Версия мичмана Спорышева

Хутор Удельный с его зелеными садами да шиферными крышами, словно остров, выпирает из желтого разлива хлебов. Ни окраине — тракторная база. Комбайнер — бородатый крепыш в развернутой козырьком назад фуражке, улыбается во весь рот: радуется послушности «Дона», правит его в поле.
Дед Крылов, некогда эмтээсовский учетчик, а ныне почетный колхозник и водовоз, соглашается свезти меня к полевому вагончику:
— Начальства на хуторе все одно не сыщешь, мил человек, а пешечком к вагончику далеко чесать. Не обессудь, что не с парторгом, а с водовозом, но ведь и я много чего могу рассказать про нонешнюю жизнь.
Дед оседлал сизого «Муравья», указал мне место в кузовке  между молочными флягами с водой, и мы поехали. Не смотря на семидесятилетний возраст, дед Крылов лихо гнал мотороллер, и и едва успевал цепляться за ручки устойчивых фляг на ухабах Он еще и говорил что-то на ходу, но ветер сносил слова в густые клубы пыли, тянувшиеся вслед за нами. Когда остановились у свежевыкрашенного вагончика, дед продолжал свой рассказ, начала которого, увы, я не слышал:
—...это тебе, брат, не шутка, десять лет! Я всегда говорил ему: не моги подниматься против властей! Не моги. У него и отец шебутной был, хоть и партийный.
— Ты это о ком, дед?
-Ну так про Витьку Спорышева... Ну-к, помоги с флягами управиться.
Мы перетаскали воду в вагончик, и возница поспешил назад. Однако одиночество мое было недолгим. Новенький «москвич" стального цвета упруго остановился прямо у лесенки вагончики Из него выскочил высокий парень в трико и слегка затемнении фирменных очках:
-Зампред но культуре и секретарь комсомольской оргаинизации, -представился он. — Геннадий... Вам нужен перевик жатвы? А не рано ли? А впрочем, погодите.
Зам. и секретарь начал читать взятую из машины записную книжку. И пока он перегибал страницы, я спросил:
— Виктор Спорышев, например?
Он удивленно вскинул брови, переспросил:
— Это мичман-то? Не-е, он ведь большой срок отмотал, какой из него герой!
— Но ведь работает неплохо?
—Да не в этом дело! — Геннадий досадливо махнул рукой: — Репутация у него подмочена. А у нас есть комбайнеры с безупречной биографией. Да хотя бы вот братья Яковлевы.
    И я покорно начал записывать все о безупречных братьях. Потом беседовал с ними, комбайнерами двух «нив», молодыми и задиристыми. Но мысль о «подпорченном» Викторе Спорышеве засела в мозгу, и вытащить занозу я теперь мог не иначе, как переговорив с этим человеком.
Удалось это лишь ночью. Роса остановила страду, и утомленный Виктор Спорышев после ужина неохотно уступил мне половину своей телогрейки, раскинутой прямо у колеса комбайна.
Оказалось, что Виктор — тот самый бородатый крепыш, который при мне в начале дня увел в желтое море оранжевый «Дон». За день он здорово вымотался и потому сразу сказал:
— Уделю минут десять. Спать очень хочется, ребята в вагончике вон уже угомонились.
И как-то искоса посмотрел на включенный мною магнитофон.
Первым делом я спросил его о ходе уборки, о видах на урожай. Отвечал неохотно, по-газетному, а потом вдруг махнул рукой:
— Чего вы мне голову морочите, ведь наверняка знаете, что я тюрьмой меченный?
— Да, я слышал. Ваше дело с политикой было связано?
Виктор Спорышев мельком глянул на меня, потом свернул
толстую самокрутку. Минуты две дымил молча. Потом сказал:
— Если уж у вас включен магнитофон, я ставлю условие: не ссылаться на будущую запись, кик на документ. И еще. Всех положительных, по моей классификации, героев я буду называть своими именами. Отрицательных же участников драмы, свидетелем которой был, назову вымышленными. Они ведь и сегодня наверняка преуспевают, и тягаться мне с ними ой как не с руки!
И он поведал о событии, даже простое прикосновение к которому и сегодня обжигает душу. Оказалось — Спорышев и впрямь был участником антиправительственного мятежа.
 
              *  *  *
 
— На большой противолодочный корабль «Сторожевой» я прибыл уже мичманом, — начал он рассказ, свернув новую самокрутку. — Перед тем три года прослужил на Дальнем Востоке в расчете радиомаяка (еще до службы окончил Харьковский радиотехникум). Служил вроде бы неплохо, был отличником ВМФ. Наверное, поэтому к моменту увольнения в запас получил предложение остаться на флоте сверхсрочно. Раздумывал недолго. Все-таки флот — это порядок и дисциплина, в отличие от гражданки. Опять же обмундирование, питание бесплатное, да и радиодело было по душе. Словом, согласился. А когда взамен матросской робы получил офицерскую форму с мичманскими зведочками, то удостоился и нового назначения: Кронштадт, ВПК «Сторожевой».
К новому месту службы ехал в поезде через всю страну. Было это в 1975 году. На станциях в полупустых буфетах продавали кильку в томате и водку в розлив. Поезд подолгу стоял на разъездах, пропуская товарняки со шпалами, рельсами, техникой — это БАМ заглатывал в свое чрево народное добро. Чумазая молодая цыганка на станции Зима в коротенькую остановку успела нагадать мне на червонце: «Далеко едешь, красивый, но придется ехать еще дальше. И спасет тебя белокурая - доверься ей». И исчезла вместе с десяткой.
Попятно, заехал домой. И не потому, что отпуск у меня был
45 суток. В Удельном ждала невеста, Людмила. И хоть за три года ни разу с ней не встречался, но только увидел по глазам понял: ждала! Все сорок пять суток провели, как в сказке. И может, поэтому как-то не тронули меня ни повальное хуторское пьянство, ни то, что чуть не половина дружков бывших но тюрьмам сидела. Отец мои, Егор Исаевич, говорил:
— Правильно сделал, сын, что остался на службе. Иначе засосет тебя наше болото: или сопьешься, или сядешь.
Убыл я к месту службы, так и не женившись на Людмиле. Условились, что сначала устроюсь на новом месте, а потом и ее вызову.
И вот я на Балтике. Командир «Сторожевого» капитан второго ранга Потульный, заслушав мой рапорт о прибытии, взял документы:
—Принимайте радиостанцию, мичман. Квартиры на берегу
предложить пока не могу, живите на корабле.
Начальник радиоподразделения корабля Жердев познакомил меня с «хозяйством». А это — мощнейшие передатчики и приемники, способные заменить довольно крупную стационарную радиостанцию. Впрочем, на случай непредвиденных обстоятельств (стихийное бедствие, ядерное нападение) корабль и должен был заменить вышедшие из строя ленинградские транслирующие станции. Солидное оборудование, одним словом.
Да и сам корабль представлял собой настоящую крепость. Это только назывался он противолодочным. На самом деле корабли этого типа способны вести огонь на поражение сразу по целям под водой ,на поверхности и в воздухе. И надо сказать, экипаж был прекрасно подготовлен к этому. Я и поныне считаю ,что главная заслуга в высокой боевой выучке матросов принадлежала тогда заместителю командира корабля по политчасти капитану третьи о ранга Валерию Михайловичу Саблину.
Всего несколько месяцев знал я этого человека, но память о нем останется на не всю жизнь Я не мастер давать характеристики, по со всеми своими бедами моряки шли не к командиру, а к замполиту. Помню, когда у двух офицером возникла острая неприязнь друг к другу, то разрешить её  они решили не через суд, а у замполита.
Короче, если возникала нужда - иди к Валерию Михайловичу. У него на берегу семья, была квартира, но почти все время он проводил но корабле, рядом с нами, лишенными берега Как уж там откликалась на это его жена — не знаю, но мы в замполите видели образец настоящего человека.
Перед октябрьскими праздниками  мы были на учениях. На базу возвратились 6 ноябри. А на следующее утро наш корабль в парадном строю флота вспарывал воду Балтики. Мы лихо выполнили все маневры и точно отшвартовались у причила. Команда получила увольнение на берег. Я в тот день побывал в Ленинграде, заглянул на "Аврору» и возвратился на корабль лишь к утру 8 ноября.
День этот круто повернул мою судьбу, выведя меня на фарватер, обозначенный цыганкой: «...и придется тебе ехать дальше». В 10 часов последовала команда по кораблю всем собраться в Ленинской комнате. Когда я вошел туда, сразу обратил внимание, что из офицеров присутствует лишь замполит. Гидроакустик мичман Бородай плотно затворил двери, и замполит заговорил:
— Брежнев и его подручные ведут страну к развалу. Пьянство, казнокрадство стали нормой жизни. Подавляется всякое инакомыслие, тюрьмы и лагеря в стране переполнены. Я предлагаю сейчас же спустить военно-морской флаг и следовать в Ленинград. Там мы бросим якорь рядом с «Авророй», и я обращусь по радио ко всем здравомыслящим людям страны с предложением сбросить преступную клику Брежнева. Надеюсь, что корабли флота поддержат наше выступление. Итак: кто согласен — прошу встать!
Сколь же должно было осточертеть морякам то положение пещей, которое наблюдали они в пока еще коротких жизнях, если все до одного они встали! Все, включая мичманов. Я тоже. И хотя в тот момент меньше всего вспоминал о своем полуснившемся хуторе, нищих магазинах и буфетах, зажравшихся местных князьках, все-таки подступно мысль об этом, вероятно, сработала. И что странно — убежденность замполита в успехе этого заранее обреченного дела передалась и нам. Ведь Валерий Михайлович не призывал к свержению власти, не выступал против партии. Напротив, он убеждал, что только настоящие коммунисты должны прийти на смену проворовавшимся вождям.
С военной точки зрения момент мятежа был выбран правильно. Большинство офицеров корабля отдыхали на берегу. Праздничное настроение царило на кораблях флота и на самой базе. Пока суд да дело, Валерий Саблин рассчитывал проскочить и город на Неве.
Оставшихся на корабле офицеров заперли в каюте. Среди них был и капитан «Сторожевого» Потульный. Обезоруженные, они  ошарашенно слушали Саблина, предложившего им принять
сторону матросов.
Мнение офицеров выясняли так: Саблин высыпал в свою фуражку игральные шашки и предложил по очереди метать их на стол. Кто за мятеж — белую, кто против — черную.
Потульный метнул черную. За ним опять — черная, черная... Две белых,., черная, черная. Мой командир, старший лейтенант Жердев, метнул белую.
Присоединившихся к нам офицеров выпустили на палубу, им вернули  оружие. Оставшихся, предварительно отключив там связь, заперли в каюте.
«Сторожевой» лег курсом на Ленинград. Это уже потом, много времени спустя, появится утверждение, что наш ВПК хотел уйти за границу. Все это враки, дальше Ленинграда мы и нe рассчитывали идти. И хотелось верить, что нашему примеру последуют другие корабли.
Правда, лично я мало на это надеялся. А теперь еще и убежден, что сам Валерий Михайлович с самого начала знал, чем закончится наш поход. Ведь не случайно в его каюте висел не чей-нибудь портрет, а лейтента Петра Петровича Шмидта. И тогда он наверняка думал не об этом. Повел за собой людей именно затем, чтобы хоть как-то всколыхнуть все более глохнувшую жизнь, подтолкнуть к переменам.
...Старший лейтенант Жердев перемахнул через поручни и энергично погреб к берегу.
— Человек за бортом!
   -Пусть плывет, — велел Саблин, — все равно ведь наше восстание долго в тайне не продержится. — И обратился ко мне: - Мичман Спорышев, радиостанция к работе готова? Проверим.
Мы прошли в рубку. Замполит приказал всем матросам покинуть ее, а мне велел настраиваться на волну «Маяка». Что, я и сделал. Послышалось: «...харьковские тепловозостроители отметили юбилей Великого Октября постановкой в серийное производство локомотива нового семейства».
-Глуши!
Я включил тумблер. За перегородкой мягко заработал
низкочастотный генератор, и голос московского диктора растворился в наступившей эфирной тишине. Саблин снял с руки большие командирские часы, поднес к микрофону и знаком велел включить его. Над морем, над берегом, над Ленинградом в умолкнувшем было эфире начал методично стучать хронометр. Секундная стрелка отбила ровно две минуты, и я вырубил тумблер генератора.
«...посвященный Дню советской милиции. Фельцман, стихи Рождественского. Баллада о комиссаре. Исполняет Иосиф Кобзон».
Проверка связи показала стопроцентную блокировку береговой станции. Саблин сказал:
— Всю эту операцию мы повторим, став рядом с «Авророй». Держите микрофон наготове.
И ушел на капитанский мостик.
«Сторожевой» шел на предельной скорости. Но, видимо,Жердев был отличным пловцом, коль уже через сорок минут после прыжка за борт по радио затребовал Саблина командующий флотом. Валерий Михайлович отказался говорить с ним.
И тогда на горизонте появилась два самолета. Это были новейшие штурмовики СУ-24, специально для поражения морских целей.
— Воздушная тревога!
Расчеты заняли места согласно боевому расписанию. Счет времени пошел на секунды.
Но тут под нарастающий рев самолетов боцман Юров сумел открыть капитанскую каюту и выпустить задержанных офицеров. Он же обеспечил им доступ к оружию. Капитан Потульный сразу же бросился на мостик и выстрелил в Саблина из пистолета. Тот упал.
      Первая бомба ухнула за кормой. Вторая — по левому борту.
— Отбой воздушной тревоги! — отдал команду Потульный, хотя разрывы продолжали прицельно обкладывать корабль.
«Сторожевой» бросил якорь. Самолеты ушли. Но по горизонту уже заскользили катера береговой охраны, новая пара  СУ замаячила со стороны города.
Мятеж провалился, едва начавшись. Уже другая команда заступила на корабль, согнав нас в трюм. На базе ждала охрана, и в зарешеченных грузовиках вся мятежная команда была переправлена на гарнизонную гауптвахту. Там с меня сорвали погоны.
  И началась расправа. Без гласного суда, без адвокатов. Нас лишь формально предали суду и как уголовников разослали по разным местам отсидки. За две минуты «эфирного хулиганства», как обозначили в протоколах дознания время звучания замполитовского метронома, мне дали десять лет. Два года я просидел в одиночной камере. Еще шесть  в общей, и лишь последних два года провел в лагере усиленною режима.
   В последний день срока, едва выйдя за ворота лагеря в Кировской области, встретил её, Людмилу. Помните сибирскую цыганку? «А спасет тебя белокурая, доверься ей». Она и спасла. Ведь почти невозможно было возвратиться к нормальной жизни из каменного мешка. Поженились, сейчас у нас трое ребятишек. А плаваю я теперь и чине капитана, но только но хлебным волнам. А вообще-то слесарем работаю в бригаде, о радиоделе стараюсь не вспоминать. О судьбе ребят со «Сторожевого» почти ничего не знаю. Догадываюсь только, что и их всех пересажали тогда. А вот что Валерия Михайловича расстреляли, об этом уже недавно по радио слышал. Жалеют нынче, что хорошего человека загубили. А я так понимаю: гордиться им нужно. Ведь то, о чем он хотел сказать по радио еще тогда, сегодня звучит из всех динамиков и с экранов. А он был первым. И рядом с ним — я. Значит — не зря сидел, а?
* * *
На улице почти рассвело, когда Виктор поднялся с фуфайки, потянул ее за рукав:
— Теперь уж не к чему ложиться, пойду обслужу комбайн. А вы поднимитесь в вагончик, вздремните чуток, пока из села машина придет.
Он пошел к комбайну, развернув на голове фуражку козырьком назад. Я же поднялся в вагончик на свободные нары, где рядом спали герои жатвы — братья Яковлевы.

                июль 1993 г.