Из ниоткуда в никуда. путь колобка

                ИЗ НИОТКУДА В НИКУДА.
                ПУТЬ КОЛОБКА.
                ПОЛУФАНТАСТИЧЕСКИЙ РОМАНЧИК         

               

1. Вступление
2. Тема
3. Развитие
4. Импровизация. Свинг.
5. Кода

                1.



                Я всегда был
                чистоплотен,
                как никогда.   
                (Из меня, из неопубликованного)               
               

      Долго бегал от всего этого: государство, деньги, работа, причём удачно - всего пару раз чуть не догнали, удалось улизнуть. Тогда. Теперь, вот недавно совсем - стало чудиться, что опять подбираются. И что, спрашивается, делать? Не мальчик уже, да и набегался... Началось это у меня давно - лет в восемь мы с приятелем как-то удрали с уроков и пошли на станцию - "смотреть на поезда", ( это было почему-то очень важно), смотрели, смотрели, да и залезли в остановившийся товарняк. Товарняк тронулся, поехал, разогнался. Едет и едет, тормозить не собирается. Едет долго - часа четыре. Тут мы начали подозревать, что что-то не так, и надо с этого поезда как то сойти. За это время мы укатили в другую  область, вечер собирается, да и прохладнее становится, хоть и весна... В общем на каком-то переезде машинист чуть сбросил скорость и мы спрыгнули. Я-то ничего - обошлось, а Славка когда прыгнул вписался точно в пролетавший мимо железный столб, хорошо черепушка крепкая оказалась - выдержала, а вот синяк на всю левую половину лица остался у него на всю жизнь. Ну, как мы добирались до дому, и что нам потом за это было - это отдельная история, тут время надо, чтобы рассказать. Я в общем-то о том, что бегать - это увлекательное занятие. Особенно когда начинаешь рано, как раз всё внове, впервые : первая дружба, первая свобода - своя, собственная свобода. Кстати о первой дружбе. Первый друг у меня был собака. Нет, понятно, были в школе дружки-одноклассники, всякие детские шалости (вроде той, когда кто-то из нашей компании нашёл у своих родителей презерватив и притащил его во двор, а нам ничего лучшего в голову не пришло, как наполнить его водой (а вошло туда к нашему удивлению чуть меньше ведра), затащить его на крышу и сбросить на машину соседа - директора нашей школы), это ясно, но первый раз мне удалось поговорить как с другом, со старшим другом - именно с собакой. Этого пса я встретил на пустыре за гаражами - там были все наши дела, там плавили свинец, там курить пробовали, там пропадали целыми днями. А тут чё-то я пришёл - и никого, только огромный рыжый пес с седой мордой и большими добрыми карими  глазами. Я пропал, тут же предложил ему жить у нас дома, и - можешь смеяться - "услышал" в ответ: "твои не пустят", не знаю как услышал, может просто увидел в глазах, но понял. Пришли мы домой, мать как увидела "это чудище" - чуть в обморок не грохнулась. Ответ был однозначен. Рыжий повернулся и спустился на первый этаж. Я спустился к нему. Дверь в подъезде не закрывалась, и он вышел на улицу. Начался дождь. Я стоял под козырьком, он подошёл ко мне, сел рядом, я опустился на корточки, обнял его. И вот этот запах мокрой псины и звук слов утешения (от него!) - это первое с чем ассоциируется у меня первая, бескорыстная дружба. Он ушёл только когда совсем стемнело, я проводил его до угла нашей хрущёбы. Домой я явился весь в слезах, и тут - о чудо! - мать говорит: "где этот бугай, зови его, поедите - и спать, а завтра вымоешь его и посмотрим."  Боже, что со мной, сделалось! Я выбежал на улицу, добежал до угла - нету, дальше за соседний дом - нету, было уже совсем темно, от отчаяния я решил найти следы,  вернулся домой, схватил фонарик, с фонарём облазил весь район - никого, ничего, только дождь, мокрый песок в песочницах, мокрый асфальт, запах мокрой, тёплой шерсти от ладоней - и никого.
      Теперь, вспоминая это, вот думаю - не тогда-ли проклюнулись во мне первые нежные ростки моего "всё равно убегу"? Хотя, может раньше. Детский сад. Все собираются на прогулку. Мне очень хочется на улицу - там солнце, снег, можно в снежки, или бабу лепить, или крепость, да мало-ли что! А тут духота под жёлтой лампочкой. Я очень торопился - сказали, кто первый оденется - тот первый выйдет на улицу. И тут как гром среди ясного неба: у меня пропал один тёплый носок. Правый. Левый - вот он, на ноге, а правого нет, как нет. Уже добрая половина моих товарищей весело хохочет во дворе, слышно как с горки хрустят картонки, грузовик где-то рядом загудел... Я снова и снова перерываю свои вещи, зачем-то два раза выворачиваю наизнанку и обратно свою шубку, десять раз заглядываю к себе в шкафчик, и даже на всякий случай проверяю внутри рукой. Носка нет. Все дети оделись и вышли. Я один. В одном носке, в одной штанине и в шубе. Воспитательница участливо смотрит на меня, и говорит: "Без носка нельзя на улицу, там холодно, ищи". В общем я искал носок до конца прогулки. И вот весёлая, шумная, разрумяненная с мороза ватага врывается с улицы, и начинается обычный в таких случаях гвалт: хохот, падения, катание по полу, потасовки на шапках, рассказы о том, что было только что, и какой получился снеговик! Входит воспитательница: "Дети, быстренько переодеваемся и идём на обед", я с обречённостью уже повешенного снимаю шубу, стягиваю штаны, принимаюсь за носок, и вдруг обнаруживаю, что оба носка надеты на левую ногу, один на другой. Это я второпях, по запарке не заметил. Настроение у меня резко улучшается, и к тому моменту, как все были переодеты к обеду - я был полностью одет для прогулки. У меня даже мысли не возникло, что меня могут не пустить - ведь я не гулял! И не потому, что был наказан, или там, болен, нет, просто надел два носка на одну ногу, и не заметил. И всё! Но теперь-то всё в порядке, я нормально одет (мне даже уже немного жарко), и мне пора идти на улицу. Вместе со всеми я пришёл в столовую в валенках, шубе, кроличей шапке, варежках и повязанном поверх воротника шарфе и попросил воспитательницу открыть мне дверь, мол приду - пообедаю.
- Какие прогулки? Марш переодеваться и за стол! Гулёна!
- Как переодеваться? Ведь я не гулял, вы что, не помните что-ли?! Я носок искал, а потом нашёл...
- Так, без разговоров, шагом марш!
Ну что ты тут поделаешь? Я поплёлся вниз, в раздевалку и тут (я думаю это было что-то вроде откровения, которое получает любой беглец откуда угодно: зэк с зоны, или партизан из гестапо, словом любой, кто подсознательно уже всё решил, осталось только дождаться знака - и вот он! А теперь ищи его, свищи его..!) увидел, что дверь в кухню открыта, а кухня была огромная - с колоннами, блестящими никелированными котлами, огромными столами и плитами, (впрочем может это так выглядело только, я и сейчас-то не высок, а тогда - нет вершка от горшка), и естественно с задней дверью , в общем меня не заметили и я выбрался во двор. Дальше дело техники - ворота были закрыты на висячий замок, и замотаны зачем-то цепью, а калитка не запиралась никогда, все это знали, потому что не раз во время прогулок открывали её и выглядывали наружу. Выйдя за ворота я вдруг понял, что совершенно не хочу гулять. Одно дело весёлая кутерьма на горке, и совсем другое пустая зимняя улица. Назад в садик я ни за что на свете не пошёл бы, дома, я знал - никого нет, и поэтому я пошёл к матери на завод. Шёл я долго, очень устал, надо было выбраться из микрорайона, а потом вдоль заводской стены обойти почти весь огромный завод, пока доберёшься до проходных. Но дорогу я знал - мать  посещала автошколу  при заводе, и иногда брала меня с собой. И вот, когда ко мне, усталому, но гордому и счастливому (я впервые один, сам пришёл так далеко) выбежала вызванная вахтёром испуганная мама - тут случилось со мной второе за день откровение - я вдруг почувствовал, что хорошо куда-нибудь прибегать, особенно куда-нибудь к своим, кто беспокоится за тебя, ждёт, и рад тебе когда ты пришёл.
      Теперь я в этом не уверен, не то чтобы не уверен, так, сомнения появились. Но о сомнениях потом, сейчас о причинах. Отец был лётчиком. Сначала истребителем, летал на миг-15, потом  в военно-транспортной авиации. Короче военный лётчик. Переезды, контейнеры, мебель, новые квартиры... Но в каждом новом доме одно оставалось всегда неизменным: две матово-серые полусферы в каждом подъезде - тревожная сирена. Зазвонить эта штука могла в любое время суток, и тогда у подъездов появлялись командирские "газики", а на площадке за домами - крытые грузовики, и наши отцы уезжали на аэродром. Это было обыденно, не так уж часто, но привычно. Дома в кладовке всегда стоял "тревожный чемодан" (я помню даже, как мама обшивала его тёмно-зелёным брезентом) с Н.З. Тревоги бывают трёх "готовностей", готовность №1 - это когда, уж не помню точно за сколько минут, папа с полученным табельным оружием должен сидеть в своём бомбардировщике за штурвалом, и ждать координаты цели. В тот день видимо что-то отменили, и отец вдруг приехал домой. Я отлично помню этот весенний день, я только что пришёл из школы. На улице - солнце, ручейки, первая, ещё собственно не зелёная какая-то зелень. И вот я дома, а тут ещё и "папка пришёл!", очень ярко освещена вся квартира, кухня прямо сияет, и там, в этом сиянии - мама, в цветастом немецком фартуке, с половником в руке:
- Ой какие молодцы, вместе пришли. А у меня такой супчик готов - пальчики оближете!
Отец снимает портупею, кладёт на диван, и уходит в ванную мыть руки. Я тут как тут: потихоньку подобрался к кобуре, достал пистолет - и во двор. Там пацаны сбежались со всего двора, разглядывают. Я никому в руки не даю, "смотрите, уж так и быть, но - вещь серьёзная, не игрушка, мне вот доверили, а вы ещё подростите, мелюзга", да, я чувствовал их зависть, чувствовал, как поднялся в их глазах на какую-то недосягаемую высоту, я был в самом центре этой толпы ребятни, я был король! Недолго правда. Вдруг мне стало так страшно, что шерсть на загривке поднялась дыбом, а сам я моментально покрылся холодным, липким потом и во рту у меня появился привкус железа. Я понять ничего не могу, оглядываюсь - всё по прежнему, вокруг мои дворовые друзья, весна, наш знакомый до мелочи двор - ничего не изменилось, но страх такой, что ой-ёй, и не отпускает. Всё это время, как пришла первая волна страха я поворачиваюсь вокруг своей оси - оглядываюсь, и тут, завершая полный круг я вдруг замечаю - в чёрном проёме подъездной двери стоит белый, как полотно, отец. Он как-то боком, на полусогнутых ногах, на цыпочках, очень медленно идёт к нам, и я расслышал в наступившей тишине, что он шёпотом повторяет как заклинание:"ребята, не шевелитесь, ребята, не шевелитесь..." Таким макаром он добрался до нас, очень резким движением правой рукой врвал у меня пистолет, а левой отвесил такую оплеуху, что меня аж мотануло и к привкусу железа во рту прибавился привкус крови. Это был первый и единственный раз когда отец меня ударил. В отличие от моего старшего брата, которого лупил иногда ремнём, а когда тот подрос - сломал об него гитару. Ну что-ж, не зря. Как говорится сделал человеком - брат стал офицером. Это папа.
      Вот история про маму. Кто-то принёс в школу машинку, модель 24-й волги. Дверки и капот открывались, под капотом - никелированный моторчик, на резиновых шинах, а если поднести на уровень глаз и посмотреть на свет - фары будто горели. Короче я понял, что без такой машинки мне просто нечего делать в этом мире, жизнь моя кончится самым безрадостным образом, я умру где-нибудь под забором, как несчастный американский безработный. Единственное средство как-то исправить положение - обзавестись такой машинкой. Удрал с уроков, прибежал домой:
- Мам, дай 3.50
- Зачем?
- На машинку.
- Не валяй дурака, такие деньги - и на какую-то ерунду. Да и нет у меня мелких денег, только 50 рублей. И вообще, мне некогда, сейчас отец придёт, мне его покормить надо.
Но мне было не до разумных доводов: "вы меня не любите, вот так и проживёшь всю жизнь без машинки". Мама повернулась ко мне от плиты:
- Значит ты настаиваешь?
- Настаиваю конечно.
- И всё равно, что отец пообедает недоваренным супом?
- Да!
Она сняла фартук, выключила газ под кастрюлей : "ну пошли". Мы вышли на улицу, мама остановила проезжающего автолюбителя, что само по себе меня уже насторожило, (такси в нашем городке и в помине не было, зато было четыре светофора на пересечении двух главных улиц, которые за городом терялись где-то в оренбургских степях) мы едем в центральный унивемаг, на другой конец города, на третьем этаже находим эту треклятую машинку, мама подаёт её мне и со словами:"вот держи, а мне некогда, мне отца надо кормить" - садится в того-же частника, и уезжает. Я остаюсь один на ступенях универмага, с машинкой в руке, в школьной форме, и начинаю соображать, что пока я пешком дойду до школы - уроки давно закончатся, в школу я не попадаю, зато попадаю домой, где уже  будет отец, а уж он обязательно заинтересуется подробностями сегодняшнего происшествия. И заинтересовался-таки и после серьёзного, вдумчивого внушения завершил беседу такой тирадой: "ты, Андрей всегда идёшь по пути наименьшего сопротивления - сначала делаешь, потом начинаешь думать. Дай себе труд - подумай, прикинь как ещё можно сделать, перебери варианты, и уж потом начинай действовать". Этот совет частенько с тех пор приходил мне на помощь. Правда не всегда, а то не сидел бы я здесь за пишущей машинкой, а колесил бы в своём "Merqury" где-нибудь в районе Седоны.
      Ну, Седона седоной, а хотелось бы напомнить, что разговор у нас с тобой дружище за побег ото всего и отовсюду, что касается государства и только его, любимого. Хотелось бы сразу оговориться, что где и сколько угодно не бегай, а лучше маминого дома не найдёшь. Ну, это так, чтоб не потерять нить. Да. О чём это я? А, ну, потихоньку заканчивается детство, приходит беспокойное отрочество. Любовь. Ах любовь! Вы любили когда-нибудь тринадцатилетнюю девочку, когда вам самому четырнадцать? Прав Шекспир: "кто был влюблён, тот не полюбит вновь".  Глубину и силу этого первого чувства невозможно перенести ни на лист бумаги, ни на холст - бесполезны любые попытки. Это можно только помнить. И хранить, хранить очень глубоко. Так глубоко, что сам туда редко заходишь. Какое-то необыкновенное единение двух бесхитростных сердец, связанных общей тайной. Впервые в жизни тайной. Можно целый день проходить молча, не произнеся ни слова, но при этом вместе хохотать над чем нибудь смешным, или стоять открыв рот, глядя на бабочку на цветке. Первые прикосновения. Робкие, тонкие, холодные, как лёд пальцы. А на улице лето, жара. Жарища! И вот, рука в руке, и взгляд поймал взгляд, и - правда брызнула между нами, как весёлый радужный поливальный фонтанчик, и открылась нам наконец. Теперь можно не отводить глаза от глаз напротив, а наслаждаться ими, любоваться каждой ресницей, находить тысячи новых, раньше не замеченных чёрточек в повороте головы, в лукавом взгляде краешком глаза снизу вверх. В улыбке. И чтобы ночью, в проливной дождь пройти почти весь город, часам к двум добраться до места, по мокрому дереву забраться на уровень третьего этажа, и она не спит, она ждёт, она чувствует, что приду, и за её окном загорается настольная лампа, и открывается окно, и разговор шёпотом: короткий, жаркий - "завтра во сколько?", - "не знаю", - "там-же?", - " ну конечно, глупый". И путь домой кажется необыкновенно коротким, у подъезда стоишь под козырьком и просишь дождь, чтобы не утихал, чтоб барабанил сильнее, чтоб заглушил стук сердца! Вот счастье. Я помню. Я вот только не понимаю, как можно пережить такое, и не умереть. Куда уходит, куда девается, куда убегает от нас это? Ведь если прав Шекспир, я больше не способен на любовь, всё, что было потом - суть предательство. Да и любой, кто пережил первую любовь, и вновь решается любить - предатель. Попытка побега? От одиночества на этот раз?


                Соло

Хочу вернуться я в тот день,
Где был любим, и был влюблён,
Хочу развеять эту тень, что
Скрыла от меня тот лён
В который ты была одета
То небо, что накрыло нас,
Как мягким покрывалом -
Куда, куда всё подевалось это?
Туда, то место я хочу найти
Найти, вернуться и остаться
Хоть кажется, что нет туда пути,
Но может хоть тропинку мне найти
Удастся. Туда, где этой боли нет,
Где нет воспоминаний, где нет
Потерь и разочарований, туда, где
До сих пор горит всё тот-же свет.
Вернуться, возвратиться хоть на день
На час, на пол-часа, хоть на минуту -
Увидеть те глаза, и от ресницы тень,
И руки, что разрежут мои путы.
Но - упала ночь на землю,
Загорелись свечи - тот свет погас
И только запах парафина -
Вот всё теперь, что связывает нас.


Вот первый мощный аккорд - юность. "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые". Наплевать, и растереть. Может это и хорошо, когда ты один. И с саблей на коне. Может быть. Но это совершенно никуда не годится, если у тебя сын-грудничок, никакой работы, никаких денег, живёшь ты в квартртире родителей своей жены, вместе с ними и собакой. А вокруг кавардак - то в доме света нет, то в магазине нет молока для малыша, то в детскую кухню не завезли детское питание. Подгузники по знакомству достаёшь. По телевизору чушь с утра до вечера, пугают. Мол, это ещё ничё, приготовтесь к худшему. Танки в городе. Блаженство ниже среднего. Особенно когда всё происходящее - бред. Не кажется бредом, а бред. Одни люди вдруг начинают говорить другим, что они враги Родины и предатели своего народа. А армия и полиция начинают наводить порядок на улицах известными методами. Я конечно не знаю сколько точно тогда родилось младенцев, но уверен, что если бы спросить любого из  их родителей  о происходящем - почти все выскажутся в том духе, что как-то это всё не вовремя, да и вообще ни к чему. Да и вообще любой более-менее здравомыслящий человек так отнесётся к подобному. Любой, у кого достаточно ума для того, чтобы понять, что его ребёнок, который зачинался им в любви и рождён на свет в муках любимой женщины - рождался уж никак не для того, чтобы потом пойти и подставить голову под пули такого-же несмышлёныша, как он сам, на радость какой-нибудь мрази, которая получит по нескольку долларов "с головы", да ещё наживётся на продаже оружия и тому и другому - у любого это должно вызывать только чувство недоумения и гадливости к проповеднику любой доктрины, которая вызывает людей на улицу с целью добиться правды "демократическим путём". Хотя, конечно, история знает множество подобных примеров: тот-же Китай (это-ж какая культурища, а поверили какому-то одному, который сказал, что есть в столовой намного вкуснее, чем дома стряпню любимой бабушки, а иметь в доме книги - вообще преступление), или взять хоть Германию с этим параноиком, и это после Гёте, Шиллера, Баха! Поверили. Уверовали. Да и наши хороши. Всё это понятно. Не понятно другое - я чё, блин, один такой умный?! Мне одному на планете не понятно, почему мой ребёнок в принципе обречён на гибель ради обогащения какого-то незнакомого и неприятного мне человека?! Хотя разве это люди?! Такое ощущение, что у них и матерей-то не было вовсе. Засланные они к нам, что-ли? Впрочем стоп, это уже начинает напоминать паранойю. Про засланных-то. Ладно, вернёмся к теме. Раз уж поделать с такими вещами ничего нельзя (не идти-же в самом деле на баррикады, дурака там валять), выход вроде напрашивается сам собой - старая добрая внутренняя эмиграция. А что, послать их всех к такой-то маме, и всё. Вроде всё. Так нет, придут, соберутся у двери, и потребуют, чтобы ты доказал, что они тебе нравятся. Именно доказал, личным примером. Иначе - предатель, ренегат. Это я предатель. Просто потому, что пытаюсь всю жизнь просто заработать себе на жизнь не выходя на баррикады. Не примыкая ни к какой клике. И не из анархических побуждений. Просто мне всё это, вся эта возня кажется скучнейшим делом. Уверяю вас, у меня масса тем для размышлений, намного более приятных, чем все ваши вместе взятые. Насрать мне с высокой Эйфелевой башни кого вы выберете в мэры, или президенты. Я-то знаю, что всё решено, и все выбраны уже давно. И куклы на своих местах, и ниточки привязаны. И дела с ними никакого иметь решительно невозможно, и убежать далеко не удаётся ( ведь, собаки, и не пристрелят, и заработать не дадут, хоть на билет). Я им нужен. Я их раб. С детьми. Кто же просто так, здорово живёшь рабами разбрасывается? Дружище, а ты заметил, как они заботятся о подрастающем поколении? Допёрли, что здоровый раб дольше работает, ему и пенсию можно позже давать, а позже пенсия - ближе к смерти, а там - только на похороны потратиться остаётся, и всё - остальное в карман. Ведь ёжику понятно, что человек сорок лет отработавший на страну не может не заработать на собственный дом и приличную еду для беззубой старости. Даже у диких дикарей заботятся о стариках - подкладывают куски помягче. Ведь даже ёжик знает, что из, собственно, выработанного человеком, человек этот получит на руки не больше двух-пяти процентов от продукции сделанной, да и то обложат налогами, отнимут ценами, сожрут в больницах и поликлинниках, отнимут за коммуналку, которая в принципе не может стоить столько, сколько стоит. Да, друг, такие дела. Руками прилично заработать практически невозможно. Можно только украсть, или отнять. Они так и делают - крадут, или отнимают. У твоей семьи, у твоих детей, у твоих стариков. Кто? Ласковый ты мой! Да те, за кого ты голосовал на последних выборах. Точнее те, кто тебя на эти выборы зазвал. И предложил тебе кандидатов, и заплатил за их раскрутку твоими деньгами. И - "почему не радуешься, Родину не любишь, сволочь?!"
      С женой (бывшей) в свадебное путешествие мы отправились на Байкал и дальше в Бурятию. О тамошних красотах писать нет смысла - столько об этом сказано. Ходили по старой узкоколейке - бывшей царской каторге. Несколько километров пути прорублено в живой гранитной скале, есть надписи с ятью. Почти ощутимо присутствие этих бедолаг. Зимой и летом в руднике. За малейшую провинность - кандалы, и всё равно в рудник, вырабатывать "урок". Ничего не напоминает? Рабство. Ты попадаешь в кабалу, как только родился. Ты настолько вписан в систему, что сама мысль о побеге выглядит кощунственной. Но наступает момент, когда мозг не выдерживает давления и наконец нет-нет да и промелькнёт мыслишка о.., нет, не о побеге, о попытке убежать. И тут самый простой способ - наркотики. А самый легкодоступный из них, и один из самых тяжёлых кстати - алкоголь. Сколько мне было, когда я впервые напился?


                Соло.

О добровольном безумии.

Я люблю веселье от наркотиков – веселье по поводу. Водки ли выпить под хороший тост, под картошечку с зеленью, под селёдочку с лучком в уксусе. Или наоборот чайку с тортиком, да под пяточку токтогульскую. Хорошо! Это я понимаю. Я вот чего не понимаю: как, например, можно надеть лучшую свою одежду, облившись духами и обзаведясь билетом, прийти на съёмку тв – шоу, ну и веселиться там от души. Два часа. Или час. А потом, придя домой, лечь спать с мыслью вроде: « Какой приятный вечер! Как я повеселился славно! Как было хорошо и весело!»           Ну, вот честное благородное – не понимаю! Веселье без повода, по заказу. Как забег на время. Как выполнение норматива на звание весёлого и общительного человека. Бред сивокобылий! Бред бесконечный, не прекращающийся ни на миг, каждый день, каждый час, до самого конца, до смерти. В отличии от этого кошмара главная прелесть наркотиков заключается в том, что они перестают действовать через некоторые промежутки времени, и ты приходишь наконец в себя.      Как мир трезвеет после очередной войны. Этого безумия. Такого же добровольного, как и приём наркотиков.
      Мы закончили восьмой класс. Решили отметить. Купили бутылку водки, потом ещё одну, потом ещё. На мою долю пришлась как раз бутылка. Дружки мои прислонили меня к  двери, позвонили в звонок и убежали. Изнутри открыли замок, (это оказался мой отчим), дверь под моей тяжестью подалась и я растянулся в коридоре на полу. Всё кружилось перед глазами, мне было отчаянно плохо, всё время мутило. Больше всего меня напугало выражение маминого лица. Потом в поле моего зрения попала бабушка. Сквозь весь этот пьяный бред я отчётливо помню её маленькие, очень худые ноги в больших мягких тапочках, ночную рубашку, и в вырезе на груди - маленький оловянный крестик, а вместо цепочки к нему - нитка с мелким прозрачным бисером. Помню внимательный взгляд белёсых, почти уже безцветных от старости глаз, и голос : "Быват, иногда и мотат!" Ну, что сказать? Первая сознательная попытка убежать, оставаясь как бы "здесь", на месте - увенчалась полным успехом. Из того, что происходило до того, как я попал домой я до сих пор ничего не знаю, кроме того, что разорвали мою школьную форму в клочки, просто не помню. Зато хорошо помню, что не было похмелья. Многие из моих друзей были из пьющих семей, да и сами к концу восьмого класса уже здорово зашибали, и по их рассказам я знал, что после возлияний бывает некое "похмелье". И проснувшись долго лежал, пытаясь угадать в себе хоть какие-нибудь признаки головной боли, или рвотных позывов, и - ничего. Меня это не насторожило, а удивило и обрадовало. Даже мелькнуло что-то вроде : "может у меня иммунитет", а жаль что мелькнуло. Не мелькнуло бы - глядишь не спился бы. Может быть. Хотя вряд ли. Спился бы всё равно. Кто много бегает - часто мёрзнет, кто часто мёрзнет - нуждается в "сугреве". Чем чаще греешься - тем скорее привыкаешь к теплу, и к тому, где его проще всего обрести. В винном магазине. Устроился на работу разгружать бухло в универмаге. Ну и тут уж понеслась. С каждой разгруженной машины - ящик списывался "на бой" только грузчикам, не считая магазинной "верхушки". А сколько я нового узнал! Например, если поставить рядом с мешком сахара ведро воды на ночь - утром ведро окажется сухим. А мешок - на 15кг тяжелее. А 15кг сахару на базаре - это 3 литра самогонки. Было. Как сейчас не знаю.


                Соло.

На советский завод прибыла западная делегация. Подходят к Ване-токарю:
- Вы, по моему, пьяны. Вы что же, пьёте на рабочем месте?
- Я и на рабочем месте пью, и не на рабочем. Я не выпью - ваще работать не смогу.
- Сколько же вы получаете?
- Как все - 180.
- А бутылка сколько стоит?
- От пятёрки и дороже.
- И сколько вам надо в день?
- От двух, и больше, я ж не алкаш, один не пью .
- Сколько у вас детей?
- Трое.
- Но позвольте, ведь каждого ребёнка надо одеть, обуть, накормить, да ещё вам на выпивку. Где же вы берёте деньги? При вашей зарплате это просто невозможно.
- Не знаю, как у вас на западе, а у нас на заводе колен.вал как пузырь стоил - так и будет стоить.


       Ну, это всё лирика. Когда я был ещё совсем молод, и ещё больше, чем молод - глуп, мне казалось, что в принципе избавиться от любой ситуации можно просто покинув место с ситуацией. Как у потенциального самоубийцы - из любого положения есть выход. А чё, припёрло - башку в петлю, и вся недолга. Ну знаешь, как - нёс, нёс тяжёлый рюкзак, а потом сбросил на землю, растянулся рядом, вздохнул поглубже и всё. Вышел на дорогу за город, поймал попутку и через сто километров уже забыл, что там было, освободился. Теперь не то. Теперь куда не уедь - всё таскаешь с собой. Всё жуёшь и жуёшь ту-же жвачку. Пока не разжуёшь. Разжевал -глотать надо. Сколько я таким манером дерьма наелся! А не проглотишь - вкуса не почувствуешь. Всё равно, что издалека нюхать шашлык. Пахнет вкусно, а в брюхе пусто.  Кстати, о пустом брюхе. Был у меня захил один - шесть лет не ел мяса. Я и так-то никогда особым гурманом не был, в общем-то рацион немудрящий - хлеб, мясо, да водка. А тут мясо перестал есть, осталось всего ничего - хлеб, да водка. Ну там лапши этой одноразовой перехватишь, или сникерсом рюмку закусишь - и ничего поначалу. Но через пару лет такой терапии начинаешь за собой замечать...
      Дело было в Питере. Я шёл в какие-то гости. А предварительно позвонил, меня попросили купить чего-нибудь на закуску. Денег нет. Сознаться в этом я постеснялся. Зашёл в магазин, послонялся там для виду, сунул в гитарный чехол пакет супа (замечать за собой), " суп московский особый, с макаронными изделиями", на всю жизнь запомнил - такой жёлтый пакетик бумажный, внутри полиэтилен, приправа и шестерёночки из серенькой муки. Думал незаметно. Ан нет. Были такие старушки в каждом почти советском универмаге - в синих халатах, с ведром и шваброй - лентяйкой. Подхожу к кассе, похлопываю себя по карманам - мол нет у меня ничего, а старушенция как поднимет визг: "А, у него в чехле с бандурой суп лежит, хватайтя вора!" Я вообще-то думал отдам суп, да и дело с концом, ну скажут, что мудак, да выгонят. Нет, смотрю - милиция приезжает, меня в упаковку, в отделении - в обезьянник, протокол. К ночи ближе отправляют в подвал - в камеру. А там народу! Всякого. У кого рожа набок - подрался спьяну, кого с вокзала притащили - в карман залез. Кто с женой скандалил - соседи добрые. Один всю ночь ходил вдоль стены с дверью, и проходя мимо двери каждый раз пинал её ногой. Грохот, лязг, хохот, веселуха. Утром всех пинками подняли, в туалет не пустили, воды не дали - в машину, как кильку набили, везут.
- Куда? - спрашиваю.
- На суд.
- На какой ещё суд?
- На народный!
- А ты чего наделал-то, малой?
- Да вот, вчера зашёл в магазин, украл суп за девять копеек.
- Э-э, братан, это кража. Это срок. А сегодня ещё судья зверюга. Старая грымза, никого за человека не считает. В общем, считай не повезло с первого раза. Но ты не ссы, в тюрьме тоже люди, не крокодилы.
Привозят в суд, всех за загородку, и начинается.
- Рассказывай.
- Вот, сидели в ресторане, кому-то не понравились, подрались, окно разбили
- Пятеро суток, штраф. Дебошир. Сообщить на работу. Следующий.
- Чего?
- Жена, падла, с работы на два часа позже пришла. Пьяная. Терпел, терпел, сам выпил конечно. Довела, морду набил. Молчала бы - ничего бы не было.
- Ясно, пятнадцать суток, на работу сообщить, бытовой дебошир. Следующий.
- Как дело было?
- Да, гражданин судья, я этот кошелёк в первый раз увидел, когда его у меня из кармана доставали! Не моё! Никакого гражданина в глаза не видел. Мусора подкинули! Да не тому, не я это был!
- Так, оставить под стражей, перевести в кресты, дело на доследование. Следующий.
В общем так вот коротко, чётко и быстро всех распределили, увели и увезли. Остался я один. Очнулся от ступора потому что тихо стало. Впервые решился посмотреть на судью. Женщина лет шестидесяти, с очень строгим лицом, седые, аж белые волосы, большие, но полуприкрытые, как бы усталые глаза. Строгий, чёрный пиджак, на лацкане - орден золотая звезда. Не то трудовой, на то боевой - мне из-за моей загородки не разглядеть. Поднимает глаза от бумаг: - "След...", но осекается на полуслове, увидев меня. А что я, мне восемнадцать (подсудный, кстати возраст), в бусах, в рубахе с бабочками, джисы латаные.
- Ты зачем суп украл?
Тут я должен сознаться в одной вещи. Понимаешь, я вдруг представил себе как я рассказываю про то, как меня ждали друзья с этим супом, как закуской, и что весь сыр-бор из-за нескольких оболтусов, которым нечем было закусить бутылку водки... Я представил себе это, и понял, что это будет мой последний день на свободе. Человеку с такими глазами просто нельзя такое рассказывать, тем более женщине. И я соврал. Даже не соврал (каяться, так каяться), сыграл, наверное первый раз в жизни. Просто от страху. И сказал:
- Есть хотел.
Это меня и спасло. Вспоминая потом, через много лет этот случай, поворачивая его и так, и сяк приходил к одному выводу. Понимаешь, в Ленинграде, как нигде знают, что такое голод. Память о блокаде никогда не уйдёт из сердец Петербуржцев, будет жить на генетическом уровне ещё много поколений.
- Так, ну, поскольку на тебя составлен протокол, просто так я тебя отпустить не могу. Поэтому по адресу прописки отправляем штраф, а ты в следующий раз проголодаешься - приходи ко мне, я тут в шестом кабинете почти каждый день после обеда. Чайку попьём.
Я чуть сквозь землю не провалился от стыда. Вышел, стою на ступенях, щёки горят, в глазах слёзы. И трамвай-то звенит, и нет решёток, и этого паскудного запаха тюремного, камерного! Благославенна будь, мудрая женщина!!!   
      Вот, замечаешь за собой, замечаешь, потом перестаёшь отслеживать, плюёшь в конце концов и на себя, и на то, как выглядишь, и на то, что говоришь, и кому говоришь, и когда говоришь. Всё это теряет всякий смысл, как всякая ложь. Хорошо, если остаётся что-то главное. Что невозможно не сказать, невозможно не записать, невозможно не сыграть. Если это осталось - живи дальше, радуйся. Потому, что у тебя осталось только твоё, нутряное, исконное.  Весь остальной мусор, всё наносное слетело с тебя, как лёгкая пыль. Хотя долгое время значило так много, занимало голову, отвлекало, отнимало время. Тоже, кстати, своего рода побег. От условностей на этот раз. Хотя условности условностям рознь. В конце концов элементарный такт - тоже условность, но тактичный человек (каким я никогда не был, и уже вряд ли стану), производит более благоприятное впечатление, чем не тактичный. И человек слегка навеселе, намного приятнее выглядит, чем лёжа на скамейке в, пардон, мокрых штанах. Вот, собственно, главное коварство алкоголя: серьёзный наркотик, а привыкать к себе заставляет исподволь, и как бы "в праздник", а праздник за праздником, посиделки за посиделками, выпивка за выпивкой - и вот нет человека, есть безвольная тряпка. Все это знают. Все. Поголовно. И продолжают бухать. Впрочем, наркологами об этом написано столько научных изысканий, что мне тут нечего пытаться добавить. Суть в том, что в конце концов упираешься лбом в стену, и как слепой котёнок начинаешь тыкаться носом вдоль плинтуса в поисках какого-нибудь прохода, выхода. Некоторые никогда не находят, продолжают эту драку с водкой один на один. Кто раз в пол года полностью сливает кровь, закачивает донорскую, кто просто после каждой пьянки ложится под капельницу, неделя воздержания - и опять. При этом и те, и другие остаются алкоголиками. Если уж заработал это удовольствие - кончено, навсегда, неизлечимо. Один доктор на мой вопрос: "может мне зашиться?", ответил: "зашейся, будешь ты непьющий алкоголик". Б-е-е-е-ж-а-т-ь!
      Появился опиум. Я посвятил ему семь лет. Показалось выход появился. Семь лет я не пил. Вообще. Стал убеждённым противником "синьки". Пришёл в мою жизнь Восток. Индия, Тибет, Китай, кундалини-шмандалини, даже йоги немного. Днём и ночью затемнённая комната, благовония, свечи, колокольчики. Масса свободного времени - лежи, читай. Если б не государство. Право на труд, священное право, превращённое в священную обязанность. В повинность. Надо же кормить всю эту банду - "слуг народа". Начались какие-то мытарства по каким-то невнятным работам - художник на заводе, ночной грузчик - приёмщик товара в детском кафе... Если б не эта повинность - кто знает.
      В общем, с ханкой можно поговорить. Не то, что с водкой, с ней не поспоришь, и спиной к ней не повернёшься. Опиум другое дело. Он много может дать, он заставляет думать. Он помогает работать. Если с ним не борщить, и не смешивать его  с деньгами. Как только начинаешь мешать  кайф с деньгами - знай, это не побег, это наоборот полная вписка в систему. И ты, и твой кайф, и твои деньги, и твои мозги - всё теперь на учёте. Не обращай внимания, это опять моя паранойя. Ты просто попробуй представить себе - сколько надо ввезти допустим анаши, допустим в Москву, чтоб каждый день всем хватало? Ты думаешь это киргиз с Токтогула с мешком спустился? Нормальные государственные поставки. Всем кайфом в стране всегда торгует государство. Поэтому и не легализуют, анашу например. Это ж большой бизнес, большие деньги. А если её легализовать, да отвести под её посадки место? Да культивировать её грамотно? Да в каждой аптеке можно будет её купить за три рубля? А так она сколько стоит? Кто ж такие деньги отдаст? Государству-то любимому, России великой? Зато водки - залейся. Хвалят её. Легализованный наркотик. А сколько из-за неё народу гибнет, сколько кровищи льётся, сколько уродов рождается! Пейте люди добрые, не жалко! Впрочем на вкус и цвет товарища нет, нравится же кому то российская поп музыка например. Хотя, если за эквивалент взять алкоголь, то наша попса - скорее какая то бормотуха из клея БФ, чем водка. Ну да хрен с ним, с кайфом. Выход, но выход временный. От реальности избавиться значительно сложнее, чем от опьянения. И его последствий...
      В определённый момент ты начинаешь понимать, что это отнимает слишком много времени, практически всё, ни на что другое его уже не остаётся. Тут отличный способ избавиться - уехать. Далеко. Есть деньги - садись в поезд, нету - лови попутку - и поезжай. Всё равно куда, главное отсюда, где, не то что ходить, даже и звонить не надо - сами всё принесут, нальют, и огурчик протянут. По моему у Горина было: "Когда уходишь от погони - ни о чём другом уже не думаешь".
      Раз меня высадили из поезда "Москва-Пекин", там была какая-то Амурская зона, или что-то в этом духе, чтоб туда въехать нужна была бумажка, у меня бумажки не было - меня и высадили. Ночью. Деревенский какой-то полустанок, одноэтажное здание вокзала, над входом лампочка под жестяным абажурчиком конусом, лавка у входа. Рядом с лавкой два картофельных мешка, чем-то набитых, и хозяйственная сумка, на лавке - пьяная старуха с подбитым глазом. Я походил взад-вперёд по полустанку, вошёл в вокзал. Окошко кассы, две двери: "Милиция" и "Нач. вокзала", буфет ( "Закрыто"). Из двери "Милиция" вышел молодой сержантик, попросил мой паспорт, мельком глянул на меня, вернул.
- Там бабуля не простудится? - говорю.
- Она так проспиртована, что ядерную зиму переживёт, и не кашлянет. Сейчас за ней старик приедет.
Где-то через час к вокзалу подкатил "Урал" с коляской, за рулём молодой светловолосый парень, высокий, худой, со впалой грудью и очень странным лицом - молодым, но покрытым морщинами, пьяный вдребезги. Сначала я даже не понял насколько. Пока сидел держась за руль - всё было нормально, но после перебранки с сержантиком о том, кому старуху тащить в коляску, он сплюнул себе на кед, слез с мотоцикла - и тут же с матюгами рухнул на землю рядом со своим железным конём. Потом поднялся, и держась за бок поплёлся к лавке. Без разговоров подхватил бабку под мышки, стащил с лавки - и снова упал, теперь с бабкой. Бабка только хрюкнула, очень глубоко вздохнула, пустила пузырь из носа, и опять заснула. Парень сидя на асфальте оглянулся невидящими глазами, потряс упрямо головой и стал подниматься. Опять упал. Вышел сержантик, мы с ним переглянулись, подхватили бабку за руки-ноги, посадили в коляску. Сверху на неё навалили мешки  и сумку. Бабушка заулыбалась во сне. Подошли к парню, он спал сидя у лавки на асфальте, где упал в последний раз.
- Серёга, слышь Серёга! - позвал сержантик, тряся его за плечо.
- Ну, х..ли надо?
- Х..ли - не ульи, пчёл не разведёшь, давай заводись и уё....й, пока начальник не приехал. А то и тебя закроет, и Егоровну, да и мне пропишет.
- Ой, бля, а я где?
- Да за Егоровной на станцию приехал.
- Да ну, на х..! Во, бля дела! А где Егоровна-то?
- Да погрузили уже!
- А это чё? (показывая на меня)
- Турист, студент, с поезда ссадили, московский назад через два дня только пойдёт, возьми к себе, хоть поспит у вас, у меня здесь негде.
- Да мне чё, залезай студент!
Он взгромоздился на сиденье, дёрнул ногой, я уселся за ним, на бабушку положил свой рюкзак (бабушка благодарно улыбнулась), и мы покатили. Серёга, как только оказался за рулём - снова как будто протрезвел, и довольно уверенно повёл мотоцикл. Через час езды по мягкой земляной дороге мы въехали в деревню. Остановились у крайней избы. Серёга вошёл в дом, показался из окна:
- Студент, заходи!
Я взял свой рюкзак, вошёл. Большая комната, вдоль окна большой стол, вдоль стола - лавка. Сидя на лавке, лицом на столе спит старик. Ещё за столом двое. На столе две бутылки водки, обе открытые, но обе почти пустые. Деревенская закуска - солёные грузди, картошка, жареная рыба, холодец. На вокзале в Чите, во время стоянки я купил две бутылки водки - менять на облепиховое масло, сказали идёт один к одному. Мужики внимательно посмотрели на меня, на две мои бутылки, один сделал широкий, немного спьяну неуклюжий жест (задел стакан, стакан упал): "Пррашу!". После первых рюмок "за знакомство" закурили. От дыма видимо, дед, cпавший лицом на столе вдруг громко закашлялся, тихонько чихнул, и открыл один глаз с синим веком и красным белком.
- А где?!...
- Да спит твоя старуха. У Серёги вон в коляске.
Старик поднялся, нащупал глазом на столе стопку, скрюченными пальцами взял стаканчик, кивнул в мою сторону, медленно, со смаком выпил и вышел из дому. Со двора послышалась какая-то возня, звук звонкой оплеухи, громкий вскрик: "Ты где, сука, была?" Мужики рассказали вполголоса, что старик отправил старуху в райцентр за продуктами три дня назад (Кстати впервые видел, что люди покупают по двадцать буханок хлеба, по пять килограмм яичного порошка, двадцать кусков хозяйственного мыла и т.д., а что делать? Автолавка - раз в месяц по деревням ездит, да и нет  в ней ничего путного, а всё же надо: и спички, и курево, и галоши иногда, и полавок какой никакой, подешевше, да и водки иной раз в своей деревне не купишь, вот и приходится мотаться в район. А это свет не ближний.), а она там после магазина, на станции села с кем-то пить, пока поезд ждала обратный, да нарезались они там, да передрались между собой, да и старухе не по злобе в глаз дали "для порядку". Всю компанию естественно замели в милицию, тех-то там оставили, а старуху на третий день выгнали. Ну, бабушка достала одну из десяти купленных для них с дедом бутылок, выпила её, приехала к себе на полустанок, и уснула на лавке возле вокзала. И вот теперь дедушка бабушке делал за этакие дела "выволочку" во дворе у Серёги. Апогея скандал достиг, когда дело коснулось выпитой бабушкой по дороге домой бутылки. Потом на крыльце затопали, открылась дверь и показался старик с двумя мешками в руках. Он остановился, задыхаясь, на пороге, и, придерживая дверь мотнул головой в комнату: "Заходи, сволочь!" Показалась бабушка. Вот они встали рядом в проёме двери, я их помню: оба маленькие, щупленькие, сухонькие, седенькие. Старичок ещё и кривенький на ногу. Бабушка дождалась его, ещё молодого, с войны. "Ну подумаешь нога, нога не рука, ногой не работать, а руки есть - проживём!" Вот и прожили. На пороге детской появилась Серёгина жена: "Проходите, позавтракайте с нами". Старик кряхтя полез в мешок за бутылкой. Так я попал в дом, где мне рассказали про дедушку Даву.


                Соло.

                Сад.

Я как-то видел камень, он был изрезан
Изнутри на глубину ладони, и там был -
                Сад.
Даосы там с зелёными, нефритными глазами
Читали книгу, накручивали бороду на палец
И говорили что-то. Всё обо мне и о себе,
О небе и луне, и о большой собаке, и о земле.
Потом один старик позвал к себе пить чай -
И я пошёл, не сразу правда - уж очень трудно
Было покинуть учёный наш кружок - с небес -
На землю, к костерку и чайнику спустится
Поверьте трудно. Но приятно. Я слушал.
Старик болтал, смеялся, подливал чаёк,
Рассказывал простые и смешные байки -
Я радовался простоте, и над смешным
Смеялся, но - молчал. Там, в центре Сада,
У мудрецов мне было интересно: меня спросили -
Я умно ответил, по дружески поддели -
Парировал, как равный. Я был философ.
Здесь, на краю бамбуковой деревни, у старика
В прозрачной хижине я лишь молчал, я слушал.
Водопад шумел, позвякивали колокльцы...

Я как-то видел камень, там был - Сад...


      Дедушка Дава был в тех местах личность знаменитая. Что называется притча во языцех. Рассказывали например такое: потерялся как-то мальчишка. От деревни до следующей деревни, где находилась школа - восемь километров, в общем-то два часа ходу, даже ребёнку (разумеется не первоклашке, первоклашек водили взрослые), а тут пошёл, как обычно пацан в школу - и не дошёл. Зимой дело было, на пол-дороге застиг буран. Ну и потерялся. Сошёл с дороги - и всё. День ждали до вечера. Потом собрались, пошли всей деревней по лесу аукать, да что там аукать - как завела пурга, уж дорогу и ту не видно, какие там следы. От председателя позвонили, приехали солдаты. Ещё день по лесу в сугробах барахтались - ничего. Тут бабка какая-то и посоветовала, идите, мол, к дедушке Даве, он найдёт. Пошли к дедушке. Он выслушал пришедших, выгнал всех из землянки, минут через десять вышел сам, показал рукой направление и дал какие-то немудрящие указания типа: "Там на опушке большую берёзу знаешь? Ну вот, от неё правее возьми на сопку, сопку слева обойдёшь, там в распадочке две сосны лежат друг на друге, в прошлом году в бурю упали, помнишь? Вот под ними он, иди бегом, замёрз он очень." Надо ли говорить, что пацана там и нашли? Испуганного, замёрзшего, голодного, но живого. Живого!
      Сколько народу он вылечил, выходил таёжными травами - все знают. А вот сколько ему было лет - не знал никто, даже он сам. Всю жизнь проработал в тайге охотником - заготовителем. Начинал совсем молодым ещё до революции, насколько я понял. Бил белку, соболя (пока был), куницу, волка, ходил на медведя. Пришла советская власть, давай всем документы выдавать:
- Тебе сколько лет?
- И-и, много...
- Ты когда родился?
- И-и, давно-давно...
- В каком году?
- И-и, не знаю, однако, давно.
- Может в 1900?
- Может, однако.
- А может в 1890?
- Однако может.
В общем записали его 1900-го года рождения, выдали паспорт, охотничий билет, приняли в колхоз. И дедушка Дава вернулся к себе в землянку, где прожил всю свою жизнь. Которую помнили окружающие. Тех, кто помнил-бы как он появился в этих местах в живых к тому времени уже не осталось. Землянку себе он вырыл километрах в пяти от деревни. В склоне сопки квадратная яма, сверху накат из брёвен, мощная лицевая стена с дверью. Справа от двери выпилен кусок бревна - окошко. Лет пятнадцать назад только кто-то додумался ему кусок стекла принести, туда вставить, до этого пузырём затягивал. Говорят радовался очень, весь день до вечера выходил наружу, потом заходил обратно,  смотрел на всё своё хозяйство, выглядывал сквозь окошко изнутри, оглядывался, опять выходил наружу, хлопал в ладоши, улыбался. Радовался человек свету, простору. Я его таким и помню - улыбающимся, радостным. Видел я его испуганным несколько раз. Всё остальное время, что мне довелось с ним провести, он был почти всегда чему-то рад, чему-то улыбался. Сидит где-нибудь на пеньке, трубочку посасывает, улыбается. И никогда, ни разу - грустным. Спокойствие, тихое стариковское спокойствие было, грусти - не было. Тогда, наслушавшись историй о нём, я выспросил у Серёги подробную дорогу до землянки, с утра пошёл искать его жилище. Часа два проплутав вокруг сопки увидел наконец вход. Дверь была заперта снаружи на задвижку. Рядом с землянкой был сложен из камней камелёк. Я сел на бревно, стал ждать. Минут через десять появился дедушка Дава. С топором в руке и вязанкой хвороста на плече.
- И-и, давно ждёшь? Чай хочешь?
Сбросил вязанку у моих ног, сам пошёл в землянку. Потом я много раз замечал  - ему многого не надо было говорить. Его как-то сразу понимали люди, без слов. Так и в этот, первый раз я как-то сам сообразил разжечь костёр, повесил на палку чайник. Он появился с двумя жестяными кружками, китайской жестянкой с заваркой. Чай заварил он сам. Подал мне кружку, отхлебнул из своей, улыбнулся. В этот первый вечер мы не сказали больше ни слова. Только когда совсем стемнело, он поднялся: " Спать, однако, пора", махнул мне рукой и пошёл в землянку. Я пошёл за ним. Внутри были два топчана проложенных сосновым лапником, сверху накрытых солдатскими одеялами, впритык к окошку маленький столик, у столика складной рыбацкий стульчик, и табуретка. В ногах топчанов, у дальней стены - буржуйка обложенная кирпичами. Составная труба выходила сквозь крышу наружу. По углам стояли четыре бревна. На гвоздях вбитых в них висело много всякого: на самом видном, ближнем к двери - капканы, мотки лески и верёвки, болотные сапоги, на остальных - ружьё и патронташ, ватная  телогрейка, в одном из углов стояли широкие лыжи с кожанными креплениями под валенки. На одной из стен была полка, на ней стояли кружки, пакеты с крупами, с чаем, яичным порошком, лежал большой, наверно килограммовый, полиетиленовый пакет с табаком. Под потолком висело несколько ниток с сушёными грибами и множество холщёвых мешочков с травами. Старый чулок с луком. Всё, больше в землянке ничего не было. Ему хватало. Он уже давно не охотился - зрение сдало, ходил по тайге, собирал травы, грибы, ягоды. Раз в месяц приходил в сельсовет, получал пенсию. Так и жил. Когда я с ним познакомился - не знаю сколько ему было лет, если считать от 1900-го - то 84, но по моему больше. У него было два зуба - один вверху, другой внизу. Выглядел он... Ты кино "Дерсу Узала" смотрел? Вот очень похож. Только тот был нанаец, или, как он сам говорил: "Моя гольд" и носил на голове платок, а дедушка Дава был селькуп, и зимой и летом ходил в русском треухе. Тоже какая-то ветвь не то чукчей, не то нанайцев, не то ещё кого-то из северных народов. Ни до встречи с дедушкой Давой, ни после я никогда не слышал о селькупах. Может он был последний, или предпоследний. О себе он почти ничего не говорил. Как-то в разговоре мелькнуло такое: когда он был маленький, шаман разглядел у него на внутренней стороне руки, у запястья родинки, расположенные в виде Большой медведицы (я сам их видел), и взял в ученики. Несколько лет маленький Дава прожил у шамана. Тот его по тайге водил, травы показывал, следы. Научил находить соль, кремень. Потом что-то произошло. Как я понял, ученье не было завершено и посвящение в шаманы дедушка Дава не получил. Множет камлать он и не умел (или не хотел), но о тайге знал всё. Хотя часто повторял, что боится тайги. Каждый раз боится. "Человек тайга чужой, тайга свои хозяева есть. Рассердятся - назад не придёшь. Или придёшь другой - совсем больной". И крутил у уха растопыренной пятернёй.
      Торопиться мне было некуда и я остался у Дедушки Давы. Погода расчудесная, лето. Совершенно замечательно мы жили. Я, если не пьяный, молчун. Могу промолчать весь день. Дедушка Дава тоже был не из болтливых. Вставли утром, здоровались. Дальше как-то само собой то он, то я делали на завтрак неизменную яичницу из порошка, заваривали чай. Мне даже иногда позволялось самому заваривать. Потом шли в лес. Всегда находилось дело. То дровишек насобирать (именно насобирать, сколько помню - дедушка Дава никогда не рубил деревья на дрова, всегда собирал. Ну, если уж попадалась сухостоина огромная, тогда валил, и мы дня за три, не торопясь перетаскивали её, разрубленную, к землянке), то на озеро за водой сходить, капканы он ставил - ходили проверять, потом ягоды пошли, потом грибы... Где-то через месяц я стал замечать, что мы вроде как-то далеко стали уходить. То где то тут, в сопках ближайших бродили (утром выйдем, к обеду дома), а теперь иначе, как затемно не возвращаемся. А дело, на минуточку, в глухом лесу. Там километрах в двух от землянки сопка была - так весь бок дикой малиной зарос, мы как-то по утру пришли туда, стоим на склоне напротив, а метрах в ста от нас, на соседней сопке, на "ягодном" склоне - медведь в малине ходит, кусты обдирает. Я вытаращился, смотрю, раньше медведя только в цирке, да в зоопарке видел. Вдруг чувствую меня Дава за плечо взял. А рука дрожит. Поворачиваюсь - а дедушка-то трухнул по серьёзному. Тут и до меня доходить стало, что не до шуток сейчас. Так спиной вперёд и поднялись обратно на сопку, и уж на той стороне только припустили вниз, чуть не бегом. Потом в округе я видел лосиное семейство, волки гуськом внизу под сопкой ручей переходили, ну и так, по мелочи кое-кого. Но тот медведь был первый из "местных". Хорошо не учуял. Второй случай, когда Дава напугался, произошёл уже где-то в августе. С вечера сказал: "Утром пойдём, однако". Я, уже ученый, собрал в мешочек сухарей, соли щепотку в газету завернул, в другой кусок газеты - табаку, положил на стол, легли спать. Утром только чаю выпили и сразу пошли. И так это бодренько пошли - за дедушкой Давой только успевал поспевать. До обеда почти не останавливались. А надо сказать ландшафт там - не сказка ни разу. С одной сопки спускаешься, на следующую забираешься, опять спускаешься, опять наверх, опять вниз. Наверх лезешь, думаешь: "ну, там сейчас плато будет", а там всё то-же - вверх, вниз, вверх, вниз. Это я к тому, что деду-то, Даве-то под девяносто уж было. Я, молодой, к середине дня намекать начал, мол не пора ли и поворачивать. Куда там! Как тащит его кто вперёд. Идёт, не оглядывается. В общем упёрлись мы далеко. Поднялись на очередную сопку, такую-же, как сотня нами уже пройденных. Одно отличие - на вершине валун лежит, не то, чтоб огромный какой, ледником занесённый, нет. Хотя как туда попал - тоже непонятно. Не, не подумай - капища шаманского там не было, просто большой камень. Посидел на нём дедушка Дава, трубочку выкурил: "Домой, однако, пора". Повернулся и пошёл обратно.  Точно не скажу, но посчитай сам (оно конечно не тротуар, сопки-то), вышли мы часов в семь утра, до камня добрались часов в шесть вечера, сколько прошли в километрах? Обратно пошли медленней - устали. А это август - темнеет-то уже не в одиннадцать, в девять. Вот как раз около девяти и сел дедушка Дава на дерево упавшее. Сидит, оглядывается, глаза большие сделал, удивляется.
- Однако, потерялись.
- Как потерялись? Сюда же дошли.
- Сюда помню, однако опять до камня доведу. Домой не помню.
А сам смотрю - он и впавду напуган не на шутку, похоже действительно заблудился. Не то что заблудился, просто забыл по старчески. И как-то удивился и напугался от этого. Тогда дедушка Дава делает поразительную вещь: стаскивает сапоги, снимает свои ватные штаны, выворачивает их на изнанку, надевает на себя изнанкой наружу, садится на бревно, закуривает трубочку. Проходит не больше минут трёх.
- Однако вспомнил.
Выворачивает штаны обратно, надевает, натягивает сапоги и совершенно уверенно, сначала в сумерках, а потом и в полной темноте, как будто у него в голове включился компас, почти по прямой выводит нас под утро к нашей землянке. Попадали на топчаны, заснули. Следующий день мне готовил сюрприз. Один из удивительных в моей жизни.


                Соло.

Чукча на охоте не попал белке в глаз. Загорюнился. Сидит, тоскует:
- Старый стал, больной стал, слепой совсем стал... Однако, говно совсем стал... Совсем говно стал... Да и был говно...



Там недалеко от нас распадочек был, я его давно заприметил. Гектаров пять коноплёй заросло. Да здоровенная такая! У земли стебель сантиметров десять в диаметре, согнуть, до макухи добраться - целое дело. Эх, туда-бы после первых заморозков наведаться! Но - молчи, груздь, молчи... Надрал я шишек с утреца, на сухом молоке сварил, протягиваю дедушке Даве, попробуй мол. Он заглянул в кружку, посмотрел на меня, понюхал, отхлебнул. Улыбнулся, закрыл глаза, кивнул, сел тут же у камелька и мелкими глотками выдул всю кружку. Потом набил трубочку свою и затих. А я чё, рыжий что-ли? Ну и я кружечку навернул. День пролетел совершенно не заметно, как у Бонифация. Где-то в третьей половине дня я очнулся от какого-то непонятного звука. Это дедушка Дава толок что-то в ступке. Даже уже не толок, а растирал.
- Чего там у тебя? - спрашиваю.
- И-и, грибы.
Ну, грибы, так грибы, и я занялся чайником. Ополоснул его, налил воды, повесил над костром. Дровишек подбросил, потом отмыл кружки от молока. Ну, чайник закипел, я пошёл за заваркой в землянку. Прихожу,  Дава на брёвнышке сидит, перед ним две кружки с кипятком, в руках ступка с какой-то серой пылью. Он высыпает в каждую кружку по столовой оловянной ложке этой пыли. Пыль остаётся горкой на кипятке.
- Это чего?
- Как утонет - можно пить.
- Нет, это чего хоть такое?
- Если не помрёшь - однако жить будешь.
Ну что сказать? Первое ощущение - стало холодно. Мы перебрались в землянку. Даже помню печку затопили. Ну, потом почти сутки сильнейшего галлюциноза. Началось - вожу рукой по одеялу, и вдруг понимаю, что под рукой - трава. Свежая, тёплая, живая трава. Посмотрел на руку - и вправду трава, луг какой-то, поднимаю глаза - а там вдалеке сцена, на сцене - Хендрикс, вокруг народ, в кино про вудсток попал. Дальше - больше, всего не рассказать, надо видеть. Потом вдруг момент полной, кристальной трезвости. Седующим вечером. Я сижу на своём топчанчике и, оказывается, разговариваю с Давой. Начинаю прислушиваться - понимаю, что расспрашиваю его о том случае с потерявшимся мальчишкой. Дедушка Дава сидит напротив меня на своём топчане.
- Ну так как ты нашёл-то его? Как узнал где он, ты видел что-ли его, куда он пошёл?
- Сначала не видел. Потом увидел, однако.
- Да где увидел-то, проходил он что-ли рядом?
- Не рядом однако, внизу.
 И вдруг всё исчезло. Топчанчики, земляные стены, берёзовые столбы по углам. Остались только глаза дедушки Давы. Я понял, что я на крыше землянки, точнее над ней. Точно помню, что не прилагал никаких усилий, просто висел в воздухе над крышей совершенно свободно, даже оглядывался по сторонам. Потом начал медленно, плавно подниматься выше. Мимо проплыл колпак конусом над трубой, где-то в краю глаза вниз проехал склон сопки. Я видел внизу землянку, наш камелёк, потухший костёр. Когда я оказался чуть выше основной массы деревьев - мне опять стало холодно, и я просто снова оказался у тёплой печки. Дедушка Дава протягивал мне кружку с чаем и улыбался.
      Ну, пришлось конечно поспать денёк, вот в общем-то и все последствия. Для справки: дедушка Дава собирал только бледные мухоморы, и от каждого гриба брал только пластиночки с внутренней стороны шляпки, и сантиметра полтора ножки из под самой шляпки. Потом сушил, потом толок. Насколько я понял, молоко ему понравилось. Странно, что он наотрез отказывался курить траву. В любом виде. Хотя табакокурильщик был знатный. В общем-то это всё, что я помню об этом человеке. Когда я собрался уезжать - где то в середине сентября, он не пошёл меня провожать. Попрощались тут, у камелька. Дедушка Дава всегда, когда ему приходилось смотреть на меня - смотрел очень внимательно, прямо в глаза, зрачок в зрачок, и очень трудно было отвести взгляд, пока он сам не решал это. А тут, во время прощанья он как-то мельком только вскинул глаза на меня и улыбнулся. Я обещал приехать на будущий год, но обещания не сдержал. Как-то закружилось всё, завертелось. И как-то изменилось, стало по другому вокруг меня. Но я не замечал. Не замечал... Только через пять лет я проезжал мимо на поезде. На этот раз с приятелем, мама которого выправила нам нужную бумажку в своём институте, и мы, как члены геологической экспедиции имели право на въезд в эту пресловутую амурскую зону, или как там она называлась. Посмотрел из окна вагона на старенький вокзал, на лампочку над дверью, на лавку. Тронулся вокзальчик, поехал в сторону, исчез. Мелькнула вдалеке сопка, вроде знакомая. Вроде. Всё.


                2




      А всё вокруг продолжало меняться. Где-то учился (мы все учились понемногу), перебрался в другой город. Влюбился (уж как сумел), женился. Родился сын. Новые радости, новые заботы, новые люди. Постоянно нужны деньги. Впрочем, вообще не помню момента, когда не нужны были бы. Помню кто-то мне сказал, что на вокзале можно по ночам подработать - разгружать вагоны. Припёрся я на вокзал, довольно быстро нашёл у кого спросить где чего. Послали меня на товарный двор. Прихожу. Сидят на ящиках человек десять - пятнадцать. Один стоит. С бумагой. Читает список. Тут я подхожу, он поворачивается:
- Грузить?
- Ну да, сказали можно подработать.
- Да подработать-то можно... - он с сомнением посмотрел на меня:
- Ты вообще-то грузил когда-нибудь?
- Нет, в первый раз.
- Студент?
- Типа.
- Так, внимание! Значит два вагона, один с мукой, другой с цементом. Оба срочные. Теперь вас поровну вместе со студентом. Кто куда?
- Давай нас на муку. - донеслось от ящиков
- Студента берёшь к себе?
- Беру.
- Ну, лады. Деньги обычные, до свету справитесь - по полтиннику на нос сверху, идёт?
- Лады, бригадир. Студента запиши.
Я продиктовал свою фамилию, меня записали в список, и мы пошли куда-то по путям в темноту, в спину нам светили фонари вокзала, и какие-то прожектора. Где-то на боковых путях, в тупике стояли два товарных вагона. Бригадир сверился по накладным, положил ладонь на один вагон: "Цемент". С грохотом открыли дверь. Внутри ровными штабелями лежали бумажные мешки со строительной смесью. Только напротив двери было свободное пространство, по сторонам от прохода - обе половины вагона были заполнены почти до потолка. Помню, я как увидел это, подумал, что это невозможно. Просто нереально в восьмером разгрузить, да ещё до света. Зря подумал. Подошли к "нашему" вгону, открыли. Та же картина, только мешки с мукой. Те же пятьдесят килограмм. Помнишь детскую загадку: "Что тяжелее - килограмм пуха, или килограмм свинца?", так вот - одинаково. Работа была постоена по принципу "цепочки" - у вагона на тебя сбрасывали мешок, ты нёс его метров двадцать в сторону склада, там перебрасывал на  другую спину и возвращался  назад. Дальше мешок, через одну "пересадку" попадал на склад, там двое из "наших" укладывали его на другие, поднимаясь всё выше. Туда идёшь с мешком, а навстречу тебе идут порожние, потом всё повторяется наоборот. Правда из-под вагона меня быстренько убрали, чтоб работу не тормозил. На меня когда первый мешок сбросили - я чуть не по колени в землю не ушёл. Тяжело, да с разлёту. Мужики переглянулись и отправили меня на подхват в середину цепочки. Я устал где-то после пятнадцатого мешка. Не просто устал, устал смертельно. Дрожали руки, ноги. Спина, у шеи особенно, горела огнём. Очень хотелось пить - эта мучная пыль забила всю носоглотку, ни дыхнуть, что называется, ни п..ть. А у ребят темп. Сбивать его нельзя. Там полтинник сверху светит! Через два часа пришёл бригадир:
- Пе-е-рекур!
Я шёл в этот момент обратно пустой. Где шёл, там остановился и сел. Как сквозь вату слышал обрывки разговора:
- Давай, бригадир, доставай.
- А не рано?
- Да ты чё, в натуре, пол-дела сделано! Ребята старались, подустали малёха. Давай, бригадир, не греши.
- Эй студент, давай сюда подгребай.
Я думал, что не встану. Вначале ноги дрожали. Теперь стали как не мои, идёшь вроде, а опоры твёрдой нет, как по вате. Подошёл. Стали кружком, по кругу пустили две бутылки водки. Закуски не было. Отлично помню серьёзные, сосредоточенные лица этих людей, когда они пили тогда, во время перекура. Это была не пьянка, это была часть работы. Молча допили водку, присели кто где - на рельсах, на мешках, закурили. Докурили. Перекур закончился. Следующие три часа лучше не вспоминать. Да и бесполезно - всё равно ничего почти не помню. Только звук своих шагов - сначала по гравию вдоль путей, потом немного по асфальту, потом обратно по асфальту немного, потом по гравию к вагону. Дыхание чьё-то в темноте. Мат шопотом. Потом:
- Шабаш, готово, последний!
Расчитывались тут же, у склада. Бригадир называл фамилию из списка, названный подходил, расписывался у галочки, брал деньги, отходил. Я расписался, взял дрожащими руками довольно обьёмную пачку денег, сказал: "спасибо", повернулся к "бригаде":
- Ну пока, спасибо. Мне пора.
Я прям почувствовал, как воздух стал плотнее. Жарче. Чувствую, меня не понимают.
- Не, братан, ну так не делают. Въё...ли вместе, а бухать один пойдёшь? Ты, ну обмыть же надо, зарплату-то.
Возражать не имело смысла, это было бы уже просто невежливо, да и самому мне показалось, что с устатку такого - не грех. По чуть чуть. Кто ж знал, что за первый только поход будет куплено восемь бутылок. Ну и закуска на восьмерых. Потом ещё раз собрали деньги и на этот раз послали меня. Я честно принёс восемь бутылок. Их тоже выпили. До дому я донёс пятую часть заработанного. Больше на вокзале не подрабатывал. 
      Ну это так, лирическое отступление. Денег действительно взять было негде. На что только не приходилось пускатся! Двое моих знакомых в Риге на какие-то копейки дали в местную газету объявление: " Фирма предлагает услуги по содействию в предоставлении рабочих мест в западной европе". Дальше всё по старому - присылайте своё резюме и пять рублей. Им люди из тюрем писали! Деньги слали. Потом эти двое берут журнальчики типа Burda, Shpigel, Uroda - короче что там можно было тогда достать, выписывают адреса с рекламных листков и рассылают по этим адресам присланные резюме. Приходит в модный журнальчик письмо, в нём резюме: шофёр первого класса, или механик с опытом работы, или опытная няня. Прочитали, удивились, ну ошибка - в корзину. И всё. Юридически не подкопаешься, фирма свою работу сделала. "Мы ж не виноваты, что вас на работу не берут." Самое смешное, что ровно через пол-года там же, те же, только: "Объявляется фото-кастинг для участия в конкурсе "Мисс старый город", дальше то-же: резюме, обязательно три фотографии, и десять рублей. Ух, девки им денег наслали! Хранить негде было. Один очень близко знакомый мне художник додумался сдавать свои картины в аренду. Приходит в какое-нибудь место, с кислой миной оглядывается по сторонам: "Да, интерьерчик у вас. Бедновато, да и устарело всё... Вот картины есть, можно бы всё тут обновить, всё пойдёт у вас по другому. Народ появится, реклама пойдёт, дети здоровы будут! Всегда! Нью-Васюки! Что? Сколько? Ну, столько. Дорого?! Ну, не хотите, как хотите. Значит вам не по зубам. Подешевле? За подешевле могу только на время повесить." И представляешь, повесил! И жену посылал туда каждый месяц "за зарплатой". Ну и где-то так-же примерно пытались добыть денег от государства почти все мои друзья. За очень редкими исключениями. Такая уж компания подобралась. Хотелось просто работать, просто делать то, чего умели, чему научились. Не за льготы, привилегии, не за бесплатные квартиры. И не для славы. Просто деньги были нужны. На еду. На детские ботиночки.

                СОЛО

 Мудаки

Мои друзья - все мудаки,
Кто не мудак - тот и не друг мне вовсе
Конечно можно было-бы сказать помягче -
Чудаки, тогда вопрос: к кому все эти годы
Приезжал я в гости?

Один всю жизнь картины рисовал
На кухне, сидя на трёхногой табуретке,
За пол-стакана анаши в соседний дом
Барыге отдавал, а дома голодали детки...
                Ну не мудак?!

Другой - прекрасный музыкант, но
Тоже отличился: после концерта,
Дома с мамой сел пить чай, и - надо-же
Прям с сигаретой с подоконника на улицу свалился...
                Ну не мудак?!

Ещё про одного я расскажу, я с ним знаком не мало
И давно, ну - тот придурок из придурков, поверил
В то, что гений, бросил всё, доверился лишь Богу,
Жена сама ушла,а этот мудозвон всё думает,
Что выбрался на верную дорогу.Ну не мудак?


Теперь пора заканчивать мне эту грустную тираду
Мне хочется просить вас, Мудаки, (тех, кто
ещё со мной остались), не уходите без меня,
Ведь не родится больше не одной строки,
Коль Вас не будет, а родятся - только если живы вы
                покамест.


      Но так уж повелось у меня на родине: если на государство не работаешь - ни хера не получишь. Не дадут. Просто лишат возможности заработать своим трудом. Не, дворником, сторожем, бутылки собирать - пожалуйста! На завод тоже можно. Но если у тебя набралось достаточно мужества стать представителем творческой профессии - тогда извини, подвинься - только по протекции (ты кого знаешь?). Это не голословное утверждение. Сколько раз так было: приносишь демку в клуб музыкальный, а там вместо того, чтобы послушать чего ты там наваял - вопросы задают: "Тебя кто прислал, кого знаешь?" Буквально, дословно. И всё - никого не знаешь, и тебя никто не знает. И не хочет знать. Ни тебя, ни того, что ты играешь (пишешь, рисуешь), и как. А я, например, вообще не люблю "нужников" - нужных людей. Лишние они в моей жизни. Да и вообще в жизни. Сами ничего не могут, только языком трепать, да улыбаться. Да и *** бы с ними - пусть бы улыбались где угодно, но ведь эти марамои улыбаются там, где я играю! Я играю, а они улыбаются. Вместо того, чтобы слушать. Думать. И все, бля, при искусстве! Хотя пардон, понятие "искусство" уже настолько их стараниями размыто, что смысл его, сама идея превратилась в ничто. За искусство можно выдать (и выдаётся) всё, что угодно. Всякая дрянь! Грязная, дешёвая дрянь! Так ведь не просто выдаётся, насаждается просто. И наши дети уже на полном серьёзе считают, что, бля, Киркоров, Тимати и Децл - певцы, а Дидюля - гитарист. Я раз пришёл к хозяину студии, где работал сессионником, говорю, мол запиши меня с ребятами, в пустое время придём. Всё равно простаивает студия по ночам. Техникам сами заплатим, просто разреши. Он мне:
- Ну запишу я тебя, куда ты с этим пойдёшь-то? Ты кому это понесёшь, кого знаешь? Вон слышишь сейчас девка поёт? Богатенький один свою шлюху привёл. Ни голоса, ни слуха, третью неделю с ней бьёмся, и ещё хоть год будем биться, пока за неё платят. И заделаем ей альбом. А потом ей "папик" заделает гастроли в Гринвидж Виллидж. А ты? Ну подумай сам - кому ты усрался в Америке со своим блюзом?
И не разрешил, в полной уверенности наверно, что убедил. А ведь друзьями были, играли вместе. И музыку он знает. Меломан с хорошим вкусом. Что сделали с человеком? Не надо ему больше музыки, не надо искусства. Деньги ему нужны. Как мне. Только ему уже всё равно за что их брать. А ведь понты всё те-же: за Россию Великую, на лобовое стекло триколор приклеил, за новостями следит, переживает сука! А насрать ведь ему давно на всё, и на всех! Прижмёт такого - и обманет, и украдёт, и предаст, и убьёт. Впрочем не убьёт - кишка тонка. И самое непонятное в этом, что поглядывает на меня свысока: "Мудак ты Андрюха, взрослеть давно пора! Ну чё ты делаешь? Не это надо делать, а вот это. Дети у тебя. Ответственность." Да я ж как раз об этом, блин! Об ответственности. Перед детьми. Что они за нас скажут, когда разберутся? Не, ты только не подумай, что я жалуюсь! Куда там! Все на своих местах. Я на своём, они на своём. Давно уже понял, что лучше Бога не придумаешь. Этот не ошибается. Старую приговорку помнишь: "Бог не фраер". Фраер, не фраер, а есть-пить надо. На "заре перестройки" разрешили кооперативы создавать. Ну, мы ж музыканты - давай муз. кооп. делать. Зарегестрировали. Бумажки выправили. Музыкальный кооперативный коллектив (или что-то в этом духе), "Играем танцы, свадьбы, вечеринки, юбилеи". Да мы тогда хоть на похоронах-бы сыграли, лишь бы платили! Был у нас "Рафик" раздолбаный, хорошая машина, вместительная. И мы, и аппарат туда влезали. Стали между Москвой и Питером по деревням, городкам маленьким мотаться. Играли всё. Запомнили нас, звонить стали, приглашать. Ну, а где-то через пол-года зажали нас на дороге два джипа, вышли оттуда ребята головогрудые (ну классика тех времён - все лысые, в чёрных кожанных куртках, в спортивных штанах, и только один в красном пиджаке, в золотых цепях), ну и:
- Это чё тут за х...ня? Вы чё, ваще нюх потеряли? Я, уважаемый человек за вами бегать должен, что ли?! Да ко мне сами все бегут деньги отдавать! Я тамбовский. Моя дорога. Мне с каждой тонны на этой дороге отстёгивают. Да мне мусора платят! Да я таких наглых, сука, забыл когда последний раз видел! А кого видел, бля, больше никто не увидит! Короче, сколько в кассе?
Залезли в бардачок, выгребли все деньги. Не помню сколько там было, от общей суммы если посчитать - оставил нам примерно по копейке. "Вот это мне, а вот это вам. Так и будем дальше делиться. Только сами привозить будете." И уехали. Мы переглянулись, покурили, забрались в машину, доехали до Москвы и на следующий день загнали наш "Рафик" где-то на рынке. Поделили деньги на всех и разбежались. Трест лопнул. Так и осели кто где: кто в кабак вернулся (кабаки пустые), кто на студию пристроился (заказов нет), кто в магазине гитарами торговать стал (кому нужны гитары, когда жрать нечего).
      А вокруг вся эта белиберда с "лихими" 90-ми. И вот тут интересен мне, как музыканту, феномен так называемого "Русского" рока. Всех этих "бунтарей" выпустили из подполья, разрешили. Денег дали, звёздами сделали. И что же? Да ничего. Пустышка. Никакого отношения к музыке вся эта мутота не имела никогда. Как социальное явление - да, но музыка, да и любое искусство - это всегда явление ассоциальное. И не надо мне говорить, что рок мол - по идее музыка протеста!!! Куда ж он подевался, ваш протест, как только вам денег дали?! Сразу, сразу все стали такими причёсанными, гладкими. И песни такие пошли - всё "МЫ", да "НАМ", да за народ, да за Россию, да за всех. Да, ****ь, настоящее искусство это всегда только "Я", это очень личное, когда натёрло душу так, что не сказать невозможно! Понятно, что каждый художник имеет право на свою социальную позицию, на своё отношение к тому, что происходит у него в стране, как любой гражданин, которому не наплевать на голодных беспризорных детей, на бездомных стариков. И просто обязан тыкать во всё это мордой власть предержащих. Другое дело, когда художник начинает в одну дуду с ними дуть, да при этом ещё называть, чувствовать себя патриотом. Потом, рок - он или есть, или его нет, а если он становится "русским", или там "женским", или ещё каким - это уже что-то "русское", или "женское", или ещё какое, при чём же здесь рок?! И вообще музыка?! А этим как сказали, что они музыканты - они и поверили. Да три аккорда на гитаре может взять любой пацан во дворе! Поэзия - да, поэзия была. Некоторым удавалось пользоваться русским языком более-менее прилично в этом смысле. Но зачем же жопу с пальцем путать? Поэзия и музыка - два отдельных, совершенно самодостаточных вида искусства (чё-то часто слово повторяется, не находишь?), и в поддержке друг друга не нуждаются. Ты так сыграй, чтоб тебя все поняли без слов, как скрипача в ресторане, а уж если взялся за стихи - так будь другом, напиши так, чтоб не стыдно было вслух прочесть. А вслух читаешь - голос сам аккомпанементом выступает к, собственно, смыслу - основной силе поэзии. Бывают конечно исключения, у кого получаются песни, те-же "Beatles" например. Или Высоцкий, или Oкуджава, или Галич, но это такие редкие бриллианты, которые к нам попадают весьма редко. И потом, русская бардовская песня - явление действительно уникальное в мире. В отличие от того же рока, корни которого, как всем известно уходят глубоко в негритянскую культуру. И во всём мире давно существует и школа, и культура, и традиции его исполнения. А у нас - погромче сделал, вот те и рок. Тьфу ты, ё моё! Да и с джазом у нас та же петрушка. Кого не спроси: какая самая лучшая театральная школа в мире, любой скажет, что русская, Волковская. То же с балетом. С изобразительным искусством. А джаз как запретили в 30-х, как буржуазное искусство и всё, нет ни школы, ни слушателя, ни востребованности. Сколько ты на вскидку можешь назвать отечественных джазовых оркестров? Я три: Утёсова, Кролла, да Лундстрема. Да и то это скорее диксиленды, чем джаз банды. Настоящий импровизационный джаз у нас не играл никто пожалуй. Козлов только с "Арсеналом". Уж не знаю, как он умудрился протиснуться. Тогда-то. Каким боком? Уверен, много народу пыталось играть, да чё то не видать, не слыхать никого. Один Козлов.
      Историю тут одну вспомнил. Вообще то не хотел называть здесь имена, но этого человека стоит назвать. Да и помешать это ему уже никак не сможет - он умер. Геннадий Хащенко. Простой, честный, справедливый - настоящий русский человек. Джазмен. Барабанщик. Переиграл с уймой народу, у Кролла например, со Скальдами, когда те в Союз приезжали, да тут у любого музыканта постарше спроси - каждый или знал, или слышал о нём. Куча учеников, своя школа игры на барабанах (скорее стиль, школу конечно открыть кто бы ему позволил), пластинки, ещё на "Мелодии" записанные. Ну вот, я тогда в первый раз собрался в Прагу - посмотреть на сказочный город. Билет в кармане, виза в паспорте, вещи в рюкзаке. Отъезд через три дня. Дома делать совершенно нечего. Пошёл с Москвой попрощаться. Тогда у Библиотеки ларёчки стояли с пельменями, с водкой, со столиками стоячими. Только первую выпил - хлоп по плечу, приятель подошёл, художник. Ну, прошу к нашему шабашу. Берём пузырь, устраиваемся уже по серьёзному, расспросы  взаимные (давно не виделись), разговоры за жизнь. Тут подходит к нам какой-то маленький, плюгавенький, типа о, художники, музыканты, я сам музыкант, барабанщик... Геннадий Хащенко. Щас вот на мели, без работы. Вот телефон запиши, будет нужен барабанщик - позвони, чем смогу помогу. Ну чего, берём ещё пузырь, продолжаем втроём. Тут мой приятель художник смотрит на часы, подхватывает свой планшет: "Чуть не опоздал, мне эскизы сдавать", прощается и убегает. Мы с этим остаёмся вдвоём. Он и говорит:
- А чего мы тут на холоде? У меня тут рядом племянник живёт, айда к нему. И в тепле, и с музычкой посидим.
Ну что, берём ещё пузырь, идём к племяннику. Тут же рядом во дворах. Открывает человек-гора, огромного роста парень в майке, в трениках. Коммуналка старая московская, комнат на десять. Проводит нас в комнату. Сам пить отказывается. Ну, не хочешь, как хочешь - на больше достанется. Где-то ближе к третьей половине бутылки я попросил у хозяина позволения воспользоваться коммунальной услугой. Пошёл, пока нашёл, пока свет нащупал, пока раковину искал, да руки мыл - время прошло. Возвращаюсь - пузырь пустой, и говорят, мол пора уходить. Ну уходить, так уходить, беру куртку, а она подозрительно лёгкая. У меня во внутреннем кармане органайзер лежал (там и кошелёк, и портмоне, и записная книжка, и зачем-то ещё калькулятор), в общем штука тяжёлая, как пистолет. Одна польза, что его отсутствие сразу ощущается. Я и говорю:
- Ребята, у меня тут кошелёк был. Там деньги, документы, карты банковские.
- Да ладно порядочных людей людей обвинять, сам поди потерял, а на нас сваливаешь.
 За этими разговорами меня бочком, бочком к выходу, оказываемся мы на улице возле подъезда.
- Короче, мужики, я точно знаю, что когда пришёл - был кошелёк, сейчас нету.
- Да ты ох...л, мне милицию вызвать?!
- Вызывай!
У подъезда таксофон, хозяин наш звонит в милицию. Те приезжают, нас всех троих в машину, привозят в отделение. Там сразу всех по трём разным кабинетам, допрашивать. Не знаю уж, что там эти двое говорили, я рассказал как было. Пока протокол, пока то да сё, часа в три ночи меня выставили на улицу. Поймал машину, в долг доехал до дому, расплатился. Лёг спать. Не помню у кого это было: "проснулся с ощущением беды", вот и я так же. Мало того, что жуткое похмелье, так ещё и смутные воспоминания о вчерашнем вечере. Сунулся в карманы - точно, ни фига нет. На голове волосы начинают шевелиться, это значит вместо Праги сейчас домой к маме, оба паспорта восстанавливать - и обычный, и загран, как у нас это делается рассказывать никому не надо. Нащупал бумажку какую-то, достаю - номер телефонный. Вчерашний знакомый нацарапал. Чем чёрт не шутит, позвоню, может за деньги отдадут. Набираю номер:
- Здравствуйте, я могу поговорить с Геной?
- Ты кто?
- Да вчера у стоячки на Библиотеке познакомились, Андрей. Музыкант. Ты ж мне телефон оставил. Чё там с кошельком, может за бабки отдадите?
- Да? А ты сейчас где?
- В Свиблово.
- Ну, пиши адрес, приезжай.
Адрес другой. Приезжаю, открывает дверь совсем не тот человек. Высокий, седой, как лунь. Небольшая комната, стенка венгерская, два дивана, детская кроватка, телевизор, магнитофон. Перед диваном - журнальный столик, на нём бутылка водки, закуска, одна рюмка. Хозяин глянул на меня, вышел, вернулся с рюмкой. Налил в обе. Выпили.
- Садись, рассказывай когда это мы вчера с тобой познакомились?
Я рассказал.
- Так, в общем Гена Хащенко - это я, тот маленький с которым ты вчера пил - мой давнишний приятель, сейчас бомжует, всё лето у меня вон в машине во дворе прожил, тот, у которого вы были - не его племянник, а мой. Он с Афгана контуженный пришёл, клептоман. Ты на него не обижайся. Ты чего делать-то собираешься?
- Ну чего собираюсь, сейчас на вокзал поеду, попробую билет по ксерокопии паспорта купить до мамы, паспорта восстанавливать надо.
- Ну лады, обещать ничего не буду, но перед отъездом позвони на всякий случай.
На том и расстались. Поехал на вокзал, билет по ксерокопии паспорта мне не продали, продали по старому военному билету. Потом я два дня пил. В день отъезда (билет на семь вечера) с утра думаю: "чё не позвонить, не нашлось, так не нашлось, хоть попрощаюсь", звоню, поднимает трубку Генкина жена, Наталья:
- Это Андрей? Приезжайте к нам, у нас ваши вещи. Всё цело, и деньги и документы.
Ух я и подорвался! Сразу на вокзал, билет сдал, заскочил в магазин за бутылкой, приезжаю. Генка рассказывает:
- Короче, ты уехал, я позвонил племяннику, отматерил его хорошенько за все эти проделки: "Ты чего , сука, себе позволяешь? Ты кого грабишь, у кого воруешь, падаль?! У братьев моих, у музыкантов воруешь?! Чтоб через пол-часа всё было у меня!" Ну он приехал, привёз. Тот мой приятель появился, ну этого я даже в дом не пустил, просто взял за морду пятернёй, да и выкинул из подъезда. А вечером ко мне друг приехал, я ему давно ноты обещал кое-какие подарить, ну мы с ним под эту твою историю и нарезались, как поросята. Пошёл я его к метро провожать, он то уехал, а я стою прикуриваю. Подходит ко мне лейтенант какой-то: "Ваши документы." Я руку в карман сунул, ну и достаю всё, что было - и твои документы, и свои. Он их у меня из руки цоп - и к себе в карман, типа в отделении заберёшь. Я ещё у него спросил: "Ты хоть кто?" - "*** в пальто, в отделении узнаешь". Да меня тут каждая собака знает, я тут, в этом районе с детства живу, всё начальство ментовское - мои дружки с детского двора. Пошёл в местную ментовку, а они там все пьяные - день рожденья празднуют, меня за стол усадили, суть да дело, "а ты чего пришёл-то?", "да вот, тут какой-то, представился ***м в пальто - отнял у меня документы, и мои, и приятеля, сказал чтоб сюда за ними зашёл. Ну, те быстро вычислили, кто там у них дежурил, подняли этого, в пальто, с постели, вызвали на работу вместе с нашими документами. Вот получай, только с тебя штука - я вчера этих ментов до утра поил.
      Вот такая история. Так я познакомился с Генкой Хащенко, нет, не я познакомился, Бог познакомил. Судьба у Генки получилась под стать всем честным людям. Все было - и деньги, и работа, и семья. Потом встретил Наташку, моложе себя на много, влюбился. Из семьи ушёл. А тут ещё ко всему послал кого-то в Госконцерте на *** - и всё, кислород перекрыли. Ото всюду выгнали. Никуда не взяли, клеймо на человеке. К тому моменту, когда мы познакомились, он жил тем, что на своём "Форде" (такой, как газель, не знаю названия), перевозил кому мебель, кому пианино, перебивался. Ну и уроки. У меня много друзей по театрам разным в Москве (не, не артистов, всё наши - монтировщики, осветители), повезли Генкину младшенькую в детский музыкальный на утренний спектакль. Наташку с дочкой в зале оставили, а сами вниз к ребятам за кулисы спустились. Когда, в каком театре монтировщики не пили? Пошли мы с приятелем за бутылкой очередной в буфет. Приходим - Генки нет. Пошёл искать, стоит у заднего входа на сцену, у дверей откуда реквизит на сцену выносят, и плачет: "Ты не представляешь, что для меня это значит, эта атмосфера..." Я последний, кто с ним играл. Записали пару-тройку репетиций, на две пластинки хватило. В смысле по времени, кто бы стал их издавать, продавать?.. Сколько Генку помню - всегда у него по всем карманам понапиханы были мерзавчики водочные, постоянно к ним прикладывался. Раз едем с ним куда-то, а он метров за сто от перекрёстка скорость сбрасывает: "да тормозов нет давно, всё не починю, а так - как раз до красного докатимся". Умер Генка дома, за столом. Наташка ушла за дочкой в садик, пришла - а он сидит за столиком журнальным, перед ним бутылка, только початая, закуска, рюмка. Так в нищете и помер. Старшая его дочь устраивает в Москве "EFES BLUES FESTIVAL", так когда Генка помер, на поминки его, его семья (из которой к Наташке ушёл) арендовала клуб музыкальный, "Клуб не Брестской". Народу понаехало всякого, помню Манукян был, Смирнов Иван, Эйдельман вечер вёл, какие-то люди из театра Пугачёвой: "Ах, какого человека потеряли! Ах, как же это мы не уберегли!" Хорошо я быстро напился, а то бы точно кому-нибудь в рожу дал. Жалко Генку, редкость большая.
      Не знаю точно, но думаю что сознательно он устранился ото всего этого, я имею в виду официальную арт. деятельность. Просто не мог больше смотреть на всю эту сволочь от искусства. Артистов развелось - пруд пруди, в кого не плюнь - в артиста попадёшь, музыкантов только нет. Почти. А кто остался - сидят по кабакам. На так называемую пресловутую большую эстраду лезть - себе дороже. Кто же из порядочных людей ради денег полезет нужные жопы лизать? Самое паршивое во всём этом то, что это теперь само собой разумеющееся: хочешь зарабатывать на эстраде - прошу на поклон к "нужникам", сначала денег выпроси, потом играй, чего скажут,(ты денег хочешь? тогда делай, чего велят, мне лучше знать, что продать можно), а не то ради чего собственно с ними связался, мордой торгуй. А ведь хотел просто музыку играть. А там ребята железные, за свои места удавить могут, и уже не стесняясь говорят, что это бизнес. А где деньги - там всегда интересно. Им. Да ещё говорят, что мол хорошему человеку всегда повезёт. Да когда, в какие времена хорошим людям хорошо жилось?!! Назови хоть одного?!! Да чтоб я за деньги в этакую жопу залез?!! Да и потом, мне проще - я знаю способ. Возьми, да кислоты нахавайся. Какие там звёзды-****ы, там космос к твоим услугам! И никаких "нужников". А импровизационных моментов мне и в кабаке хватает, и искусства в кабаке ничуть не меньше. И уж точно побольше, чем на нашей эстраде. Впрочем это опять лирика.
 
                СОЛО.

                Чушь.

Дорога. Колея через поле, которая теряется за каждым своим поворотом – так высоки колосья. Тяжёлые, золотые. На ветру недоумённо – лениво туда – сюда. Тяжесть. Золото. Море золота. И жара. Или дождь идёт. Три дня. Сначала ливень, да такой хороший, сильный, быстрый, с грозой. И до вечера опять сухо. Лето. Прелесть! Да, ну, а к вечеру опять тучи откуда ни возьмись, ну и – дождь! Да ещё такой противный, мелкий. Хорошо, если ветра нет. Хотя и так-то не канары. Тепло и сыро. Ненавижу. Впрочем, когда как. Иногда терпимо. О чём это? А! Дорога. Да. Золото потускнело, оно всегда тускнеет, если света нет. Зато как-то набрякло, налилось, стало ещё массивнее, ещё тяжелее. Золото всегда выглядит тяжелее в сумерках. И зелень, что по узеньким полоскам обочин вытянулась, стала заметней. Больше её стало, вроде бы. В колее лужицы кое-где. Грязь чёрная, жирная. Дождик вроде капал – перестал. А. Светает. Совсем не холодно. Туман. После обуви по чернозёму босиком, и видно как туман у ног шевелится. Прелесть. А это что? Камень? О. Второй. А... К дороге вышел. Чушь какая-то – по дороге шёл, на дорогу вышел.

 
      А если без лирики - то повернёмся к нашему барану. Я до последнего своего кислотного заплыва очень любил лес. Всё тянуло меня в забайкалье-зачитинье, к тайге поближе. А тут чё-то ушёл в поле далеко. Совсем далеко - ни в какую сторону города не видно, только поле. Да и втёрся там. Ну поле огромное - километра три вокруг никого. Откуда он взялся? Слышу топот сзади, поворачиваюсь - огромный чёрный баран. Килограммов сто наверно. Несётся на меня, и голову уже опустил. А я рукой-ногой пошевелить не могу. Ну, думаю, дохипповался, ща ка-а-к двинет меня с разгону - костей не соберу. Не поверишь, сижу шепчу: "Ты и я - одной крови!" Он всё ближе, не тормозит, комья земли назад отлетают. Вот-вот долбанёт. Я зажмурился, жду. Десять шагов, пять, два... За шаг до меня он вдруг резко виляет, обегает меня в два скачка - и дальше по той-же линии вперёд. И убежал, потерялся в поле. Ну что ты тут скажешь? После этого люблю большие открытые пространства. Чтобы далеко всё видно было. И дышалось вольно. Меня в юности занесли черти в монастырь. Когда собирался, знакомые, кто уже там побывал, предупреждали: ты, мол, смотри - там искушения могут быть всякие, да и вообще постарайся на нужный поезд сесть, а то там только два автобуса в день ходят, не успеешь - придётся до утра следующего ждать. Ну я естественно на нужный поезд опоздал, утра ждать не стал, пошёл пешком. А чего, спальник есть, если чё - в лесу переночую, не впервой чай. Там место есть - дорога через сосновый лес идёт. Иду, ночь, и вдруг впереди справа в лесу треск, грохот, храп какой-то, и выходит на дорогу лось. Кок, кок по асфальту, перешёл на другую сторону и в лесу скрылся. Минуты три прошло, выходят следом четыре волка - и гуськом за ним на другую сторону дороги, и - в лес. Долго я там простоял, прикурить боялся. В общем к утру добрался. Стучусь в ворота. Открывает заспаный человек:
- Ты чего?
- Да вот приехал посмотреть.
- Да на чём приехал-то, первый автобус часа через четыре придёт?
- Ну дошёл вот.
- Ну заходи тада. У меня посидишь пока. Потом к отцу эконому тебя отведу.
В общем определили меня на кухню - дрова колоть. Келью дали. Благо по осени дело было - народу, поломников почти нет. Стал я жить. С утра при кухне свои дела сделаешь - весь день потом свободен. А я ж с гитарой припёрся. Ну и не играть же в стенах монастыря - уходил за ограду подальше, там занимался. Сижу раз у дороги, которая к подворью ведёт, спиной к дороге повернулся - гаммы гоняю. Слышу:
- Эй, вьюнош!
 Поворачиаюсь - дедок старый-старый, седенький, худенький, росточка маленького, в рясе старенькой, стоит, рядом два ведра с водой, коромысло держит как копьё.
- Ты чего это тут?
- Да вот, приехал погостить, посмотреть. Сам учусь в училище искусств, заниматься надо. Ну не играть же в келье, вот сюда ухожу, разминаюсь.
- Дак а на чё те гитара? Тебе Бог инструмент дал лучший - голос. С ним всё сыграть можно.
- Да я не умею петь-то.
- А ты к нам на спевку приходи, научим.
- Да я уж выбрал, чего хочу, боюсь не хватит времени у меня.
- А-а, ну да, ну да, на два фронта воевать - нигде не победить. Ну ладно, занимайся, занимайся. Пора мне.
- Вам помочь может? С вёдрами-то?
- С вёдрами? Да это ж разве ноша? Грехи свои таскать тяжело, а вёдра - пух! Эх, грехи наши тяжкие!
Подцепил коромыслом вёдра, крякнул, и пошёл к монастырю. К стыду своему я забыл как его звали. Хорошее лицо у него было, глаза хорошие, добрые. Он тогда уже в старцах ходил. Сейчас уж помер давно наверняка. Много лет спустя я у Пифагора нарвался на трактат о музыке, "О неопределённом и пределе", "Пифагорейское учение о началах музыки", или что-то в этом духе.  Так тот вообще считал музыкальный инструмент передаточной инстанцией между исполнителем и слушателем, мечтал о таком например: выходит человек, иполнитель в амфитеатр, садится на табуретку, и начинает играть музыку. Без инструмента. И все слышат. Во! А так житьё моё там ничем особенным мне не запомнилось. Разве вот был там один человечек странный. Тапочки у него были тёплые, мягкие. По коридору идёт - не слышно. Двери в кельях не принято закрывать плотно, так, прикрыты для виду - и только. Так идёт - в каждую нос свой сунет. С утра к владыке с докладом: а вот тот-то после "отбоя" свечи жёг, не спал, другой не помолился перед сном - свечка у него не горела. Я пару раз присутствовал невольно при этом. Сидел в приёмной, из-за двери слышно было. Ну, думаю, не, так дело не пойдёт. У меня ж слух. Я его тапочки издалека слышал. Он ещё в дальнем конце коридора появляется - я свечку зажгу, и к столику. Молитвослов открою наугад, читаю. Ну что ты! Набожным очень прослыл. А всё ради того только, чтобы этого уесть. Уж не знаю, уел ли, нет ли, не знаю.
      Должен признаться - у меня довольно странное отношение к религии. Я очень верующий человек, но совершенно не религиозен. Даже крестился два раза. Да, да, не удивляйся. Первый раз меня бабушка ещё в детстве раннем окрестила. Меня частенько к ней на лето отправляли, и вот она в тайне от отца, (он был убеждённый коммунист, и естественно атеист), стаскала меня в церковь. Я-то этого не помню, совсем маленький был, а мать, как выяснилось, знала. Но никогда не говорила, не принято было об этом говорить у нас в доме. Яйца на пасху красили - вот и вся религиозность нашей семьи. А тут чё-то я так пережрал кислоты, что чертей стал замечать вокруг. Ну и напугался конечно. Защита понадобилась. Мой приятель, давно воцерковившийся, привёл меня к своему духовнику. Не знаю, что там ему про меня наплёл, в общем тот сказал, чтобы он меня к нему привёл. Подворье какое-то в Москве, приёмная, сидим, ждём. Открывается дверь, приглашают. За столом поп, толстый, седой. Прямой, открытый взгляд. На столе телефоны, бумаги - чиновник, да и только, ни дать, ни взять. 
- Здравствуй, мне вот друг твой рассказал, что окреститься хочешь. Чего так? Жил, жил, и вдруг на те! Такие дела с бухты-барахты не делаются. А то - ишь ты, как грешить, так первый, а как для Бога чего сделать - так в кусты? А защита понадобилась, так в церковь прибежал. Давай начинай ходить в церковь, учиться понемногу будем. Молитвы запоминать, обряды.
А надо сказать, что я к тому моменту неделю уже не спал, не ел, швыряет из космоса на землю, хожу - меня ветерком покачивает, в чём душа держится - неясно. Всё дрожит, от коленок до голоса. А молодой был, резкий:
- Может познакомимся для начала?
- Ты прав, извини, Алексей.
И вдруг - неожиданно крепкое, тёплое, сухое рукопожатие. Тут впервые у меня от сердца отлегло за пару недель. Спокойно стало. Ну я и выложил ему всё. И про кислоту, и про то, что переел, и что учиться уже некогда - на самом краю стою, ещё шаг - и сумасшествие, утянут черти в омут.
- Ты хоть символ веры выучил?
- Нет, читал не раз, запомнить не смог.
- Как же ты веришь, во что?
- Я верю в Иисуса, в Его учение. В то, что Он прав.
- Ну, и слава Богу!
Он снял трубку телефона:
- Ты посиди пока в коридоре, подожди.
Через минуту вышел мой приятель, протянул бумажку. Там адрес и телефон храма.
- Сказал позвонить, он их предупредил.
Крещение назначили через неделю:
- Приходите к утрене, не ешьте ничего, отстоите службу, проповедь - и начнём, принесите чистую рубашку, и 150 рублей на крестик.
- А у меня денег нету.
- Ну так приходите.
В общем в нужный день я врезался как следует и с приятелем одним пошёл на своё крещение. Ну, тут и началось! Из метро вышел, и напрочь не помню куда идти. Там четыре улицы в нужную сторону идут, а какая моя - не могу вспомнить, хоть убей! В одну сунулся - не та, другую почти всю прошёл - не то, а время поджимает, вот-вот служба начнётся, не удобно на собственное крещение опаздывать! И так-то почти силком напросился. В общем потерялся. В нужную улицу сунулся уже просто для очистки совести. Иду, иду, прохожу очередной дом, и вдруг слева - высокий, весь белый. Храм. И как только я за угол повернул, и увидел колокольню - стали звонить к заутрене. Блямм! Блямм! Блямм! Бидилямм! Блямм! Бидилямм! До печёнок, до костей, до мозжечка проняло. Я не касаясь земли до церкви дошёл, вошёл внутрь. Народу в тот день набралось креститься - море. Детишек куча, кто плачет, кто хохочет! Помню дядьку одного - толстый, по пояс голый, в домашних тапочках, с цепочкой с крестиком, надетой пока на запястье, с полотенцем. Дети по всей церкви носятся со свечками, полное ощущение праздника, утренника. Ладан кольцами вьётся, в косых лучах солнца от окон светится. Длинная очередь к купели, по головам не считал, но человек шестьдесят примерно. Подошла моя очередь.
- Отрекаешься от сатаны?
- Да!
- Отрекаешься от сатаны?
- Да!
- Oтрекаешься от сатаны?
- Да!
Поливал, поливал, мне голову, а потом взял за шею, да сунул вообще всю под воду. Надевает крест на меня, а я чувствую  тяжесть тяжеленную от него. Меня прям сгибает под тяжестью крестика, если б поп не поддержал за плечи - захлебнулся бы наверно в той купели. Отошёл в сторону. Стою, с меня течёт ручьём, какая-то женщина протянула мне белую тряпицу, я вытер голову. Стою, ног не чувствую, вокруг меня как пузырь - воздух какой-то не такой, запах ладана исчез, появился запах свежести, чистоты, как морозным солнечным утром, цвета не такие, как до этого, у людей вокруг лица светлые, добрые, у некоторых слёзы в глазах. Приятель мой подошёл, рубашку протягивает: "Ты одеваться собираешься?" Смотрю - стою босой, в подвёрнутых штанах, по пояс голый. Оделся. Девушка незнакомая протянула расчёску, причесался. Вернул. Потом коротенькая проповедь была. Не проповедь даже, так - скорее напутственное слово нам, оглашенным. Всё, обряд закончен, народ потянулся из церкви. Я за всеми к выходу. Приятель мой говорит: "Погоди, ещё подарки". Подарили две книги - Библию и Молитвослов, два толстенных тома с золотым тиснением.
      Как всякий новообращённый стал по воскресеньям в церковь ходить, службы отстаивать, причащаться. Молитвы учить, (без особого, впрочем, успеха - с памятью у меня беда, так ничего кроме "Отче наш" и не запомнил). Потихоньку, помаленьку оттёр меня Бог от церкви. Пишу и понимаю, как это звучит, но ничего не поделаешь - так уж вышло. Хотя попы и говорят, что без церкви веры нет, я точно знаю, что есть. Вера для меня это прежде всего отказ от всякой неправды, от того тёмного, что на каждом углу нас поджидает. Ты только не пугайся, не подумай ради Бога, что мне удалось уже полностью от всего этого избавиться. Дёргают черти, как всех. Так, стараюсь глядеть вокруг повнимательнее. В принципе Бог прост, как выеденное яйцо. Чего уж проще: не воруй, не желай чужого, не ври, не бойся, будь добр ко всему живому, помогай, если видишь, что помощь твоя нужна, не проходи мимо. Достаточно десяти заповедей. Ведь Он и послан был к нам для этого. Чтобы рассказать об этом просто, доходчиво. Для нас. Для наразумных. Это уж мы, люди накрутили вокруг Него, и Его учения чёрт-те чего так, что уж и не сразу поймёшь. Ну представь себе Бога, который посетил эту захолустную галактику со своим учением, и так всё рассказал, что никто ничего не понял. Всё было преподнесено предельно просто. А мы чего наворотили вокруг? Не перелезешь! Две тыщи лет уж Всевышнего делим! Сколько кровищи пролили, сколько слёз! А здесь, так ещё и: "Кто не православный - тот не спасётся!". И всё во Имя Его! Обрядность во всех религиях начала занимать главенствующее место. Заменять собой стала, собственно, веру. Человек ходящий по воскресеньям в церковь - называется верующим. Не верующий человек, человек верящий в Бога, а человек ходящий в церковь, носящий крестик - верующий теперь! А ведь крестик на себя нацепить может любой, даже чёрт. И цепляет время от времени! Я видел пару раз. В общем по моему церковь давно уже к, собственно, вере - не имеет никакого отношения. Обычная государственная кормушка. Деньги со старушек собирают. А по мне - так институт церкви должен быть бесплатным, как впрочем здравоохранение и образование. Пусть государство её, церковь, и содержит. Конечно, как всякий верующий человек я знаю силу молитвы, настоящего, насущного обращения к Богу. Знаю, помню о существовании института монашества (единственного пожалуй приличного сообщества внутри церкви (любой), их молитвами и живы-здравы пока ещё, не взорвали планету), нет-нет да вспомню о них: "Помоги им там молиться за нас". Вот светлое пятно на тёмной теперь шкуре церкви. Да и то сказать: монах зарплату не получает, он своими руками живёт- кормится. Как я. А значит брат мой. Только молиться я в церковь не хожу, прошу где приспичит. А проснувшись, и перед сном теперь молюсь как Ассоль у Грина: с утра - "Доброе утро Бог!", вечером - "Спокойной ночи Бог!". Вообще-то этимология слова "вера, верить" - доверие, доверять. Если доверяешь Богу свою душу, свою жизнь, если знаешь точно, что убережёт от дурных мыслей, от злобы и зависти к ближнему, от жизни и смерти дурацкой, никчемушной - значит ты верующий человек. Если когда молишься не денег просишь, а просишь научить как их заработать - ты веришь своему Богу. Если во время праздничного застолья вспоминаешь о своих ушедших родных и друзьях - радуйся, ты веришь в Бога!
               
                СОЛО.

                ***

Многоточие, семь точек.......
Тик-тик, тик-тик, тик-тик, так
Может это от болезни почек?
Ну подумай сам, чудак!

Сколько можно многоточий
Ставить вместо нужных слов?
Сколько нужно медоточий,
Чтоб понравился улов?

Как рыбак, закинув невод
Ждёт поклёвки у реки
Так и ты, накнокав повод
Ждёшь отмашки той руки,

Что уже давно бы вроде
Передать должна бы знак,
Но, как говорят в народе:
Что ни Ванька - то дурак.

И как ваньки на пенёчках
Всё сидим и ждём у врат
А ведь не вечные денёчки
И что не друг нам - то и враг.

Сам нальёт, и сам откроет
И колбаску поперёк...
Сердце как-то сладко ноет
Глотка водки гладко ждёт.

А ведь праздника не будет
Каждый знает, вот беда
И никто не застрахует
От того, что нас туда -

Заберут по одиночке
Под микитки - в туесок,
Где наши деньки и ночки,
Бисерный твой поясок?

Всё осталось за кормою
Юных лет, и да, и нет
Только ты теперь со мною -
Не полученный ответ...

Хватит, хватит многоточий!
Суньте рюмку в пальцы мне -
Тост скажу для двоеточья:
"Будте счастливы вдвойне!

Будте рады, что уйдёте
Как уходит человек,не
Сломавший крыл в полёте,
Ясно проживший свой век!

Будте счастливы, родные
Что уходите туда, где
Нас ждут места иные
И другие города! Ада нет,

А остальное - суть ничто
В сравненьи с тем, как
Расплачивались болью
Посреди кирпичных стен.

Пью за вас, кто был со мною
В этом "лучшем из миров"!
Не качайте головою -
Что поделать, я таков...

Пунктуация, зараза!
Так и лезет, так и прёт,
Ну, надеюсь на два раза -
Тут Кощей - тот помрёт.

Нас же двое - я и точки
Оба стали у реки. Берег
Тот - сплошные кочки
Не подаст никто руки.

Только-то и ждать осталось
Как появится паром, ну
А не появится - ну что же,
Стало быть и поделом!..

Ты, дружище за попов не обижайся, что я их попами называю. А чего, нормальное русское слово - поп. Спокон веку так на руси священников называли. А священника среди попов найти - целое дело. Всегда так было. Честный, добрый человек - редкость. Потому один служит - службы, требы отправляет, а к другому со всей страны народ съезжается. Кто о молитве попросить, кто за напутствием на дело какое-нибудь, кто просто посидеть рядом, одним воздухом подышать. Такие люди всегда были, всегда есть, и всегда, Бог даст - будут. И везде. Не в укор синоду ихнему будь сказано. Ты думаешь арабу какому-нибудь в Египте, или туркмену, или буряту там у себя пойти не к кому со своими горестями? Посоветоваться не с кем? О молитве попросить, о совете? Или ты думаешь у нас с мусульманами, или буддистами Бог разный? Да нет братишка, Бог - он для всех Бог. Oдин на всех. И смотрит на всех, и учит, и наставляет, и наказывает, и милостями своими одаривает  одинаково. Всех. У Него все мы - люди. Просто люди. Праведные, грешные, мудрые, глупые... Уж какие есть. И как только перестанем между собой землю делить, да друг друга на "таких" и "не таких" - так сразу Его царствие и настанет. И без всякой крови, и без слёз детских. Аминь!
      В общем отсюда я тоже ушёл, помнишь про колобка: "Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл...", и потащило меня в азию. А как же - хиппи ж! А все хиппари в конце концов добирались до Индии. Ну, в Индию тогда трудновато было смотаться, а нашу советскую Среднюю Азию - да сколько угодно! До Дюшанбе мы с приятелем доехали на поезде. Чё-то поздно поезд приехал - темно уже. Вышли на привокзальную площадь - тишина, никого вокруг, только посередине площади огромная клумба с розами и, по моему, фонтан...

                СОЛО.

                Попутчик.

...Если вам кто-нибудь скажет: "Азия!", и вам представиться чалма, минарет, Ходжа Насреддин и Калиф аист – этот "кто-нибудь" никогда не был в азии. Ну или мы с ним бывали в разных азиях.

Бухра. Базар. Бананов правда нет. Одни арбузы. Жара, мухи уже не тревожат – привык. Мы сидим с приятелем на этом базаре третий день. Уже весь базар знает, что у нас беда. Уже незнакомые люди участливо спрашивают: "Ну что, не пришёл перевод?Ц!" Как-то шёл вдоль прилавков и поровнявшись с очередной горой гранатов, или может быть дынь, не помню, услышал:
- Бери, кушай, деньги не надо!
В общем, ничего жизнь. И вот,сидим как-то вечером,пьём чай, "пятка" тут откуда ни возьмись, очень к месту. Ну я и достал дудку. Возил тогда с собой везде сопранку гэдээровскую. Чего-то такое начал насвистывать, тут ещё трава... В общем, открываю глаза – перед нами толпа: старики, продавцы, пацаны какие-то чумазые. Я никогда не видел что-бы люди так слушали музыку: открыв рот, закрыв глаза... Вот значит, огляделись мы :"пора собираться". Ну что, встаём, идём к  выходу, и тут сзади: "Э-э,друг!?" Поворачиваюсь – здоровенный детина, Гулим, арбузами кстати торговал, говорит: Слушай, продай!
Оказалось – флейту хочет. Пришлось пуститься в обьяснения что-де флейта эта – мой музыкальный инструмент, я на нём музицирую, всегда ношу его с собой, вообще люблю именно эту флейту, привык к ней и т.д. и т.д...            
      Всё-таки есть что-то такое. Непонятное. В этих людях. Секунду назад человек стоящий передо мной способен был... Ну я не знаю что... Зарубить меня просто – напросто, окажись у него под рукой сабля! Потом лицо его стало меняться, мало-помалу разглаживались появившиеся было морщины на лбу... А когда он понял наконец, что эту вещь ну никак не купить за деньги... Его глаза вдруг заблестели. От навернувшихся слёз. И он сказал:
- Ну подари, а..?
А вы говорите мне: "Азия","караван сарай", "Али-баба"... И он уснул, мой попутчик. Теперь он спит. А мы всё едем в этом поезде. Всё дальше и дальше, сквозь ночь. И не спим, и плющим нос о стекло, в безнадёжной попытке разглядеть хоть что-нибудь за тёмным окном, в котором не видно ничего, кроме отражённого в нём купе.


      Это уж потом, поездив по азии, посетив Бухару, Навои, Хорезм, Тошкент - уже более-менее начали привыкать к местным обычаям, а тут - первая остановка, незнакомый город, никаких знакомых. Душно, как в бане. Никого. И тут из-за здания вокзала появляется компания, человек шесть. Лет по семнадцать-восемнадыать. Лысые, смуглые, одеты кто во что горазд. Но один мне запомнился: пиджак на голое тело, брюки со стрелочками - но уже и с вытянутыми коленками, как на советских "трениках", на босу ногу - мохнатые домашние тапочки в клеточку, с загнутыми внутрь задниками. Подходят.
- Э, ти к'то такой, э? Кого знаешь, э? Мурадика знаешь?
- Нет, не знаю.
- Что?! Ты Мурадика не знаешь? И суда пришёл?! А ну иди суда, щас Мурадика узнаешь, щас всю х...ню паймёшь!
И всё по серьёзному - нож к глазу, плотненько так обступили. И замолчали. Признаюсь - я тогда здорово обосрался, да и приятель мой шуганулся не на шутку. Но хоть и шуганулся - а положение спас. А надо сказать, что он рыжий, как огонь был, конопатый, как все рыжые, а когда волновался, или психовал - у него и лицо становилось красное, только веснушки белели. Он сбрасывает с плеча рюкзак, и начинает этих ребят просто последними словами ругать:
- Да вы чё, ох...ли?! Да мы к вам из самой Москвы приехали анаши покурить, да про Ходжу Насреддина послушать! Да на горы на ваши посмотреть. Нарисовать их хочу, я художник, а он вот - музыкант. А вы чё? А где салям алейкум? А где гостеприимство знаменитое? А где чай в пиалках? Да я домой приеду, я чё детям про вас расскажу, родителям?!!
Забавно было видеть смущение на этих лицах, только что почти жестоких. Сразу всё поменялось:
- Э, анаша куришь? Да? Художник, да? У меня брат художник. Пойдём со мной, щас с Мурадиком познакомлю, щас чаю попьём, анаши покурим.
Где-то за вокзалом, на каком-то хоз. дворе, среди штабелей пустых ящиков, на одном из них сидел Мурадик. Он оказался примерно нашим ровесником - лет двадцати- двадцати пяти. Круглое смуглое лицо, узенькие азиатские глаза, ещё и сильно сощуренные. У него единственного на голове был головной убор - почему-то кепка. Перед ним стоял ещё один ящик, на нём - бутылка водки, большая пиала с курагой, пачка беломора, чайник и три-четыре пустых пиалки поменьше. В щёлках блеснули два зачка, как две бритвы:
- Салам, садитесь, водки выпьете? - ещё один "сверк" куда-то в сторону - на столе появилась лепёшка и открытая банка каких-то рыбных консервов.
Мы присели на ящики к "столу", опрокинули по пиалке. В те-же пиалки нам плеснули на донышко чаю, и на край каждой - по чёрному куску чего-то липкого. Я подумал, что ручник, оказалось - терьяк. Пьёшь чай через этот край, смола потихоньку растворяется, уши помаленьку закладывает. Косяк по кругу пошёл, потом второй. Налили по второй. У нас на двоих было семдесят пять рублей, я достал чирик, положил на стол. "Сверк" в сторону - кто то брёт деньги, через десять минут на ящике две бутылки. Разговор принял уже общий характер:
- Ох и жарко у вас, да ещё под водку!
- Жарко? Это не жарко, это тепло. Жарко днём будет. Слушай, а ты сказал, что художник? Брат, нарисуй меня, а? Можешь? А? Я дома покажу.
Приятель достаёт из рюкзака тетрадь, рисует шариковой ручкой за пять минут портрет, вырывает листок, протягивает. Вот это реакция на силу искусства! Человек вскакивает на ноги, ящик отлетает метра на три, глаза вместо щёлочек превращаются в два оловянных блюдца:
- Э-э-э, пасматри, пахожь как! Ай, пахожь. Ай, шайтан, пахо-о-ожь!
Листок идёт по рукам. Знаешь, видно было как завидуют Мурадику все вокруг, как каждому хочется иметь такой свой портрет. Но никто, ни один не позволил себе даже взгляда в сторону моего друга по этому поводу. После этого последние остатки напряжённости за столом испарились. В азии, да вообще на всём востоке люди склонны к преувеличенному проявлению чувств. Если ты не нравишься человеку - так не нравишься, а если нравишься - так уж нравишься! Я бы не удивился, если б моего приятеля кто-нибудь из собравшихся назвал "устос", или ещё как нибудь столь же уважительно. Кто-то предложил нам пойти ночевать к нему домой, но туда надо было идти далеко, и дошли бы мы туда уже к рассвету. Неудобно приходить ночевать в незнакомый дом утром. Отказались. Ночевали тут-же среди ящиков, постелили спальники и прекрасно выспались. Утром Мурад нам объяснил, как добраться до автовокзала, напоил чаем, дал лепёшку в дорогу: "Э-э, пока найдёшь, пока купишь... Бери", отломил здоровенный кусок жёлтой пыли, пожали руки, обнялись на прощание. Пошли. Искать где здесь горы. Только не надо из последней фразы делать вывод, что мы с приятелем были альпинисты, мы вообще о горах никакого представления не имели. Я так вообще выше Юцы под Пятигорском ничего не видел. Ну были там какие-то невнятные Лагонаки в Майкопе. Ну это всё так - мелочь, которую пешком через перевал переходят туристы с рюкзаками. А тут сели в первый попавшийся автобус, ну, не в первый попавшийся, мы спросили который едет в сторону гор. Тоже кстати целая история. Спросили мы у ближайшего блюстителя порядка. Он стоял к нам спиной и смотрел куда-то из под руки, далеко. Повернулся к нам, открыл рот, да так и застыл. Я гляжу - а у него глаза человека, который с детства такое масло курит, какая там Индия! В реальном времени он минуты четыре смотрел на нас открыв рот. Потом кивнул и что-то громко крикнул в сторону здания автовокзала. Подошёл ещё один. И они что-то оживлённо стали между собой обсуждать. Мы стоим рядом, ждём, думали что они говорят о том, как нам объяснить на какой автобус садится, чтобы поближе к горам подъехать, а они поговорили, поговорили - да и разошлись в разные стороны. Про нас просто забыли. К нам подошёл парень молодой:
- Горы хотите? Поехали со мной, я к деду еду, там горы. В прошлом году туда туристов возил, им понравилось.
Ну поехали. Долго, жарко. Воды конечно хватило часа на три. Потом пили воду почти у всего автобуса. Сначала хотели купить, но только заикнулись о покупке - на нас так глянул какой-то дед в тюбетейке - отшибло желание деньги за воду предлагать. В общем до места добрались часам к девяти вечера. От остановки на дороге ещё километров пять-семь в сторону прошли пешком, всё время в гору. Заброшенный выселеный кишлак. Полуразрушенные дома. Только в одном жили люди - дед нашего нового знакомого, его брат старший и жена их третьего брата, который уже умер к тому времени. Так и жили эти старики там, в заброшенном кишлаке. Старуха пекла лепёшки, варила плов, варенье. Старики пили чай бесконечный, сосали насвай, время от времени перебрасывались односложными фразами. В основном молчали. Первую ночь мы переночевали у них на крыше, потом перебрались на одну из соседних, благо выбор был широк. Что сказать? Первое, что меня удивило - я впервые попал в место, где не было горизонтальных дорог, дорожек, тропинок. Куда бы ты ни шёл - всегда идёшь или вверх, или вниз. Дня за три мы облазили все окрестности, наметили себе одну гору, куда вела тропинка вроде прохожая. Была идея посмотреть на восход сверху. Одним прекрасным утром отправились наверх. Часа три шли довольно легко, потом тропинка кончилась. Пошли валуны огромные, которые надо было обходить, потом вдруг опять пошла тропинка. Но теперь она шла вдоль стены, а справа - обрыв, и внизу облака. Тут мы посоветовались, и решили на всякий случай связаться верёвкой, единственным альпинистским снаряжением, которым располагали (кстати, потом мне сказали ребята, знакомые альпинисты, что это была чушь собачья, если б упали - упали бы оба, в верёвке нет смысла, если она нигде не закреплена), ну тогда нам это показалось здравым решением. Я пошёл вперёд, надо было обогнуть угол, завернуть налево, а уже проходили места, где тропинка совершенно исчезала - полметра-метр приходилось перепрыгивать (тоже кстати ошибка - следующий край неплохо бы проверять палкой, или на крайний случай камнем бросить), короче, вытягиваю шею, заглядываю за поворот - а там прям посередине тропинки лежит гюрза на солнышке, нас уже услышала, голову подняла. Я назад. Пошептались, решили камнями спугнуть, удалось. Хорошо, что она решила бежать в другую сторону, а если бы в нашу? Суть да дело помаленьку, потихоньку взлезли мы наверх. Каково же было наше удивление и радость, когда там наверху мы обнаружили довольно приятную площадку, ровную, метров шесть на шесть, а посередине - небольшую лужицу с пол-метра глубиной, с чистой, холодной водой. Набрали водички, на примусе заварили чайку, прополоскали в этой лужице наши носки и майки, разложили на камнях сушиться. Заколотили по пяточке Мурадиковых подарков, разлеглись, ждём заката. В общем решили культурно провести вечерок. Панорама потрясающая! Перед нами пропасть, никаких преград, воздух позрачный, кристальный. До самого горизонта - вершины, вершины... И всё выше, выше. Снежные, белые, розовые, синие. Тишина. Вдруг из-за края этой пропасти появляется совершенно невообразимая харя (потом оказалось, что это шлем, очки, и какая то нашлёпка от солнца на лице), показались плечи, наконец на край выбрался человек в полном альпинистском снаряжении, весь в верёвках, в ботинках с кошками, с альпенштоком. Он поднял очки на каску, и вместо "здрасте" сказал:
- Ой, б..., вы как сюда попали?! Каким маршрутом шли? У меня второй день восхождения. А это что такое?!! Да вы что, дикари?! Да вы знаете, что к этому источнику со всей азии люди едут?! Да как вы посмели! Да это не по закону гор!!!
Я было решил, что он нас сейчас обоих "по закону гор" зарубит альпенштоком, и сбросит в пропасть. Но ничего, понемногу остыл, сбросил рюкзак, сел на него, взял протянутую кружку с чаем. Оказался вполне приличным человеком, преподаватель физкультуры из Питера. Рассказал нам про это место. Оказалось, что эта лужица - не лужица, а родник, ключ. Уникальный, что так высоко. Вроде лечебный. "А вы в нём носки стирать!" - ещё раз было вскинулся преподаватель, но окружающая тишина и красота видимо действовала, замолчал и он. От предложенной пятки отказался: "Не курю". Мы с приятелем, когда услышали про родник - повычерпали всю грязюку, что там навели, к утру он снова наполнился чистой водой (не, ну кто знал, что это родник?!а всё равно до сих пор неудобно). Утром встретили рассвет, попили чаю и спустились в "наш" кишлак, отвели Диму на остановку автобуса, он уехал. Через два дня уехали и мы. Потом мы ещё четыре месяца мотались по всей средней азии, чего только не было. Помню у моего приятеля разлетелись его вьетнамские кеды. А ещё в Москве, когда собирались - пошли покупать обувь летнюю. Я купил на тишинке поношенные советские сандали, такие в мелких дырочках, фасон детский, но моего размера (кстати я в них потом ещё лета три отходил, неубиваемая обувь!), а приятель мой купил эти кеды. Такие с зелёной подошвой. Ну вот они у него через месяц разлетелись. Брезент стёрся, подошва отлетела. Вечером того дня, когда стало ясно, что подвязывать шнурками подошву уже бесполезно он их раскрутил над головой и забросил в пески, несмотря на мои уговоры потерпеть до ближайшего магазина. Ну часам к одиннадцати утра смотрю приятель мой пытается обе ноги от асфальта оторвать одновременно. Асфальт в пустыне нагревается ужасно. Поделили мои сандали - мне одну, ему другую. Стояли там, как две цапли. Долго. Что такое автостоп в азии - история отдельная. Часа через четыре нас подобрал толстенный дядька на белой "Волге", и так это не торопясь - километров 70 в час, повёз. Помню музыка какая-то народная у него играла. От монотонности, от жары, от покачивания - уснул. Проснулся от сигнала. Едет наш бабай и сигналит не переставая. А там впереди - километрах в двух ещё, по встречной полосе - машина, и не разглядишь ещё, и тоже гудит. И вот так медленно сближаясь и гудя наконец съезжаются... И не останавливаясь разъезжаются по своим делам.
- Это чего такое?
- Э, ничего, друг едет.
Как под Бухарой у нас утащили палатку со всем, что было. Как видели в чайхоне странных людей с татуировками на лице. Очень красивые люди с ассирийским профилем, прям залюбовался ими, пока не встали. Вот по пояс - апполоны, а ниже - кривенькие, непропорционально маленькие ноги. Чайханщик сказал, что это цыгане местные. Как в другом городе в чайхоне водку пили мужики из чайника фарфорового: "Аллах запрещает, а в чайнике - не видит, не заглядывает" В Самарканде на базаре видел угол, в котором каждый день собиралась компания стариков, и целый день сидели они там на самом солнцепёке в халатах, в шапках этих огромных. Молча. Иногда кто-нибудь из них произносил что-то такое: "Кильдым-бильдым" и: "э-хе-хе-хе!" И опять замолкали. Молодёжь время от времени меняла им огромный медный чайник. Кончились деньги. Шли по старому городу, в одном дворе суета, люди из дома в дом бегают, зашли. Хозяин дочку замуж выдаёт через неделю. Узнал, что нам подработать надо, заводит к комнату, показывает на потолок: "Хочу золотой сделать" Приятель мой, художник, быстро сообразил всё, назвал цену, подрядились. Взяли деньги на работу, сходили в ближайший хоз. маг., купили олифы, бронзового порошка, кисти, валики, и за четыре дня на три раза ему потолок покрыли. Он вошёл - рот открыл. Очень понравилось. Всё, как задумывал. Комната для новобрачных. Так мы попали на свадьбу. Кто ж тебя за два дня до свадьбы отпустит?! Народу, гостей! Со всех волостей! Во дворе казаны огромные стоят, плов круглосуточно готовится. Детишки чумазые, никто на них внимания не обращает - чего ухватил, то и съел. Выпивки столько отродясь не видел. Неделю гуляли. Хозяин строитель, пол-советского союза строил, так друзья из россии приезжали, поздравляли. Правда тогда не делили ещё. Союз-то. Свадьба отшумела, гости стали разъезжаться, собрались и мы. Пока работали - каждое утро под деревом во дворе нас ждал завтрак. Готовила мама хозяина. В день отъезда тоже. Поели. Попрощались с мамой, вышли за ворота. Бежит хозяин наш:
- Зачем обижаешь? Деньги не берёшь? Я честный.
Сунул нам по сто рублей (договаривались по 80), и бутылку водки. Повернулся, пошёл к дому. Когда закрывал дверь - в проёме мелькнула его мама. Старая женщина стояла, одной рукой подперев подбородок, другую подняв как для благословения. Так стоят все женщины, когда провожают. У всех народов. И это защита. Для любого, кого провожают.


                3


Опять я упёрся в то-же самое: никак не могу понять, как, почему люди находят в себе глупость делиться на то-то и то-то. Я объездил всю страну, вдоль: от прибалтики до Владивостока, и поперёк: от белого моря до чёрного. И везде, везде встречал людей таких-же, как я. Точно таких-же. Какой бы национальности они ни были. Ночевал у пастухов на перевале в Киргизии, был в домах в Дагестане, Грузии, Чечне, Бурятии. Везде меня принимали одинаково. В любом человеке видимо Богом заложено это. Самое лучшее и простое, что может сделать один для другого - помочь, поделиться теплом своего очага, своей души.  Куда, каким образом мы умудряемся растерять это? Сейчас когда рассказываю по пьянке кому-нибудь какие-нибудь истории из юности, и недоумеваю по этому поводу, почти всегда слышу одно и то же: "Ну ты сказал, ну ты залудил! Ты ж пойми, тогда ж Советский Союз был!" Так и я за это самое! Какую войну вместе пережили! Ведь с чёртом бились, и п...ей ему навешали! Вместе! Как в тот-же Ташкент в эвакуацию уехало пол-страны. Как вместе голодали, как друг друга из под пуль выносили!
      А теперь чего? Да в той-же Москве только и разговору, что о таджиках и узбеках, которые любимый город заполонили. Да ещё грабят, насилуют, воруют! Да ты сам-то, головой-то своей подумай: приехал ты в другой город, в другую страну денег подзаработать. Ну, приехал и приехал. На вокзале тебя сразу схомутали, пообещали работу, зарплату. Забрали паспорт, якобы для прописки, всё - ещё один раб готов. Тут уж не до зарплаты, тут только бы документы свои назад заиметь, да домой ноги унести по добру, по здорову. Так ведь работать задарма никому не охота! Как тут не пойти, не ограбить?! А ведь казалось бы, уж чего проще: разработай нормальную систему трудоустройства, приёма на работу "гостей трудовых", я не знаю, какой-нибудь единый центр для этого, чтоб люди не попадали в кабалу сразу по приезде. Чтоб человек по закону мог найти себе заработок законный, чтоб смог иметь приличную зарплату, на которую можно жить, снимать жильё, есть-пить, домой отсылать. Впрочем о чём это я? Совсем что-ли охуел?! Ведь это всё деньги! А деньги ничьими не бывают. Деньги - они всегда чьи-нибудь. В данном случае - государственные. А у государства только и забот, что о тебе. Держи карман раскрытым. Лучше сам сразу отдавай, чего попросят. Иначе по закону отнимут. Да ещё тебя же вором ославят! Ну да хрен с ними. Опять я начал за здравие, кончил за упокой. Лучше опять про доброе. Про доброту человеческую. Высадили меня раз из "Камаза" под Новгородом подмосковным, у знака "Д. Кузино". Удивился ещё названию, но смеркается, дождик накрапывать начал, надо ночлег искать. Пару домов прошёл, в следующем - свет горит. Постучался. Открыла молодая женщина. Ну, я туда-сюда, мол студент вот, путешествую, вот на повороте высадили, дождик вон собирается, нельзя ли переночевать... Она:
- Ты извини парень, сейчас хозяина дома нет, с работы ещё не пришёл. У меня тут дети, я без мужа пустить тебя не могу, вот придёт - с ним говори.  Хочешь - подожди на крыльце, скоро должен подойти.
Уселся на крыльце, жду. Минут через пол-часика входит в калитку мужик в кирзачах, в рубахе до пупа расстёгнутой, светловолосый, голубоглазый, кулаки, как чайники. И улыбка до ушей:
- Ого, гости у меня! Чего на пороге, не пустили? Ну ничего, ща разберёмся! Жена-а, давай умываться, гостя в дом зови, собери там чего, с обеда не ужинал!
Сели за стол, по пол-стакана выпили, закусили.
- Куда путешествуешь-то, откуда? Студент? На кого учишься? Слышь жена, с музыкантом пью! А документы-то у тебя есть, музыкант?
Я достал паспорт.
- Да он ещё и Кузин! Ё-моё, да ты знаешь куда попал? Да тут пол-деревни Кузины! Ты ж тут почти всем родня!
Ну выпили за фамилию, потом ещё выпили. Потом чай за разговорами. На крыльце перекурили. Спать пора. Мне постелили в отдельной комнате. Высоченные деревенские подушки, пуховое одеяло. Рай просто. Я уж почти заснул, слышу дверь потихоньку открывается. Глаз один приоткрыл - жена хозяина на цыпочках к моей кровати подходит. Я аж подобрался весь от страху. А она нырь куда-то вниз под койку, чем то пошуршала, пошла к двери. Смотрю - ружьё в чехле несёт. Унесла в супружескую спальню. Вот так. Утром позавтракали. Попрощался с хозяйкой, с детьми, пошли к дороге на остановку, я говорю:
- Это чего вчера ночью за понт с ружьём был?
- Ты моих карапузов видел?
- Видел.
- Вот те и понт. Понял?
Чего ж тут не понять? Всё понятно. А всё-таки хорошо, что на свете много хороших, простых людей! Замечательно просто!


                СОЛО.

                О прогрессирующей идиотии.

Человек может быть героем, дураком, юродивым, мудрецом, святым, пророком... Может быть кем угодно, при условии что ему кажется, что это может, может кому-нибудь понадобиться. А если никому? Тогда в чем смысл? Жертва? Смысл в жертве? Чушь! Ну какой может быть смысл в жертве юродства например... Чушь? А героика? О, героика – сплошной смысл, голимый. Смысл. Слово-то какое-то дурацкое. Смысл. Безсмысленное слово. Обезсмысленное понятие. Понятие, лишенное смысла каким-нибудь героем, или дураком, или юродивым, мудрецом, святым, пророком... Человеком одним словом.
         Болеть вместе со всеми. Вылечиться одному, остаться среди больных. Просить больных что-бы вылечили, что-бы сделали таким-же веселым и радостным как все, зная при этом, что просишь нездровых, и зная что просишь. Сумасшествие, идиотия. Интересно, может-ли идиотизм быть прогрессирующим? Ну как может прогрессировать идиот, позвольте осведомиться? Говорят,если человека изолировать (полностью) от звуковых раздражителей, кроме одного – метронома – через какое-то время сознание разрушается. Получается готовый идиот, не способный самостоятельно мочиться. "Готовый" - значит миновавший все стадии процесса (всё равно какого), включая разумеется и последнюю. Последняя стадия. Всё.Дальше что? Начало другого процесса, повторение до микрон прошлого? Или возвращение к исходной точке по той-же спирали, тем-же вектором, только с противоположным знаком? Может это и будет прогрессом? Прогрессом, способным удовлетворить нехитрые нужды горсточки идиотов, населяющих прекрасную, ослепительно красивую планету и именующих себя царями природы и поддаными Бога.
      Ну, у идиота какой прогресс? Это ясно. Но не все ж в стране идиоты?! Дак в том то и дело, что дураков нет. Это только отсюда кажется, что в правительстве одни мудаки (в худшем смысле этого слова), на самом деле там дураков не держат. Там-то как раз всё подсчитано-просчитано, каждый рупь, каждая твоя копейка на учёте. Им ошибаться нельзя. Там за ошибки не прощают. Там такие щи из людей, из душ варят - только держись, если на эту кухню попал! А правила там я думаю железные. И если не по принятым правилам играешь - считай не жилец. А убивают они сразу, не задумываясь, на вскидку. Ты не замечал? Только что-то по телеку про банки, про реформы денежные, про налоги, вообще про деньги скажут - сразу стрельба поднимается в стране, а особенно в Москве. Не замечал? А ты приглядись. Заметишь. И чтоб ты не заметил - молчи, не будь идиотом, как я. Будь умнее, хитрее их. Не давай себя облапошить. Хотя это трудно, почти невозможно. Почти наверняка ты проиграешь эту игру в гляделки. Не забывай, не только ты на них смотришь, и всё замечаешь. Они-то точно за тобой приглядывают. За всеми нами. Мы для них стадо, они пастухи. У них за нас, бля, ответственность. За народ. А народ у нас терпеливый. А ему ещё конфетки сладенькие подсовывают про избранность, про богоношество, про миссию. К чему вся эта мудь про избранность приводит?! Забыли уже? А ведь и семидесяти лет ещё не прошло. Ещё живы те, для кого это часть жизни. А по отношению к ним, к тем, кто ещё помнит, что это было - складывается полное ощущение, что их как раз и хотят побыстрее извести, вытравить из нашей жизни. И вот тогда уж им совсем легко жить будет. И не смотри ты на этих президентов, что веночки на солдатские могилы со скорбными рожами несут. С утра веночки, а вечером глядишь - опять куда-нибудь контингент заслали, сука, порядок наводить, мир, бля, и демократию поддерживать. Я тут стараюсь политически безграмотных лозунгов не произносить, просто хочу понять, что движет этими людьми. На желание добыть благополучие для народа не похоже. На самом деле больше всего это похоже на трусливое добывание себе безопасного местечка. За чужой счёт. Чужим трудом. За жизни чужие. Ценой чужих смертей. Смертей чужих детей. И вот это уже не паранойя, я тут под каждым словом подпишусь. Это не только у нас, это везде. Я чужим подданством не был "осчастливлен" никогда, поэтому пишу про тут. Ух, чё-то я раздухарился на них. Злобы столько в себе не ожидал на всё на это. А ведь это моя земля. Мой народ. Всё, чему научился, что есть в моей жизни, в душе, всё благодаря этому месту, этим людям. Так почему я, гражданин своей страны, в столице этой самой страны по закону, сука, не имею права на улицу нос высунуть без документов?! Обязан быть приписан, как крепостной к какому-то месту? Где-то, не то у Довлатова, не то у Бродского (ах, память, память моя пропитая, прокуренная) прочитал, что через его жизнь прошли три города - Питер, Нью-Йорк, и чего-то ещё ( если у Бродского - наверно Венеция), так у меня город один - Москва. Великий город. Я как увидел - влюбился сразу и навсегда. Никогда не собирался "завоёвывать" Москву, просто понял, что буду здесь жить. Москвичей люблю, хороший народ, правда теперь москвича в Москве встретить - целое дело. Ах, я несчастный человек. Мне нравится то , что исчезает. То, что становится никому влруг не нужно. Да ты вспомни эти дворики в районе Петровки, на Сретенке, у Таганки... Я иногда беру пару мерзавчиков коньячных да иду туда пешком гулять. Только всё уже мой "ареал" получается. То, что радовало мой изнеженный глаз заменяется всё более модными штучками из синего стекла, и блестящих железяк. Зачем? Неужели это кажется красивее того, что уже есть? Зачем сносить-то? Руки чешутся? Надо кому развернуть свою фантазию - разверни в туда, как сохранить, что есть уже. А новое успеешь ещё и на новом месте построить. Обидно, из-за чьей-то тупости теряется, стирается облик старого города. Ты-то видел, а сын твой будет смотреть в стену, как в зеркало, и ничего кроме  своей тупой рожи - точной копии твоей - не увидит, архитектор!
 
                СОЛО.

                Ода.

Мы встретились случайно
Под утро, под мостом; в Москве.
У ног текла река лениво и печально
Мы говорили. Вроде бы друг с другом
Только – каждый о себе.
Не разговор, так – россказни о всяком
Огромный город словно вымер –
Даже кошек нет!
Хотя, как знать? Под утро, летом,
В дождь и слякоть… Асфальт, река,
Ну и, конечно, кошки –
Все сравнивается, приобретает
Ровный серый цвет. За мутью
Ливня проявлялись пики башен.               
               
Мы продолжали говорить –
Не слушая, не понимая
О чем талдычит тот, другой,
Мне вспоминается теперь
Я пьян, избит был, грязен, страшен
И помню только глаз за твоей
мокрой челкой и бровь дугой.
               
Потом, я помню, замолчал,
Стал слушать. Тебя. Пытался
Допивать остатки вчерашней
Теплой водки – не шла. Саднило
Помню губы, ныл затылок. Я, было
Взялся уболтать "на рюмочку" тебя –
Ты отказалась – «лучше дай пиджак»
Накинула на плечи, села на ступени рядом, и
Протянув платок, проговорила тихо:
«Водяная пыль дождя».
Мы распрощались у столба,
На остановке трамвая
Прохожий глянул мимо, прошел
И оглянулся на меня, пробормотал
Как будто что-то зная, и, вдруг -
Солнце загорелось в окнах дома,
Стоявшего за нами, точнее –
За спиною у тебя! Пока.
Увы – очередная ода
Вечеру и сумеркам Москвы.
      Я прожил здесь, погоди, дай посчитать - где-то с 85-го стал более-менее надолго оставаться, в 89-м женился, в 91-м родился сын. Сколько это? Я сроднился с этим городом, он стал мне родным. За окраины не скажу, а внутри садового кольца с завязанными глазами пройду в любом состоянии к любому ориентиру. Сейчас мысль мелькнула - я в Москве живу на шесть лет больше своего сына - коренного москвича. Здесь вся моя жизнь, здесь в каждом уголке этого города живут мои друзья, или знакомые. Те, кто ещё живут. Раз вышел из кабака после выступления. Поздно, или вернее рано ещё - часа в три, метро закрыто естественно. Ловлю машину, по привычке называю адрес своего друга, поехали. Пару раз по дороге набираю номер - очень удивляюсь, что трубку не берёт. Он вообще художник, домосед. Приехали, подхожу к подъезду, набираю домофон - никакого ответа, гудки... И тут только понимаю, что он умер, и двух месяцев не прошло с похорон. Просто на автомате приехал. Это был близкий мне дом. Сейчас семья вымерла. И отец адвокат, и мать, и бабушка, и младший брат, и друг мой Лёха. Помню Лёхиного отца. Дядя Женя работал в коллегии адвокатов. Скольких наших друзей он от тюрьмы спас! Профессиональный адвокат, писал бардовские песни. И стихи и музыку. Как-то попросил меня подыграть ему на записи, я дурак денег запросил. Женя только глянул на меня, промолчал. Через месяц примерно у Лёхи появилась кассета отцовых песен. И гитарист с ним второй играет. Без меня справился. И вот Женя умер. Лёхина мама, мама Галя послала нас с Лёхой на  кладбище отыскать дедову могилу, чтоб туда "подкопать" Женю. Семья небогатая, когда деда хоронили - купили и для бабушки место рядом, в одной оградке. Вот в эту оградку потом и Женю в урне подкопали, и брата  младшего Лёхиного Дениса, и бабушку, и Лёху. Но тогда ещё умер только Женя. Пришли мы с Лёхой в контору кладбищенскую, нашли нам по книгам участок, дали провожатого. Здоровенный детина в комуфляжной зимней куртке с полукруглой лопатой на плече, пьяный конечно. И чё-то долго он нас водил там кругами, возвращался на главную аллею, оттуда смотрел, опять среди могил бродили. Лёха не выдержал:
- Слышь друг, ты не потерялся?
- Да ты чё братан, я это кладбище, как свои пять пальцев знаю. Тут вся моя родня любимая, соси она ***, лежит!
Вот это могильщик, куда там Шекспировскому, с его Йориком. Лешка всю жизнь рисовал. Ничего больше не делал. Года за два до смерти только удалось ему в каком-то издательстве бумажку подписать по поводу иллюстраций. Подписывался "Кривой". Все свои картины роздал друзьям. Что-то оставалось у мамы. А помер Лёха так. Жил он с Янкой. Янка умерла от сердечного приступа. Похоронили. Прошёл год. Звонит мне Лёшка:
- Давай завтра подгребай ко мне. Янку помянем.
- Ну конечно Лёха, приеду обязательно.
С утра начинаю собираться. Звонок, общий знакомый звонит:
- Привет, чего поделываешь?
- Да вот к Лёхе собираюсь, Янку хотели помянуть.
- Ну что-ж, помянуть дело всегда хорошее. Тем более, что Лёша сам сегодня ночью помер...
Вот так. День в день. И не услышать больше его хихиканья, и не увидеть восторженных глаз. И не будет больше таких картин.
      Это я к тому, что здесь у меня не только вся жизнь, но и могилы дорогие появились. И с кажым годом всё больше их. Но не будем о грустном! Здесь в каждом почти переулке, в каждом парке есть место, чем либо мне памятное. Да вот смешная история. Мы с друзьями - две молодые супружеские пары с маленькими детьми решили вывезти детей в Битцевский парк. Там лыжи, санки, горки. Солнечным зимним утром отправились. Ну, я взял бутылку, Коля бутылку, Женьку-фотографа позвали, чтобы пикник запечатлеть, Женька привёз коньяк. С того дня смутно помню только контору при парке, где брали лыжи напрокат, ещё смутнее какую-то горку, и сложенный, но ещё не подожжённый костерок. Проснулись у Коли. В кридоре в углу две лыжи, одна сломана пополам. Ни жён, ни детей. Ни Женьки фотографа. На кухонном столе записка: "Сволочи", и бутылка водки. Помню гневный Колькин вскрик:
- Ну это ж надо быть такой дурой, чтоб нам с тобой на утро пузырь оставить!
Папаши! Или как Коля-Галя разводились. Мы одно время соседствовали, жили в одном доме, через подъезд. Вот как-то вечером звонок в дверь, стоит Коля. Грустный-прегрустный, с огромной сумкой у ног.
- Меня Галька выгнала, завтра идём разводиться, в десять у загса встречаемся. До утра приютите?
O чём разговор, заходи. Утром Коля как-то нервно спросил у меня не соглашусь ли быть одним из их свидетелей при разводе. Что тут скажешь? Пошли. Зима, мороз. Приходим к загсу. Ровно в десять. А в этот день почему-то загс вдруг работает с одиннадцати. Стоим, ждём. Десять минут, пятнадцать... Молчим... Коля с Галей переглядываются, глаза отводят. Наконец Галю прорвало:
- Ну чего стоишь, видишь ведь, что закрыто, ждать долго. Плохо всем. Холодно. Любой бы дебил уже догадался в магазин сбегать. Нет! Этому всё говорить надо! Как маленький! Давай быстро, одна нога там, другая здесь.
Колька притащил коньяк, пластиковые стаканчики, лимон, шоколадку. Выпили. По второй. По третьей. Кончилось. Галя:
- Нет, ну ты действительно тормоз тупой! Ну не видишь, что кончилось? Давай быстро!
Со второй Коля прибежал без десяти одиннадцать. После первого стаканчика Коля взял Галю за плечи, повернул к себе:
- Галюнчик, может ну его на хер, этот загс? Пошли домой, а?
- Да и правда, чё стоим мёрзнем? Дома щас мяска поджарим с лучком, с перчиком. Ребята, пойдёмте к нам, посидим?
Или как Галя ногу себе чуть не отломала. Чё-то они с Колей с детскими документами по Москве бегали по конторам. Вечером забрели к одному нашему общему знакомому. Я тоже туда забрёл. Какие-то соседские знакомые ещё к нашему приятелю набились. Сели пить за встречу. Как водится кончилось. Кому интересно первому пришла в голову его дурную мысль двух баб за водкой ночью послать?! Мужик бы сбегал быстренько, да и дело с концом. А эти ушли - и с концами. Магазин-то рядом, двор наискось перейти. А тут час, полтора... Звонит телефон, мужской голос:
- Мне бы с Николаем поговорить.
А Коля спи-и-и-т себе, пузыри пускает.
- Вы знаете, Николай сейчас крайне занят, не может подойти, может чего передать?
- Знаете, тут жена его у нас в магазине со сломанной ногой. Мы вызвали скорую, сейчас приедет. Наверное могут понадобиться документы...
- Сейчас придём.
Будим Колю, рассказываем. Коля с перепою не понял, не поверил сначала:
- Это чё, у вас шутки такие?!
- Да не Колян, серьёзно что-то случилось, правда люди из магазина звонили.
Подхватился Коля, оделся. Я с ним пошёл. Подходим к магазину, видим стоит Галя на четвереньках у входа в магазин, локтями на табуретке (охранник вынес), коленками на асфальте. Одна нога нормально продолжается, а другая в лодыжке вывернута совсем и лежит рядом с ногой, на коже держится. Рассказывает:
- Вышли из подъезда, прикурили, и давай вперегонки до магазина бегать, резвиться. Потом ещё вокруг магазина пару кругов нарезали. Вот на втором-то круге я сослепу, да в потёмках в эту яму и сверзилась.
А там сбоку магазина такой скос, железом обитый, в подвал магазинный спускается. Туда овощи ссыпают привезённые. Туда Галька и провалилась. И там внизу ногу у неё и отвернуло в сторону. Ну, пока шок, пока то, да сё - давай кричать, эту соседку звать - никого. Так Галя со сломанной в лодыжке в нескольких местах ногой умудрилась по этому скользкому скату выбраться наверх, и на четвереньках доползти до входа в магазин. Ну, а там уже охранник помог ей пристроиться локтями на эту табуретку, позвонил в скорую и нам. Приехала скорая, достали носилки, поставили их рядом с Галкой. Доктор говорит:
- Так, сейчас надо осторожно её переложить на носилки.
- Да ты чё? Как ты себе это представляешь?
- Так, сейчас не болтать нужно, а дело делать. Значит так, я беру за плечи. Ты муж? Ты берёшь за талию, а ты (ко мне) - под лодыжки. Сначала кладём на бок со стороны сломанной ноги. Не отпускаем, пока я не скажу, переворачиваем на спину. Как ровно на спину ляжет - ты мне лодыжку передашь.
Ну взяли, им-то ничего, а у меня на руках одна-то Галькина нога нормально лежит, а другая с руки свесилась. Вниз. И покачивается. Галька только и сказала:
- Ой-ой-ой!!!
Положили на спину, доктор взял у меня из рук лодыжку Галькину: "Ах, чтоб тебя, не допёр подальше взять?", уложил прямо. Галька ещё раз сказала:
-Ой!!!
- Больно, жжёт? Ничего, сейчас укольчик сделаем - всё пройдёт. Много выпили? Ага.
Сбегал к машине, вернулся со шприцем, местах в четырёх обколол место сломанное. И всё с приговорчиками:
- Вот, сейчас всё пройдёт, вот ещё один, и сюда, и вот сюда, и не больно будет, и скоро плясать пойдём.
Сунул шприц в карман:
- Так, взяли! Осторожно, не трясём! В-о-о-т так, хорошо. Так, где муж? Давай в машину, всё, поехали!
ДА ЗДРАВСТВУЮТ ДОКТОРА!!!
Коля вернулся под утро, бледный, усталый, почти трезвый. Рассказал, что Гале сделали операцию, вставили в ногу три железки, что завтра перевезут в больницу поближе к дому, что вся эта история надолго - примерно на пол-года.
       Ну, пожалуй ещё чуть-чуть о них. Пили мы как-то с Колей, пили, кончилось. Пошли ночью за догонкой. Из подъезда вышли, погодка - пищит! Хоть и осень - теплынь, ни ветерочка, луна, красотища. По сигаретке прикурили, постояли, пошли. А идти всего ничего, через дорогу перейти. Там такой навесик над лесничкой в подвал, я свой окурок на приступочек кладу, Колька крутанулся вокруг себя - урны нет, ну и бросает свой окурок на асфальт у входа. Я ему:
- Чё, зажирел, такой королевский бычок - и на землю!
- А, ерунда. Я не виноват, что у них у входа урны нет.
Ну сколько мы там пробыли? Минуты не прошло. Поднимаемся, смотрю - моего окурка нет.
- Вот, б... собаки, до чего людей довели! Друг у друга прикуренные бычки воруют!
- Ты чего там разоряешься?
- Да вот, у меня бычок с...ли! 
Коля наклоняется, поднимает свой окурок:
- А у меня нет!
      Вот ещё одна Московская история. У одного моего друга был приятель, у которого дедушка был генерал ГРУ. Персональный пенсионер. Настоящий, всамделишний резидент разведки. Несколько лет отработал где-то заграницей. Как персональному пенсионеру ему чуть не каждую неделю доставляли домой всякую всячину. В числе прочего копчёного поросёнка например. Не считая прочего. Ну вот. Дедушка собрался на рыбалку. Приятель позвал моего друга в гости на дедушкины вкусности, друг позвал меня. В назначенное время приехали мы с другом к его приятелю. Дома нет никого. Ну вышел куда-то. Сели во дворе на лавочку, от детишек отвернулись, открыли портвейн. Сидим, потихоньку отхлёбываем. Всё хорошо, только курить нечего, сигарет нет. Тут дедок какой-то появляется из-за угла. Дружок мой к нему подходит:
- Здравствуйте, простите пожалуйста за беспокойство. Нельзя ли попросить у вас сигаретку?
- Иди куда шёл, шалопай. Ходят тут, побираются. Работать надо, бездельник. Патлы отпустил, как девка, в драньё какое-то разоделся, и думает ему тут все кланяться будут. Да я в твои годы...
- Простите, я совершенно не хотел вас обидеть... Мне и самому неудобно вас беспокоить. Извините ещё раз.
- Вали, вали, поберушка!
И толкает моего друга в спину, да так, что тот чуть не падает. Поворачивается, ну и начинается эта фигня: "Ты чё?","А ты чё?", смотрю толчки в грудь пошли взаимные, мат-перемат, ругань. Тут дедок делает какое-то движение, и мой дружок отлетает от него шага на три. Тут уж я вскакиваю, бегу к ним. Растаскивать. А дедуля меня как увидел, да тут ещё дружок мой поверженный поднимается... Повернулся дед, и побежал от нас к гаражам. Я с другой стороны гаражи обегаю, и прямо на него выскакиваю. Он руку вперёд выставил и говорит:
- Так, спокойно. За манёвр "отлично", там посмотрим.
Тут из-за гаражей появляется мой друг с приятелем, которого ждали. Приятель и говорит:
- Дедушка, так это ты тут оказывается во дворе скандалишь?
- А это что, дружки твои, что-ли?
- Ну да, вот в гости пригласил, пока ты на рыбалке.
- Ну, пригласил, так пригласил, проводи в дом, поговорим.
Много мы в ту ночь выпили. О многом поговорили. Много историй выслушали. Всё конечно не вспомнить, но один момент я запомнил. Дед вдруг сказал:
- Вот смотрю я на вас, слушаю, ведь умные парни. Так вы скажите мне, дураку, почему вы до сих пор на государство не работаете? Ведь лучшей кормушки не найти, да и для страны своей сделать многое можно.
Не знаю, как у других, не смотрел, а у меня челюсть отпала от этих слов. Я там давай себя в грудь пяткой бить, что мол не продавался никогда, убеждений своих не поменяю, точно знаю, что тирания и т.д. Он мне в ответ:
- Ну, что не продавался ещё - это может быть, верю. Но это просто потому, что цену тебе твою на предлагали. А цена - она не всегда деньги. Вот сыну твоему к уху вилку приставят - всё сдашь.
Вот тут я охуел. Ты представляешь на что способны эти люди? На что готовы? На что их научили быть готовыми, и быть до конца уверенными в том, что эта готовность - служение Правде!!? А ведь умный, взрослый человек, жизнь проживший. И положивший её... На что?.. Не понимаю.               
      Ну это ладно, в конце концов кто я такой, чтобы чего-то понимать в чужих потёмках? Со своими бы окончательно не запутаться. На самом деле просто некоторых вещей я не могу принять, а спрашиваю... Даже не знаю зачем. Кто-то из крутарей-философов сказал, что вопрос задают, для того, чтобы получив ответ, лишний раз убедиться в его неверности. Вот я русский человек. Русский до мозга костей. Патологически русский. И не только потому, что горький пьяница. И многим горжусь, по настоящему горжусь в истории своего народа. Подвигами наших, их мудростью, их гордостью. Но почему гордость у нас, у русских проявляется только когда нас на расстрел ведут?! Тут русский гордый становится, куда там! А терпим мы как? Да на этой нашей терпеливости и жиреет вся эта гниль! Так почему же большую часть своей сознательной жизни я провёл в безнадёжных мечтах вырваться отсюда? Хоть на время, хоть на чуть-чуть? Даже обманывая себя, свой мозг всевозможными способами?

                СОЛО.

                Immigrant Song


Я больше не хочу писать стихов и песен,               
И музыки я тоже больше не хочу играть,               
Я больше не хочу пить кровь из своих десен               
И ногти до костей на своих пальцах обгрызать –               
Из-за бессилья что-нибудь понять

Я не желаю более месить говно в проулках               
По щиколотку добираясь до метро               
И видеть этих жутких, жутких, жутких старух,               
Что тянут сухонькие ручки из потертого пальто,               
И их глаза, а в них вопрос: "за что?"
               
У нас, у русских Родина – загадка,
Обязаны! Её любить, хоть рухни свет,               
А без мучений русский –
И не русский вовсе,- "гадко"!
У нас в крови написано: "обет"!
И этой самой кровью держим мы ответ.
               
Но не хочу я, не хочу, я не же-ла-ю!               
Смотреть на весь этот бедлам - я не в кино!               
Зато я знаю слово: у-ез-жа-ю!
Вот собрался, хотя уехал, собственно,давно,               
А вы тут сами разгребайте свое (я повторюсь) говно.
               
Я с самого начала (суть - с рожденья)
Обязан! Был принять весь этот бред,
Теперь (из возраста), по здравом размышленьи
Я отрясаю прах с своих пинет
И продаю последнюю рубаху,
Подшив подобмахрившийся манжет!

      Почему, почему, почему... Со временем этот вопрос набивает оскомину, его однообразие начинает раздражать. Даже не само однообразие, а то, что за вопросом ничего не следует: ни ответа, ни даже сочувствия от окружающих. И тогда появляется желание, необходимость. Чего-то куда-то сдвинуть. У меня тоже появилось. Правда эта необходимость у меня  назрела во многом по моей инициативе. Когда большинство дверей закрылись у меня перед носом, оставшиеся я сам с треском захлопнул за собой. И вздохнул спокойно: ходить, стучаться стало некуда. Добиваться, просить, уговаривать стало некого. Первые пол-года я гордо пролежал на диване, понемногу худея. Вторую половину года я ужирался пивом, не вставая с того же дивана, и стремительно толстел. И то и другое смертельно надоедает примерно за пол-года. пришлось вернуться к старым друзьям - анаше и водке. И ты знаешь, ожил! Чё-то забегал, засуетился, выкрутил евро визу. Поехал. Со страхом ждал границы. Почему-то преследовала мысль, что что-нибудь случится. На самой границе возьмут да ссадят с поезда. Какие-нибудь неполадки найдут в документах, ещё чего нинаебудь произойдёт. Последние два часа до границы проехал куря в тамбуре, до того нервничал. Но вот поезд остановился, по составу пошли пограничники с проверкой, и тут я заметил, что я не один такой псих. Волнуются все, весь вагон, поголовно. Включая проводника. Он ещё часа за четыре до границы пошёл по вагону:
- Здравствуйте, вы сигареты везёте? Нет? Ой а не возьмёте пару блоков, а после границы я их у вас заберу. Понимаете, можно только два блока провозить, а у меня десять, не поможете?
Так он говорил в каждом купе. И в каждом оставлял по восемь блоков. В купе вошли два пограничника, молодые парни в армейской форме, и двое работников таможни, насколько я понял. Таможники были поколоритней: низенького росточка мужичишка с глазами побитого бассета, и здоровенная бабища с необьятным бюстом, готовым разорвать форменный китель. Мне предложили открыть чемодан, и выйти из купе. Я открыл, вышел. Дошёл до тамбура, вспомнил, что оставил в кармане пиджака сигареты. Возвращаюсь в купе и застаю эту бабищу в тот момент, когда она роется во внутреннем кармане моего пиджака. Я так растерялся, что не сразу придумал, как реагировать, сказал что-то нелепое, вроде:
- Это что, обыск?
Бабища, поглощённая своим занятием, стояла к проходу спиной, (я думаю заодно загораживая вход в купе от посторонних глаз), и вздрогнула от неожиданности, когда услышала мой голос, выдернула руку из моего кармана, повернулась, и громовым голосом отчеканила:
- Не обыск, а досмотр. А это что там у вас? - показала на верхнюю полку над моим местом.
- Гитара.
- Антиквариат?
- Да вряд-ли, она электрическая.
- Понятно, так, здесь всё.- и не глядя на меня вышла из купе.
В поезде я познакомился с одним командировочным, он посоветовал мне дешёвую гостинницу, туда я и поехал, благо это пару остановок на метро от вокзала, до станции Флоренс, если я правильно помню, а там автобус до остановки "Аэропорт", напротив остановки - гостинница. Не люкс, но вполне прилично, номера - двух-комнатные квартиры, с удобствами естественно. Общая кухня на этаже со множеством плит. Это окраина города. Тихий, спальный район. Очень уютный. Первые три дня я пробегал по центру, по музеям, по соборам (Ну пытаться описать красоту Праги я даже не буду, знаю, что не получится, поезжай сам дружище, посмотри, сказочный, Андерсеновский какой-то город), а потом только пару раз за две недели выехал в одну кафешку за травой, а так по этому райончику всё бродил. Кстати о траве в Праге. Мне об этом кафе ещё в Москве рассказали, да я пока ехал, забыл название. Ну а уже в Праге шёл по улице, смотрю лавка вся каннабисом размалёваная, зашёл, ну там всякие прибабахи для курения, баночки-анашишницы, чилимчики, кальянчики... Продавщица молодая девчонка совсем, я у неё купил баночку с инь-янем на крышке, ну и спросил где-бы мог турист её наполнить. Она мне и напомнила название, и рассказала, как туда пройти. Совсем рядом оказалось, впрочем там всё рядом. Ну пришёл в кафе, сел за столик, заказал коньяк и кофе. Подошёл официант, я показал ему свою баночку, он молча мотнул головой в сторону туалета. Я прошёл за загородку, и просто выставил на ладонь баночку. Ко мне подошёл паренёк молоденький, мы быстро сговорились, он отломил мне сколько положено, я его за рукав:
- Слушай, друг, ты бы подсказал мне здесь поблизости скверик, что ли какой никакой, где курнуть спокойно можно.
Он вытаращился на меня, как на заморскую диковину, и сказал:
- Да садись за столик, и кури спокойно. 
Вот так. И всё чинно-блаародно. Ещё у меня была идея найти один магазинчик подержанных музыкальных инструментов. Сложность заключалась в том, что тот, кто мне о нём рассказывал - забыл, где он его видел. Так что я заходил во все музыкальные магазины, которые встречал, и просто спрашивал. Наконец кто-то из продавцов вспомнил адрес одной лавочки, я туда приехал, но по моему всегдашнему невезению там как раз ждали нового завоза, и поэтому случаю магазинчик оказался почти пуст. Но продавец в общем уловил, что я ищу винтажные инструменты, и подсказал мне одно место. Я приехал туда. Это оказался вполне современный магазин, с отделом "музыкального сэконд хэнда". Там я кое-что приглядел, но цена была явно завышена, а продавцы - два молодых парня никак не хотели уступать. Тогда я расчехлил свою гитару, и предложил обмен. Пацанчики заинтересовались, им явно понравилась гитара и идея обмена. Но вдруг отказ.
- Почему? Чего дурака валяете? Видите же, что инструменты равноценны.
- Да ты на свою глянь, у неё же гриф, как лук!
Ну что, я должен был двум продавцам в музыкальном магазине обьяснять, как пользоваться ключом от анкера? А погода стояла совершенно непонятная - то холод под десять, на следующий день чуть не плюс два, ну я и ослабил на всякий случай анкер. Но чего сейчас об этом. Тогда я просто почувствовал, что в такие руки инструмент отдавать нельзя. Бог даст - повзрослеют, поумнеют. Ещё пара впечатлений. Там в старом городе, уже на подьёме к Градчанам, шёл по уличке. Совсем узенькой. И ещё думал, вот мол молодцы какие - идеальное решение для обороны. Там наверху посади одного лучника, он эту улицу будет год держать. Задумался, шагаю себе. И вдруг навстречу человек идёт, тоже явно турист. Помню мы увидели друг друга одновременно. И он, и я сделали одно и то-же - посмотрели себе за спину, убедились, что возвращаться назад, чтобы пропустить слишком далеко, и продолжили идти на встречу друг другу. Я уж представил себе, как мы, как Добчинский с Бобчинским будем впритирку расходится раскланиваясь и беспомощно улыбаясь, но вдруг у меня по правую руку - ниша с какой-то дверью. Я пристроился в неё. Мужик проходя мимо приподнял свою ушанку, улыбнулся. Разошлись.
      Забыл как называется этот королевский собор на Пражском граде, в общем один из самых высоких в Европе. Я туда зашёл, побродил, пристроился к какой то экскурсии, но экскурсанты оказались немцами и рассказывали им по намецки, так что пошёл глазеть дальше сам по себе. Глянул наверх - а там под куполом, точнее под шпилем воробьи возню затеяли. Смотрел, смотрел на них, и вдруг понял, что это голуби. Во высотища, голуби воробьями кажутся.

                СОЛО.

                * * * * *

«Прага»,путеводитель,
изд. Цтибор Рыбар 1975г.
О старом еврейском клад-
бище: «...Это несомненно ,
одно из интереснейших 
проявлений человеческого
ума и фантазии» ( 12 пог-
ребальных слоёв. Послед- ний
раз хоронили в 1787г.)

Музыка Сантаны удивительно подходит к Праге в конце января. На маленьких улочках, по-за храмами никого (туристы в кафешках – холодно) и тишина, тишина. Долгожданная. Спокойно, как наверное может быть только за чертой. Еврейское кладбище в бывшем гетто ошеломило. Странно только, что за такую интимную штуку в жизни каждого из живых, как смерть – просить деньги, по моему. А так – состояние, настроение – очень похоже. Такая осень в разгаре зимы. Снег в июле. Дождь в сахаре. Снег падает, тут же тает. Ветки голые, но вот-вот зацветут. Ждут. Истома на морозе. Вот-вот уже. И брызнет сок. Со всех щелей. Изовсюду.
      Всё здесь рядом. Как деревья, птицы, и щебет их давно уже заглушил всю остальную чушь и весь остальной грохот и весь остальной шум. Только уши закладывает,(из ямы, да на гору), и ухает в них сердце, как сова в глухом ночном лесу. Лес то лес...Удороги,например,  и до ближайшего жилья вёрст сорок. В любую сторону от дороги - спать. Да. То лес! А город? Ни тебе совы, ни дупла. Во всех смыслах. А так, вообще... Вильнюс – тоже город. И Рига – тоже. Но Прага – это что-то особенного, как говорят в Одессе. Сантана замечательно точно попадает своим настроением в Пражское, в январе. И есть ещё места, где никто кроме него не был. Только он. Или ты. Или я. В январе, июле, Вене, Париже, Челябинске – везде ты и только ты. Больше никого. Разве что Бог. Ну ладно, Бог и ты. Ну ещё, например, Сантана, или Моцарт, или колыбельная мамина.(Настроение, состояние) Что ещё сказать про старый город? Нечего. Что можно сказать про снег на воде – лежит и не тает несколько секунд, потом понемногу впитывается и растворяется во Влтаве.
В общем, был я в Праге, понял что ехать сюда надо в июне, брать альбом Сантаны – и в июне ехать в Прагу.
      Ну, вот и кончились мои две недели тишины. Надо возвращаться. Возвращаться! Господи, чего бы я только не дал, чтобы этого не делать! Сидя в последнюю ночь накануне отъезда у себя в номере всерьёз обдумывал вариант с уничтожением паспорта и обращением в посольство с заявлением о его утере. А что? Пока то, пока сё - время пройдёт, ещё немного тишины... Вобще мне тогда, в ту ночь впервые пришла в голову мысль, что лучше всего везде оставаться иностранцем. По отношению к системе. Понимаешь, представитель любого народа, где бы ни находился - остаётся носителем своей культуры. И чего тогда стоят все эти бумажки типа паспорта, удостоверяющего, что ты гражданин такого-то государства? Человек, как существо по определению являющееся единственным по истине свободным представителем фауны этой планеты, потому, что единственный обладает помимо инстинктов ещё и свободой воли, почему-то позволяет связать себя по рукам и ногам этими условностями. Позволяет посадить свой мозг в клетку, размеры которой определяются теми представителями этой самой пресловутой фауны, мозг которых настолько не развит, что ничего кроме решёток и вообразить себе не может. И каждый из них принимает эти правила, как должное. Просто потому, что боится жить, дрожит за свою шкурку. И поэтому возводит вокруг себя эти решётки. И по широте своей жалкой душонки начинает одаривать своими "благами", своим "опытом" всех вокруг. В принипе вся эта борьба за власть, вся эта погоня за деньгами сводится только к одному - как можно надёжнее отгородиться от мира, от жизни. Оберечь свой мирок, своё барахлишко от внешнего вмешательства. В общем-то к этому исподволь стремится каждый, мы все поставлены в одинаковые условия, но это же не значит, что кто-то должен позволять себе покупать (ПОКУПАТЬ!) подобную защиту путём отмены её обладания другими. Да и городили бы себе на здоровье, хер бы с ними! Так нет! Им же ещё необходимо наличие тех, от кого надо отгораживаться. А вот это уже приходится создавать искуственно. Выращивать поколение за поколением. Это даёт им жизненный тонус. Понимаешь? Создать настолько невыносимые условия существования, что мозги послабже не выдерживают. Плодятся насильники, убийцы, извращенцы. А эти тут, как тут. "Вы не бойтесь, мы вас защитим. На нас можно положиться. Не в банде живём, в государстве! Мы зазря налогов не собираем, всё по честному отрабатываем!" Тьфу ты, пропасть! Да сколько ж можно попадаться на эту удочку? Вот честно, я не могу представить себе, что пошёл бы на площадь, стоять там в толпе, слушать какого-нибудь воинствующего психа, который будет меня учить как мне жить, и что по его мнению надо сделать, чтобы мне стало жить "ещё лучше, ещё веселее". Пардон за цитату, нашёл кого цитироавть. Я прям слышу за спиной злобный, хриплый шёпот: "А, сука, предатель, ренегат, гадина! России добра не желает. Ничего для родины своей делать не хочет, сволочь! Мы тут на морозе всем миром стоим, за Россию Великую жопы отмораживаем, а он видите ли не желает! Ну ясно предатель, ату его! К ногтю за такие дела!". Да ты вокруг оглянись! Ты посмотри, что по деревням делается! Они ж  детей  своих, попов убивают! Старух ебут! Это ж дикари! Делатели! Сука, патриоты! Ну ладно, чего-то я опять развоевался. Ладно. Пора было возвращаться.
        Я вернулся. Некуда больше. Да и здесь некуда. Зачем вернулся? Непонятно. Вообще, сколько ездил куда-нибудь, сразу по приезде начинал мучиться одним и тем же вопросом: "Ну на кой, спрашивается, хрен я вернулся?" Всегда, каждый раз. Почему? Не знаю. Может я вообще лишён чувства родины? В школе, когда писали сочинения на тему "За что я люблю свою родину" я всегда вставал в тупик. Когда все писали о берёзке за окном, или о парке с детства знакомом, я не знал чего писать. Часто переезжали, не успевал к берёзке прикипеть. В пятом классе даже вляпался в историю с таким сочинением. Думал, думал, пытался всё из себя чего-нибудь выдавить по поводу любви к родине, не выдавил. Разозлился и на трёх листах написал в том духе, что вообще не понимаю за что мне её, любимую, любить. Не понимаю зачем ввязались в эту войну, на которой убили моего деда, хотя войны можно было избежать, не понимаю почему я каждый день со скандалом прорываюсь в школу потому, что не подстрижен как все, почему по телевизору ни хера не показывают, кроме программы "время", да "сельского часа", не понимаю почему. почему, почему... Причём как-то быстро написал, за пол-урока, ну и занялся своим пугачём, если кто помнит что это. Такая медная трубка, сплющенная и загнутая с одного конца, а с другой стороны вставлялся загнутый гвоздь. Внурь трубки крошилась сера со спичек, спусковым крючком служила резинка сделанная из разрезанной велосипедной камеры. я ещё на перемене "зарядил" его, но он почему то не сработал там, в школьном дворе. Может спички были сыроваты, или ещё почему, не знаю. В общем делать мне было совершенно нечего, сижу щёлкаю, да щёлкаю потихоньку под партой. И вдруг он как бабахнет! Я даже не предполагал, что будет так громко. На улице не тот эффект. А тут аж стены зазвенели. Уши заложило.
- А-а, опять Кузин развлекается срывая уроки. Выйди из класса. Сочинение будешь дописывать после уроков!
- Да я уже написал.
- Написал? Давай сюда и иди за дверь.
На следующий день после первого урока: "Кузин, к директору!" Ну, думаю, ща за вчерашний "выстрел" костерить будут. Захожу в кабинет, там директор, завуч, двое каких-то одинаковых, в сереньких костюмах, сзади меня в спину подталкивает моя учительница русского и литературы. Мне указывают на стул. Сажусь и вдруг начинаю чувствовать какой-то жуткий напряг в комнате. Смотрю, директор наш какой-то весь растерянный, почти напуганный. Завуч сидит, вся пятнами пошла. Один из этих сереньких показывает мне мою тетрадь:
- Это твоё сочинение?
- Моё.
- Ты откуда же всё это взял? Кто-то рассказывал тебе? Кто? Когда? Где?
Тут я каким-то шестым чувством понял, что речь пойдёт не о пугаче. Но дальше додумать не успел, этот серенький продолжал:
- Может ты в книжке какой-то об этом прочитал? В какой? У кого ты её видел? Может дома?
- Да никаких книжек, кроме учебника истории я не читал. Там всё подробно, популярно описано. Остаётся только представить всё это, вообразить. Это про войну. А про телевизор вы и сами знаете. Или у вас он ещё что-то показывает?
Одинаковые переглянулись:
- Слушай, а ты вообще-то сам как, себя нормальным человекм считаешь?
Вот тут мне почему то очень захотелось домой на кухню, и горячего маминого борща. Я вытаращил на них глаза:
- Я-то? Конечно. А вы?
Один из них улыбнулся (второй нет, продолжал внимательно и строго глядеть на меня), закрыл тетрадь, бросил на стол:
- Ну ладно, иди.
До сих пор думаю, кто же в этой школе на комитет работал? Это как же надо засрать человеку мозги, чтоб он прочитав сочинение пятиклассника снял трубку и позвонил "куда следует"?
      В общем я вернулся. Но если раньше весь этот наш местный бардак вызывал только горькую иронию, теперь стал раздражать. Даже в мелочах. Особенно в мелочах. В быту. Только ботинки начистишь - обязательно в первом же трамвае какой-нибудь болван встанет тебе на сияющий ботинок своим усраным сапогом, и не извинившись, выйдет на следующей остановке. Да и сама давка в транспорте... Я и так уже много лет планирую все дела связанные с передвижением по городу так, чтобы избежать часа пик. А тут народу весело, когда напирают друг на друга, локтями расталкивают, пробираясь к выходу и отшучиваясь направо и налево. И в ответ несутся шутки, одобрительное покрякивание. Весело живём! А это, ****ь, пост-перестроечное кино, а эти сериалы в телевизоре! А эта музыка из каждого ларька! Хоть уши затыкай! Стал стараться обходить стороной места большого скопления ларьков из опасения услышать опять чего-нибудь. Но ведь не отгородишься от всего на улице. Вся эта лабуда лезет в глаза, в уши, в душу! Одно средство - мелкими перебежками, пригибаясь и оглядываясь добежать до каких-нибудь друзей, по быстенькому накидаться водки, и поговорить наконец о чём-нибудь хорошем, интересном. Умном. Красивом. Знаешь, здесь совершенно невозможно расслабиться. Здесь всё время приходится стоять в стойке, кулак у подбородка, в кармане фига. Но жить всё время с фигой в кармане тоже невозможно. Да и не хорошо это как-то. Честный человек, а у самого фига в кармане. Отчасти, чтобы от этой фиги избавиться я и засел за эту писанину. Уж если сложил пальцы в фигу - покажи, достань из кармана. Чтоб труд зря не пропадал.

                СОЛО.

                Шутка.


Куплю панаму, напишу роман и
заведу собаку.
Но я обычно слишком пьян,
Чтоб затевать со всеми вами эту
Обыденную, пошлую, наскучившую
драку.
От драки толку нет – эт мне
Давно известно, тем более дерутся
Все сейчас по-подлому, нечестно.

Панама, если впору – оно
Конечно, весчь, в жару от
Солнца темечко прикроет, опять ж
Под козырьком глаза припрятать
Где есть, если чё, как в нору,
И продолжать стоять на солнцепеке – ведь
Написать роман – глупейшая затея
У всех писателей все, как не у людей
Ведь есть, что рассказать, но
Все так скучны кажутся идеи
И вот теперь я точно сяду за роман, ей-ей!

Собака! Вот он выход, эврика! Нашел!
Я успокоюсь, вместо водки
Буду пить коньяк, гулять
По лесу осенью, по желтым листьям
С хрустом будет бегать пес –
В глазах дичинка, синева в белках
Холодный, мокрый нос в ладонь
Уткнется – и, может быть, иначе
Начнет звучать гитара в почти забывших
Ремесло и под стакан настроенных руках...

Ах эти дни, ах это золото задаром!
У Бога охры много – мне не совладать
Ведет куда-то желтая дорога
Хотя куда – известно, на последнюю кровать
Я подкоплю деньжищ, куплю собаку,
Надев панаму, сочиню роман,
И не ввяжусь я больше ни в какую драку
А как придет мой срок, по-тихому,
Уйду, как все, в туман.

      В общем потянулась обычная, скучная, муторная жизнь. От работы до работы. Студия, кабак, уроки. Да и кабак особо не радует. Кабак-то местный. И народ в нём наш. А чего народу нравится? Вот то-то. Про что в телевизоре сказали, что звезда, то и слушаем, то и любим, то и заказываем. Вобще такое впечатление, что это государственная политика по снижению планки духовных потребностей. То есть видно же. Чуть только мелькнёт где-нибудь что-нибудь более менее приличное, глядишь - исчезло куда то. Не слыхать, не видать. Зато всякой мутотой под завязку забит телевизор. Сколько я в Москве знаю музыкантов великолепных, художников - никому не нужны. Зато "На-На" звёзды. Стадионы собирают! Значит "народу нравится". Будет нравится, если ничего путного не знает больше, народ-то. Помнишь старую шутку про Совок? "Советский Союз - самая читающая страна в мире!", "Ёптя, лампочка висит -  будешь читать!"  Впрочем на эту тему я уже ругался матом. Оказывается надоедает даже ругаться. И вот сидишь у окна. Один. В тишине. За окном то-же, что на душе - скука. Ничего не хочется. Даже выпить. Да и водка как-то не так тащит. Подмешивают они туда чего-нибудь, что-ли? Из рук всё валится, играть не хочется. Заставляешь себя погонять пальцовочки, гаммы. Ремесло нуждается в постоянной наработке, иначе уровень падает. Но это всё не то. Раньше полная башка музыки была, взял гитару, нота за ноту цепляется, нанизывается одна на другую, каждый раз новый риф, красивый, интересный, и подправлять ничего не надо - всё точно, завершено, закончено. Остаётся только записать, или просто пальцами запомнить. А тут голова пустая, как барабан, и по опыту знаю, что тянуть из себя, заставлять себя играть нельзя, нет, можно конечно, но бесполезно - всё равно ничего не получится. Другое дело, когда возникает такое желание, это желание надо сразу удовлетворять. Меня частенько раньше так накрывало: идёшь по улице, и вдруг, ну хоть тресни пополам - надо поиграть, аж в пальцах покалывает. Ну если гитарёха с собой - проблем нет, в любые кусты забился да играй. Ну а если нет - приходилось в музыкальный магазин заходить, разыгрывать из себя покупателя. Но это раньше. Теперь не то. Тут недавно вообще чуть не напугался. Чё-то разобрал, раскрутил гитару. Всю, до винтика. Решил профилактику устроить. Ну, что надо в бензине отмочил, вытер, протёр, как полагается. Всё, где надо смазал, где надо спиртиком протёр. Собрал. Новые струны поставил. Хвать, хвать, а она не строит. По ладам, по мензуре. Давай выставлять мензуру. До вечера выставлял, голова заболела. Показалось, что настроил. Лёг спать. С утра беру в руки - не строит, причём ва-аще. Опять давай её курочить. Опять до вечера. Опять с утра беру - не строит. Батюшки! Чего же это делается? Сижу, чуть не плачу. Может я глохну, как Бетховен? Только я-то не Бетховен, страшно. Сосед, Женька зашёл. Как меня увидел, спрашивает: " Ты чё, случилось чего?" Я ему рассказываю. Он:
- Давно не пил?
- Да два дня в рот не брал, трезвый как стекло.
- Так, сиди, жди, ща приду.
Прибегает с чекушкой:
- А ну давай по маленькой, так, ещё по одной, так, ну и, Бог троицу любит, давай! А ну попробуй!
За пять минут настроил. Я настолько ухо себе уже сломал, что трезвый не так слышу. Да думаю, и Слава Богу! Вообще трезвую музыку не люблю. Не цепляет. Кроме классики. Так уж вышло, что вся моя любимая музыка - музыка навеянная и сыгранная в изменённом сознании. Людьми, которые, как и я пытались убежать, вырваться. Кто откуда, кто куда. Изменять сознание - не значит убегать от действительности, это значит её острее чувствовать, глубже понимать. Правда до этого доходишь, попытавшись сначала от неё, действительности избавиться. И когда убеждаешься, что это невозможно, пока ты жив - приходит насущная потребность наконец разобраться в том, что вокруг творится. И чем это вызвано. И как это происходит. И кому это всё надо. И зачем. И почему. А от потребности разобраться до понимания - один шаг. И вот тогда наваливается СКУКА. И нежелание иметь со всем этим ничего общего. И желание послать всё это к..., и оказаться от этого всего как можно дальше. Ну вот. А по существующему укладу вещей я не имею права отдаляться от всей этой херни. НЕ ИМЕЮ ПРАВА. По закону. По закону я имею право только так изменять своё сознание, как привыкли его изменять президент и члены правительства. Ребята, да кто вы такие, чтобы мне, мне, свободному человеку, живущему в, как вы говорите  свободной стране, говорить каким образом мне достигать нужных мне эффектов? А-а, понимаю: "Что же это будет, если все начнут анашу курить?" А что у вас уже есть, когда все бухают? "Ну да, бухают. Бухают, но работают! А начнут курить - кто ж тогда работать будет?" Да всё это чушь собачья! Речь идёт по сути о культуре употребления наркотиков. Например у нас на Руси всегда ценилось не умение много выпить, проглотить много водки, а умение пить, не превращаясь в животное. Будь пьян, да умён! Вот как деды говорили. И работали, дай Бог всякому! А вон в европе например, во всём почти евросоюзе легализовали употребление конопли - и ничего, работу никто не бросил, ищут её там, работу-то. И пьют там, кстати, меньше в разы. И не так, как у нас. Там принято за обедом выпивать бутылку-другую вина. А у нас? До обеда, или вместо обеда выдул бутылку водки, и ништяк. Вы поднимаете цены на алкоголь, и хотите таким образом решить проблему пьянства? Думаете люди станут меньше пить? Да ни фига. Люди начнут искать дешёвый алкоголь. По своим деньгам (вы ж денег-то добавлять не собираетесь, насколько я успел заметить). А он весь поддельный. Отравленный. Вы не можете этого не понимать. Тогда что получается? Получается, что вы сознательно убиваете людей. Вот так, ребята. Вот так. Это у меня уже не злобу вызывает. Белое бешенство какое-то. Запретами да повышением цен вы ничего не добьётесь. А вот легализовать наркотики, но с полной, открытой информацией о истории употребления, их фарм. свойствах, побочных эффектах, и последствиях, которые могут быть, и обязательно будут от передозировки тяжёлыми наркотиками (в частности водки, табака, производных опия, и некоторой синтетики), и ужесточить (серьёзно ужесточить) наказание за преступления совершённые под воздействием наркотиков - вот это будет дело. Каждый точно должен знать на что решается, решив принять наркотик. И чем это может ему грозить, если набуровит под кайфом, или спьяну, что суть одно и то же . Вот на востоке например, всегда были общественные места, специально отведённые для этого. Те же опийные курильни в Китае. Как в нашей традиции кабаки. Опять напомню о культуре употребления. А что до анаши, так за всю историю её употребления не зафиксированно ни одного смертельного случая. Известны только лекарственные свойства. И потом, человек покуривший анаши - в принципе не способен на какую-нибудь агрессивную выходку. И не слушайте никого, кто будет говорить, что это не так, всё это будет враньём. Химия мозга меняется в другую сторону. По себе знаю, и по всем кого знаю. Так чего делать будем?

                СОЛО.

                O борьбе с тараканами.

Прежде всего о предмете данного опуса. Что есть таракан? По моему это не более и не менее как животина, которая в силу обстоятельств, о которых я в своё время упомяну, вынуждена находиться в одном с нами со всеми времени и месте. Так-же как впрочем, и мы. Ну не суть. Разговор-то в общем-то о том, что ситуация уже есть. И надо в ней разобраться. Итак таракан. Насекомое. Довольно невзрачное на вид, назойливое, прожорливое и к тому-же ужасно любопытное как вид. Не говоря уже о том, каково оно на ощупь. Так-же как, впрочем и мы. Ну не суть. Проблема в том, что мы друг другу не нравимся. Точнее они нам не нравятся. За тараканов я, понятное дело ничего сказать не могу. Впрочем как и они за нас. Не суть. Так что-же делать? Морить? То бишь убивать? У-Б-И-В-А-Т-Ь! Слово-то какое. Задуматься страшно. Ведь мы же люди, а никак не можем понять такую простую вещь, что убивать – плохо. Хотя, простые-то истины как раз и даются с самым большим трудом. Во всяком случае нам, людям. Как впрочем, наверное и тараканам. Ну, да ладно. Как же всё-таки быть? Если всё-же сойтись на том, что мы люди – тогда не убивать, это уж точно по моему. Достаточно просто держать свой дом в чистоте. Или вот ещё не плохой способ: (ну, это уж для таких лентяев как я), можно просто попытаться в каждом мгновении углядеть чуточку всеобщей мировой гармонии. Ну, в общем-то не суть.

                4.
      Привет, договорился. На самом деле чего-то уставать я начал от всего этого. Знаю ведь, что в пустоту говорю. Что вопли мои ничего более, как сотрясение воздуха, перемешивание молекул. Наверное действительно возраст. У кого-то прочитал: "Как только ребёнок начинает понимать, он начинает стареть". Я по моему состарился ещё в детстве, ну может чуть позже. У каждого наверное бывает такое. Сил ни на что нет, а в энтом месте шило. Так и подмывает чего-нибудь отчебучить. Или это только у нас, у русских? Или только у меня? Про себя-то мне давно всё ясно, я сам себе диагноз поставил. У меня мания приличия (помесь мании преследования с манией величия), отягчённая обострённм чувством справедливости. Проявляется у меня это чаще всего в том, что я окурки не бросаю на тротуар - несу до ближайшей урны. Больше всего в жизни не люблю глупость и несправедливость. А наш мир глуп и несправедлив. Что же это, выходит я не люблю наш мир?! На первый взгляд похоже. Но нет. Я видел слишком много красивых мест. Знал, и знаю так много прекрасных, душевно, духовно красивых людей. Читал, видел и слышал произведения искусства такой глубины, красоты и силы, что мой словарный запас просто пасует, оказывается недостаточным в попытках их описать. Здеь я пережил самые светлые, самые счастливые мгновения своей жизни (по моему эту фразу у кого-то слямзил, не помню у кого). Я узнал о таких высотах человеческого духа, о таких примерах беспримерного мужества (беспримерные примеры, по моему не плохо, а?) и такой небывалой по чистоте любви, что скажи я, что не люблю этот мир - я бы солгал. Ну что-же делать, если всё то доброе, светлое, красивое, то, что только и помогает нам жить, существовать как сообществу разумных, всё это нами же самими уничтожается. Подменяется суррогатами, отдаётся на растерзание самому тёмному в нас, самому низменному. Предаётся забвению. Что делать, если каждый из нас, да и все вместе мы позволяем загнать себя в узкие рамки представлений о добре и зле, которые удобны в какой-нибудь отдельно взятый промежуток времени отдельными представителями нашего же, общечеловеческого сообщества? Как подумаешь об этом -  даже не верится, что мы способны были создать, или, если хочешь - принять, такие философские доктрины, как учение Иисуса, или Шакьямуни. Сопереживать призывам Рабиндраната Тагора, и умиляться сандалиям Ганди. Ну подумай сам, насколько мы одинаковые. Ведь каждый из нас абсолютно одинаково реагирует на рождение сына, на болезнь матери, на смерть отца. Нас одинаково оскорбляет хамство и неприкрытое враньё.
      Вот я и думаю, уж не эта ли наша одинаковость заставляет шевелиться в нас те рудиментарные штуки, оставшиеся от тех времён, когда человечество только ещё теряло хвосты, и вынуждено было сбиваться в стаи (не в народы ещё, а именно в стаи), чтобы суметь дать отпор внешнему миру? Не этот ли стадный инстинкт позволял всегда собирать людей в огромные кучи, и травить их друг на друга, как бешеных псов? Но ёжкин корень, в конце концов, мы ведь давно уже не стадо.  Спору нет, нас много, но ведь каждый из нас - мир, свой, собственный мир, огромная вселенная. Неужели большинство из нас готово пожертвовать целой вселенной ради очередной войны? Неужели мы опять готовы терять близких, жить в руинах, голодать? Я не Станиславский, но я не верю. Кто как, а я предпочту один хороший косяк всем войнам. Всему тому, что к ним приводит, всей этой болтовне, всему этому вранью - предпочту два. Ну, может, ещё чашечку чая.
      Раз я видел фронтовика, вот он бы рассказал о своём отношении к войне. Мы с приятелем добрались как то летом до Гурзуфа. Прошли через ночной город к морю, только вышли на пляж - начался дождь, не дождь - ливень. Проливной. Огляделись мы, в будке спасателей горел свет, постучались.
- Кто там, чего надо?
- Да в общем-то ничего, пару лежаков не дадите?
- Какие лежаки, вы чё, недопили что-ли? Идите на хер, ничего не дам, на дрова растащите.
Ну, что поделаешь, улеглись прямо на гальку. Так мы в тот день устали, что заснули прямо под дождём. Помню, как положил под себя спички, чтоб не намокли. Утро зато было просто великолепное! Солнце, тёплое море, что ещё нужно когда тебе двадцать! Искупались, пошли по пляжу к набережной, и тут мой приятель находит десять рублей. Вышли на набережную - стоит жёлтая бочка "ВИНО", рядом с ней хлопочет тётка. Увидела нас:
- Ой, хлопцы, помогите бочку развернуть, тяжёлая зараза!
Господи! Да что за вопросы? Раз-два, взяли! Поставили бочку, как ей надо было, я ещё вспомнил, что можно под упор кирпич подложить, чтобы лилось лучше. Посмотрела тётка на нас:
- А чего, хлопчики, пожет по стаканчику? У меня вино ядрёное, с завода, не разбавленное, себе беру. Да вам за помощь сам бог велел!
Ну, как отказаться? Жахнули по стакану. Постояли, покурили. Тётка:
- Ну, как оно? А-а, я ж знаю, что понравится. Ну? Давайте вам ещё по стаканчику плесну, а?
Выпили, поблагодарили, и пошли дальше, искать столовую какую-нибудь. Идём, переглядываемся, хихикаем. Массандровский портвешок-то настроение приподнял. И тут слева - бильярдная. Приятеля посетила идея сыграть на деньги.
- Да ты чё? Там же жульё одно, ща махом тебя обуют просто на все деньги сразу.
- Да ладно, не боги горшки обжигают. Риск - благородное дело.
Заходим. Несколько столов, у дальней стены барная стойка, пиво. Никого. Только бармен, и у дальнего конца стойки какой-то инвалид, правой ноги по колено нет и левой руки по локоть, под правой подмышкой костыль. В пиджаке, под пиджаком - тельняшка. Худое, улыбчивое лицо, внимательные глаза. Подходим к бармену:
- Здравствуйте, не посоветуете, где бы здесь на деньги сыграть?
Бармен как-то диковато на нас глянул, посмотрел на инвалида и ушёл к другому концу стойки. Инвалид допил пиво, поставил кружку на стойку.
- Пацаны, сколько денег у вас?
- Чирик.
- Ну пошли, по пятёре скатаем.
Пятаком разыграли кому разбивать. Нам выпало. Американка. Ну, приятель разбил, закатил один шар, и всё, больше ударить ему не пришлось. Все остальные шары загнал инвалид. Сгрёб деньги с бортика, положил в карман. Потом достал из ближайшей сетки три шара, поставил их впритык друг к другу на середину стола, а внутрь между ними - на фильтр поставил сигарету.
- Уроните сигарету. - и поковылял к стойке.
Сначала друг мой пробовал, потом я. Никак, элементарная физика, друг от друга отлетают, сигарета стоит. И так, и сяк, и от борта, и тихонько, и со всей дури - стоит собака! Инвалид подошёл к столу:
- Не устали? А ну, дай я попробую, вдруг выйдет?
Бьёт по шару, шар, крутясь вокруг своей оси, как бешеный, в то-же время начинает медленно продвигаться к центру стола, наезжает на один из "охраняющих" сигарету шаров, отталкивает другой, и наезжает на сигарету. Инвалид кладёт кий на стол, и повернувшись к нам говорит:
- Вот как получится - приходите на деньги играть. Дядю Сашу спросите. Я тут почти каждый день.
И пошёл опять к стойке. Ну что тут скажешь?  "Спасибо" - промямлили в подпрыгивающую спину. Дядя Саша обернулся, посмотрел на нас, и взгромоздился на табурет у стойки. Мы вышли. Отошли шагов десять от входа - нас догоняет бармен, протягивает пятёрку:
- Дядь Саша вам передал. Ну вы даёте пацаны! Да дядя Саша меньше, чем по сотне не играет никогда. Думать надо головой-то, кому играть предлагаете.
      Это я к тому, что уж дядя Саша-то точно бы что-нибудь о войне рассказал. И о своём к ней отношении. Да я думаю, что любой, кто войне в глаза смотрел - примерно одинаково о ней расскажет. Геннадий Иванович и тётя Юля, знакомые моих родителей, они встретились на фронте. Тётя Юля была санитаркой и вытащила раненого дядю Гену с поля. Тётя Юля всю жизнь проработала в больнице терапевтом, Геннадий Иванович - токарем на заводе. Они были старше моих родителей, но дружили с ними, что называется "домами". Дядя Гена всю жизнь здорово пил. Тётя Юля была морфинисткой. Об этом я узнал когда тётя Юля уже умерла - мама рассказала. Так вот, дядя Гена вообще избегал разговоров и воспоминаний о войне, пока окончательно не напивался. Тогда он становился угрюм, и начинал вдруг, ни с того, ни с сего рассказывать какую-нибудь историю. В таком состоянии - всегда о войне. Мы с братом всегда ждали этого момента, а для тёти Юли и наших родителей это был знак, что дядя Гена перебрал. У него через всю левую половину лица шёл страшный, глубокий шрам. Он рассказал, как он появился.
      Их часть стояла под Ленинградом. И вот как-то раз их пригнали на какую-то станцию разгружать вагоны с мороженой ставридой. Всё бегом, на морозе. Дядя Гена увидел на снегу мороженную рыбину, и сунул в сапог пробегая мимо, чтоб не растоптали, а потом просто о ней забыл. Чего-то они там быстро справились. Их построили, какой-то чин благодарил их от имени командования за быструю, слаженную работу и обходил строй. И вдруг увидел рыбий хвост, торчащий из сапога у дяди Гены. Выдернул рыбину, и с размаху по лицу:
- Ах ты сволочь, там люди голодают, дети мрут, а ты тут, сука, рыбкой разжился?
И распорол ему щёку от глаза до подбородка этими треугольничками, которые у ставриды по бокам по всей длине туловища. Дядя Гена всегда заканчивал этот рассказ одним словом: "Обидно", и тянулся к рюмке, но тётя Юля была на чеку, перехватывала его руку на лету, и говорила:
- Гена, ты будешь шуметь.
И всё, Гена успокаивался, они собирались и шли к себе домой. Вот ещё история из арсенала Геннадия Ивановича. Он на фронт попал в семнадцать лет. Где-то что-то приписал, подрисовал, короче прорвался. И вот, командир приказывает ему, семнадцатилетнему, убить пленного. Причём не просто убить.
- Ты его тут в лесок отведи и зарежь по тихому. Шуметь тут не надо. Где немцы точно мы не знаем, этот гад не сказал.
Ну вот, повёл его пацан Гена в лесок. Вёл, вёл, немец вдруг заговорил.
- Я по немецки-то ни бум-бум. Но понял, что помолится просится. А мы уже далеко ушли. Я уж его отпустить собирался. Руки ему развязал, тот на колени встал, чего-то бормочет. Ну я отвернулся от него, прикуриваю, и вдруг слышу шорох сзади, поворачиваюсь - он на меня прыгает, я только и успел винтовку вперёд выставить, он всем телом на штык и налетел. Вот так я приказ исполнил...
      Я понимаю, большой храбрости в этом нет - чужие воспоминания пересказывать, просто у меня даже чужие рассказы о подобных вещах вызывают оторопь. Неужели только у меня? Ну да ладно, хотелось убедиться, что о своём отношении к такому способу решения проблем, как война я высказал всё, что хотел.
      Вообще даже не представляю, как-бы я себя повёл там, под пулями. А такую вещь, как всеобщая воинская повинность считаю просто глупостью. Помню, когда пришёл мой призывной возраст и я не пошёл в армию, я думал, что не пошёл из-за своих пацифистских убеждений. Потом, с возрастом, основательно покопавшись в себе, понял, что не пошёл служить потому, что не люблю две вещи: коллектив и тяжёлый физический труд. А что такое армия? Это коллектив, и тяжёлый физический труд. Плохой я был бы солдат. В моём ранце не лежал бы маршальский жезл - я бы его выкинул, чтоб лишнюю тяжесть не таскать. Отец часто цитировал Суворова: "Командовать умеет лишь тот, кто умеет подчиняться". Из меня бы точно командир не получился. И вообще вся эта история закончилась бы скорее всего трибуналом. Думаю, если нужна профессиональная армия, надо набирать её из тех, кому это действительно интересно. Есть люди, которых притягивает оружие, нравится техника, даже стиль одежды (странно, но есть такие), которым проще выполнять готовые приказы, чем ставить перед собой свои собственные задачи. Нет, я не хочу каким-то образом принизить звание солдата, защитника. Просто по моему давно пора задуматься о том, чтобы защищать планету в целом, а не границы отдельных государств. Ну чего людей друг от друга защищать?! Людей надо защищать от нелюдей. Я вообще за разделение труда, как профессор Преображенский, помнишь у Булгакова: "В Большом пусть поют, я буду оперировать, и всё прекрасно..." Я буду играть. А то из меня защитник - как из борца сумо балерина. Я даже высоты боюсь. С детства.
      В нашем городе была ГРЭС, при ней естественно водохранилище. Там купались. Купались, и всё смотрели на грэсовскую трубу, спорили сколько в ней метров - насколько выше наших пятиэтажек. Спорили, спорили, в конце концов кому-то пришла в голову идея залезть туда, посмотреть сверху - сравнить. Свои то крыши мы знали, и как оттуда всё выглядит. Вообще-то труб там было несколько, не помню точно сколько, мы выбрали самую высокую. Через какую-то дырку пробрались на территорию. До сих пор удивляюсь, почему нас тогда за жопу никто не взял? Это ж стратегический объект.  Полезли втроём: я, мой дружок-одноклассник Сашка, и с нами увязался пацанчик помладше года на два, тоже с нашего двора. До первой площадки добрались довольно быстро, и даже весело. Там были крепкие скобы, и по всей высоте - такой как бы кожух из железных рёбер и сетки рабица. Постояли на первой площадке, полезли дальше. Там кожух был уже только из одних рёбер - метра через полтора друг от друга. Уже неприятно. После второй площадки кожух совсем исчез, скобы стали шататься в своих гнёздах, появился ветер, вниз смотреть стало страшно. Первым лез Сашка, за ним я, за мной, немного отстав, этот пацанчик. Сашка был выше меня метра на четыре - он ухватился за край трубы, и вдруг так заорал, что я аж зажмурился. В общем из трубы вырывалось что-то бесцветное, и очень горячее, и Сашке обварило руки чуть не до кости. Этот там на верху орёт от боли, тот подо мной заревел от страха. Я вцепился в свою скобу, и прям очень подробно представил себе, как сейчас на меня свалится Сашка, я на этого подо мной, и мы всей компанией грохнемся вниз. Такого страха я не испытывал никогда ни до, ни после. То есть я даже не знаю, как его описать. Существует предел ужаса, за которым человеческое сознание просто перестаёт нормально функционировать, мозг отказывает - человек сходит с ума. Вот примерно так я тогда испугался. До первой (сверху первой) площадки спускались очень долго. Кисти рук у Сани распухли, кожа потрескалась, в трещинах было видно живое мясо, всё было липкое от сукровицы, ему приходилось просовывать в каждую скобу руку по локоть, чтобы держаться, потом переставлять ноги. Как ему было больно! Но он не ревел в голос, просто зажмурился и слезал. Я почему-то держал его всё время снизу за штанину. Зачем? Не знаю, со страху наверно. Наконец мы слезли, замотали Сане руки его рубашкой, пришли во двор. Во дворе нарвались на Сашкиного старшего брата, он схватил его на руки и потащил в больницу. Я с трясущимися коленями поплёлся домой к их родителям, рассказывать.
      Вообще с этим Саней мы много разных историй вместе пережили. Вот например про то-же водохранилище. Там было у нас "своё" купальное место. Под обрывом неширокая песчаная полоска берега. В жаркие летние дни там было очень приятно в теньке валяться. Тут как-то приходим, а весь наш "пляж" огорожен верёвкой. На верёвке через равные промежутки висят дощечки с надписью: "Купаться запрещено, угроза обвала". Мы конечно искупались из упрямства на нашем пляже. Весь путь до дому Сашка о чём-то напряжённо думал, поправлял на носу очки. Во дворе сказал: "Я этот обрыв взорву, он обвалится, и можно будет купаться. Пойдёшь со мной?" Ну кто-ж откажется? Сашка вечно что-то мастерил, запускал ракеты, строил модели разных двигающихся штук. Уговорил меня записаться в авиамодельный кружок. Это он первый додумался стащить у сварщиков работавших во дворе карбид, напихать его в бутылку из под шампанского, нассать в неё, заткнуть пробкой, затянуть проволокой, сверху замотать изолентой. Осталось только дождаться на крыше апогея реакции, и ахнуть её вниз об асфальт. Эффект был силён! А эти его бесконечные "бомбочки", "взрывпакеты" и пр.! Любимыми его игрушками были микроскоп и набор "Юный химик". В общем на его фантазию вполне можно было положиться. Отец у них был лётчик, в одном полку с нашим служил. Но ещё был заядлым охотником. Поэтому недостатка в порохе, капсюлях, пыжах и прочем у Сани не было. Трудность была в том, чтобы это у отца незаметно отсыпать. А откладывать задуманное Сашка не умел. И вот на следующее утро я пришёл к Сане. Его мама усадила нас на кухне пить чай, сама ушла в магазин. Отец лежит в большой комнате на диване перед телевизором с газетой. Мы на цыпочках миновали дверь в комнату, в конце коридора была кладовка. То, что нам было надо лежало на самом верху. Саня становится мне на плечи и начинает там рыться. Может всё бы и сошло, но - Бог шельму метит. Вдруг что-то с грохотом и лязгом падает, Саня с банкой пороха в руке спрыгивает с моих плеч, мы делаем шаг в сторону двери, и тут видим Сашкиного отца, который выглядывает из комнаты. Он видит банку в руке у Сани, делает какое-то резкое движение, и... Его скручивает радикулит. Прямо у выхода из комнаты. Причём скручивает так сильно, что он не может двинуться с места. Дотянуться до нас рукой он тоже не может. Мы, прижимаясь спинами к стене продвигаемся к двери, сантиметров десять-пятнадцать не хватает  ему, чтобы ухватить кого-нибудь из нас. Вот мы у двери. Отец шепчет нам всед, так ему больно: "Поймаю - убью обоих! Санька, засранец, домой лучше не приходи!" Но куда там, дело сделано. Мы лезем на чердак, в свой особый уголок. Там у нас хранилась всякая нужная и важная дребедень. В частности Сашкины "взрывозапасы". Я не знаю точно, что и в каких пропорциях он там смешивал, помню, что мне он доверил только настругать напильником магния. Общее количество полученной смеси получилось довольно обьёмным. Не знаю, помнит кто-нибудь такие пластмассовые разноцветные кубики, продавались в больших полиэтиленовых мешках. Мы конечно уже выросли из того возраста, чтобы в них играть, а вот для наших теперешних целей они подходили как нельзя лучше. В обшем два кубика с гранью десять сантиметров очень плотно забиты Сашкиной смесью, завёрнуты в несколько слоёв фольги, сверху неизменная изолента. Вместо запального шнура - пол-метра велосипедного ниппеля, в который вязальной спицей натолкан порох. И вот мы у обрыва. Нашли трещину в камнях, метрах в трёх от земли, привязали нашу "мину" к палке, засунули её поглубже, подожгли наш запал, спрыгнули и побежали. Выбежали из под обрыва, стоим, ждём. Тишина. Выждали примерно с пол часа. Пошли назад. Поднялись к трещине. Запал прогорел примерно до половины, дальше перегнулся о край камня и потух. Мы переглянулись. Саня подложил под ниппель плоский камешек, поджёг, и мы спрыгнули. Успели пробежать примерно половину пути до безопасного места. Как оно шарахнуло! Мы ещё бежали вдоль стены, когда огромный пласт стал отделяться от общей массы и падать. В спину нам летели мелкие каменные брызги, осколки покрупнее, потом сзади глухо и тяжело ухнуло. Мы оглянулись. Обрыва больше не было. Был, правда очень крутой, но всё-же спуск к воде. О верёвочках с дурацкими дощечками больше никто не вспоминал. Отец конечно всыпал Сашке за наглую кражу пороха средь бела дня, да и мне было высказано всё, что обо мне думают дома после таких проделок. Я имею в виду порох. О том для чего он понадобился никто не узнал. Это осталось нашей тайной. Но мы были горды содеяным. И сознанием сделанного "для всех" доброго дела.
      Да и помимо водохранилища в том городке было где полазить. В числе прочих например, там был завод с обширным автомобильным кладбищем. Огромная огороженная территория, где стояли полуразобранные грузовики. Надо было только не попасться на глаза сторожам. Они несколько раз за день обходили эту свалку с карабинами на плече, и если замечали кого-нибудь из нас - кричали грозными голосами: "Стой, стелять буду!" Впрочем ни разу ни одного выстрела там я не слышал. Вот где можно было зависнуть на весь день! Мало того, что можно было посидеть в любом, покрутить баранку, подёргать рычаг, понажимать педали, можно было при случае и отвинтить что-нибудь необходимое в мальчишеском хозяйстве. Но как-то раз мы пробрались и на территорию какого-то цеха. Видимо было время обеда - в цеху никого не было. То есть вообще никого. Мы оглядываясь дошли почти до середины огромного гулкого зала, но потом всё-таки повернули назад, и у самого выхода увидели штабель каких-то коробок. Залезли наверх, заглянули в первый. Там лежали отштампованные медали "Золотая шайба", из белого, жёлтого, и красноватого металла. Устоять мы не смогли. Кое-как стащили один ящик вниз, и попёрли его втроём к "нашей" дырке в заборе. Благополучно притащили во двор. Раздали всем по честному, поровну. До самой зимы это было у нас чем-то вроде дворовой валюты. Их можно было менять, ими можно было расплатиться за что-нибудь нужное, на них можно было играть, естественно существовала градация: "Золото", "Серебро", "Медь". Зимой все конечно играли в хоккей. И так получилось, что наша школьная команда пробилась в какой-то там круг, или тур, и нас повезли в областной центр на неделю на соревнования. Сама по себе поездка это уже было целое событие. Помимо тренировок в настоящей форме: со щитками, налокотниками, нагрудниками, в перчатках и в касках, правда поношенных, но настоящих, и полными комплектами, (это, кстати был один из призов - полный комплект нового хоккейного обмундирования на всю команду) нас сводили в цирк, в ТЮЗ, в зоопарк. Автобусные экскурсии. В общем всё серьёзно, и баталии на льду были нешуточные. В общем зачёте мы заняли третье место. И вот мы стоим на льду, нас награждают. К каждому подходит человек и надевает на шею..., что бы ты думал? Те самые красноватые медали, которые у нас во дворе приравнивались к "медным деньгам", и которых у меня лично дома валялось штук двадцать, не считая "золотых" и "серебрянных". Ну да ладно, было и было. Не сотрёшь. Ещё одно воспоминание из детства. Раннее летнее солнечное утро. Дома почему-то никого нет. Обычно по утрам я вставал раньше всех, и начинал всех будить. Особенно доставалось брату. Он-то любил поспать. Тянул до последнего. Вставал в пол-восьмого, успевал умыться, позавтракать, за школой покурить и попасть на первый урок. А тут чего-то никого. В воскресенье. Я послонялся по квартире, вышел на балкон, постоял там, вернулся назад. Делать было совершенно нечего. Я забрёл на кухню, зажёг газ под чайником, сел у стола. Из приёмника радиоточки слышалась музыка, я встал на табуретку, добавил громкость. Чайник закипел. Я сделал бутерброд с маслом и вареньем, налил чай в чашку. Помню сижу за столом, в одной руке чашка, в другой бутерброд, рот открыт, чтобы откусить хлеб с вареньем... И вдруг замолкает радио. В наступившей тишине начинают гудеть заводы. Один, второй, третий... Жуткий, перемешивающийся между собой вой нескольких заводских гудков. Радиоточка вдруг ожила: там что-то захрипело, щёлкнуло пару раз, и раздался голос:
- Граждане, внимание! Атомная тревога! Атомная тревога! Если вы находитесь в помешении - покинте его, возьмите малолетних детей, документы, и спуститесь в ближайшее бомбоубежище!..
Не знаю, может не совсем точно, но близко к тексту. Ну, дальше шёл подробный инструктаж, что надо делать, куда бежать. Как сделать марлевую повязку (кстати, при атомной-то атаке!) и так далее. Всё это время пока длился этот инструктаж, я просидел с бутербродом у открытого рта. Тот голос из приёмника был спокоен, деловит, но что-то в его интонации было настолько пугающее, что я, как парализованный выслушал всё до конца. Я был маленький. Я действительно поверил, что началась война. Потом из радио донеслось:
- Граждане, это была учебная тревога штаба гражданской обороны. Вы прослушали инструкцию по поведению в случае угрозы ядерного нападения. Продолжаем прерваную передачу. Слушайте эстрадную музыку.
Чего-то хронология у меня как-то нарушилась. Ну, импровизация так импровизация.
      В первый класс я пошёл в Германии, в советском военном городке под Шперенбергом. Отличные места - озёрный край, сосновые леса, тихий уютный городок. Мы приехали туда в семдесят втором. Помню меня очень удивило, что на окнах не было шпингалетов. Была просто ручка, и рама сдвоеная - открывались сразу оба стекла, такого я раньше не видел. Впрочем там я вообще впервые увидел многое. Те же резиновые индейцы. У меня до сих пор шрам через всю голову - мы с братом где-то дня за три до отъезда пошли в лес, вырыли в каком-то песчаном склоне пещерку, ну примерно на глубину вытянутой руки, расставили там наших индейцев (а коллекция была уже ого-го), сидели смотрели, и вдруг свод этой пещерки рухнул, погребя под собой всё наше богатство. Мы час наверно пытались откопать - ничего. На следующий день я ещё раз там был, пытался копать. Безполезно. Брат сказал, что индейцы пещерами ушли на другую землю, где больше бизонов. Я успокоился. Вообще там интересно было жить. Мы всё время крутились возле солдат. На всю жизнь запомнил вкус только что испечённого в солдатской пекарне тёплого, даже ещё горячего ржаного хлеба. Мы шли из школы мимо пекарни, заходили туда, нам, сколько бы нас не было, обязательно совали по такой горячей буханке, мы шли домой по аллеям цветущих акаций, жевали эти жёлтенькие сладкие цветы, заедали горячим хлебом - очень вкусно. Помню этот странный лес. Там почти не было ровных мест. Буквально каждый метр перерыт воронками, всё в ямах. И деревья чуть не через одно - обрезаны на высоте метров двух-трёх осколками. В некоторых даже торчали эти коричневые ржавые куски железа. Да там в любом месте просто горстью копни - и в руке оставалась или гильза, или пуля, или целый патрон, или пряжка от ремня. Везде, в любом месте. Это когда союзники начали Германию утюжить всем миром. Столько железа туда свалили, до сих пор все по лесам не собрали. Это ж надо, из-за какой-то мелкой мрази столько горя у людей! Спокойно Андрюха, спокойно, не заводись. Сидим, рассказываем. В школе перед уроками чуть не каждый день приходил какой-нибудь офицер, и напоминал: "Ребята, если вы нашли что-нибудь в лесу - коробку, ящик, круглую штуковину вроде консервной банки - надо сразу же бежать в комендатуру, и говорить где вы это нашли, показывать. Поймите, это очень опасно." И он разворачивал принесённые с собой плакаты с нарисованными минами, гранатами, снарядами и т.д. Но всё это конечно нам было, что слону ватрушка. Когда пацаны не лазили, куда нельзя? За те несколько лет, что мы там прожили двое ребят из нашей школы погибли, пытаясь разобрать неразорвавшуюся миномётную мину, ещё одному оторвало кисть, у другого - три пальца на руке. У нас с братом чего только не было припрятано дома - штык немецкий, две каски, пустой рожок от "Шмайсера", почти целый ППШ, две мины от миномёта, не знаю чьего производства - с белыми головками (папа когда их обнаружил у брата под кроватью - вывел всех из подъезда и вызвал сапёров, оказалось, что они не неразорвавшиеся, а не стрелянные), я лично нашёл в полуобвалившемся блиндаже дамский вальтер. Никелированный, с перламутровой рукояткой, ну всякой мелочи не перечесть: подсумки, пулемётные ленты, перочинные ножи, пули, патроны, снаряды от зениток, от авиационных пушек, от танковых пулемётов... Два моих одноклассника нашли целый немецкий схрон с оружием - несколько ящиков с автоматами, с рожками к ним, с гранатами (этими, с длинными деревянными ручками), с ракетницами. Всё новое, в промасленной бумаге, готовое к применению. Среди прочего там были белые такие мешочки из какой-то блестящей материи, вроде шёлка, с порохом, или со смесью пороха с чем-то. На каждом был чёрной краской оттиснут нацистский орёл. Коробку с этими пакетами они перепрятали, остальное показали солдатам. Эти пакеты мы сначала просто бросали в костёр, но быстро отказались от такого расточительства, да и костёр всё время приходилось новый разводить - его просто размётывало, вместо костра появлялась яма. Тогда мы стали делить такой пакет на четыре части, заворачивали каждую в тетрадный лист, ломали пополам кирпич, клали между половинками наши завёртки, сматывали половинки кирпича проволокой, всё, оставалось только найти подходящую стену, в которую это можно было бы швырнуть. За стенами дело не ставало, там по лесам полно всяких бетонных немецких укреплений, дотов, дзотов и т.д. Грохоту было! Целые маленькие "войнушки". На территории нашего городка было два озера: "офицерское", и "солдатское", не знаю откуда взялись эти названия. Вот, по выходным то на одном, то на другом немцы на плоскодонках глушили рыбу. Мы, детвора, собирались всегда посмотреть на это зрелище. Потом лодки приставали к "нашему" берегу, эти толстые дядьки выставляли на бетонный пирс здоровенные лохани с рыбой и раздавали её нам, детям. надо было только иметь, во что её положить, в чём донести до дому. Помню, отцу не очень всё это нравилось, а мама - ничего, радовалась свежей рыбе. От нашего городка до немецкого Шперенберга, собственно города, рядом с которым мы жили - всего ничего, буквально километр, может полтора. Из города выходит улица - Пушкин штрассе и упирается прямо в ворота КПП. По обеим сторонам дороги - луга, разделённые неглубокими канавами на неравные участки. В канавах почему-то жижа из воды с навозом, я это точно знаю, потому, что раз провалился в одну такую. А чего мы там лазили-то. Во всём виновато наше повальное увлечение индейцами. Там на этих лугах паслись коровы. Пастухов, как в наших деревнях там не было, был "электропастух" - натянутая проволока под током по всему периметру поля, ну не знаю, может вольт десять,  может чуть больше, я пару раз хватался по неосторожности - ничего страшного. А коровам хватало, чтобы не разбредаться с этих лугов. Хватало, пока у нас не заканчивались луки. Дело в том, что провода это крепились к таким капроновым палкам. Отличный лук получался - упругий, большой, в общем идеальный. Одна беда, если его обо что-нибудь терануть - он начинал слоиться, отслаивался слой за слоем, не помогала никакая изолента. И тогда мы шли в новый набег на луга. Обкусывали провод, выдёргивали эти палки, коровы разбредались, немцы приходили жаловаться в комендатуру, нас дома ругали, но проходило время, луки приходили в негодность, и всё повторялось. Вообще там было весело. Там я впервые например почувствовал Новый Год, как красивый праздник - столько там было всяких блестящих новогодних мелочей со свечками и колокольчиками. Раньше дома конечно тоже устраивали праздник с ёлкой и подарками, но оказалось, что всё это может быть намного красивей, праздничней, лучше, приятней детскому сердцу.
      В следующий раз я попал в наш городок через тридцать лет. Был в Берлине, уговорил одного знакомого поехать туда. С утра поехали. Раньше поезд приходил прямо на  вокзал в самом Шперенберге. Теперь там другой вокзал, в другом месте, и до города надо ещё ехать на автобусе, если я правильно помню. Прошли через город, дошли до старенького вокзала, теперь там музей. Прошли по той самой Пушкин штрассе до ворот КПП, ворота оказались распахнуты настеж. На правой створке - плакатик с немецким текстом, начинается со слова "Ahtung". Мой знакомый, Штефан, перевёл: территория закрыта для посещений, и штраф за несанкционированное проникновение - пятьсот евро. Я удивился, но конечно решил всё-таки пройти. Штефан сказал, что у них в Германии, когда открыто, и висит такой плакатик - значит точно ходить не надо. Я ему давай доказывать, что когда нельзя - тогда обычно всё закрыто. Пока мы с ним у ворот спорили с той стороны к воротам подъехала машина. Из неё выбрался человек в бундесверовской форме, о чём-то поговорил со Штефаном, сел в машину, и уехал.
- Сказал подождать, - Штефан сел на пригорок у дороги, закурил.
Я сел рядом, открыли по банке пива, сидим, ждём. Минут через десять к воротам подъехала другая машина, в ней два парня и девчушка, все в военной форме. Штефан подошёл к машине, перебросился с ними парой слов, поворачивается ко мне:
- Я тому офицеру сказал, что ты здесь жил в детстве, сейчас приехал из России через тридцать лет, он дал пол-часа, вот прислал ребят, чтобы они нас повозили. Поехали, показывай дорогу.
И вот мы въезжаем в ворота, едем по растрескавшемуся асфальту. Я не надеялся, что что-то вспомню, но удивительно - узнаю всё, как будто был здесь вчера. Вот мы поворачиваем налево, вот наша пятиэтажка, вот мой двор, где зимой строили снежную крепость, вот мой подъезд. Тут я не выдерживаю, с криком : "Это мой дом!", чуть не на ходу выскакиваю из машины, начинаю снимать на видеокамеру. Это конечно не тот военный городок моего детства. Тот был ухоженный, подстриженный, покрашеный солдатами, по армейски аккуратный кусок моей маленькой жизни. Теперь это брошенное пространство, между домами, где раньше были разбиты клумбы и палисаднички - теперь растут уже довольно большенькие берёзки. Тротуары растрескались, в домах в большинстве окон нет стёкол, сорванные с петель двери, провалившиеся лавочки. Но времени мало, подводить ребят не хочется, садимся в машину, едем дальше, к озеру. По той самой дорожке, где отец бежал за мной, держа за сиденье первого в моей жизни двух-колёсного велосипеда. Держал, держал, а потом отпустил. И вот я еду впервые сам на двух колёсах! Я рассказываю об этом Штефану, он переводит ребятам. Мне показалось, что моё волнение передаётся потихоньку и им. Выехали к озеру. Я опять начинаю вспоминать (Штефан переводит), что здесь жила пара лебедей - Машка и Борька, прилетали каждый год на это озеро выводить птенцов. Они знали всех обитателей городка, выходили на берег, брали хлеб из рук. Рассказываю про рыбаков, которые раздавали рыбу детям. Всё это время снимаю озеро, мостки, железную (теперь ржавую и покорёженную) вышку, бетонный пирс. Там на этом пирсе стояла когда-то скульптура, обнажённая женская фигура, с каким-то покрывалом в руке, и кувшином у ног. Все её почему-то называли "Мадонна", теперь её не было.
- Слушай, спроси у них про скульптуру, была тут, на пирсе стояла.
- Говорят, что её стащили почти сразу, как вывели военных.
Время почти вышло, я Штефану говорю:
- Как-то не совсем удобно, мы тут пивком балуемся, анашу курим, ты бы предложил ребятам-то.
Он что-то проговорил в их сторону, слово "Joint" я понял. Они как-то смущённо заулыбались, покачали головами, отказались. Батарея в камере почти села, пора было назад. Доехали до ворот. Ребята выбрались из машины, мы пожали друг другу руки. Я сказал "Данке шён" и "Ауф фидерзеен". Они улыбнулись. Хорошие лица, добрые открытые улыбки. Приятные ребята. Спасибо им, и тому офицеру. А мы вернулись в город. Поднялись к ратуше, побродили среди могил на маленьком деревенском кладбище, я там ещё немного поснимал, пока окончательно не села батарейка. Спустились вниз и зашли в кафешку, гаштет, который я тоже прекрасно помню с детства. Мы там и с отцом сиживали, он с кружкой пива, я с бутылкой "Вита-колы", и с братом с его друзьями. Там в Германии отец заказывал у мастера-ювелира кольцо в подарок матери, была идея найти его, в смысле ювелира, Штефан поговорил там с завсегдатаями, выяснилось, что такой мастерской в Шперенберге не было никогда, и что это можно было сделать только в Цоссене, или в Вюнсдорфе. Ну, в следующий раз там попытаюсь. Вообще конечно в более-менее сознательном возрасте Берлин производит другое впечатление. Берлин правда уже не ГДР-овский, но местные говорят, что те, западные немцы до сих пор "этих" советскими ругают. Да и видно это по городу. Восточная часть берлина - тихая, какая-то пасторальная, спокойная. Народу почти нет на улицах днём, да и вечером не особо-то много. Те-же турецкие, арабские лавчушки кругом, как впрочем по всей европе сейчас. Так уж вышло, что те немногие мои знакомые, кто осел в Берлине - живут в бывшей "восточной" его части. Первое время никак не мог привыкнуть, что дома, квартиры очень мне напоминали дома и квартиры в центре Москвы и Питера. Даже двери, покрашенные толстым слоем белой масляной краски, с огромными медными ручками, эти медные закрывашки на окнах, которые в середине рамы, и запирают окно поворотом в сторону, выключатели. Одна разница - центрального отопления нет, в комнатах стоят голландки, топятся углём. Долго не мог сообразить, почему так похоже. Даже эти "колодцы" питерские попадаются. Потом допетрил: эту часть Берлина после бомбёжек восстанавливали-то наши солдаты, ну а восстанавливали, как умели, как дома, как для себя. Я всё ходил, бродил по улицам, мне было интересно смотреть на лица берлинцев, интересно как люди смеются, пьют пиво, покупают хлеб, роются в безделушках. Мне почему то казалось, что они должны чем-то отличаться, но кроме всегдашних взаимных улыбок незнакомых людей друг другу, и неизменного "Hallo!", в общем-то ничего особенного не заметил. Люди как люди, как все. Как везде. Пожалуй чуть больше поверхностной взаимной любезности, чуть меньше пристальных недобрых взглядов, чуть меньше пьяных воплей по вечерам и обоссаных углов.
      Как-то решил пройтись пешком от Александерплац до дома моего знакомого (несколько трамвайных остановок), и увидел справа кирпичную арку, там за оградой деревья, подумал, что это городской парк, или сквер, в общем зашёл. Оказалось старое кладбище. Наверное не действующее, в том смысле, что там уже не хоронят. Но всё чистенько, следят за ним. Пошёл побродить. Лежат целыми семьями, кланами. Шульцы, Мюллеры, Бауэры... Огромные склепы из чёрного мрамора с римскими колоннами, гранитными вазами, каменными венками. Увитые плющём, виноградом. С огромными скульптурами Иисуса, Мадонны. С крылатыми ангелами. С посмертными девизами. Довольно долго я там проходил, и наконец добрёл до места, где лежат, как я понял священники. У стены. Могилки здесь совсем скромные. Никакой помпезности и пышности их богатых прихожан. Камень с именем, с годами жизни, вазочка с засохшим букетиком, у некоторых зажжённые свечи в стеклянных стаканчиках (видимо недавно кто-то из близких приходил). Но одно надгробие меня просто прибило к месту. В общем-то и надгробия-то никакого нет, лежит округлый камень, на нём написано имя. Не выбиты годы жизни. Просто имя, и к этому камню с краю прислонён ещё один, маленький, в форме сердечка, стаканчик с потухшей свечкой. Жил человек, учил людей понимать простые вещи о добре и зле, крестил при рождении, отпевал после смерти. Умер сам, посчитал достаточным наличие просто имени на могиле. Мужество и мудрость. В конце концов, когда в церкви поминают поимённо - годов жизни тоже не называют. Прохожий, брось цветок на его могилу. Так и уходят достойные люди - тихо, спокойно, достойно. Без суеты и помпы.
      Как моя бабушка например. Прожила она очень долго. Всё время работала. Девчонкой из деревни её отправили в город подмастерьем к портнихе. Там она и научилась шить, вязать, вообще рукодельничать. Чем и занималась потом всю жизнь. Всю жизнь одевала, обшивала людей, во время войны перешивала, перелицовывала старые вещи кому попросят. Из нужды так и не выбилась. До самой смерти писала жутким, не поставленным почерком с ошибками. Два класса деревенской церковной школы. Но при этом была очень мудрым человеком. Мудрым той исконной деревенской, Русской мудростью, которой славен наш народ. Мама рассказывала, когда она училась в радиотехникуме, случились там какие-то танцы. Одеть было нечего, а в магазине лежали какие-то необыкновенные совершенно босоножки за бешеные деньги - пятнадцать рублей. Кое-как выпросила эти деньги у своей мамы, моей бабушки. Принесла домой. Бабушка долго их рассматривала со всех сторон. Крутила и так и сяк. Потом спросила: " А туфли-то где?" Ну правильно, там же одни ремешки. Помню каким-то летом я гостил у неё, и там что-то случилось. Кто-то из соседских мужиков утонул на рыбалке. Первые в моей жизни похороны. Старухи у дома всё это обсуждали, бабушка очень переживала, муж близкой знакомой это был, или чего там, не знаю. Но помню, она сказала, что его мол, черти в этот омут заташили. А я уже учился в первых классах школы. Мне уже всё рассказали. Что Бога нет, и чертей тоже. Я это твёрдо знал, и поэтому не преминул высказаться по этому поводу. Мол какие черти, их же нету. Бабушка на секунду задумалась, потом посмотрела на меня как-то с сомнением и сочувствием, и сказала:
- Да ну, неужто сам залез?
Когда она совсем состарилась, её забрали жить к нам. Бабушка чудила. Ну, тогда мне казалось это чудачествами. Сейчас-то я понимаю, что её просто чистило при жизни. Перед смертью. Вычистило совсем, ушёл почти ангел. Старенькая была совсем. Как то мама её мыла в ванной, выходит - руки дрожат, глаза круглые. Говорит, провела ей по спине губкой, а на коже кровь выступает. Кожа как пергамент. Как-то бабушка остановила маму в коридоре:
- Слушай, милая, ты тут дочь-то мою не видела?
У мамы челюсть отвисла:
- Мама, да ты что? Ты как себя чувствуешь? Ты помнишь где ты?
- А как же? Всё я помню, вот ковры из Германии. Андрей тут где-то, внук мой. Василия (отец мой) только что-то давно не видно, и дочери Алевтины. Ты не видала?
- Да ты что, мама, ты помнишь как ты сюда попала, как привезли тебя?
Тут открывается дверь, входит отчим.
- А так вот, комендант привёл, сказал живи. Вот живу одна. Ты дочь-то мою встретишь - скажи пусть зайдёт, навестит. Мама плакала.
      Где-то с месяц она изводила всех:
- У меня душа болит, я душевно больной человек. Вызовите мне врача. Вот не могу, горит душа и всё, вызовите врача.
Вызвали. Приехал молодой парень. Измерил давление, прослушал, снял кардиограмму. Выписал какие-то глазные капли и элениум.
- Вот бабушка, это тебе капельки, в глаза капать. А вот это таблетки от души. Как душа опять заболит - ты таблетку съешь, и всё пройдёт.
- Ох спасибо тебе милый, уж так извелась, так извелась! Теперь таблетки есть, полегче будет. Спаси тебя Бог!
Парень уехал. Бабушке на полочку её, рядом с кроватью положили таблетки, капли. Ночью грохот в коридоре. Выбежали кто в чём. Лежит в коридоре бабушка, пена изо рта, пузыри. Ну, скорую. Приезжает тот-же парень, что таблетки выписывал. Сразу спросил про элениум. Хватились, а там пустая облатка. Бабушка таблетку съест, забудет. Ещё одну. Забудет. Так всю упаковку и съела. Пошла куда-то, и в коридоре упала. Хорошо, что пошла, а то не заметили бы. Давай он нас последними словами крыть:
- Вы чем думаете, которым местом?! Кто же пожилому человеку таблетки оставляет? Чуть не убили старушку!
Ну, бабушку в больницу, желудок промывать, откачали. Кстати, после этого случая душа у бабушки стала реже болеть. Но беспокойства у неё меньше не стало. Вся её жизнь была полна видений, знаков, символов. Раз она за рукав подтащила меня к окну, напротив стоит многоподъездная девятиэтажка, на крыше - подъездные антенны на шестах.
- Погляди-ко, вон на крыше у крестов-то, люди-то стоят. Ведь и в дождь стоят, и в мороз. Всё молятся! Я ведь и ночами на них поглядеть встаю - и ночью молятся, не уходят. Вот ведь праведники великие, за нас грешных как убиваются! Ближе к концу она, казалось, совсем потеряла последнюю связь с реальным миром. Гулять выходила только на лоджию, но строго два раза в день. И летом и зимой. Выходила, садилась на стул и сидела. Смотрела куда-то между домами, за лес. Умерла она тихо, спокойно. Мама как раз зашла к ней пожелать спокойной ночи, она её узнала, сказала: "Здравствуй Аленька." Потом вытянулась и затихла. Дня через три после похорон мама за завтраком рассказала сон, приснившийся накануне ночью:
- Видела бабушку твою, весёлая такая, в новом каком-то платье. Всё, говорит у меня хорошо, спасибо, что в церкву отпевать свозили. Всё по чину, только холодно вот мне тут иногда. Жалела, что носочки у неё вязанные под подушкой остались.
Представляешь, мама вяжет пару носков, едет на кладбище, и сбоку могилки их закапывает. На следующее, буквально, утро говорит:
- Опять бабушку во сне видела. Бабушка очень благодарила за носки. Мне говорит теперь так тепло, и нарядные какие, очень понравились.
      Хотел бы я, чтобы после смерти у меня всего и забот осталось, что о тёплых носках оставленных под подушкой. А то два раза чуть не помер (первый раз под машину попал, в больнице очнулся, второй - кислоты пережрал по обыкновению) - так столько вопросов ко мне! Даже странно, когда столько наворотить успел? И не крал вроде почти, и баб чужих не хотел, да и вру не так уж часто. А как начинается "разбор полётов" - не успеваешь поворачиваться. Последний раз очнулся - уж и лапки как в гробу на пузе сложил. Отбивался, отбивался, смотрю - не отвертеться. Ну и сложил лапки-то. Главное очнулся - в полной уверенности, что умер. Глаз один потихоньку открываю, смотрю ни чертей, ни котлов. Ну, думаю, значит в раю. Встал. Три чашки кофе заварил, сижу, жду. Гитару расчехлил. Ща Стиви Рэй придёт, Володя Высоцкий... На гитарах поиграем, песни попоём... Пол часа, час... Смотрю кофе остыл, никто и не думает появляться. Тут мысль мелькнула: "Может не умер?" Шасть на балкон - день, как день, лето, утро. А мне всю ночь под шкуру с вопросами лезли. Страшно только в первый раз. И страшен не сам факт, что умираешь, а что с тобой умирает весь мир, что ты знаешь, что видел. У меня например очень стойкий образ повторился оба раза - засвечивающаяся фотоплёнка. Кто-то её откуда-то достаёт, и она на глазах у меня чернеет, потом её смывают - остаётся чистый прозрачный рулончик. Начинается всё с очень низкого звука: "Б-у-у-у", у меня как второй раз началось - дальше уже просто интересно было. Всё повторилось. Никакого тоннеля из темноты к свету я не видел. Сначала поле какое-то огромное, потом через реку перелетаю, а навстречу мне бегут все мои собаки-кошки, которых с детства держал, встречают, потом просто белая пустота и вопросы. Даже не вопросы, просто возникают прожитые ситуации. За некоторые стыдно, другие вроде ничего. Причём, что странно: оцениваешь как бы сам, но со стороны, и уже "со знанием дела". Странно, что потом это "знание дела" опять у тебя отбирают, и отправляют назад такого-же, только как бы "предупреждённого". Мол не шали больше. Понятно. И всё же странно: ведь там точно знаешь абсурдность лжи, бессмысленность погони за деньгами, мерзость войны, тошнотворность политики, убийственную скуку поддельного искусства, точно знаешь что и как делать, чтобы не утратить доступность обладания знанием, способности не терять связь с источником. И вот тебя выставляют за ворота, за спиной захлопывается дверь, и ты обнаруживаешь себя на кухне, с тремя чашками кофе и расчехлённой гитарой. И ты снова там, где чтобы заработать - надо врать, а чтобы не сойти с ума - приходится не обращать внимания на кретинизм политиков, стараться не нарываться на новости и рекламу по телевизору, и не замечать  хотя бы часть ведущихся на планете войн. С другой стороны, если ты не смотришь новости, не наслаждаешься рекламой, не обсуждаешь последние перипетии сюжетов  сериалов и не ссышь кипятком от современных модных шлягеров - ну, готово дело, окончательно поехал головой парень. Что с него возьмёшь? И откуда этот коллективизм? Я тут недавно паспорт новый получал. Прихожу, мне говорят:
- Надо пройти дактилоскопию. Это добровольно, но надо.
- Если добровольно - тогда не надо.
- Да нет же, надо!
- Кому, зачем?
- Да вам, вдруг чего украдут, а по отпечаткам будет видно, что не вы.
- Я и так буду знать, что не я.
- В общем идите сдавайте отпечатки пальцев.
- Не пойду, давайте паспорт.
- Не дам, пока не пройдёте дактилоскопию.
- Что значит "не дам"? Эта процедура добровольная? То есть каждый может решить - сдавать, или нет?
- Да.
- Ну, так я решил не сдавать.
- Но почему?!
- Потому, что считаю это унизительным. Я не вор, не мошенник, не нахожусь под арестом. Вы понимаете, что я свободный человек? Я не в тюрьме. И даже не под следствием.
У этой бабы - начальницы паспортного стола Орджоникидзевского р-на г. Уфы рожа пошла пятнами. Она бросила мне через стол паспорт: "Забирайте!" Одолжение мне сделала. Я опешил, спрашиваю:
- Вы с чего так разозлились-то, товарищ? - тут её прорвало, срываясь то на визг, то на змеиный шип он проговорила:
- Да мы у всех берём отпечатки, уж пол-года как, все люди, как люди - идут, как один и сдают. Один вы отказались. Что же это такое?
- Слушайте, ведь вы же взрослый человек, вот представте: завтра вам скажут, что надо всем снимать исподнее, и вниз башкой сигать с крыши на тротуар, вы что-же, так все вместе, строем и пойдёте?
Уж не знаю, проняло эту дуру, или нет, во всяком случае выходил я из кабинета в полной тишине. Заткнулась, надеюсь думала, а не злобилась. Хотя не уверен. Я такую породу знаю - мелкие царьки. Для "своих" - всё сделают, любой закон обойдут, для остальных тоже, но за деньги. За креслом должностным в пол-стены орёл российский на фоне триколора, на столе - президент в рамочке. Сука патриоты. По моему это я уже где-то слышал. Чуть не от себя самого, совсем недавно. Вот в этих-то кабинетах всё и начинается. Потом приходят они домой, и начинают детям своим объяснять как жить тут надо. А детишки эти потом выползают на улицу и грабят подвыпивших музыкантов.
      Я тут как-то из кабака домой ехал после выступления, и не то, чтобы вдребезги, так, чутка навеселе. Сел в тачку, едем, говорю водителю:
- Давайте остановимся, я водички куплю.
- Да чего время тратить, вон в бардачке берите, попить хватит.
Последнее, что помню - прочитал название: "Святой источник", всё. Утром обнаруживаю, что иду по улице вдоль огромной стеклянной витрины, я и включился-то потому, что увидел своё отражение краем глаза. "Ого, где это я? Сколько времени интересно?" Хвать - часов нет. "Надо позвонить, узнать." Хвать - телефона нет, кольца нет, гитары нет... Всё это медленно, как через вату доходит до сознания.   Но в конце концов доходит. Добрался до дому, упал. Сутки проспал, потом ещё сутки по стенке ходил, ничего, отошёл кое-как. Ну это ладно я, у меня стаж, с семнадцати лет в кабаках играю, я ж бухарь, а кто другой бы попался? Помер бы просто от такой "святой водички". Дак это ладно, месяца через два-три всех друзей насмешил: практически та-же история, тоже прошу водителя остановиться, выскакиваю в магазин, а эта падла по газам, и сквозанул. Вместе с очень дорогой гитарой. Ну что ты будешь делать с этакими людьми? Ну где, в какой, ****ь, ещё стране музыкантов грабят?! И ведь самая распоследняя мразь уверена, что Россию любит! А то, что на русских во всём мире как на дикарей смотрят - это ничего, это к любви к родине не имеет отношения. Странно. Непонятно.
      Впрочем мне вообще мало чего понятно в этом мире. Нет, простые вещи я ещё способен как-то, с грехом пополам понять: любовь, разлука, предательство, трусость. Правда, честность, смелость, доброта. Даже бесшабашный риск, русский авось. Могу понять, пока это всё от чистого сердца, пока не начинаются вокруг "навороты" всякой всячины. Чтобы скрыть что-то, выдать одно за другое, подменить. Вот тут я перестаю понимать. Видимо включается какая-то защита в мозгу. На откровенное враньё - одна реакция - становится скучно. Боже, как скучно смотреть телевизор! В любой душе есть уголок, где есть, должно быть во всяком случае, местечко, где человек может остаться один на один с самим собой. Посмотреть в зеркало глаза в глаза. Долго. Вот это тебе не телевизор, вот где не скучно. Поначалу-то конечно по привычке пытаешься чего-то сам себе вкручивать, глаза от себя прятать, в конце концов приходится признать очевидное - то, что есть, какой есть. Во что веришь, на что способен, на что нет. Куда бежишь когда страшно, к кому идёшь когда весело. И много ли мест осталось куда убежать и куда прийти. И сколько номеров в записной книжке осталось невычеркнутых, и сколько домов осталось "пустыми" потому, что никто из близких там больше не живёт. И вот в этом-то уголке и лежит то, что определяет в конечном итоге то, как относишься ко всему происходящему. То, как реагируешь на глупость, подлость, враньё... Это и называется - "я". С маленькой буквы. Если с большой - это уже отклонение, болезнь. Почему? Потому, что какую большую "я" перед своим именем ни нарисуй - это всего лишь твоё я. И всё. Ничего больше. Даже наше коллективное, общепланетарное "я" - суть такая малость в сравнении с великим космосом, или произволением Божиим. Хотя мы тоже, в общем, кое-что можем. Но, к сожалению мы так разобщены, так раздроблены на "народы", "нации", "расы", "религии", "политические предпочтения", что это самое "кое-что", что могли бы сделать... Боюсь не скоро мы на это решимся. А жаль! Хотелось бы дожить, посмотреть. Сейчас попробую переврать ещё одну общеизвестную сентенцию. О том, что начинать каждому надо с себя. Нет, это как раз правильно. Но если все всё знали всегда - почему же тогда все попытки что-то изменить к лучшему всегда, всегда, из раза к разу упирались в попытку изменить сознание "сразу всех"? Ну а если не удавалось изменить - приходилось заставлять менять это пресловутое "общественное сознание". Но опять таки - заставлять менять "всех сразу". По приказу. Как же можно расчитывать на сколько-нибудь долговременное продолжение всеобщего довольства новым, изменённым сознанием? Тут хоть чего делай, хоть меняй местами Бога с чёртом, хоть обещай всеобщее процветание, хоть всеобщий духовный прогресс - ничего не сработает. Потому, что обещанья такие никто, кроме Него выполнить не сможет. Оттого и рушатся империи. И опять находятся охотники "всё поделить", и начинаются революции, и льётся кровь, и гибнут дети, и разрушаются храмы. Не новых богов надо выдумывать, а научиться Его, Одного, Единого в себе слышать, чувствовать. Каждому. И по своей воле. А не всем скопом по приказу. Ну вот, опять я за старое. Мне-ж только повод дай - сразу начинаю всех вокруг жизни учить. Ну это не потому, что знаю больше чем другие, это рефлекторно выходит. Или из пьяного упрямства, меня ж только подпои... Всё кажется просто, все только меня и слушают... Внимательно. Как эти водилы, что гитары у меня увозили. Ну, гитары хрен с ними - дело наживное, а вот крест мамой подаренный я пропил - это да. Правда сразу и получил за это, не далеко искать пришлось.
      Вышел ночью из кабака, а деньги сказали завтра дадут. А меня колотит всего. Знаешь это состояние - ещё пьяный, а уже похмелье. Ну вот, иду, смотрю - ломбард круглосуточный, скупка. Захожу. Там две девки молодые, мент охранник у двери. Снимаю цепочку, они посмотрели, говорят: столько-то, мало, я им крестик протягиваю до кучи. Мол завтра приеду выкуплю. Ни в какую. Крестик не купим и всё. Не хорошо это. Я к охраннику, мол давай до завтра, тут кабак за углом, я завтра за зарплатой приеду с утра, и к тебе забегу, обратно поменяемся. Лады. Хватило ровно на чекушку, маленькую кока-колу, и курево. Захожу во двор, открываю, делаю глоток, запиваю, закуриваю. И тут эти появляются. Откуда взялись? Ночь глухая. И как давай меня мордой об асфальт тереть втроём. Здорово потешились. Хорошо зубы не выбили. Но мурло расколотили вдрызг. Не то, что бы там: "Дай закурить!", или "Чё без шапки?", нет, без разговоров налетели, вломили, и убежали. Я встаю, оглядываюсь - чекушка моя под лавочкой, водичка рядышком, гитара на лавке лежит, в кармане портмоне с паспортом. Они не грабить появились, а чтобы морду набить. Ну что, платочек водкой промочил, обтёр лицо, руки. Глотнул ещё пару глотков. Сображаю, что с таким хайлом в метро с утра спускаться неудобно. Ловлю мотор в долг до дому, расплачиваюсь, спать. Утром проснулся - ужас. К зеркалу хоть не подходи. Как у довлатова: "В моём лице появилось нечто геральдическое: пол-лица жёлтое, другая половина фиолетовая". Не считая синего уха, и, как оказалось потом - трещины в ребре. В общем три дня сводил бадягой синяки, потом надел тёмные очки, поехал взял зарплату, захожу в ломбард. Девки те-же, а вместо мента-охранника - чоповец в чёрной униформе.
- У нас всё поменялось, начальство отказалось от услуг милиции, теперь у нас другая охрана.
- Ладно, а этот-то, который крестик у меня купил, он-то откуда был?
- А вот тут в соседнем переулке отделение, с ними у нас договор был.
Я туда. "Такого-то числа там-то кто дежурил?". "Такой-то, а он вчера уволился, и похоже вообще из милиции." Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Одному умному человеку эту историю рассказывал, он выслушал и сказал: "Ну так это-ж хорошо - карма не копится!" Кстати об умных людях. Как-то получилось у нас пару выступлений сделать в Питере, в ресторане, убей - не помню, как называется, чуть не метрополь бывший, но помню, что напротив одной из сторон гостинного двора. По моему на Садовой, но не уверен. Ну не суть. Пару репетиций там прошло, мне кто-то и сказал: "А ты вообще в курсе, где ты играть собираешься? Ты знаешь, что тут, в этом кабаке Есенин с Айседорой Дункан отрывались?" Ну отрывались и отрывались, слава Богу. А кабак действительно ничего. Помимо большого общего зала внизу, на втором этаже отдельные зальчики: "Вишнёвый", "Гранатовый"... Вот в гранатовом-то мы и играли. В общем вечером догоняюсь, как положено, и еду туда. А заходить туда надо было через заднюю дверь, через кухню. Огромная гостиннично-ресторанная кухня с колоннами. Я вхожу, и вдруг вижу - стоит спиной ко мне человек к колонне прислонившись, в тулупе. И по жёлтому овчиному воротнику - жёлтые кудряшки волос. Ну, что ты! Я обалдел. Кинулся к нему: "Сергей! Подождите!". Он за колонну, я за ним. Сзади за мной что-то с лязгом падает, вопли какие-то. Заглядываю за колонну - никого. Ну, отыграли своё, я к приятелю одному поехал, рассказываю всё это:
- Представляешь, видел, вот как тебя сейчас, в пяти шагах буквально, и не догнал!
- Да ты не переживай, ты лучше представь себе, если бы догнал!
Умный человек. Вобще везёт мне. Ну да ладно, хорош хвастать. Да и свинговать. Пора завязывать, а то публика разбежится.

                5.

Завязывать пора, а как - непонятно. Как всегда. Хотя вобще давно уже известно, когда играешь импровизацию - главное начать всем вместе, и вместе вовремя закончить. Что между - это личное дело исполнителя. Ну и пары-тройки знатоков-ценителей, гурманов по этой части. Ладно, будем выкручиваться. Всегда получалось более-менее слаженно. Авось и сейчас свезёт.
      О некоторых людях я не рассказывал, оставлял на потом, чтоб поточнее, побольше вспомнить. Но странно, ничего кроме того, что накрепко засело в голове больше не вспоминается. Большинства из них уже нет, других давно не видел, прочих - вообще потерял из виду. Но они как будто и не отдалялись, не уходили. Я всех их чувствую до сих пор, как будто вчера только похмелились вместе и до завтра попрощались. Даже, не смейся, советуюсь как бы, с ними, даже с теми, кого нет. Они очень сильно повлияли на мою жизнь. Лёша Беломынцев. Первый человек, позвавший меня сыграть в кабаке. Я тогда конечно ничего почти не умел. В Уфе был ресторан "Юрюзань", там после основной кабацкой программы, когда народ поднажирался и начальство уходило - можно было и поиграть. Лёша был духовик, трубач, тромбонист, саксофонист. Ну, естественно, немного клавишник. Невысокий, белобрысый, голубоглазый. Сколько помню его - всегда в этом обязательном дурацком кабацком костюме, похожем на те, что выдают цирковым униформистам. Ну сколько ему тогда могло быть? Двадцать пять, не больше. Помню серьёзные глаза, и какую-то странную манеру говорить - всё время как бы в шутку. Но в сочетании с очень серьёзным, глубоким, как бы спрашивающим взглядом - пара фраз брошенные вскользь, с усмешкой - производили впечатление долгого, вдумчивого разговора. Там, в музыкантской каморке за ресторанной эстрадой собиралась самая разная публика. Естественно много пили. Говорили обо всём. Много, громко. Все. Кроме Лёшки. Сидел где-нибудь в углу, глотал рюмку за рюмкой, прикуривал новую сигарету от предыдущего окурка. И первый, когда заканчивался перерыв, громко говорил: "Пора, пошли!". Помню его негромкие советы, он играл фразу, закрывал глаза, слушал, что я играю в ответ, качал головой: "Рано.", следущая фраза, пауза, кивок: "Опять начинаешь как будто с середины разговора. Ты хоть послушай о чём базар-то, представь о чём играешь.", ещё фраза, пауза, усмешка, тихий голос: "Не шуми, просто поговори со мной." Умер Лёха в Москве. Выбросился из окна. Мне рассказал об этом один общий знакомый. Когда он перебрался в столицу, и как здесь жил - не знаю, я его после Уфы уже не видел. За пару лет до смерти он съездил в штаты. Рассказал, кстати, моему приятелю такую историю. Первым делом из гостинницы попёрся в гарлем - слушать как люди играют. Ну, таксист его за квартал до места высадил, дальше Лёша пошёл пешком. Дошёл до первого кабака, да тут и завис у открытой двери. Потом решился, зашёл. Стоит в уголке, слушает. Припух маленько. Всё, что только на пластинках до этого слышал - тут вживую, прям перед носом, живые люди. Курят, играют, мундштуки, трости платочком протирают. Чувствует - по ноге течёт что-то, смотрит - пацан лет десяти ссыт ему на брючину. Взял за шкирку, отшвырнул. Пдходят два громилы:
- Ты чего делаешь, зачем братишку младшего обидел? Справился да?
Взяли просто за щиколотки, перевернули вниз головой, всё что было в карманах вытряхнули.
- Ещё раз сунешь нос - убью.
- Да я музыкант русский, послушать зашёл!
- Ты чё, не так меня понял, что-ли? Покрепче объяснить?
- Да не, всё понятно.
Но Лёха не обломался. Ему было важно то, что он услышал, а не то, что увидел. На оставшиеся деньги купил шикарный штатовский сакс. Вернулся. Играл на Арбате. Вот там-то на него какая-то ***та типа пресловутых люберов и налетела. Избили в подворотне. Растоптали сакс. Лёша приехал домой, выпил пузырь водки и спрыгнул с десятого этажа. Вот такие пироги.
      Гришка, один из самых безобидных, беззащитных и добрых людей, каких я знал. Всё чего-то мастерил. То барабанчики из пивных банок, то дудочки какие-то, а то засядет чего-нибудь паять дома - на улицу не вытянешь, даже на "пивка попить" не соблазнялся. Очень забавно произносил тосты - с какими-то родительскими прибаутками, всякими присказками. Раз где-то мы с ним в парке встретили девчушку на коне. Рядом ипподром, они лошадей там выгуливали. Ну, что ты! Гриха там как это увидел - ножку в сторону отставил, давай гнать:
- Ой, ты посмотри, какая лошадь! Это ж чистокровная орловка! А, что тебе говорить! Ты же лошадь-то только во сне, поди, видел! Ты посмотри какая стать, какие бабки!
Чуть не в зубы заглянул, как заправский барышник, потом спрашивает:
- Девушка, как красавицу-то вашу зовут?
- Гром.
Первый хохотать стал сам Гришка. Так во всём. Всегда ему казалось, что он точно знает. И готов был много рассказать о чём угодно, не всегда правда точно. Зато первый был готов смеяться, если садился в лужу. Впрочем он действительно много знал, всё-таки радиотехникум... Мог починить практически любую электронику. Всю жизнь мучился язвой. А выпить случая не упускал. Резали его, резали по больницам... Так и умер от язвы в двадцать первом веке. Ходили втроём к нему на кладбище. В конторе номер участка узнали. Ходим, ходим, не можем найти и всё. Я уж просто в голос:
- Гриша, ну хорош мозги полоскать, давай уже появись!
Только сказал, смотрю - стою прямо перед могилой. Посидели, палочку сандаловую ему зажгли, выпили. Помянули. Всё. Когда теперь увидимся?
      Этот список можно долго продолжать, очень долго. Я себе блокнотик завёл, туда всех записал. Добавляю понемногу. В канун нового года сажусь, сам себе его читаю, вспоминаю. Потом за всех вместе пью. За каждого в отдельности пить - здоровья не хватает уже. Все они могли бы жить. Долго, счастливо, полезно. Если б не пили, не торчали. Да как тут не запить? Имей они возможность просто уехать в другое место, просто начать новую, другую жизнь на новом месте, с другим бухлом, с другой медициной... Впрочем последняя фраза - это так, от обиды. Лучше Бога не придумаешь. А всё равно обидно. Какая компания вымерла! Ща бы сели, по рюмахе дали, пятку по кругу - всё пошло бы. И музыка, и картины, и стихи, да что угодно! А так - тишина, грязно-серый фон, молчание, тишина... Почти каждый день происходит что-нибудь, что напоминает о чём-нибудь, связанном с кем-то из моих друзей. Вид из окна, переулок где-нибудь в центре, обрывок мелодии, цветное пятно на стене, запах. Как flashback кислотный, до мурашек. Им-таки удалось убежать от всей этой чепухи. Кому раньше, кому позже, уж кому как. Но удалось оставить всё это за поворотом. Правда из-за этого поворота, за которым они скрылись - уже не выглянешь, не оглянешься назад. Да думаю там и впереди есть на что посмотреть. Вообще-то я давно подозреваю, что отсюда, из этого мира перебираются те, кто уже всё понял, кому пора. Чувствую мне здесь долго ещё барахтаться. Пока доеду до всего. Не то, чтобы шибко торопился, пока и здесь интересно бывает. Иногда. Всё реже и реже правда, но бывает. У кого-то спросили: "Как вы думаете, после смерти вы куда попадёте - в рай, или в ад?" Тот, без паузы: "Конечно в рай, я столько лет в аду прожил!" Молодец. Добрый человек, верующий. Как иначе? В нашем мире невозможно быть атеистом. Те, кто пытались - даже они в этом убедились. Душа пуста без Бога. А пустота стремится к наполнению, и если не верой в добро, любовь, справедливость, чем тогда? Представляешь? О то-ж. Хотя, что ни говори, непонятно каким мерилом мерить здешнее житьё-бытьё. Вот смерть невинного младенца. Как может человек, если он в себе, не пьян и не спит к этому относиться? Естественно с отрицанием. С неприятием такого. А Бог сделал, допустил. Значит - Бог злой? А если например по Его замыслу этот человечек искупил последнюю каплю греха всего своего рода, и спас тем самым бесчисленные поколения своих предков? И теперь все они вместе, светлы, свободны и радостны, и всем кагалом будут заботиться о нём, растить, воспитывать в любви и заботе, с полным осознанием глубины и величия добра, как животворящей силы. Да я ща на вскидку таких примеров с десяток напридумываю. Само собой - отношение к этому "мерилу" может быть до смешного разнообразным. Сколько нас - столько и вариантов. Один мой друг говаривал бывало: "Да мне вообще всё равно куда идти - в рай, или в ад, у меня и там и там друзья." Вот так. Мудро по моему. Хотя я знаю, что ада нет. Всё это поповские байки. Чистилище есть. И если уж возьмутся чистить - ой держись! А ада нет. Там. Да и не нужен он там, после чистилища-то. Зачем? Если где и искать место для преисподней - так прям тут, в нашем мире. В нашем сознании, в тёмных закоулках души. Мы все носим свой ад с собой, каждый из нас. Давно уже замечено. Лучшего места не найти.  Такой маленький, компактный, переносной личный адик. Причём сначала его сами себе его создаём, выращиваем, обустраиваем, лелеем, потом носим. Когда долго носишь - в конце концов привыкаешь к любой ноше. Тем более к своей. Привык - перестал замечать, обращать внимание. Потом вдруг заметил - поздно. Плюнул, смирился. Потом вдруг плевок свой заметил - лежит, как на сухом белом песке. Красота вокруг: море синее, небо, белоснежный сухой и тёплый песок, и посреди всего этого - твоя харкотина... Неприятно. И страшно. Ну, что ты! Жопу в горсть - и скачками в церковь, сопли по паперти мазать: "Каюсь православные, грешен!" Только такому покаянию цена - с твою соплю на пляже. Раскаяние не в церкви происходит, если вообще случается. Внутри оно зреет. И наружу не просится. Просто освобождает. Легко становится, спокойно. Вот, кстати, как легко стало - считай покаялся. Только покаялся. А  от покаяния до раскаянья ещё пару шагов туда-же, в ту-же сторону. И только когда спокойно стало, вот тогда только раскаяние покажет тебе свою силу! Можно даже водки выпить, чтоб над землёй не подлетать на каждом шагу от счастья. Водка - она к земле прибивает. Держит к земле поближе. Не даёт далеко отрываться. Да и радоваться не даёт как следует, в общем-то. А как корректор - самое то. Но, как известно - всякое изречение ложно, и это тоже. Или, как там было: мысль произнесённая - есть ложь. Что уж говорить о мысли записаной? Искусство? Ха! Ну да ладно, не так уж часто я вру. Да и не умею. По крайней мере, ещё ни разу так не соврал, чтоб поверили. Тут недавно разговорился с одной знакомой, кто на сколько лет себя ощущает. Говорит на двадцать пять-семь, мол как последнего ребёнка родила - так только начала жизнь вокруг замечать снова. А то всё заботы, заботы... Если так, то я с четырнадцати до сорока пяти - всё рожал. Потому, что я как застрял где-то там, в четырнадцати-пятнадцати - так и сижу. Со своей наивностью, неприятием, чего тут происходит. Точнее с не желанием отвлекаться на всю эту тряхомудию. Реальность, ах реальность! Парадокс, как в старом анекдоте: полный дом... замечательных людей, красивых мест, и такая говённая жизнь, и денег ещё нет, ко всему. Ну кому такое может понравиться? И со всех сторон - сам виноват, головой надо было думать, а не жопой! Ну правильно, хочешь в государстве хорошо жить - думай головой, душу к размышлениям своим не подпускай, никому душу свою не раскрывай, вообще постарайся от неё избавиться, забыть про неё. Чистый, не замутнённый разум. Представляешь? Только обладая таким можно уловить во всём этом крупицы хоть какой-то логики. Хотя, какая во всём этом может быть логика? Разве что принять за постулат, что жрать друг друга - обычное дело, и иначе мы не умеем, так и не научились. Ну, если так - гуляй рванина! Ни на что внимания не обращай, займись торговлей косметикой, да и сам намажься как все, чтоб не отстать. А то в приличные дома не намазанных не пускают. Ща написал - чуть не вырвало. Фу ты, ****ь, мерзость какая! Ну да ладно, дело ведь здесь не в тебе, ты просто дурно воспитан, глуп, жесток и, в конце концов, смешон. А в том, что стало называться "приличный дом". Противно. Нет, грустно. Нет. Стыдно. Чувство жгучего стыда. До красных ушей. Ну, да ладно, так куда-же деться-то? Если бы люди могли покидать места, где появляется очередной психопат, ратующий за какую-нибудь херню типа войны - психопат оставался бы в одиночестве. Почему, как только случается подобная история - первым делом перекрывают границы? Как думаешь? Подумал? Теперь вокруг оглянись, в карманах поройся. Ну чё? А если ещё с соседней площади доносятся неразборчивые мегафоновые вопли - знай, ты в жопе, глубоко, где-то в районе прастаты. И пора выбирать, куда повернуть - на площадь, или прочь от неё. И куда? Вот вопрос... Домой? Что назвать своим домом? При существующих системах верований, религиозных или социально-политических - каждому определён свой "дом". И только в него ты должен приходить, только на алтарь "своего" дома ты должен класть весь жар души, талант, любовь к ближнему... Любовь к ближнему - только для "своих", для соседей по углу! Ты только подумай. Ты уверен, что сам выбрал себе такой дом? Точнее не дом даже, а угол в огромном доме. В твоём доме! Тебе указали на один из углов, и сказали там сидеть. И чтоб ни гу-гу. Тебе указали на этот угол, ему - на тот, этому - на вон тот... И сидите по разным углам в собственном общем Доме. А дальше просто - ему похлёбки в миску чуть побольше, чем тебе - и всё, только пальцем в другой угол показать, и пойдёт потеха! А чем больше друг друга в свалке перегрызут - тем больше похлёбки для оставшихся, и опять всё по новой - система, социум, государство, основная ячейка - семья, а за похлёбку для своих детишек любой пойдёт глотки рвать, только покажи куда, в каком углу "враг". Дела. Опять два эти вопроса: "Почему?", и после ответа: - "Неужели?", всё так просто и понятно. Одна беда - неужели только мне одному? Или это давно уже никому не интересно, скучно, грустно. Базару нет, в аквапарке веселей. Или у телека просто. Ну рассуди - всё веселей, чем читать всякую шизофреническую заумь. Вон у Гессе просто во вступлении к "Игре в бисер", в предисловии к жизнеописанию Кнехта всё сказано, о чём я тут пытался рассусоливать. Только умнее, короче, чётче, лучше одним словом. Ну прочитал, а толку? Всё равно ведь полез рассуждать. А всё потому, что шило в ентом месте покою не даёт. Метла-то без костей. Мети метеля. А что? С мишенью на затылке, зато у своего телевизора.
      Ну ладно, хватит, устал. Пальцы немеют. Вспотел так, что струны мокрые. Спокойно Андрюха, дыши. Вот и утро. Рано. Люблю ранний летний огромный город. Время поливалок. Первый свет, первые лучи в верхних этажах. И птиц слышно. Хорошо по набережной пройтись, там рыбаки. Каждый рыбак - философ. И свежесть утренняя, воздух вкусный. И тем приятней эта свежесть, тем драгоценней, что надвигается дневная летняя жара. С каждым получасом. Ещё есть время, надо в парк. Там под деревьями ещё прохладно. Успеть вдохнуть, и тишины немного. И ласкового, не горячего солнца, и чистых дум.


                Прошедший новый день.


Ночь, подобрав свои пожитки -
Ушла из города,
Ещё не утро, но уже не ночь -
Ещё один пустой, дурацкий день
Откланялся и удалился прочь.

Ушёл, оставив перегар и
Выхлопную вонь, тоску и страх,
И недокуреный окурок, ночные новости,
Захватанный стакан, наш разговор
С ним, и немного пепла у меня в руках.

Мы оба притворились, будто думаем,
Что наступавший новый день...
И вправду будет новым, не таким,
Как он да я, мы -  те же... Он - другой,
И он не может превратиться в тень.

Мы притворились, как обычно. 
Оба - он и я, и день и человек...
Привычно занялись обычными делами
Надеясь, что не свидимся уже, но -
Солнце село, он вернулся - потрёпанный,
Усталый, как и весь наш век.

Увы, всё возвращается, и он вернулся.
Старинный мой дружок - прошедший день
Мы снова с ним одни, и снова вечер
С трудом дождётся ночи, снова свечи...
Благославен будь новый день!
Благославен будь тесный наш кружок!