Глава 29

Утешение оставалось только в призвании. Хоть это у нее, кажется, еще есть.
Лера с головой ушла в производство костюма для мамы, между делом перевоплощая ворох чего-то неопределенного и бесформенного из шкафа во что-нибудь симпатичное для себя. Через два дня, как и было обещано, швейное оборудование перекочевало от маминой старой знакомой в мини-мастерскую Леры, расположенную теперь в ее бесполезно просторной до этого комнате.
Лера не отходила от машинки, нарочно с головой окунувшись в работу и, как ни странно, голова ее соображала чисто и свежо, идеи формировались легко, – рождался потрясающий ансамбль из многолетнего опыта и нового дыхания. Каждый раз она долго и детально изучала созданную вещь, с удивлением отмечая, что вдохновение – ни к чему не привязанное, не втиснутое в узкий гробик коммерческого шаблона, самое что ни есть искомое – снова с ней!
Кое-что она сообразила и для Нади – спортивную сумку через плече из плотного текстиля. Это было актуально, к тому же собственной сумки у девчонки не было, она ходила в школу с засаленным пакетом. Не только из желания оказать услугу, и не только из сострадания, – Лере всегда было важно, чтобы кто-то носил созданные ею вещи. Она ощущала тогда гармонию с миром, воплощение себя в деталях, причастность к прекрасному...

* * *
С большим нетерпением она дождалась маму поздно вечером, когда костюм уже был готов и она томилась, не зная, чем себя занять. Выскочила в подъезд, сбивая мать с ног, едва заслышав, что она входит в квартиру. Выхватила из рук нескончаемые пакеты и авоськи, быстро оттащила их на кухню и поволокла мать в комнату.
– Что за манеры, ты мне плече вывихнешь, – сопротивлялась женщина. – Там масло растечется, и я рук с улицы не вымыла. Что за горячка? Увижу я этот костюм, дай хоть переодеться.
– Переодевайся сейчас, – торжественно скомандовала возбужденная Лера, снимая с вешалки идеально отутюженный серый костюм.
Мать невольно охнула, боязливо прикасаясь к мягкому кашемиру.
– Это он? – На лице застыла смесь глубокого изумления, восторга и недоверия.
– Конечно, он. Где бы я другой взяла?
Женщина не могла подобрать слов, ее тонкие сухие пальцы безуспешно пытались расстегнуть пуговицы жакета, – для этого как будто не хватало сил и смелости.
– Как идеально сошлась клетка... я не понимаю... Шва как бы нет. Господи, ты правда сама это сделала? Валя, только не лги мне!
Лера засмеялась, стаскивая с мамы старый жакет.
– Ты еще аферисткой меня назови. Почему ты удивляешься? Я и не такое умею.
– Мамочка моя родная... – Женщина всплеснула руками, боясь коснуться яркой шелковой подкладки. – Я глазам своим не верю. Откуда ткань? Боже мой, как красиво!
У Леры горели глаза. Она помогла маме снять юбку и одеть новую.
– За тканью пришлось побегать, не скрою. Папа мне немного посулил с финансовой частью, но это не банкротство, так что начинать из-за этого переживать не стоит. Надеюсь, тебе нравится, что подкладка синяя?
– Под цвет клетки? Ну да, так оно подчеркивает, что на сером есть и синий... Я даже не предполагала, что так может быть...
Лера тем временем уже принялась за мамины волосы, энергично освобождая их от шпилек. Женщина попыталась запротестовать, но крупные темные пряди уже упали ей на плечи, заблестели. Только тогда Лера подвела совершенно преобразившуюся мать к зеркалу.
Увидев себя, женщина сильно растерялась, но в точности как и ее дочь, не могла отвести глаз от отражения.
– Кто эта прекрасная леди? – Спросила Лера, отступая на шаг, чтобы охватить взором всю картину и как следует насладиться ею. – Неужто сама Гретта Гарбо?
– Да уж, – смущенно улыбнулась мать. – Сровняла...
– Ты на нее похожа, особенно в этом костюме. Ты же теперь не станешь отрицать, что прическу нужно обновить? И туфли. Тебе нужны новые туфли, те, что ты носишь – не годятся.
– Это все замечательно... Но столько затрат...
– О, нет! Ничего слышать не хочу. – Лера рассержено замахала руками. – Новые туфли и новая прическа – точка! Не самолет же, в самом деле, покупать. Какие еще затраты? Согласись, что оно того стоит. Согласись!
– Да, но... – Мать повернулась боком, расстегивая и застегивая пуговицы жакета, изучая себя в зеркале. – Куда я это носить буду?
– Здрасте-приехали! А куда ты его планировала носить? – изумилась Валерия.
– На работу слишком шикарно. Меня не поймут... В таком в парламент только.
– Это все твоя дурацкая привязка к старым тряпкам! Забудь об этом. И что значит, не поймут? Разве только от зависти вскипятятся.
– И это тоже. Скажут, разбогатела вдруг Наташка. Слухи начнут ходить разные...
Мать уныло потупила взор.
– Не-не-не, – вспыхнула Валерия. – Не для такого вердикта я тут горбатилась всю неделю! Я даже слышать не желаю всю эту чушь про экономию. Это твой новый костюм и ты будешь ходить в нем на работу, – не по праздникам или раз в пять лет, а просто каждый день! Да. Пока я не пошью тебе еще один, а потом еще, и еще. И ты привыкнешь к ним, и привыкнешь к своему шикарному виду, и расстанешься с этими дурацкими мешками, которые называешь одеждой. И ни слова больше про расходы, потому что это смешно. У нее свой собственный, бесплатный модельер, а она тут про расходы! Ты лучше пойди и папу спроси, что он об этом думает, напугаешь ты его своими «расходами», или вернешь его к жизни этим цветущим видом, а? – Валерия подмигнула маме, а та вдруг сильно занервничала.
– Ох! Вот он точно, наверное, меня не поймет. С чего бы это, скажет, обрядилась?..
Она одергивала жакет и поправляла несуществующие складочки на прекрасно сидящем костюме, словно предвидя дальнейшие слова дочери.
– А ты иди к нему сейчас – и спроси!
– Какое там? – воскликнула мать. – Я не пойду его беспокоить из-за какого-то костюма, это нонсенс!
– Знаешь, мама, нонсенс – это оскорблять меня за мои старания. Какой-то костюм? – Лера  хмыкнула. – Вот уж спасибо! Честное слово, ты мой самый капризный клиент! Хватит уже сомневаться, хватит вжимать себя в рамки, он знает про этот костюм, и, поверь, ему интересно его увидеть. Как ты можешь думать, что ему все равно? Это несправедливо! Покажись ему. Немедленно. Ты похожа на кинодиву. Мам, не лишай этого удовольствия ни себя, ни его! Да и меня тоже, если это имеет значение...
Валерия обиженно отвернулась.
– Ну, конечно, имеет. – Мать неожиданно шагнула к ней, поцеловала в висок нежными теплыми губами и крепко обняла. – Я просто на такое не надеялась. Бог свидетель, я не привыкла к роскоши. А то, что ты сделала своими руками... это... это выше всяких похвал! Я думала, ты пока поучишься, испортишь пару кусков ткани. А тут... Не ждала таких чудес от нашей системы образования.
Лера зафыркала как кошка:
– Система образования? Ну уже нет! Это долгие годы практики! Это упорный труд и старание!.. Не говори мне сейчас про школьные уроки трудов, а то я буду визжать и плеваться. Это нечестно. Почему бы просто не признать, что у тебя талантливая дочь и у нее золотые руки?
Мать опешила, но потом ее губы растянулись в легкой усмешке:
– Руки и правда золотые, с этим не поспоришь. Но и нрав, конечно... ох и нрав!
– Мне все равно, как это называется, – отметила Валерия с достоинством. – Я говорю то, что есть, и ничего не выдумываю. Если у меня есть талант, зачем же мне делать вид, будто я этого не понимаю, зачем кривить душой и притворяться глупой скромницей, или, еще чего, – отрицать его?
Мать не сразу нашла, что ответить.
– Просто нас по-другому воспитывали, – тихо проронила она, снова повернувшись к зеркалу. – Если человек талантлив, об этом скажут другие. Самому так говорить негоже.
– Негоже недооценивать или губить свой талант. Но, черт с ним. – Валерия устало вздохнула. – Тебе нравится костюм?
– Ну, конечно, Валь! Я себя не узнаю в зеркале. Я представляю, как приду в нем на работу и меня там тоже не узнают.
– Привыкнут. Да-да, привыкнут. И ты привыкнешь. Уже сейчас начинай привыкать.
Она осторожно взяла мать за плечи.
– А теперь... давай... иди к нему. Иди.
Она почувствовала, что плечи мамы задрожали.
– Как – вот так? Просто пойти? – испугалась она.
– Просто пойти, – Лера незаметно подталкивала ее к двери. – Ни о чем не думай. Просто зайди к нему и покажись. Спроси, как ему костюм. И все. Больше ничего не надо.
Она проводила маму в коридор до двери спальни, но та все еще продолжала заметно колебаться.
– А вдруг он спит? – спросила она шепотом.
Вместо ответа Лера быстро постучала в дверь и убежала.
Мать даже охнуть не успела. Но потом, стоя за стенкой своей комнаты, Лера услышала, что дверь в спальню родителей отворилась, мать вошла. Она облегченно вздохнула. Ну, наконец то!
Она едва ли не физически ощутила грядущие перемены в их семье. Аккуратно, детка, аккуратно! Не сглазь, не задуй этот слабенький фитилек. Пусть родители по-новому взглянут на свою жизнь, на друг друга. На нее, в конце концов. Да, да, она ведь здесь, она не декорация. Пусть ее старания не окажутся бесполезными, молилась про себя Лера, скрещивая на всякий случай пальцы. И пусть, Господи, красота, наконец, спасет мир. Даже если это мир одной маленькой семьи.


Она уже начала тревожиться, мама не показывалась минут сорок. Потом Лера услышала, как она вышла из комнаты, и поскольку сразу же последовала на кухню, а не к ней, стало понятно, что мать пошла пить валерьянку. Дав ей фору в несколько минут, Валерия пошла за ней.
Женщина стояла возле открытого окна, стараясь дышать всей грудью, и была очень сильно взволнована. Увидев дочь, постаралась скрыть слезы. Но влажные глаза ее выдавали, догадавшись об этом, она отвернулась к окну.
– Ну что? – осторожно спросила Валерия. – Он оказался очарован больше, чем ты предполагала?
Мать мельком взглянула на нее и кивнула.
– Вот видишь. Я же говорила. Значит, это слезы радости?
Мать снова кивнула, и стало понятно, что она не в силах управиться с этими слезами, что они вот-вот прорвутся снова. Она закрыла лицо руками.
Лера подошла к ней сзади и обняла, положив голову на плечо.
– Я же говорила, говорила, – продолжала она ласково. – Как глупо с нашей стороны было думать, что ему все равно. И как же важно ему самому было увидеть тебя сияющей, радостной, – настоящей королевой.
– Ты все таки подслушиваешь? – спросила мать, повернув голову.
– Мам, – пожурила Лера, но без злости, – почему всякий раз, когда я говорю или делаю что-то стоящее, ты сразу же ставишь это под сомнение и коришь меня? Почему ты не хочешь понять, что я сама способна многое замечать? Как это низко – подслушивать вас с папой, я бы никогда до такого не опустилась. Может, вся проблема в том, что ты считаешь меня глупой?
Мать повернулась к ней. Ее дыхание пахло валерьянкой, рот искажала гримаса боли, слезы катились непрерывным ручьем.
– Нет, Валь, нет, я так не считаю. Ты прости меня. Тут он тоже прав. Прав, говоря, что ты взрослая уже. Это я, я ничего не вижу и не замечаю. А потом еще и виноватых ищу. Ты правда уже не маленькая. – Она вытерла слезы и обняла Валерию. – Я зациклилась на работе, ты точно тогда заметила, а я так обиделась на твои слова. Какая дура! Собственной жизни не вижу, собственной семьи не вижу. Не вижу, как растет мой ребенок! Пятнадцать лет – это же такой важный возраст! Я в пятнадцать лет уже семью кормила. Но я привыкла думать, что молодежь сейчас другая. Распущенная и ленивая. Как я могла думать так про свою дочь?.. Ты не обязана становиться моей копией, идти на бухгалтера... одеваться, как я. У меня нет таких способностей, как у тебя... Почему  кто-то непременно должен обращать внимание на то, что и так под носом? Почему очевидные вещи кажутся такими далекими?..
Лера ничего ей не ответила, чувствуя одновременно удивление и смущение. Она не ожидала этих слов от матери. За всю жизнь она не слышала от нее ничего подобного, большей частью какие-то нелепые упреки, критику. Но, Господи, о чем они говорили с отцом? Что за волшебные слова он подобрал, чтобы расколдовать сердце этой женщины? Или все подействовало в совокупности?
– Ты так старалась с этим костюмом, а я и спасибо не сказала. Отец видел, как ты просиживаешь за машинкой чуть не сутки напролет, он рассказал мне... А я... я ничего не вижу. Теперь выясняется, что я плохо думала о своем муже. Я думала... что он... потерял интерес ко всему... больной старик... А это я, я потеряла интерес ко всему! Это я – больной старик! Сколько горечи в душе накопилось, – прошептала мать, теребя воротник, словно горечь эта душила ее. – Как бы я хотела, чтобы ты никогда не знала этого чувства....
Валерия едва была способна побороть подступивший к горлу ком. Эта горечь слишком хорошо знакома ей! Эта горечь не покидает ее ни на минуту, как неизлечимая болезнь. И чем дольше ты ее игнорируешь, тем сильнее и опаснее становится эта горечь, выжигает как химикат последние ростки сопротивления. Душа чернеет, покрывается пеплом, и ты не замечаешь, как уже разливаешь эту отраву на окружающих, посыпаешь этим пеплом их гловы.
Как же слеп человек, закрывающийся от собственной боли. Как же глух, стараясь перекричать самого себя. До чего глуп, не подвергая сомнению свои слова и поступки. Как же горд, презирая других за их попытки отрыть ему глаза.
Горечь души – это осадок старых обид, разочарований и трудностей. Неспособность прощать себя и других. Не оставлять право на ошибку!
Предел, за которым уже нет возможности отступить или уступить.
Угнетенность, усталость, озлобленность. И как результат – бесконечная и бесплодная борьба с ветряными мельницами! Или еще хуже – черепашья нора.
Ее собственный портрет через двадцать лет!
С критичной опасностью сознание перешагнуло границу этого понимания.
Самый сложный плен – это плен собственного Эго!


Может, в том заключается ее задача? Повернуть стрелки в правильном направлении? Именно в 1987-м – ни годом раньше, ни годом позже? Насколько кардинально все изменится теперь в будущем? Станет ли она когда-нибудь карьерным монстром, сжигающим все на своем пути?


– Этого не будет, мам, – пообещала она хриплым голосом. – Поверь мне, я сделаю все возможное, чтобы у подобного чувства не было никаких шансов...
Лера крепко зажмурила глаза, мечтая уже завтра проснуться в своей прежней жизни, но так, чтобы прежней Валерии Черноус в ней не было.
Я все поняла, повторяла она в блаженном порыве. Я все поняла.
Я исправлюсь. Я уже исправилась!
Пожалуйста...


Но...
Жесткий матрас, беленый потолок, приглушенный голос диктора за тонкой стенкой, запах жаренной картошки, доносящийся из кухни, – все точно так же.
Еще один оторванный листок с настенного календаря – еще одна упавшая с небес звездочка, погибшая за слишком смелые и спешные надежды.
Еще одно утро прожитого когда-то дня.
От чего же ты взяла, глупая Лера, что теперь, как герой кино, под славную песенку отправишься назад в будущее? Вот тебя встречают близкие, осыпают цветами, и все нарадоваться не могут принятым некогда тобой решением бороться с собственным эгоизмом. Фанфары и конфетти! Ай да, молодца! А, может, сразу в нирвану?
Вычищая в ванной зубы зубным порошком, Валерия придирчиво разглядывала себя в зеркале, и, не найдя никаких зрительных перемен со вчерашнего вечера, корчила злые рожи.
Твой характер, или как мама говорит – нрав! – никакая нирвана не исправит, детка!
 
И все же по горячим следам убедила мать купить новые туфли к костюму и непременно посетить парикмахера. Вчерашний вечер не должен развеяться и забыться, как обычный приятный сон. У них еще много работы впереди. Но самый тяжелый камень уже сдвинут.
Жаркими, молчаливыми объятиями, говорящими лучше любых слов, поблагодарила она отца за беседу, которую он провел с матерью. Еще никогда Валерия не чувствовала такого единения со своей семьей. В «предыдущей версии» они этого не сумели.
Ну, или она не сумела.
Теперь это неважно. Теперь все изменилось. Она знает это, потому что увидела первые достойные плоды своих стараний.




Читать дальше (Глава 30): [url=http://www.proza.ru/2016/01/31/1826]


©"Последнее желание" Г.Зарудная