Желтые лепестки пиона

В этой тленной Вселенной в положенный срок
Превращаются в прах человек и цветок,
Кабы прах испарялся у нас из под ног -
С неба лился б на землю кровавый
поток.                (Омар Хайям)

Полдень.  Самое, самое время, когда теплый июньский день купается в лучах летнего солнца.  Тут и там разбросанная трава, скошенная совсем недавно, отдает запахом сена.  Цветущие в  палисаднике цветы делятся своей красотой и хрупкостью со случайным свидетелем. Эти цветы  обрамляют стену дома под его окнами. Мрачность этого обветшалого здания хоть немного, но смягчается их красотой и природной яркостью.  На крыльце дома, на чуть пыльных его ступеньках можно заметить такую же древнюю и мрачноватого вида старуху.  Она смотрит чуть левее. Всматривается  вдаль, уходящую за небольшой пригорок, где  начинается узкая проселочная дорожка. Эта дорожка проходит по краю густого леса, пересекает  обмельчавшую речку, и идет верхом,  дальше и дальше, пока не приводит к  местному кладбищу на отшибе.  Старуха думает о том, как быстро разрастается это кладбище. И, что если и дальше так пойдет, то скоро свежевскопанные могилы достигнут ее крыльца. Она уже давно думает  об этом.  Женщина усмехается себе под нос. Ее дряхлая морщинистая рука утопает в черноте спящего рядом кота, щекоча его за ухом и поглаживая по теплой спинке.
Старуха сидит так еще около четверти часа, смотря в сторону кладбища и тихо вздыхая.  Это ли не тот момент, когда приходит понимание и осознание того, что  старость, а впоследствии смерть – уже не фантомы будущего, а вполне наступившая реальность.  Пожилая женщина наблюдает за тем, как целая процессия, свита умершего устремилась вслед за гробом.  Вдоль по куцей проселочной тропинке  они уходят дальше от села, дальше от людей и дальше от жизни.  Есть какая-то пугающая безликость  в этом ритуальном прощании. Старуха  спокойным  взглядом провожает похороны.
«Все там будем, - шепчет она чуть слышно себе под нос.  –  Все будем».
Она  смотрит на процессию, ее взгляд задерживается на мальчике, идущем в первых рядах недалеко от самого гроба. Она прищуривается, пытаясь его лучше разглядеть. Ему лет десять или чуть больше на вид. Опустив голову вниз, он медленно следует за людьми, которые несут гроб вперед. Он что-то держит в руках, но старуха не может разглядеть что это. Иногда мальчик подносит руки к глазам, видимо  растирая слезы по лицу. Печальное зрелище.  И старуха снова вздыхает.  Через некоторое время вся процессия скрывается за холмом. 
Посидев еще немного на солнечном крыльце, женщина решает заняться делом. Она встает со ступенек и принимается за работу. Выполнение ежедневных одинаковых, но нужных действий поддерживает ее существование. Поддерживает физически и морально. Работа изо дня в день, каждый час, каждую минуту не дает мыслям разбредаться. Вечная занятость не дает старухе вспоминать о том, что она старуха, что уже почти конец, почти закат ее жизни. Позволяет вообще ни о чем не вспоминать и не думать, погрузившись в дела.
По своей ежедневной привычке, уйдя с головой в борьбу с сорняками, засухой и никак не зацветающей мальвой, старуха не замечает, как вдалеке над  речушкой склонился и навис ранний вечер.  Подвязал темным шелком  большое небо и уютно устроился где-то среди облаков.  Так еще один деревенский день подходит к своему завершению. Из раза в раз, постоянно.
Женщина медленно  разогнула спину и, одной рукой поддерживая выбившиеся седые волосы из пучка,  взглянула на небо.   Взгляд ее уставших серых глаз встретился с чуть потухшей яркостью светло-алого заката. Солнце садится  в тучу – завтра будет дождь.
Старухе слышится легкий шорох от шагов за забором, всхлип и что-то еще. Кажется, что на лужайке за  калиткой кто-то есть.  Старуха  идет к воротам  и, приоткрыв одну дверцу,  видит в траве  недалеко от забора   мальчика.  Он плачет, стискивая в руках резиновую лису.  Слезы градом льются из его по-детски больших глаз.
«Мальчик! Эй, Мальчик! – женщина сделала неуверенный шаг вперед из-за дверцы. - Что у  тебя случилось?»
Но ребенок не отвечает. Поднявшись с травы, он ходит по лужайке, сбивая старуху с толку.
Женщина пытается позвать его еще раз, но и на этот у  нее ничего не выходит. Маленький мальчик пугает ее.  Облокотившись на дверцу, она  наблюдает за ним. Мальчик перестал ходить и снова  сел в траву, закрыв лицо руками, резиновая лиса лежит рядом с ним.
Осторожно, сначала очень нерешительно, но потом уже увереннее женщина пошла в сторону ребенка. Подойдя к нему, она попыталась присесть рядом, но старость отозвалась едкой болью в костях и, она осталась стоять.
«Мальчик, как тебя зовут? Что у тебя случилось-то? - женщина чуть наклоняется вперед, стараясь взглянуть в заплаканное лицо. - Ты сейчас своими крокодильими слезами все  тут польешь, мне завтра трудиться не придется».
Старуха легонько  дотрагивается кончиками пальцев до светлых  детских волос, но мальчик одергивает головой: «Отойди от меня! Не трогай!»
- Иди домой! Что тут ревешь сидишь? – сердито бросила старуха.
- Нет, не пойду. Буду тут сидеть
- Это еще почему?
- Я хочу к маме
-Ну, так и иди к ней, господи Боже, чего расселся?
Мальчик пытается подавить очередной приступ плача, но не может и трет лицо об игрушку.   Старуха внимательно всматривается в ребенка, и память подкидывает ей воспоминание о   мальчике, шедшим сегодня днем вместе с взрослыми на похороны.
«Слушай, дружочек, - старческий голос звучал непривычно тонко и успокаивающе, – я тебя понимаю, да».
Мальчик резко вскидывает голову вверх, встречаясь взглядом со старухой: «Да что ты можешь понять? Старая карга!»
«Прекрати, - женщина не ожидала такого ответа. - Ох, кто ж тебя теперь манерам будет учить! Пропащая ты душа».
«Сама ты пропащая! - сказал мальчик удивительно спокойным голосом. – Что тебе надо?»
Продолжая сидеть на траве напротив забора,  ребенок  устало всхлипывает.  Старуха медленным,  но твердым движением  берет мальчика за руку и тянет вверх. Его рука послушно держится за морщинистую руку пожилой женщины.  Она ведет его за собой к своему крыльцу, и он следует за ней, не делая попыток освободиться.  Резиновая лиса  осталась лежать в траве.
Они проходят вдоль цветущего  палисадника  под мрачными окнами. Немного пахнет навозом и распустившимися пионами, странный аромат. Проходя совсем рядом с клумбой, мальчик вскидывает руку и резким движением срывает один из бутонов. Желтый пион оказывается заточен в небольшую детскую ладошку.  Влажная прохлада вечерней травы неприятно ласкает  идущих по голым щиколоткам.  Они подходят к крыльцу.  Старуха кладет теплую подстилку на ступеньки, и они садятся. Черный кот, лежащий чуть поодаль на сухих бревнышках,  приоткрыв один глаз, оценил обстановку и снова провалился в свою тревожную кошачью дремоту.
Старуха мягко опускает руку на еще хрупкое мальчишеское плечо: «Хочешь теплого молока или чего еще?». Мальчик молчит и тискает в руках пион, отрывая от него лепестки. 
«Ладно, а я налью себе. Скоро станет прохладно», - с этими словами она по - девичьи ловко поднялась с крыльца и скрылась в потемках дома. Она живет в этом доме одна довольно продолжительное время, она  знает все в нем наизусть, наступающая тьма уже давно перестала пугать ее.  Она возвращается с теплым молоком в синей чашке и присаживается возле мальчика.
- Слушай, я правда тебя понимаю.  Я очень хорошо знаю,  что именно ты сейчас переживаешь, – сказала пожилая женщина.
- С чего бы?
- Мне было девять,  когда умерла моя мама. Знаешь, я помню…
- До сих пор помнишь?! Я так не смогу…
- Ты научишься жить дальше без нее, дружочек.
- Вряд ли…
- Я же вот научилась. И в любом случае у тебя нет другого выбора.
- Не знаю… А расскажи,  как это случилось у тебя.
- Очень хочешь знать?
- Точно.
- Хорошо.
Глубоко вздохнув, старуха делает глоток ароматного молока и, немного помолчав и собравшись с мыслями,  начинает  рассказывать Мальчику свою историю.
«Как я уже сказала, мне было тогда девять лет. Мы жили в большом городе, в Москве. Мы жили с мамой вдвоем. Иногда в нашей жизни появлялся мой отец, но это были довольно редкие проблески, так что я это особо не считаю. В соседней квартире за стенкой были мамины родители, мои бабушка с дедушкой.
Мы часто проводили вечера вместе с мамой. Она готовила ужин, мы  разговаривали или я играла ей на маленьком пианино. Часто она читала мне вслух. Иногда под вечер она решала затеять в квартире уборку, и я помогала ей с этим. Наверное, у меня отсюда привычка навести порядок  перед сном.  Иногда мама выпивала. Несколько раз мой дедушка, мамин отец спасал ее от приставших хулиганов. Каждый раз, когда она где-то задерживалась, не возвращалась вовремя,  я знала, что она вернется выпивши, и пыталась всеми силами скорее уснуть, чтобы не застать момент ее возвращения. Моя бабушка сидела со мной в это время.   Стоит отметить, что мама не была алкоголиком или что-то в этом роде, совсем нет. Просто иногда она позволяла себе так расслабиться и часто терла меру выпитому. Повзрослев, я отлично поняла ее, но в  детстве меня это очень пугало. 
В тот вечер мама не задерживалась, она вовремя пришла с работы. Помню, что  в половину шестого она была уже дома.  Переоделась в свой сине-зеленый домашний халат и пошла на кухню. Я слышала, как стукнула стеклянная бутылка, доставаемая из пакета. Тогда кто-то на работе подарил ей домашнюю настойку.
Она позвала меня и сказала, что ко всему прочему ей удалось достать  немного красной икры. Я была очень  рада этому. Икра тогда считалась жутким деликатесом. Мы с мамой любили покушать небольшие бутерброды с маслом и  икрой и  не отказывали себе в подобном, если была возможность. Мама  предложила устроить быстрый легкий ужин. Я согласилась.  Вечер не предвещал никаких изменений, все было до боли обычно, все шло как всегда. Если бы я знала, что именно этот вечер станет последним в моей жизни, когда я вижу ее живой. Если бы я только знала.
Она все приготовила и позвала меня кушать. Разложенные по глубокой тарелке, бутерброды с икрой так и манили меня их скорее съесть.  Ужин обещал быть вкусным, а вечер по-семейному уютным и теплым.  Постепенно за окном окончательно стемнело. Сумерки наступают в апреле уже не так быстро как в зимние месяцы, но все же он еще довольно спешат. Пришлось включить верхний абажур на кухне. 
Я удобно устроилась у мамы на коленях. Мы болтали о всякой ерунде, кушали бутерброды, запивая, я горячим чаем, а мама подаренной настойкой. Я начала что-то рассказывать,  когда мама пожаловалась на головную боль.  Я тогда еще спросила у нее, появилась ли боль  резко или нарастала постепенно. Она ответила, что вроде резко.  Я не знаю, зачем это спросила тогда. И не могу понять, для чего она ответила мне с такой серьезностью, ведь это было уже не важно.  Маме становилось значительно хуже, тогда я обняла ее за шею и вдохнула ее запах. Чуть терпкий аромат сандала и немного мяты, я помню его до сих пор. После чего я слезла с маминых колен, и она тяжело опустилась на диван рядом. Мама  попросила   смочить тряпку холодной водой, положить ей на лоб и скорее позвать бабушку.  Я так и сделала. Я очень испугалась.
Стоя  в коридоре под неяркой лампочкой, светящей под потолком,  я звонила в дверной звонок соседней квартиры и надеялась, что бабушка с дедушкой еще не спят. Они не спали. Бабушка сразу пришла к нам. Она дала маме таблетку для понижения давления, и маму стошнило. Она велела бабушке звонить в  скорую. После чего начались мучительные минуты ожидания врача. То время, когда ты находишься в неведении и не можешь ничего сделать, чтобы помочь близкому человеку. Я бегала в соседнюю квартиру, окна который выходили во двор перед домом.  Я следила, когда приедет скорая, чтобы можно было впустить врачей.   
К тому моменту, когда врачи скорой наконец приехали, мама уже ни то храпела, ни то хрипела, лежа на кухонном диване, она задыхалась. Мне казалось,  что я физически ощущаю предельную нервозность обстановки, воздух был наполнен страхом и тревогой.  В какой-то момент врач сказал, что она умирает. Тогда я ничего не понимала. Я просто  не могла в это поверить. Я же видела ее совершенно здоровой час назад, как она может умирать?
Врачи выгнали нас с бабушкой из кухни. Они собирались привести маму в чувство и вызвать  реанимацию.  Бабушка тогда спросила у врача, что же нам теперь делать. Ответ был: молиться.  Мы сидели в большой комнате, бабушка взяла какие-то иконы и разложила перед нами. Я молилась вместе с ней, но до сих пор не верила в то, что это происходило. Это было просто невозможно, со мной не могло случиться ничего подобного. Это было за гранью понимания девятилетнего ребенка.
Прошло около двадцати минут, прежде чем послышался шум из кухни. Врачи  позвали бабушку. Оказалось, что они смогли реанимировать маму, но ее нужно срочно везти в больницу. Предварительно было диагностировано кровоизлияние в мозг.  Врачи попросили снять с мамы все украшения. Бабушке с трудом с помощью мыла удалось снять золотое кольцо с пальца и  толстую серебряную цепочку с шеи. Больше украшений не было.  Мама была уложена на носилки, которые с осторожностью начали выносить из квартиры. Ее побледневшее осунувшееся лицо прошло около меня. Это был последний раз, когда я видела маму с бьющимся сердцем. Это было шестнадцатое апреля.
Чуть позже мы нашли на кухне забытый врачами инструмент. Я не знаю для чего он предназначен и не знаю где он сейчас. Думаю, я его выкинула  как-то при случае.  Также на кухне валялся мамин разрезанный пополам белый кружевной бюстгальтер, который я впоследствии долго не решалась выбросить. Он хранил ее запах, я  просто не могла тогда этого сделать.
Маму отвезли в больницу имени Склифосовского. А я на следующий день как обычно пошла в школу, и на следующий тоже и потом. Бабушка с дедушкой ездили в больницу. В последний раз  бабушка сказала, что их даже не пустили в палату проститься. В общей сложности, мама пролежала в больнице четыре дня и все это время она была в коме. На четвёртый день она умерла не приходя в сознание. Это случилось двадцатого апреля в четыре минуты пятого вечера.
Врачи не смогли определить точный диагноз, пока мама была жива.  Позже вскрытие показало, что причиной смерти стало  кровоизлияние в мозжечок, произошедшее под влиянием высокого давления.  Но, если честно, в том возрасте мне было абсолютно все равно каков диагноз. Главное, что ее больше не было.  В  этот же день я выкинула мамин «Долголет» с дверцы холодильника. Ужасная ирония.
Тем не менее, когда я узнала о смерти, мне стало значительно легче на душе. Не нужно больше ждать и надеяться, не нужно больше думать. Все это закончилось. Гнетущее время, равное четырем дням перестало быть таковым. Известие о смерти было своеобразным успокоением души, хоть и с привкусом горечи и невосполнимой утраты.   
А чуть позже из новостей мы узнали, что больница имени Склифосовского подозревалась в продаже человеческих органов, которые изымали из еще не умерших людей без согласия их родственников. Тогда я вспомнила о том, что бабушку с дедушкой не пустили проститься с их дочерью в последний раз.
Похороны были назначены на двадцать третье апреля. К дому подъехал похоронный автобус. Среди прощающихся я видела много людей, которых знала, были и не знакомые мне. Но все они знали мою маму,  и их было много. Вначале мы поехали в больницу, чтобы забрать тело. Незаполненная ничем середина похоронного автобуса пугала меня своей пустотой. Даже сама не могу объяснить,  чем именно, но она вызывала во мне отголоски страха. Наверное, меня пугала неизбежность случившегося. Я не знаю. Но уже через полчаса это странное место занял красивый красный гроб, украшенный по сторонам рюшами и темной бахромой. Внутри было тело мамы. Он стоял посередине автобуса, заполняя собой все нужное пространство, а мы все сидели вокруг на сиденьях. Я пересела на другое место,  и кто-то из гостей заметил, что я просто хочу быть поближе к маме. Так оно и было, я  очень хотела.
Автобус привез нас на мамонтовское кладбище. Там, рядом со своей бабушкой, моей прабабушкой, и похоронена моя мама. Она ее очень любила, поэтому именно это место.
Гроб без верхней крышки поставили  на небольшой помост. Тело моей мамы, облаченное в темное блестящее платье, приятно сочеталось с красноватым оттенком гроба. Белое шелковое обрамление внутри гроба и небольшое одеяло поверх тела обнимали маму  и придавали ей вид загадочного и странного существа, похожего и одновременно так не похожего на человека. Ее руки были скрещены на груди, правая рука поверх левой.   
В тот момент я немного дольше  задержала свой взгляд на мамином лице. Я внимательно рассматривала мертвое восковое лицо самого близкого, родного мне человека. Пугало ли оно меня? Несомненно. Очень страшно в  девять лет увидеть маму в гробу, стоящем перед раскопанной ямой. Я смотрела на ее спокойное лицо,  и в этот момент у меня было такое же. Такое же бледное и сухое, неискаженное мыслями в голове, их абсолютно не было. В этот момент я ни о чем не думала, просто смотрела и запоминала каждый миллиметр ее лица, каждую морщинку, запоминала, как проходит тень от ресниц и как сжаты ее губы.
Мамина подруга подошла ко мне в этот момент и сказала, что нужно подержаться за ногу покойника, чтобы перестать бояться. Я сказала, что не боюсь, но она только грустно улыбнулась мне и предложила коснуться маминой ноги.  Правой рукой я осторожно обхватила пальцы ног, завернутые в шелковые белые тапочки. Было ощущение, что я потрогала толстую ветку дерева, на человеческую плоть это было не похоже. Это не пугало, это просто не вызывало никаких чувств. Я понимала, что это моя мама и  что она умерла. Я знала, что она больше не скажет мне ни слова, она меня не обнимет и больше никогда не поцелует. Она больше не со мной.  Именно это меня пугало, а не мертвое тело.
Потом гроб опустили в раскопанную яму, и я  бросила щепотку песка вниз, после чего могилу закопали и сверху возложили венки.
В это же время я заметила, как подъехало три машины. Тогда  автомобиль был большой редкостью и роскошью, а тут их было целых три сразу. Я смотрела, как  мужчины и женщины в черных костюмах выходили из этих машин. Каждый из них держал в руке красную гвоздику.  Это были мамины коллеги с работы. Они положили гвоздики на могилу.   Это жуткое зрелище, торжественное и одновременно вызывающее дрожь. Я помню до сих пор этих людей в темной одежде с красным цветком и скорбью на лице, не передать словами как это было пугающе.  Надеюсь, мне не придется еще раз увидеть что-то подобное.
После всего этого были поминки. Я не помню, что было на столе и как все проходило.  Да и не важно. Главное, что тогда этот день, наконец, подошел к концу.
За все время похорон, помню, я не проронила ни слезинки. Я не плакала. Мне было плохо, грустно, но плакать желания не возникало. Возможно, я просто не хотела этого делать на людях, потому что как только я осталась наедине с собой,  легла на кровать и коснулась лицом прохладной подушки,  слезы потекли сами собой. Комок подступил к горлу,  и я не могла и не хотела его сдерживать.  Некоторое время я никак не могла успокоиться и уснуть, но все же потом усталость взяла свое и я заснула до утра. Так закончился день, когда я окончательно и бесповоротно лишилась  самого близкого мне человека.
Но со временем я многое осознала, и жалость к себе  в результате потери переросла в другое чувство, позже я оправилась, и мне опять захотелось жить.
А после рубежа в семьдесят лет я снова как девятилетняя девочка. Сейчас  я иногда думаю о маме,  и всегда скучаю.  Ближе нее у меня не было и нет никого в этой жизни.  Я осталась совсем одна. Живу здесь в деревушке, рядом с кладбищем и считаю дни до того, как и мое лицо станет бледно – восковым».
Когда старуха закончила свой рассказ на улице было уже совсем темно.  Она  вздохнула и допила остатки остывшего молока. Мальчик задремал, привалившись к  стенке. Желтые лепестки сорванного пиона были разбросаны возле его ног.
Глухой стук в деревянную калитку заставил женщину несколько вздрогнуть.  Она уже было хотела встать и пойти посмотреть,  кто решил ее навестить в  такой  час, но калитка отворилась, и пожилой мужчина осторожно зашел во двор. Он осмотрелся и заметил пожилую женщину, идущую ему на встречу.
«Простите, я ищу своего внука, - голос мужчины выдавал внутреннее волнение. – Он играл около вашего забора. Я нашел его игрушку там в траве». Старуха указала ему рукой в сторону спящего мальчика. Мужчина подошел к нему и, наклонившись, осторожно, чтобы не разбудить, поднял  на руки: «Спасибо».  Старуха кивнула  ему и, погладив мальчика по голове,  негромко попрощалась. 
Проводив вечерних гостей, она заперла дверцу забора на крючок и  направилась к дому. Длинные разговоры на свежем воздухе утомили ее, сегодня бессонница вряд ли будет ей докучать. Привычно заскрипели ступеньки крыльца под ее ногами. Старуха, пропустив вперед кота, зашла в дом, тихо притворив за собой дверь. На террасе разлился тусклый свет электрической лампы.