Сказы деда Савватея. Сага о деревеньке... Пр. 5

ГОРЕМЫКИНА (ЗУБИХА)

   Да, дом Пиндюриных крайний, а дальше луг до самой реки. И вот на этом-то лугу, в некотором отдалении от других построек, на небольшом островке, окружённом протокою, рукавом реки, стоит домишко небольшой. Поросло вкруг него всё вишенником, переплелось девичьим виноградом. Тропинкою, мимо двора Пиндюриных, наискосок лугом до мостка без перилец, неширокого, метра в полтора, потом по нему через протоку на вытоптанную курами полянку, прямо к дому. Здесь живёт пожилая дальняя родственница Лукерьи Ивановны, Горемыкина Дарья Петровна, по прозвищу - Зубиха. Живёт совершенно одна, не считая кошки, да десятка кур в небольшом сарайчике. Родных близких, детей у неё нет. Чудом выяснилось, что Лукерья ей вроде родня дальняя, да и то хорошо, есть к кому прислониться, получить внимание, да и помочь самой, еже ли надобность в том будет. Дарья Петровна невысока, чуть полновата, с гладко зачёсанными седыми волосами и большими, открытыми, не по возрасту голубыми, глазами. В домишке у неё всегда чисто, а кому мусорить-то? Печь большая с лежанкой, хоть белёна, да скособочена. Одним боком под пол спустилась, заметно. Однако по - прежнему топит её Дарья Петровна и готовит в ней же. В углу иконостас с горящей лампадкой, на столике книги церковные. Диван покрыт голубым тканьёвым одеялом, металлическая кровать вся пышная и белая от кружев. Видно никто не спал на ней никогда. Выглядит, будто одинокая невеста. Да, был по молодости жених у Дарьи Петровны, другую правда за себя взял, побогаче. А кровать приготовленная молодым, так и осталась нетронутой. Трясонула видать эта история Горемыкину, осталась одна жить и стареть одна. Спать ложится хозяйка на печи зимой и летом, так ей нравится. Под кроватью, скрываясь подзором, в большом эмалированном тазу яйца куриные, много яиц. Дарья Петровна продаёт их заезжим перекупщикам, для рынка, сама-то уже не ездок. Света в домишке нет, электричество не проведено, с керосиновой лампой куковать приходится вечерами. Видно не решились ставить столбы, тянуть провода, как при родителях раньше было, так и осталось без изменений. Да она и не горится, привыкла уже. Характером Дарья Петровна дружелюбна, незлоблива. Видимо поэтому и сроднились крепко они с Лукерьей. Но в отличие от неё, уж очень неравнодушна к своему внешнему виду Дарья Петровна, наряжаться любит. Большой сундук имеется, набитый одеждой. Бывало, в райцентре накупит себе нарядов или в Заболотье на базаре, а то и с автолавки. Ходит по деревне, форсит. Много и у Спиридонихи заказывала, как по моложе была. Вот, что странно, и это факт, её в невесты Смагину не сватали. Не рассматривали замужество её и с кем-то другим. Видно примечали, не дюже способная к хозяйству, участка своего не имела, ни за кем не ухаживала, жила для себя и ради себя всю жизнь. Каждый вечер, нарядившись, медленно шествовала по тропинке, а потом вдоль домов, прогуливалась. Останавливаясь у чьего-нибудь крыльца - балагурила, новостями делилась, сплетнями последними. Это ей очень к душе, посудачить о других, разнести новости по деревеньке, всех ознакомить и своё мнение высказать. А вот как появился у Пиндюриных телевизор, полюбила его всей душою. Приходила загодя, до начала включения, нарядно одетая, будто в театр, пахнущая крепкими, давнишними духами. Ставила стул и садилась прямо напротив, терпеливо ждала, искоса поглядывая на ходики. Наконец Лукерья снимала аккуратно и неторопливо салфеточку закрывающую экран и включала в сеть. Гудел стабилизатор, телевизор нагревался и когда появлялся на экране диктор, Дарья Петровна принималась взволнованно елозить, улыбаться застенчиво, будто конфузилась и на приветствие диктора, опустив глаза тихо и ласково произносила:
 - Здравствуйте Вам!
   В конце программы, которую Дарья Петровна просматривала не отвлекаясь всю, так же уважительно прощалась с диктором и уж тогда поднималась со стула, разминая затёкшие ноги.
   Мужчины в этой роли ей нравились больше, это было заметно.
   После, ближе к началу сериала, подтягивался остальной народ, управившись с хозяйством, подоив и устроив на покой скот, протопив и закрыв вьюшки печей, чтобы вернувшись после просмотра улечься в тёплые постели, предавшись размышлению об увиденном, постепенно погрузится в сон.
   Дарью Петровну в Выселках кличут Зубихой. С чего бы это, спросите? А было вот как.
   В очередной приезд в отпуск, Лерка Пиндюрин, оделяя соседских старушек подарками, преподнёс дальней родственнице заграничный передник, на котором было занятное изображение. В центре, что приходилось как раз на живот, красовалась стеклянная голубая пепельница с папиросными окурками. Одна из папирос лежала в ложбинке, на краю пепельницы и от неё вверх тянулся дымок. На заднем плане множество причудливых бутылок со спиртным, на которых написано что-то на непонятных языках.
 - Эта чаво ж такоя? Хвартук штоля?- спросила изумлённая Дарья Петровна.
 - Это тебе тёть Даш. Будешь тут самая модная,- пояснил Лерка, спеша на танцы в Заболотье.
 - Гляди-ка, Лукерья, пипироски-та иде ляжать, пряма на пузе, стыд-та какой!- Дарья Петровна засмущалась. Потом заглянула в карманчик сбоку на переднике и обнаружила там несколько похожих на ириски конфет в ярких цветных обёртках.
 - Ой!Он ить конхветки тута забыл!
 - Да не забыл, а положил для тебе и не конхветы, а жувачки ета,- пояснила Лукерья,- рязинки.
 - Ну и как жа, чаво с имя делать? Жувать, апосля не глотать штоля?
 - Оне спярва сладкия, скусныя, а как сладость-та уйдёть, плюдай и все дяла,- пояснила Лукерья,- я-та уж две тах-та сжувала подавчёра, да две вчёра, ничаво, сладенькия, пойдёть.
 - Да рази ж мы, коровы, штоба жвачку-та перяжёвывать? Перявод добра эта, к такому мы не привычныя, пожалуй денег стоить, расплюдаишься тута, сабе в убытак,- выдохнула Дарья Петровна.
 - Ох уж! Табе угощають, так жуй давай!- возмутилась Лукерья,- мому-та сынку ня жалко для суседей, а ты вообче родня нам.
   Дарья Петровна решила жевать дома, не торопясь.
   Развернув яркую обёрточку, разгладила её ногтём, наклонилась и зажмурив за чем-то глаза, втянула носом приятный клубничный аромат жвачки. Потыкала пальцем - твёрдая и как её жевать? Подержала за щекой - приятно. Стала перекатывать языком туда-сюда, постепенно ощущая, что жвачка становится мягче. Наконец решилась жевнуть. Так сидела Дарья Петровна на стуле в полумраке комнаты и жевала, валяя во рту иностранное чудо. Однако вскоре вкус стал ощущаться слабее, жвачка стала жестче, превратясь в маленький твёрдый комочек. Его положила Дарья Петровна на стол в чашечку и в благодушном, приятном настроении полезла на печь.
 - Завтря другуя сжую,- подумала засыпая, а ету куды ня то приспособлю.
   А на завтра случилась беда. Увлеклась Дарья Петровна жеванием да и вытянула прилипшей жвачкой боковой зуб!
   Тут же подняла вой:
 - Ой! Да будь она няладна рязина ета!- причитала несчастная,- мене таперя куриной косточки ни погрызть, ни масолика, ниточку, и ту не перекусить! На кой чёрт я яё жавала, дура!- плакала Дарья Петровна, сокрушалась, а сама катала в пальцах резинку думая, куда забросить. Вдруг сам собою слепился зуб. Подошла она к зеркалу, рот раскрыла, да и вставила в порожнее место замену зубу. Улыбнулась, ощерилась - здорово!
 - Так и буду ходить, зуб-та белай, красивай и пахнить приятна.
   На следующий день, прогуливаясь она откровенно всем улыбалась, и белый резиновый зуб выделялся у неё во рту.
 - Аль зуб новай вставила, а,- интересовались соседи,- всё моднисси, стара барыня?
   Но выяснилось, разговаривать стало неудобно, только молча кивать головою можно, да лыбиться. Когда слова произносишь, дыхание вышибает зуб вставной. Всё ж приноровилась Дарья Петровна и когда играя в лото приходил черёд «кричать», она получив мешочек, будто уронив нечаянно бочонок ныряла под стол и вынув зуб прятала в карман фартука, а уж потом, тем же «макаром», вставляла. Дальше больше, пришла ей мысль сделать тот зуб золотым. Фантиком от шоколадной конфеты обернула и, он заблестел золотом. Даже крепче держатся стал, плотнее. Разговаривать с ним стало можно.
 - Ох! И откуль у людей деньги бярутся,- возмущалась Варвара Мымрина,- меняить зубьи, чуть не кажнай день, мотри. Зубиха! Зубиха и есть!
   Но всё ж нашлась на старуху проруха, секрет зубной открылся нечаянно.
   Стояли бабы у бани, вышли распаренные, кто-то пошутил, все засмеялись, зуб размякнув в парилке, взял да и вывалился изо рта Дарьи Петровны. Упал и лежит блестящим, золотым комочком. Ну тут уж дело ясное.
 - Адман, адман глядите-кась!- вскричала Варвара,- ну и хитра. Как нам всем втёрла, Зубиха!
   С той поры прилепилось, не оторвать, стало уличным прозвищем. Иначе, как Зубиха никто её и не зовёт. Такие-то дела!
 
БАНЯ

   В Выселках, как и везде спорят и ссорятся доказывая своё, что вовсе не удивительно, чем старше - тем упрямей, по себе знаю. Бывало, думаешь и чего забрухтался, упёрся рогами в ворота, себе ж дороже. Ан, нет! По-моему должно быть и точка! В Выселках тоже спорщики есть неуёмные, да общие заботы их сближают. Вот, к примеру, баня.
   Поставили её ещё родители ныне живущих там. Через год, как избы на новом месте срубили, принялись за баню, без неё никак. Так почитай шестьдесят годов с гаком и стоит. Обстоятельная, рубленая, просторная. Дрова для неё заготовляют артелью. Собираются, дружно едут на делянку, пилят, привозят, тут уж колют и в поленницу, это бабы складывают, на просушку под навес.
   В банный день дежурят по очереди, по дворам. Одинокие объединяются и выходит не напряжно, разов шесть - семь за год. Топят, греют воду, заливают холодную впрок, скребут полкИ и пол, шайки кипятком ополаскивают, веники запаривают. Да и потом прибираются и проветривают, это дело ответственное. В сезон, на Троицу, как положено, заготавливают веники, вяжут да подвешивают под стреху на просушку - женское дело. Дубовые, берёзовые, с добавкой можжевеловых колючих веточек - на любой вкус. Сядут вкруг, песни поют да веники вяжут. А настои травяные это уж Грунины запасы и мыльце своё, лечебное варит она же. Есть и масло у неё, в пятки втирать, смягчать. Я раньше бывало, часто заезжал к ним, в Выселки в баню,- вздохнул, улыбаясь своим воспоминаниям, дед Савватей,- выходишь к скамейке, охолонуть, как заново родился. Сила в той бане великая. Ну и как тут свару затевать, когда общий труд? Однако люди есть люди, всяко бывает меж ними. Причины повздорить находятся.
   На мытьё своя очерёдность, сперва бабы, потом мужики. Пока первые моются, другие сидят, курят, балагурят.
   Кстати сказать, пьянство в Выселках пресекается на корню, но после баньки - святое дело. Да вот тут выходит заковыка, неравенство.
 - Это ить тольки из-за бани мы такия живущИя мужики,- рассуждает, сидя на скамейке под стеной Хренков,- да бабам нашим спасибочки, и кормють и лечуть.
 - Это-да! Вот тольки за воротник закладать, эта они враз отделяются,- сплюнул в сердцах Иван Бухайкин,- срамота прям!
   Дверь распахнулась, выдав наружу тёплый душистый пар и в клубах его выплыла, не спеша, намытая, розовощёкая, распаренная женская часть населения Выселок. По одной и парами, чинно и неторопливо двинулись к дому Груни Бухайкиной обмахиваясь платочками. Жарко!
 - Во, глядитя, пошкондыбали сектантки на свою мессу,- в сердцах выдал Василий Матвеевич,- счас вдарють по-первай и поняслося! Окосеють, пачнуть песняка давать!
 - Оне сказывають, што сладенькую примають, отщепенки,- вторит Алексашка.
   Бабы скрылись за дверью, мужики нервно куря на скамейке у бани прислушиваются, что творится в запретном для них доме Груни.
 - А моя-та неуёмная была, молодухаю,- зевнул вспоминая Василий Матвеевич. У Груни клюковки клюкнить и ну егозить. Встанить в дверном проёме в одной нижней рубахе и зазывна тах-та глазами поводить, поводить, вроде намякаить на чавой-та. Потом шасть в постелю и ну мене раскочегаривать, стало быть чикотать во всех местях, по всей теле, терболить, однем-та словом,- разоткровенничался он,- ну знамо дело завядёть. Возьмёшь тады, да и врежешь ёй по голой заднице пару шляпков. Тут жа враз в слёзы вдарится, а кады накричится враз утихнить и уснёть.
 - Дурак жа ты был и по сю пору есть, Василий Матвеич!- заметил на это Бражников,- Варвара-та не о том табе намякала поди, чтоба отшлёпал её, на другуя делу толкала, а ты ничаво и не понял!
 - А на каку таку другуя делу, выпить с ней штоль?
   Мужики так и покатились, грохнули смехом. За речкой, под бугром у чернолесья от этого гулко шарахнуло и рассыпалось дробью, мелкими смешками, докатясь назад до Выселок. Хохотки весело разбежались, спрятались за избами, запутались в кустах, притихли.
   Василий Матвеевич, прикуривая папироску, недоумённо пожал плечами.
 - И чаво они ржуть-та, во дурныя, право слово дурныя!
 - Глянь-ка, Серёга!- обратился к Смагину Алексашка Хренков,- вона Спиридониха идёть, спяшить отстала. Вот жа аппетитная скажу я табе баба, ета Зинаида! Полну пазуху богатствов нясёть, колышить имя, зазываить. Как пройдёть мимо, враз обернёсси, так жаром и обдасть, весь искупатай становисси. Вот ба с ёй пройтися кандибобером под локоток, с форсом! Да у ей сзади-та не меньше накоплениев будить, мотри. Вота и кумекай таперя. Бесхозное богатство получается! Аж обидно! И куды ты зыришь, чаво не видишь? А уж хозяйка,- Алексашка потянулся, блаженно сощурив глаза,- необныкнавенная. Табе говорю.
   Смагин на эти его слова отмолчался, только хмыкнул в сторону.
   Примерно минут через двадцать послышались голоса и через открытое окно стали доноситься смех и отдельные слова. Затем голоса зазвучали чётче и полились грустные надрывные «страдания». Мужики завозились на скамейке, прислушиваясь.
 - Опа! Дошли до нужнай состоянии, псалмы свои затянули, гляди вскорости в пляс пойдуть,- пояснил всем, будто не знающим привычки баб, Василий Матвеевич.
   И вправду, «страдания» сменились частушками.
 - Эх, как забираить со сладинькай-та! Ну и чаво я вам говорил, сектантки, как есть, сектантки-банницы, вота чаво!
 - Мене милай изменил вот какия новости, а мене яму изменить не хватаить совести,- послышался голос Фроси.
 - Спать ложуся под подушку твою карточку кладу, собираюсь увеличить фотомордочку твою,- выдала Спиридониха с задором.
 - Ой подруженьки, подруги ноить сердце от натуги. Не могу забыть милёнка, у няво друга дявчонка!- включилась Зубиха.
   Мужики резко поднялись, раздавили в сердцах каблуками сапог окурки, и решительно, не оборачиваясь, не прислушиваясь больше, пошли в баню захлопнув за собой дверь.

Продолжение следует.