И предупреждали зло. И несли помощь

Давно это было. То ли в 1978 году, то ли в 1979. Я стою на автобусной остановке в маленьком поселке, куда только что приехала на электричке из Москвы. Зима, вечер. Этот автобус ходит с интервалом в два или три часа. Последний рейс в 22 или в 22 с минутами, уже не помню точно. Следующий только утром. Мне надо добраться до маленькой деревеньки, где меня очень ждут. От поселка до деревеньки километров двадцать. А зима в тот год была очень холодной. Я радуюсь, что успела ко времени. Еще минута-другая и появится автобус. Прошла минута, прошел час, нет автобуса. Мои модные сапожки на каблуках превратились в орудие пытки, ноги невыносимо замерзли, негде согреться. На небе яркие звезды и месяц. Снег, мороз.
Люди постепенно разъезжаются на редких попутных машинах. Такси в этом Медвежьем углу, увы, не бывает. Вызвать? В ту пору не было мобильных телефонов. В Медвежьем углу нет и телефонов-автоматов, а хоть бы и были? Из Москвы сюда такси не приедет.
Гаснут окна в маленьких домах. Может быть, вернуться на электричке в Москву? Скоро перестанут ходить и электрички, их не будет до утра. Я уже одна на автобусной остановке. Нельзя мне возвращаться домой. Я обязательно должна добраться до маленькой деревеньки, где меня сейчас ждут. А уже утром уеду в Москву. На работу к десяти, успею. Но как же добраться? На попутной легковушке? Ночью? Страшновато. Ноги замерзли, нет сил терпеть. Отдала бы сейчас за валенки все королевство, которого у меня нет. Как же быть? Не идти же пешком 20 километров! Замерзну в самом начале пути. Впрочем, на остановке тоже замерзну.
Почему не пришел рейсовый автобус? Он должен был по расписанию! Я так радовалась, что успела ко времени! Я никого не знаю в этом поселке. Гостиницы здесь нет и никогда не было. Скоро полночь. Я иду по поселку, сама не знаю, куда и зачем? Всматриваюсь в дома. Уже почти во всех домах погас свет. А там горит. Подхожу и вижу, что это милиция. Открываю дверь, вхожу. Светло, тепло. За столом сидит молодой милиционер. Он о чем-то спрашивает меня. Я настолько замерзла, что не могу говорить. Какое-то время молча смотрю на него, пытаясь унять дрожь. Он подает стул. Я присаживаюсь и объясняю про автобус, про маленькую деревеньку, что в двадцати километрах отсюда, про людей, которые очень ждут меня. Он слушает меня молча. Потом кричит кому-то: «Пушистый! Вставай!» Из другой комнаты появляется еще один милиционер. Они о чем-то говорят. Я не слушаю их, с наслаждением отогреваюсь. Кружится и болит голова, болят ноги, но уже все изменилось,  уже легче. Вспомнились слова из книги Н. Рериха: «Во всех бедствиях приближались новые люди. Нежданные. И протягивали руку. И предупреждали зло. И несли помощь» (Рерих Н. Цветы Мории. Пути благословения. Сердце Азии. — Рига: Виеда, 1992. С.87).
Мы втроем выходим на улицу. Я сажусь на заднее сиденье милицейской машины. «Пушистый» оказался водителем. Милиционер сидит на переднем сиденье. Я не знаю его звания, имени. На машине путь в 20 километров пробегает быстро. Я говорю: «Большое спасибо» и радостно бегу к заветному дому. Милицейская машина уезжает обратно в поселок.
Прошла зима. Весной мне снова случилось быть в том поселке. Я снова стою на автобусной остановке, но теперь уже днем. Люди, стоящие на автобусной остановке, обсуждают страшную новость — недавно убили милиционера. Убили те, кого он призывал к порядку.
— А как он выглядел? — спрашиваю я у незнакомой женщины.
Это был тот самый милиционер, который помог мне добраться до деревни зимней ночью. И я снова не спросила у людей его имя. Испытала шок, забыла спросить. Прошло много лет, но где-то в тайниках памяти все еще живет образ молодого парня в милицейской форме, живет боль за то, что так рано оборвалась его жизнь. Но теперь я знаю его имя — Николай Федорович Трубников. Я хочу, чтобы он жил, чтобы продолжал помогать людям. «Во всех бедствиях приближались новые люди. Нежданные. И протягивали руку. И предупреждали зло. И несли помощь».