Кровь и кратеры Лиссажу

Больница – удивительное, непонятное.

  Пока медсестра, женщина в годах и очень крепкого, почти бычьего сложения, что-то строчила, Саня Лиссажу сидел на кушетке и бормотал что-то о своих подозрениях на счет нынешнего недомогания. Что у Сани с фамилией?  Это вышло случайно. Я решил угостить прототип этой истории фамилией одного французского академика, который жил в далеком девятнадцатом веке и вряд ли обидится на это своевольное обращение с его именем. Парень же сам был вполне русский на вид, хотя и с изрядной доли еврейской крови. Впрочем, давно и далеко. И имя он относительно русское носил. Уменьшительное от Александр. В России вообще много таких русских имен.

Между прочим, самым этим именем, Лиссажу, названы знаменитые в определенных кругах графические фигуры. Их вы смогли бы увидеть, если бы вдруг оказались, например, на удаленном в глухие места железнодорожном посту, где на несколько километров ни души. Встали бы перед включенным осциллографом, и с вами бы в этот момент пытались наладить контакт инопланетные существа. Эти фигуры Лиссажу кружили бы перед вами на экране осциллографа, а вы… Но я ушел от темы.

Рассказывая о своих подозрениях по поводу собственного недомогания, Саня Лиссажу упоминал время от времени вареные яйца, употребленные им накануне в чрезмерном количестве.  Он пытался обвинить во всем именно их.  Потому что сам опасался,  как бы не обнаружилось причины посерьёзней. Желтухи, например.  Или тифа.
Чтобы как-то ещё описать упомянутую медработницу, в голову приходит одно прилагательное – «матерая».  Оно же сильно подходит и ко всем остальным работникам этого отделения.

   - Повернуться задом, спустить штаны, раздвинуть попу, - пробормотала медработница, продолжая строчить.

Слова эти пронзили ленивый поток Саниных мыслей и больно воткнулись ему в грудь.  В памяти замаячило из детского нестираемого архива какое-то ненужное противное слово.  Ему хотелось встать и молча с достоинством покинуть это порочное, не знающее стыда помещение, это логово «матерых».  Да что же это?! Ведь он взрослый человек.  Молодой мужчина с образованием!  То есть как так - «раздвинуть»?.. Они находились в проходной каморке, где периодически происходило перемещение различных лиц, то туда, то сюда.

- Я дверь прикрою. А то такое дело. Пикантное, - заметил Лиссажу.
Другая «баба»- почему-то все остальные слова никак не подходят – выдала однофамильцу французского ученного пижаму.  Баба привела его в палату со стеклянной дверью.  Поставив ведро с крышкой на пол посреди палаты, она и говорит:

- По большому ходить в ведро… 

Саня печально покосился на прозрачную дверь, и затосковал по дому.  И его оставили в покое. Баба ушла. Снова разболелся живот.  Он лег на кровать и завесился беспокойным сном.

   Утром на осмотр зашла какая-то другая женщина-врач.

- Скажите, - молвит ей тут Саня Лиссажу, - дык, а как же с ведром то этим..? Обязательно в палате рази?.. Ходить?

- Зачем в палате? – вытаращилась женщина врач сквозь очки с толстыми увеличителями.

К радости Сани оказалось, с ведром надо в уборную ходить. Там же ещё нужно проделывать манипуляции с продуктами распада, кощунственно перемещая их в различные емкости.  Это отбило у Лиссажу нагнетавшееся уже желание. В конце концов, он однофамилец известного французского академика, или нет?!  Но скоро Саня понял, что это неизбежно.  И вот, приняв скучающее выражение лица, он отправился.  Вскоре, когда он уже лежал на койке и обдумывал только что пережитое, дверь распахнулась.

- Вы щас по большому ходили?! – крикнула стоявшая в дверях баба. Эхо повторяло ее слова в коридоре без малого полгода.

 Саня Лиссажу вздохнул.

- Ну, да, - изображая полнейшее равнодушие, заявил он как можно развязнее.

- Так воняя-а-ает… - озадаченно и, как бы, с укором протянула баба.

Лиссажу разозлился.

- А что? - говорит он грозно, - Вы то разве цветами благоухаете в таком положении?!

- Та не, ну… - промычала она и, переваливаясь, пошла прочь.

Чтобы размяться и отвлечься, он вышел в коридор и стал прогуливаться и разглядывать тусклые скучные стенды на стенах. Вдруг, из спертого воздуха сформировалась медсестра и одновременно уборщица со шваброй.

- Больной! Уйдите в палату! Нельзя тут шататься…

Саня оглядел себя:

- Что, разве я шатаюсь?

Слова не достигли мозга уборщицы, а глухо попадали в её тёмные глаза и исчезли, не произведя никакого эффекта.

- Давай. Давай, - она словно стаю домашних уток загнала Саню Лиссажу обратно в палату, помахивая над ним шваброй в одной руке, и метлой в другой.

Саня, пятясь и бормоча довольно громко что-то нечленораздельное и самому себе непонятное, скрылся в своей палате.

Эти походы с ведерком наполняли Саню Лиссажу странным нездоровым весельем.   
А потом у него из вены брала кровь на анализы строгая и сердитая леди-врач с чрезвычайно, практически болезненно скучным лицом. Вонзив иглу в вену, она приказала «работать кулачком».  Саня стал вертеть кистью и беспорядочно шевелить пальцами.

- Да вы что!?  Не знаете, как надо кулачком работать?! – взорвалась вдруг леди-врач. Её лицо пылало раздражением и яростью. Лиссажу почувствовал на лице брызги слюны.

- Я кулачком вот этим вот хорошо по лицу умею поработать!.. – прорычал Саня.

- Да не будь я Саня Лиссажу, если съем еще хоть что-то! – так сказал гордый муж и грациозно исчез в дверном проеме. Из все еще торчащей в вене иглы капала на пол густая горячая кровь Лиссажу, прожигая в равнодушном коричневом кафеле глубокие кратеры.