Глава 26

Завязав волосы в пучок, так и не сняв мамин халат, Лера металась по кухне, выстраивая в голове сложенный вчера перед сном боевой план. Так-так, приготовить пиццу – дубль номер два! Что там, бишь, надо? Мука... Забыла показать маме эскизы костюма! Жди теперь до позднего вечера, целый день насмарку! Хоть убей, не вспомнить, что она просила сделать...
Попутно Лера несколько раз выглянула в окно, но во дворе было тихо. Хоть бы тебе какая псина гавкнула, даже воробьи – и те разлетелись.
С пиццей в этот раз возни почему-то вышло больше. Как же здорово, когда есть доставка!..
Но в конце концов, сытный микс из овощей и сыра на тонком как промокашка тесте отправился в духовку, и Лера, кое-как прибрав учиненный в творческом порыве беспорядок, постучалась в дверь отца, с торжественным волнением сообщив, что приготовила итальянское блюдо – специально для него.
– Специально для меня, пиццу? – Не то удивился, не то растрогался отец.
Стол уже был накрыт. Все выглядело очень скромно, чистый минимализм: одна большая тарелка с пиццей посреди стола, еще две маленькие тарелки друг напротив друга, ножи и вилки, чай, салфетки. Лера оглядела все это придирчиво, но с большим энтузиазмом, заключив про себя, что обстановка хоть проще некуда, но, в целом, очень своеобразна и не лишена вкуса.
В своей памяти Валерия сохранила довольно непривлекательную картину быта родительской квартиры, нечто среднее между гнетущей скукой и большими надеждами.
Но теперь, в новом ракурсе, все казалось не таким уж плачевным.

Отец не торопился, словно и не планировал обедать вовсе, однако не хотел отказывать в приглашении. Выглядел бледным и смущенным.
– Все в порядке? – спросила Лера, отчего-то сама при этом смутившись. Он кивнул, отрезал кусочек пиццы, что она положила ему на тарелку, и не спеша прожевал. Она улыбнулась, с нетерпением дожидаясь оценки. Отец кивнул, давая понять, что ему понравилось, но затем отложил приборы в сторону и принялся за чай.
Некоторое время кроме урчания холодильника и звона посуды не было больше ни звука.
– Мама собирается купить для меня швейное оборудование, – сказала она, подождав, пока он частично осилит свой обед.
– Я знаю, – кивнул он.
Лера перестала есть.
– Я, кажется, дала лишку тогда...
– Ты очень долго носила это в себе, – заметил он, – выдала залпом.
– Наверное. – Она близоруко смотрела в свою тарелку. – Я даже не догадывалась, что во мне столько накопилось. Возможно, такова работа нашего подсознания, как пишут. Очень подлая работа, я тебе скажу, потому что до последнего ты сам вроде ничего не знаешь! Я оскорбила ее, хоть и мысли такой не держала. Только пыталась объяснить, что ей следует жить проще. А вышло так, что попрекнула ее в недалекости, комплексах, черствости, и, фактически, обозвала жмотом. Да, ты прав, я хотела сказать слишком многое. И в устах ребенка глаголила не истина, а обвинительный приговор. Черт, это просто невыносимо – быть одновременно и взрослым и ребенком! Я не вынесу этого, – Лера замотала головой, – просто не вынесу!
– У тебя нет выбора, – сказал отец.
– Но я же здесь не просто так? – она с надеждой поглядела на него. – Я ничего не могу поделать: с одной стороны – гормоны и детское личико, а с другой – «не учите меня жить!»
Ее последняя реплика заставила отца улыбнуться:
– Я вижу, ты действительно многому могла бы научить своих стариков. В какие времена ты жила?
– О! – с чувством воскликнула Валерия. – Мне даже слова подобрать трудно! Времена настолько другие, что хочется сказать – противоположные! Я вот старалась понять пару дней назад, какого черта надо этой Люсе, чего она притирается постоянно? Мне никак, ну просто никак не верилось, что кто-то может простоять пол дня у плиты, просто, чтобы сделать приятное соседям! Я не могу утверждать, что такого вообще нет в моем времени, но... Я не помню, когда вообще последний раз сталкивалась с подобным. Тебе пол слова никто не скажет просто так, – без умысла, заведомой партии. А комплимент – всегда ложь, попытка влезть глубже, как клещ, чтобы присосаться и выкачать всю возможную пользу. Да уж. Материализм, папа, тот самый, наконец, овладеет всем, что ни есть на планете. А я... буду одним из его ведущих экспертов!
– Но ты ведь художник, разве нет?
– Я тоже думала, что мода – это одна лишь эстетика да удовольствие! – призналась она горько. – Но те дебри, в которые я забрела в своей карьере... Как у Данте...
– Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, – процитировал отец, – утратив правый путь во тьме долины...
– Вот-вот! Ты понимаешь? Я позволила этому случиться. Не знаю, понимала ли я это раньше, но сейчас, как после просмотра фильма себя чувствую – фильма о собственной жизни. Так и вижу, как во мне происходит мутация, как из веселой доброй девушки превращаюсь мало-помалу в бабу Ягу, вечно спешащую и грохочущую в своей ступе, мечущую огненные стрелы в конкурентов, разрывные молнии в критиков, и гранаты с усыпляющий газом в кредиторов! Тебе не передать, как трудно дается успех в мое время. Чего бы ты не стоил, тебе постоянно нужно отстаивать свою позицию! Талант – Господи! – ничего не значит! Коммерция вытолкала его на задворки жизни! - Лера отчаянно тряхнула головой. - Пусть бы даже знать, что ты ничего не умеешь. С этим, поверь, можно было бы смириться. Но речь не идет про искусство вообще! Все только иллюзия... И тут, как ты сам заметил, если не хочешь пропасть – приспосабливайся.
Она тяжело перевела дыхание.
– Спокойная размеренная жизнь, плавно идущий бизнес, без стрессов и залпов, без выматывающей войны за главные подмостки – нет уж! Греметь, греметь на всю страну, на весь мир! Побольше бульварных представлений и скандальных страстей! И не чувствовать при этом ничего... ничего... Ни радости, ни свершения... Просто довольствоваться, что очередной барьер преодолен...
Лера судорожно вздохнула, помолчала, и снова заговорила:
– Победы превращались в нечто само собою разумеющееся, а понятия фиаско для меня не существовало вообще! Я бы не примирилась с таким понятием! Я шла, не щадя ни себя, ни других на этом пути из горящих углей... Эти угли были в моей голове – вместо рассудка, в моем сердце – вместо чувств... – Она поглядела на отца глазами полными ужаса и смятения. – Чем больше они сжигали меня, тем яростнее я распаляла этот жар. И конец бы настал непременно – самый ужасный конец всему! И банкротство, которого было не избежать, оказалось не самым страшным в этом падении до нуля. Понимаешь? Престиж! И вся это горячка... Я и сейчас, вздрагивая от отвращения и ужаса, вспоминая все эти годы, не до конца еще отделалась от страшного чувства злобы и реванша, когда ты готов на все ради признания... А каким-то отдаленным, слабым импульсом ты стремишься к своим детям, но уже поздно... Ты возмущаешься: как так, я им дала все, точнее – купила все! Но так же, как я не смогла купить себе трон в моде, так и не купила трон в их сердцах...
Ее голос задрожал и она замолчала.
– Мне это напоминает одну болезнь, – сказал отец. – Наркоманию. Люди меняются до неузнаваемости, они знают свою беду, но ничего не могут сделать, как бы глубоко при этом не заглядывали в собственную душу или в глаза детей. Даже очень хорошие люди способны терять волю... А слава кого не прельстит? Как пестрый цветок с мифическим названием «дионея», распыляющий запах дурмана, завлекающий и пожирающий опьяненных мух!.. Мне жаль, что ты оказалась в их числе. Но, – на задумчивом его лице возник вопрос, – как же вышло так, что ты настолько ясно все это понимаешь? Одновременно и судья, и подсудимый. Ведь безнравственный человек никогда и ни за что не увидит и, тем более, не признает своих ошибок...
Валерия какое-то время обдумывала все его слова и особенно этот вопрос.
– Не знаю, – призналась она наконец. – Мне страшно и противно. Но так было всегда, я почти уверена в этом. Я что-то поняла еще до того, как очутилась здесь, но не могу вспомнить, что именно и как это случилось... Ах, я ужасный человек, пап! Такая черствая, эгоистичная! Сейчас мне проще бросить взгляд на карту собственной жизни, ведь я все потеряла. Абсолютно все! Не за чем трястись и хвататься за жалкие крохи своей гордости... Скорее всего, мне уже ничего не вернуть. Но с тем, что происходит сейчас я тоже не могу управиться, потому что я – уже не я. Вот что страшно! Все понимать, но быть бессильной! Я не восьмиклассница, а только пародия на нее. Я не знаменитый модельер, а только призрак прошлой жизни. Я не что-то общее даже, не микс, а полностью поломанный конструктор – ни то, ни это. Я даже не уверена, насколько все реально... Все, может, еще хуже, чем я думаю...
Валерия хотела сказать еще что-то, но запнулась.
– Сошла с ума? – спросил отец.
Такие сильные эмоции трудно было выразить банальной репликой, это было очевидно, и поэтому она продолжала какое-то время молчать, беспомощно теребя край скатерти. Лицо ее выражало множественные внутренние пытки, побороть которые казалось невозможным.
– Никто до конца не знает законов жизни, – снова заговорил отец. – Именно поэтому нет тех, кто бы не ошибался. И твой рассказ можно было бы принять за сумасшествие, не вслушиваясь в подробности... Одни верят в НЛО, а другие в черта. Кто-то верит в иконостас, а кто-то в дерево. И выходит, что у каждого настолько противоположные убеждения, знания и вера, что и реальность у каждого – своя! Но ведь никто же не считает себя сумасшедшим? Я не слышал про такие случаи, чтобы сумасшедший мог признать себя сумасшедшим, Богом – да, фараоном или царем... Но, думаю, только человек, находящийся в здравом рассудке, может сомневаться в своей нормальности.
Его умозаключение заставило ее улыбнуться.
– Раз так вышло, что ты все понимаешь, – сказал он, – тебе придется учесть все эти перемены. И много работать.
– О чем ты?
– О терпении. Вот тебе первый пример. Ты маме сказала, что думала, но ее реальность другая, и ее позиция не менее тверда. Ты можешь быть сто раз права, но метод внушения выбрала самый неподходящий.
– Нужна какая-то стратегия? – заинтересовалась Валерия.
– Не стратегия, а такт, – поправил он. – Тебе придется научиться владеть эмоциями. Кем бы ты себя не ощущала внутри, но окружающие видят только девочку-подростка. И поскольку ты одна против всех – борьба неравная, а значит – бесполезная.
В животе защекотало.
– К чему ты  клонишь? – спросила она осторожно.
– Стань девочкой-подростком, – сказал отец. – Забудь о том мире и о том ритме жизни, к которому ты привыкла...  Другого пути не существует.
Лера похолодела.
В то же время она думала обо всем хаотично, перескакивая с мысли на мысль, не сразу охватывая перспективу им сказанного.
Они не просто житейский вопрос обсуждают. Что можно рекомендовать человеку, который проснулся в прошлом? Слишком много аналогий с фантастическими фильмами и бредом.
Чем настойчивее она пыталась сформулировать объяснение, тем сильнее путалась, становилось все очевиднее, что поиски причин лишены логики, потому что все происходящее само по себе алогично. Можно очень скоро расстаться с рассудком. Отец прав, оставалось только принять происходящее, как есть. Просто смотришь фильм. Как часто в фильмах все становится на свои места лишь в конце!
Это обычный принцип жизни. От тебя вроде бы зависит все, и в то же время – ни черта не зависит!
Разве что ее сознанию сорок лет, а телу – пятнадцать!
– А ты, – спросила она. – Ты смирился? Год назад, если бы не операция, ты был бы на ликвидации в первых рядах!
– Это мой долг, – сказал он.
– Да, но... прости мне эгоизм... зато мой отец жив и здоров!
Он трагично улыбнулся:
– Для меня это никак не связано с карьерным пылом. Служба всегда означала возможность позаботиться о людях... Смирение. Что еще мне осталось? Я болен и дни мои сочтены.
– Это не правда, – возразила она. – У тебя десятки лет впереди!
– Невообразимо долго, – он с сомнением покачал головой.
– И даже больше, если выберешься из депрессии...
– Я не желаю говорить на эту стариковскую тему...
– К сожалению, ты ошибаешься. Не только военные отставники чувствуют себя за бортом... Как тебе детские депрессии? Это, кстати, основной недуг моего времени – все необходимое в кармане, а в душе пустота.
– Что значит, все необходимое в кармане?
– Целый мир.
– Целый мир в кармане? – Отец недоверчиво наморщился. – Кому нужен весь мир в кармане? Тогда незачем жить... Дитя, это был бы конец света, поверь мне! Я думаю, случилась какая-то подмена, заставившая вас думать, что весь мир лежит у вас в кармане. Но никогда такого не будет. – Он покачал головой. – Это не депрессия, это обман, который каждый чувствует, даже не понимая того. У вас забрали стремление развиваться, двигаться навстречу миру. Самая ужасная нереализованность – это та, что заставляет поверить, будто путей реализации не существует! В моем случае – жизнь, перепланировать которую не суждено, разве что вернуться в прошлое... Я не в унынии, дочь, я в тупике.
– Но твоя жизнь не кончена, – продолжала Лера, – а пути для реализации существуют. Ты мог бы написать книгу.
– Книгу? – На его лице отразилось откровенное изумление. – О чем?
– О чем угодно. Ты мог бы много полезного оставить потомкам.
Он слабо качнул головой:
– Мне трудно представить себя писателем...
Затем, после минутного молчания, неловко поинтересовался:
– К тебе сегодня кто-то приходил?
Лера готова была расшибить лоб о край стола, настолько расстроило ее это напоминание.
– Глупо было надеяться, что ты ничего не услышишь!
– Этот парень докучает тебе?
– Пустяки! Просто школота, что с него возьмешь? А мне как раз ухажера и не хватало для полного веселья.
– Значит, ты ему нравишься? – продолжал отец.
– Папа, он моего сына младше на два года! Ты представляешь, какими глазами я на него смотрю?
От его прямого взгляда ей сделалось не по себе.
– Валерия, этот юноша видит только хорошенькую девушку, – заметил он серьезно. – И больше никого другого. Не разбивай ему сердце.
Лера тяжело сглотнула.
Отец не только слышал, как она спровадила парня, но и понял, что она нарочно унизила его. И тут же заерзало, затыкалось что-то мерзкое в душе. Она опустила глаза, бессознательно изучая красные квадраты на клеенке, которые еще вчера, на этом же месте, ритмично обводила ногтем мать. Они показались ей до того отчетливыми, многомерными, въедались в глаза...
– А пицца мне понравилась, честно, – сказал отец. – Я почти все съел, как видишь. Это при учете, что от моих таблеток аппетит пропадает вовсе. Так что – лучшего комплимента ты нигде не услышишь.
Лера благодарно улыбнулась ему.
– Но сейчас меня зазывно манит койка, и я не в силах противиться, – признался он устало.
Улыбался он скромно, как будто не решался проявить эмоции полностью, или как человек, которому болят зубы. Лицо его мгновенно покрывалось морщинками – такими резкими, безжалостными, необратимыми. Его печальное до немоты лицо, так напоминающее Пьеро! – она ведь забыла его, совершенно забыла!
В груди разлился кипяток, ошпарил до самих позвонков и плавно перешел в длинный душевный спазм...
Отец поднялся, придерживаясь пальцами за стол:
– Что же касается Люси, – пояснил он, – у этой женщины нет ни семьи, ни близких, и в этом смысле ей очень не повезло. Но натура она простая, без дурных помыслов. Ей нужно делиться с кем-то заботой...
Он уже почти скрылся в дверном проеме, но замешкался, обернулся и еще раз взглянул на нее.
– Валерия, ты импульсивный человек, но не глупый. Давление жизни и разочарование сделали свое дело... Я не художник, но могу представить, что за пытка – вместо творчества составлять планы захвата, вместо созидания – бежать в атаку. Самонасилие не приносит побед! Когда-то я тоже думал, что выживает сильнейший. А потом оказалось, что жить можно даже с искусственным клапаном в сердце... Вопрос в другом – для чего ты живешь, для чего ты хочешь жить. Иногда на решение этой задачи уходит вся жизнь, а бывает даже этого мало... Ты должна не злиться, а радоваться тому, что ты здесь. Вернуть самое себя практически невозможно. Это сложный путь. Да, – он задумчиво опустил голову и вышел из кухни. – Очень сложный...



Читать дальше (Глава 27): [url=http://www.proza.ru/2016/01/31/1814]


©"Последнее желание" Г.Зарудная