Пожар

      Василий Ксенофонтович нынче проснулся рано и, прислушиваясь к тоскливому завыванию метели за окном он, в который раз с щемящим сердцем подумал о том, что  живёт он теперь один и Марьюшка никогда больше не станет будить его по утрам с ласковой осторожностью, а он потягиваясь  и вздыхая минуту будет сидеть на кровати отходя от сонной глуби, потом  прошлёпает босыми ногами к ней на кухню,обнимет её и тихонько потрётся  своей небритой щекой  о её всегда по девичьи нежную щёчку. Она притворно сердится,скрывая радость от его мимолётной ласки: "Да ну тебя, Вася, дел полно, тебя не добудишься. Воды принеси,дров натаскай, Маньку  обиходь". Василий  Ксенофонтович  только снисходительно улыбался слушая распоряжения любимой своей старушки.
  Какие зимой дела? Зимой дел  мало. Воды принёс, поленьев берёзовых в избу он натаскал и у коровы Маньки навоз убрал, в ясли ей сена свежего натрусил, вот и все дела.

...Скоро уж три года исполнится, как покинула его Марьюшка отойдя в жизнь вечную. И попрощаться с ней не пришлось старику и сказать ей последнее "Прости" он не смог. Померла она ночью.Днём, ни на что не жалуясь, суетилась по дому; стирала,варила, убиралась. Как всегда ранним зимним вечером, усталая, легла она спать,и во сне остановилось её сердечко, а он не знал, не чувствовал даже, спал крепко и видел хорошие сны. До сей поры казнит он себя за такое бесчувствие. Ведь тогда, давным-давно, когда в трудах колхозных, средь безлюдного поля она неловко упала споткнувшись о вывороченный плугом из земли камень, сломала руку, он почувствовал беду, вскочил на мотоцикл и шустрый ИЖ мигом  доставил его к стонущей от боли молодой супруги... И больше не пустил Василий передовую трактористку  Марью Ивановну трудодни зарабатывать. Хозяйка во дворе и в доме, старательная и умелая, мать любящая и внимательная, жена ласковая, нежная, вот какой она была его Марьюшка. Да, тогда молодым он почувствовал несчастье, но почему-то Господь не упредил его через много лет о скорой её кончине.
В ту ночь он спал как никогда безмятежно, а проснулся около хладного тела самого дорогого в жизни человека.
Опять слёзы на его глазах. Слёзы обильные старческие.
Так в горьком одиночестве  проходили его зимние дни за днями, ночи за ночами  с вьюгами, морозами и короткими оттепелями.

ХХХ
... Долгожданное лето, после затяжных весенних  погодных неурядиц, наступило неожиданно жаркими,длинными днями.
 Старик с рассвета возился в огороде и это  огородное трудолюбие отвлекало его от невесёлых мыслей свойственных многим одиноким людям.
А дел у пенсионера Иванова летом осталось не много много. Хозяйства у него оставалось- чуть. Корову, он после смерти жены продал, поросят, кроликов - всё сбыл за бесценок, теперь у него из живности только куры остались. В огороде же всё оставалось по прежнему. Картошка, капуста, морковь, помидоры, огурцы росли и зрели стараниями старика Василия.Осенью почти весь урожай он отдавал многодетной дочери, что жила в ближнем  селе за мужем полицейским, а себе оставлял совсем малость;много ль одному надо.
Хутор Захарьин когда-то, теперь кажется очень давно,принадлежал колхозу "Красная Заря",центральная усадьба которого находилась в двух километрах от хутора,а  вокруг, отвоёванные многими поколениями крестьян у дремучих лесов вспаханных  полей, росли рожь, пшеница, ячмень. Богатые урожаи собирали колхозники и, минув послевоенное лихое десятилетие, жили радостно, сытно. А позже уже и деньги крестьянину платить за труды стали и пенсию государственную колхозникам назначали. Тогда только у стариков да лентяев машины иль мотоциклы во дворах не стояли.
Но ни одно поколение на Руси не жило спокойно, уверенно, как в Голландии иль Щвейцарии. В начале девяностых годов, теперь прошлого века, началась в верхах чехарда, в низах анархия и не стало колхоза. Бывшую колхозную пашню   теперь постепенно поглощает лес, а деревня вымирает. Молодёжь от безработицы бежит кто куда, а оставшиеся старики, неприкаянные, никому не нужные, помирают  одни в глухой  тоске. Вот и хутор Захарьин  перестал существовать. Из тридцати дворов обитаемым остался только его двор.  Так же пустеет и бывшая центральная усадьба колхоза. Там немногие мужики подались в фермеры. И пашут и засевают свои клочки землицы, преодолевая всякие препоны кои старательно чинит им государство. Так и живёт ныне русская деревня;бездетная, жалкая.
Сегодня поутру пропалывал Ксенофонтович картошку. Сокрушался; после каждого дождичка сорняки дуром прут. Солнышко поднялось, припекать начало. Старик сыпнул курам пшена и, под их неугомонный гвалт прикорнул под навесом, где с осени до весны у него дрова хранятся, а летом он там сооружает лежачёк на котором сейчас косточки свои старые коротким безделием балует.  Из минутной дрёмы вытащил его  громкий и незнакомый рыкающий звук.  Старик, как мог быстро вышел из под навеса. "Что за окаянство",- подумал он, вглядываясь в небо, а там, в небе, низко- низко летел вертолёт, чуть ли не касаясь верхушек деревьев.
    Допрежь Ксенофонтыч видел вертолеты только в телевизоре давно, когда ещё на хуторе свет был не отрезанный, а теперь вот он, вертолёт наглядно садится на опушке возле его дома, кур в панику вгоняя. С неудовольствием смотрит старик, как из кабины винтокрылой машины выпрыгивает худой и высокий, прыткий, как оказалось, в  угодливости всяким чиновным уродцам, мужчина. Он с подчёркнутой бережливостью выгружает на земную твердь двоих толстяков, нелепых в своей  неуклюжести.
Вертолёт легко, шаловливой стрекозой взмывает вверх,а к Василию Ксенофонтовичу,направляется делегация непонятных людей, предводительсвомая высоким гражданином - угодником.Переваливаясь из стороны в сторону, как перекормленные селезни, толстяки, спотыкаясь о невысокие кочки давно не паханного одичавшего поля, тащатся за своим бойким поводырём.Не дойдя  до Ксенофонтыча метров пятьдесят высокий громко кричит:"Здорово, отец!"
Старик,привыкший тут к тишине, нарушаемой иногда только пением птиц, стрекотанием кузнечиков, страдальчески морщится,от такого бесцеремонного шума, исторгаемого глоткой чрезвычайно бойкого, десантированного вертолётом пассажира, и говорит сдержанно:
-Здорово, коль не шутишь.
- Не шучу, дед, не шучу.                Компания неизвестных пришельцев приближается к старику и он разглядывает их подробнее.
У толстяков за спиной торчат ружья в чехлах, а у худого ещё и огромных размеров рюкзак,с которым Длинный, так мысленно прозвал худого старик Ксенофонтович, двигается ровными спортивными шагами удивительно легко.
-Дед, охотиться в здешних местах есть на кого?
Старик махнул рукой в сторону недалёкого леса:" там есть кого пострелять, но ныне запрет на убой всякой дичи и пернатых..."
- У нас спецразрешение есть на отстрел диких животных и птиц.
"Вы с своими разрешениями  в чащобе лесной  брюхами своими за ветки цепляясь, за кочки спотыкаясь, быстро притомитесь и не до охоты вам будет,- подумал о толстяках Ксенофонтович, отправляясь на дальнейшую борьбу с огородными сорняками.
Незваные гости недолго передохнув под навесом, подались к лесу. Шли не споро, Длинный впереди, а за ним гуськом, нелепо  поспешая, плелись два толстяка.
  Не успели охотники скрыться в лесной чащобе, как тут же раздался гвалт ружейной пальбы.
" Неужель пристрелят какую-нито животинку...",- с сожалением размышлял Ксенофонтович, обихаживая огородные грядки. Сам он охотником не был. Ему, почему-то, всегда было жальче  диких животных, чем домашних. Домашнюю скотину он резал без всякого душевного содрагания и мясо их ел в варёном, жареном и пареном виде. В нерадостные дни голодного послевоенного детства его  бабушка часто рассказывала сказки, в которых лесные жители представлялись добрыми и благородными существами. Вероятно потому он и не стал охотником.
Как и предполагал Василий Ксенофонтович номенклатурные работники резолюций, распоряжений,  совещаний и  обильных застолий после бестолковых заседаний, в лесу устали быстро и,  израсходовав почти все патроны бестолковой стрельбой в белый свет, как в копеечку, начали ныть и просить Длинного, чтоб он отвёл их назад, к  избушке старика. Длинный отнёсся к просьбам толстяков с полным вниманием, а иначе не мог; его карьера зависела от капризов этих двух му...ов, коих он так про себя называл. Обратной дорогой Длинный успел сдернуть с плеча ружьё и подстрелить зайца.Косой выскочил прямо из под его ног. Длинный держал его за шею и видел глаза матёрого,  безобидного животного. Он смотрел на своего убийцу растерянно-недоуменно, будто застывшим этим взглядом вопрошал:"За что?"
Ксенофонтович, не изменяя исконно русской традиции гостеприимства, усадил незадачливых охотников не на кухне, а за праздничный стол в зале.Гости, долго не церемонясь,доставали из вместительного рюкзака Длинного коньяк, буженину,  икру и всякие аппетитно пахнущие копчёности.
Хряпнули по полстакана коньяку,закусили, налили по второй. Тут и Длинный появился с огромной сковородой в которой аппетитно дымилась малость пережаренная зайчатина. Выпили ещё по полстакана и закусывали жарёхой, причмокивая и обжигаясь.
- Где старик? - спросил Длинного толстяк (назовём его Первым)после третьего полстакана ,-позвать его к столу, пусть и он порадуется нашей удачной охоте.
-Да,- уточнил толстяк Второй,- мы должны быть ближе к народу.
  Длинный  привычно угодливо выметнулся из избы  звать к столу "представителя народа".
Коньяк Ксенофонтовичу не понравился каким-то непривычным горько- сладковатым привкусом. Водка, иль ещё лучше самогон, по его восприятию, пьётся приятнее и вообще привычнее тот простой напиток,роднее этого, казённого. Тем временем Длинный налегал на закуску, а пил мало. Старик тоже не стал упиваться дармовщинкой и даже полстакана до дна не опустошил. Толстяки пили и ели много. Пустые бутылки быстро опорожняясь, заменялись новыми из бездонного рюкзака Длинного.
Несмотря на не малое количества выпитого толстяки не пьянели. "Закалённые",- определил причину их стойкости к алкоголю старик.
Толстяки вели умные разговоры:
- Вот сейчас центробанк взялся мориторить коммерческие банки на предмет отмывания ими коррупционных денег, - витийствовал толстяк Второй,- а я тебе скажу - толку не будет. Пока расстреливать не станут за взятничество и казнокрадство все праведные потуги отцов наших государевых тщетными окажутся...
- Тогда нас с тобой,- перебил Первый Второго,- тоже расстрелять надо. Ведь на ту сумму, которую мы умыкнули у государства, в области можно построить три садика и одну школу.
- Ха-ха, дорогой,если бы за казнокрадство и взятничество расстреливали, то мы были бы с тобой воплощением честности и бескорыстия.
    -Выпьем за честность.
-Выпьем.
 Чокнувшись они проглотили ещё по полстакана и замолкли, шумливо чавкали старательно разжёвывая крольчатину.
По тихому, незаметно Ксенофонтович покинул тёплую компанию номенклатурных собутыльников.
  Немного посидел за одним столом с начальниками Ксенофонтович, а устал так, будто черти на нём  сто ведёрную бочку  возили, такая гнетущая аура вздыбливалась вокруг толстяков в своей тёмной сути. А на дворе уже смеркалось и старик прибрал под навес огородный инвентарь  и вошёл в избу, зажёг засидевшимся гостям керосиновую лампу-трёхлинейку.  Толстяки старика даже не заметили, перемежая полстакана, закусь, с незатухающим спором о банках, бюджете, и курсе валют."Умные",- с  мимолётной иронией подумал о толстяках дед Василий. На правах хозяина он распорядился вполголоса обращаясь к Длинному:
  - Хряков своих уложишь на диваны, а самому тебе придётся на полу как-то спать приспособиться.
- Я в спальном мешке,если разрешишь, под навесом спать буду.
-Лады, спи под навесом в мешке своём.
У запасливого и бывалого Виктора Данилкина, которого автор в этом повествовании называет Длинным, в неохватном его рюкзаке нашлось место и спальному мешку и одноместной палатке.
Ксенофонтович устроился в бане на полке. Он так устал, что даже стелить ничего не стал, а сунул под голову свой старый пиджак и уснул мгновенно  и без сновидений.
Проснулся Ксенофонтович от заполошного, пронзительного крика.  После глубокого сна он не сразу сообразил откуда шум, с улицы настоящий,  самделешный,иль почудилось ему, приснилось. Когда крик повторился уже не такой жутко отчаянный,как только что,а безнадежный негромкий, старик в ужасе слетел с полка и выскочил во двор.  То, что он там увидел его ужаснуло.
На улице было светло, как солнечным днём. Громадной яркой свечой горел его, срубленный их сосновых брёвен, дом. В отдалении от жаром пышущего пожара осоловело маячили две толстые фигуры в неглеже. Толстяк  Второй  хватался руками за обожжоное лицо и вскрикивал пронзительным фальцетом, а его товарищ, толстяк Первый взирал на всё происходящее с испуганным равнодушием.                Стояла безветренная, сугубая тишина, только слышно потрескивание пылающего дерева. В прозрачно-темном ночном небе полноликая луна удивлённо взирала на заполошную канитель творящуюся на земле, а звёзды, подмигивая, смеялись над извечной человеческой суетой.
Длинный  спал в своём мешке и такая почти детская невинность была нарисован на его лице, что старик, на краткий миг, невольно залюбовался его почти младенческим, безмятежным сном

Разбуженный бесцеремонными толчками Ксенофонтыча, Длинный, к вящему удивлению старика мигом сориентировался в случившемся несчастии.  Он схватил ведро, споро достал воды из колодца, подбежал к толстякам и вылил на них воду. Пришедшие в себя,чуть не ставшие жертвами огня, начальники обрели дар речи. Толстяк первый мотнул головой в сторону догорающего дома заорал:
-Коньяк там остался!
- А у меня штаны с деньгами,- визгливо дополнил его Второй.
"У меня там осталась жизнь"- подумал старик и заплакал. Ничего ему не жалко было, ни обстановки, ни денег, которые он откладывал себе на похороны, только безмерно жаль ему большой фотографии в золочёной рамке,на которой они с Марьюшкой, красивыми и счастливыми  молодожёнами застыли в  ожидании скорого, невероятного, сладкого чуда первой брачной ночи. Фотография та висела над его кроватью и он утром, просыпаясь и вечером укладываясь спать видел её,мысленно говорил с ней и тогда успокаивалась его тоскующая душа и он жил дальше.                Завтра из села примчится Нюра, доченька его. Будет уговаривать его переселиться к ней.  Дом у них с мужем большой, всем хватит места.  И свет, и телевизор, и тепло и любимые внуки рядом,Петька, Сашка, и маленькая, самая любимая Дашенька,но опять он не поддастся на уговоры заботливой доченьки своей и останется здесь, на этом маленьком клочке родимой земли.
"Где ты теперь жить будешь,дед",- соучастно спросил Ксенофонтовича Данилкин.
-Домов тут пустых много. Найду где жить. И ты приезжай сюда на жительство, и тебе дом найду.
     "Тут озеро в трёх шагах, лес около, ручьи звенят,птицы щебечут. Рай на земле. Всё бросить; квартиру, машину, карьеру и жить тут в согласии с этой чудной природой и своей совестью".  Воспарившего в мечтательных грёзах над суровой обыденностью, Длинного опустил на грешную землю окрик толстяка Второго:
- Данилкин, ты почему вертолёт не вызываешь!?
- Рация в доме осталась.
- Вызывай по телефону!
- Не берёт в этой местности телефон.
- Что ж делать?- С ноткой истерии в голосе озадачился толстяк,- вертолёт прилетит только через два дня и два дня здесь жить без коньяку и приличной пищи.
- Утром пойду в село. Там на почте с стационарного телефона дозвонюсь...
Утром Данилкину никуда идти не пришлось. На рассвете несчастные погорельцы услышали рокот двигателя вертолёта и обрадовались.                Вертолёт приземлился где и прежде, на опушке, около, теперь уже сгоревшего, дома.Из вертолёта вышли  двое гражданских и один полицейский. С деревянно невозмутимыми лицами они подошли к застывшим в тревожном предчувствии толстякам. На их запястьях щёлкнули наручники. Толстяк Первый упал в обморок. Длинный опять выплеснул на него ведро воды и тот пришёл в себя. Толстяка
подхватили под руки и повели к вертолёту, а толстяк Второй шёл сам выкрикивая лозунги:"Вы ещё ответите! "  и "На каком основании!". Не отвлекаясь на разговоры и объяснения люди в гражданском и полицейский вошли в кабину  вертолёта запихнув туда, предварительно, толстяков.
Без удивления, наблюдая процедуру ареста своих начальников, Длинный говорил Ксенофонтовичу:"Я добьюсь, дед и тебе, как погорельцу будет оказана значительная материальная помощь". Длинный поместился в кабину последним.
Вертолёт с пассажирами взмыл вверх оставив на земле одинокого старика.         ХХХ

Настала зима, опять холодная, вьюжная и многоснежная. У Василия Ксенофонтовича в новом жилище тепло и уютно. Впрочем, вовсе оно не новое. Тогда, летом после пожара, примчались дочь с зятем на его служебном вездеходе. Всполохи  пожара были видны в селе. Ранним утром  односельчане сообщили дочери, что в стороне хутора люди видели  пожар. Она растолкала мужа и полусонный страж порядка долго не мог сообразить, что произошло. А когда понял он, участковый полицейский, что говорит ему жена, то быстренько взнуздал своего железного коня и неприхотливый УАЗик помчал их на хутор по кочкам и колдобинам, давно одичавшей дороги, на хутор.
По безветренной погоде ни какие другие постройки не сгорели и даже навес и баня остались целы.  А по соседству дом добротный стоял пустой с заколоченными окнами. Его и облюбовал Василий Ксенофонтович.
 Пока старик с зятем отрывали доски которыми были заколочены окна, ремонтировали крылечко, дочь выскоблила и вымыла всё в доме, придав  его годы пустующим комнатам жилой вид. Стол, стулья, диван и кровать здесь так и стояли  оставленные сгинувшими в городах хозяевами.  Диван Нюра С Николаем,зятем, вынесли  на улицу и там дочка долго его проветривала и выколачивала из него многодневную пыль.
Зять съездил в село и привёз по указу супруги постельное бельё и одежду. Они оба, зять и тесть, мужики рослые, могутные  и вся одёжа добротная, но которую Николай давно не носил, оказалась тестю как раз впору.
Всю ночь старик не спал на новом месте. Ворочался с боку на бок, тосковал.
Постепенно привык он к другому жилью, успокоился, только иногда снилась ему та чудесная фотография в золочёной рамке и тогда просыпался он в слезах.
Дочь часто проведывает отца и всё уговаривает его переселиться в село, чтоб жить вместе, а он как и прежде отказывается. Он любуется своей красавицей доченькой всей статью и обличьем очень похожую на его, когда - то молодую покойницу  супругу. За дочерью приезжает муж и прощаясь с ней старый отец мужественно сдерживает слёзы и удивляется после, и ругает себя, за то, что в старости стал плаксив, как пьяная тётка.
Длинный, свои слова, о компенсации погорельцу, не сдержал. Он стал большим человеком.  В областных газетах часто появляются его портреты. Теперь у него, ответственного человека, много забот и не до старика уже ему, а старик и не обижается, он всё понимает.
За окном неистово шумит ночная вьюга. Старик лежит на спине, смотрит в потолок и в воображении своём рисует там себя и Марьюшку молодыми и счастливыми.                Короткое бодрствование опять заканчивается тревожным, чутким сном. Вьюга свирепствует, гудит за окном и прекращать свой бешеный вой не собирается. Старик, во сне, слышит, как заходится необъяснимой тревогой его сердце. К нему приходят сновидения; в них он видит обоих толстяков орущих, стенающих средь пламени его пылающей избы. Просыпается. Его будит жуткая картина страдающих в огне людей. Старик кое - как успокаивает своё болью бьющееся сердце осознанностью, что увиденная им страшная  сцена всего лишь сон.Успокоенный, он опять засыпает и теперь видит сон хороший радостный.Они с Марьюшкой идут по цветущему ромашковому полю в котором он слышит прекрасную, никогда ранее не слышанную им музыку. Они молодые и красивые, как на той фотографии, что сгорела. Марьюшка идёт чуть впереди и манит его за собой. Счастливый, он догоняет её,берёт за руку и не чувствует своего остановившегося сердца.