Билет в счастье

 Сорок четыре года трудов, чаяний, крахов – и вот наконец шесть из сорока девяти! Экран телевизора зацелован. На полу, в луже чая, – осколки стакана. Михал Михалыч сам не свой: мечется, глаза горят, в руках трясется билет.
 Лотереей увлекся в двадцать два. Впервые билет был куплен, чтоб разменять купюру – и закрутилось. Азарт столь захватил, что не сложились ни карьера, ни семья. Женщины обходились стороной: негоже сторожу навязываться дамам. Вот когда с неба посыплется золото – другое дело. Жизнь тратилась на изучение и применение теории вероятности. Но сколь бы ни выводились закономерности, отгадать больше трех не получалось.
 И вот оно – счастье! Обжигает желание им поделиться, да не с кем: из сожителей только тараканы, друзей нет. Из шкафа достается костюм, с пиджака стряхивается пыль. Билет убирается во внутренний карман, ближе к сердцу. Перед зеркалом расчесывается плешь. Отражение – залюбуешься: жених, красавец, хоть сейчас в ЗАГС.
 Погода замечательна. В кои-то веки небо Петербурга вместо дождя проливает лучи солнца. Михал Михалыч спешит на остановку. Рука лежит на кармане, будто сердце прихватило. Прохожие одариваются улыбкой. В троллейбус еле влезает. Душно и тесно. Но и в давке находится развлечение – ощупывание зада девицы. Звон пощечины раззадоривает – облапывается грудь. Освободившись, барышня протискивается прочь. Упреки попутчиков отметаются веселостью кряхтения. В прищуре читается: теперь-то заживем!
 Выходит на Невском. Народу – тьма, машин – того больше. Город гудит, растекаются потоки людей. Михал Михалыч вышагивает гоголем. Девушкам шлются салюты, мужчинам протягивается рука. Некоторые пожимают. Особо занимают автомобили. Когда останавливаются на светофорах, осматривает, будто прицениваясь. Губа прикусывается, брови срастаются. Задумчивость вводит прохожих в заблуждение. Нет-нет, да подойдет кто с вопросом: «Вам плохо?» Щурясь лукавством, похлопывает по карману: «Хорошо!»
 Впервые с детства наведывается в кинотеатр. Помнится, прежде залы ломились, а теперь публики раз, два – и обчелся. Зато все, кто есть, – барышни. В умилении озирается, тишину нарушает причмокивание. Свет гаснет, начинается представление. Суть картины не улавливается: мудрено слишком. Но веселость настроения не отступает. Другой сеанс – мультфильм. Тут больше мамаш с детьми. Чрез смех малышей пробивается хихиканье старика. «Во дают!» – то и дело дребезжит возглас.
 От восторгов пересыхает в горле. Из кинозала Михал Михалыч перебирается в кафетерий. Заказывается стакан воды. Жажда утоляется мелкими глотками, попутно официанту рассказывается о планах посетить Гагры. Тому не терпится уйти, но этика вынуждает почитать клиента. Выдержка вознаграждается мелочью на чай.
 Сгущаются сумерки. Пора возвращаться, да радость еще не раздарена. Улицы пустеют, лишь у клубов мнется люд, гремит музыка. Михал Михалыч спешит присоединиться. Внутрь не пускает охранник. Остается одно – развлекаться снаружи. Топчется в такт мелодии, одышка перебивается хихиканьем. Одна рука вскидывается, другая – поджимает карман. Молодежь смеется то ли заодно, то ли над. Но скоро публика расходится.
 Пробирает морозец. Ноги дрожат, одолевает усталость. Михал Михалыч устраивается на лавочке в сквере. Пальцы сдавливают карман – билет отзывается шелестом. Голова запрокидывается, небу открывается улыбка.
 Утром его обнаружил дворник. Рука лежала на сердце, уста отливали синевой. На лице посмертной маской стыло счастье.