидки сразу стали строже:

- Не надо нижать брации, луйста! А то чего не лучится!

«Ничего не получится» – перевел для себя пристыженный Пахом.

- А что вообще должно получиться?

Видимо, его вопрос прозвучал глупо. Зато непосредственно! Пирамидки умолкли, и от них заструилось ощущение деликатного недоумения.

- Ваш босс Алый это понял лучше вас – после неловкой паузы ответствовала ближайшая к Пахому пирамидка.

И тут Пахома что-то резануло по солнечному сплетению.

- Какой-такой еще босс? Опять вы за своё? Вы хотите сказать "пёс"?
Пирамидки покачали головой:

- Мы уже это сняли. И мите же конец: мы всегда ворим то, что хотим и маем.

Уже объясняли... говорим то, что думаем – автоматически транслировал Пахом, значит, всё у них три в одном. Совпадает! Вон оно что…  Как же они живут, мать честнАя?! Да если б я говорил то, что думал... И делал то, что говорю... Где б я был, страшно подумать!

Но пирамидки снова похвалили:

- У вас уже хронность вилась! И ятие шего зыка. Ура! Вы лодец!

Ну и манера  у них – то опускать ниже плинтуса, то возносить как говно на лопате – отметил Пахом.

Однако, в подтверждение догадки о методе пирамидок, тут же получил оплеуху:

- Вы опять не то слово брали! – укор относился к слову на «г».

Пахом вспотел. А если б я чирикал на своем бытовом, привычном? Жутко представить…

Пирамидки всё слышали:
- Тогда вас бы тут уже не было.

Вот так. Очень просто. «Аннигиляция» – вспыхнуло словцо из анналов. Уже не ясно, каких именно – то ли его, то ли пирамидских. Стало быть, нужна предельная осторожность в выражениях.
«И эмоциях» – продолжили пирамидки телепатически, - иначе разность вибраций будет смертельной».

Так… Хоть бы дали опомниться. Сосредоточиться…

Его желание было немедленно услышано. Пирамидки плавно отодвинулись, сомкнулись перламутровым кольцом, будто ушли в себя, а Пахом получил заслуженную передышку. Для подведения итогов первого раунда.

Итак, загнул он большой палец, первое, что надо понять и принять: пёс – мой босс. А я еще вначале подумал – что они плетут про босса, но отвлекся. Видать, это важно. Он босс, а я кто? Сразу же выскочило "Конь в пальто". Так, одернул он сам себя, давай ближе к делу! Не до шуток, тем более пошлых... 

Второе (пошел указательный): надо догадаться про цель нашей встречи, иначе совсем уважать перестанут эти аборигены продвинутые… Конечно, цель-то экипажу ставилась, еще на Земле. Исследовательская цель, научная… Даже где-то бизнес-цель. Миссия была прописана: изучить планету в целях практического использования… Но пирамидки, судя по всему, понимают цель межпланетных контактов по-своему и явно глубже. Глубинней… Они знают о чем-то таком, что пока неизвестно нам. Это Пахом осознавал, не совсем же дурак, офицер как-никак.

На третье пришелся средний палец, самый знаковый: засунуть язык в одно… Ой, нет, не так! Быть бережнее со словами… Выплыло откуда-то: «по слову своему и осудишься». Исайя, что ли? – глубокомысленно и даже благоговейно подумал Пахом. Может, и не Исайя, но пророк точно.

В это мгновение кольцо пирамидок полыхнуло радугой. Но передышка для пришельца продолжалась. И тогда потребовал загибания четвертый палец – безымянный.
«Что еще?» – спросил Пахом у него. Мысленно, конечно. Он же не псих… Хотя, кто теперь поручится?

У Пахома началось явное раздвоение сознания, он сам это сознавал. Или даже растроение… Он думал как-то многослойно, объемно, сразу обо всём, раньше такого за ним отродясь не водилось. Даже жена ему пеняла, помнится: ты, Пахоша, можешь думать и делать только одно, и отвлекать тебя от этого одного никак нельзя, себе дороже, а я вот могу сразу и то, и сё, и это, и еще немножко шью…

Пахом долго и внимательно смотрел на безымянный палец. Он еще не загнулся. Палец в смысле… Со стороны та еще картинка! Стоит здоровенная орясина, а именно, командир («мандир», как называют пирамидки) космолета и лыбится на свой палец…  Но плевать (простите, пирамидки). Что тут кроется? Безымянный… А, наверное, что-то про имя… А чьё? Моё? Или моей жены? Причем тут жена… Я - Пахом. Ну и дальше что? А если б я был Платон? Что изменилось бы? Имя-программа? Кто это сказал? Пирамидки? Или Павел Флоренский? Он еще об именах писал, целый труд посвятил… 

Но продолжим. Я – Пахом, от слова «пахать»?… Допустим. И дед мой крестьянином был, что тут такого? А отца не помню – он из «летчиков», которые геройски погибают согласно легенде брошенных с детьми жен… И пришлось матери-одиночке пахать, как она выражалась, «укалывать», сына  вытягивать… в люди. В люди!? Так, и что? Пахом запутался. Подступила тошнота.

В это же мгновение от милосердных, видно, бывших на стрёме, пирамидок пришла помощь – еще один луч: «А имя твоего босса – о чем говорит?»

Кого? Михаила Валериановича? – перед глазами возник облик бравого главкома орденоносной Яйцелётной эскадры.

«Нет, нет босса!»

- Пса, что ли?! Ну, Алый…

Озарение вспыхнуло во всклокоченной и клокотавшей от вспученных нейронов голове Пахома ослепительно-болезненной молнией:

- Цвет крови, жизни, любви… А еще сердца… Поэтому он больше сечёт, то есть, извините, понимает этих ненормальных, то есть, опять извините, тонкочувствительных барышень-пирамидок?

Тут пирамидки буквально метнулись к нему, детски-обрадованно закружившись вокруг пульсирующим цветным хороводом.

Но Пахом должен был разобраться во всей этой хрени… простите, вакханалии, опять не то… ситуации – во! -  до конца.

- И что, если он Алый, то он уже сразу выше меня, Пахома? – обратился он к пирамидкам.

При этом ему вспомнился булгаковский Шариков, и сомнения его еще более возросли, переходя в возмущение.

Поскольку пирамидки не отвечали, он повторил:

- Пёс соображает лучше человека? Ну, это уж перебор!
Пахом недооценил дипломатическую мудрость пирамидок.

- Вопрос ставлен не ректно. Дело не в том, кто лучше жает… Он, босс или Алый, собен быть ником, вернее, дником между шими нетами. Можно еще сказать, налом…

Пахому казалось, что его мозг вместе с черепушкой сейчас лопнет, как паровой котел от чумовой топки. Мысли неслись с нечеловеческой скоростью, одновременно вспыхивая пёстрыми и горячими пучками и ведя в разные стороны, но каким-то чудесным образом центровались вокруг главного, вокруг вращающейся Оси. Как у золотисто-голубой юлы из детства, мать ее купила с получки – сколько тогда радости было!

Но нельзя отвлекаться. Радость от воспоминания пошла в виде усиливающего фона размышлений, новой индукции. Кроме того, Ось ощущалась, видимо, с помощью пирамидок. Они же сразу про ось что-то толковали, пока я не вырубился… Надо это запомнить, передать своим, новый способ мышления, кустовой – фиксировал Пахом, одна его часть.
 
Вторая продолжала докапываться до сути имени собаки и ее статуса на планете пирамидок. На белой планете… Для этого Пахом вел семантический анализ последней реплики пирамидок: так, нал – это ясно, нал он и в Африке нал. Даже в чёрной… Тьфу! Это не из той оперы, явно. Начнем с ника… Ником, дником… Не пойму… Неты – планеты. Кроссворд, блин. Ой, это опять штрафной мне… О, господи, помоги… Ник – псевдоним? Холодно. Никем?

Пахом ощутил снова, что пирамидки ему помогают, участливо посылая импульсы в его… даже не мозг, а тело, в область сердца и солнечного сплетения. Пахом неожиданно для себя почувствовал благодарность к этим существам, чуть ли не до слёз. Этого еще не хватало, мокроты бабьей! Но теплая волна, которая была взаимной, поднимала его ввысь, гораздо выше, чем его плотное тело в дайверском костюме и усиливала вращение главной мыслительной, а может, сердечной, Оси.

Такого Пахом за свою тридцатипятилетнюю жизнь не испытывал никогда. Ни когда с бабами сексом занимался, ни когда в небо на ракете взмывал. Разве что однажды, когда бабка его в церковку деревенскую водила. А потом вскоре померла, и с тех самых младенческих пор Пахоша храмовых порогов не переступал…

Какие еще они, «мидки» эти, говорили слова? Собен – особен, то есть, не всякий еще пёс может… Способен! Быть ником-дником… проникать… Теплее! Подводником? Горячо, горячо!! Ещё! Ещё! Ох, ё-моё-ё-ё-ё-о-о-о… Посредником?!! Соединять две различных среды!... Их планета белая, наша черная, а пёс – алый, значит, между… А нал – это канал!

От этого  многомерного открытия с Пахом случилось нечто вроде оргазма.
- Слава богу! – облегченно вздохнули, присели в вибрирующем реверансе засиявшие пирамидки.

Уже сквозь пелену Пахом услыхал пояснение, примечание, как говорится к вышеизложенному:
- Да, босс Алый – он тален, т-ален…

«Тотален» – сразу догадался Пахом. Он становился всё догадливее. Но это сверхнапряжение свалило его на «землю» в физическом бессилии. Подвела телесность-таки.

- Но теперь и ты уже собен… Почти…  – радостный вердикт пирамидок проник в самое ухо лежащего пластом Пахома. Голова и всё тело его наполнились пустотой. Как будто он был просто скафандром.

Пустота, влившаяся в Пахома, отличалась, однако, существенной новизной. Это не та пустота, которую испытывал Пахом после загулов, редких правда при его важной и требующей здоровья профессии. В этой инновационной пустоте (слово инновация тоже было почерпнуто на курсах)  умещался словно бы весь земной мир – горы, реки, облака и долины, все его игрушки и предметы - всё, чего он касался хоть однажды, все его родные и близкие - живые и умершие, знакомые - хорошие и не очень, кого он встречал даже один раз, все его годы и дни, до рождения и после – вот что особенно странно! Всё-всё было им и в нём, ясно, полно и живо!

Почему-то ему подумалось – он сейчас всё, как наш Пушкин. Пушкин тоже наверняка таким был! Иначе как бы он столько всего написал! Это ничем нельзя было доказать, но Пахому не требовалось аргументов, и ничье мнение сейчас не могло помешать ощущать явленную ему бесконечность!

И самое новое – то, что Пахом теперь мог получать от всего этого сверкающего и неописуемого великолепия любую информацию. Но она не была словесной, ее природа тоже отличалась, потому что текла она к Пахому волнами. И входила не в виски или темя, как раньше, когда он учил космолётческую науку, небесную навигацию, теорию сопротивления воздуха и так далее, или в немигающие стекловидные шары глаз, когда смотрел телеящик. Нет, она вливалась в подреберье, подобно говорящей воде, стремясь соединиться с его Осью. Будто Ось притягивала нужные знания магнитом…

Пахом лежал на белой планете и не двигался. Но он вовсе не являл собой бесчувственное тело. Наоборот – неподдельные всеохватные чувства всемерной любви кадили в нём, творили нечто волшебное, распирали ему грудь и требовали великих подвигов. Не ради себя и славы, отнюдь. Скорее – за, ЗА кого-то или ЗА что-то огромное и жизненно, всемирно важное… Всеми открывшимися знаниями своими, сверх-силами и мега-потенциями…

Вскоре к нему начала возвращаться активность. Она подстегивалась вопросительными крючочками. Еще много чего нужно выяснить… Опять же цель, ведь еще не совсем ясно, зачем мы тут якшаемся с этими мидками?

И еще такой вопрос: «почти» – почему «мидки» сказали «почти»? Значит, не совсем еще гожусь как проводник, как выполнитель транскосмической миссии? А пёс типа, годен? Хм!

В эту минуту он услышал слабый стон Алого из Яйцелёта.

Не важно, почти или не почти, а ведь люблю я эту скотинку, барбоса этого! – снова ощутил уже знакомую горячую волну Пахом. - Ха, бар-боса – это ж не случайно! Опять босс! Ну дела!

Он вскочил и осмотрелся. Пирамидки куда-то делись.

Пахом, пошатываясь, направился к кораблю, где стонал его "босс".
 

Окончание следует.