Какбысдохнуть

      На крыше дул обжигающе холодный ветер, свинцовые тучи нависали прямо над головой невысокого лысоватого мужичка. Еще бы, забраться на пятьдесят третий этаж, на самое небо, двести тринадцать метров над землей! Ветер решил побрить напоследок этого неказистого полноватого человечка, такого крошечного по сравнению с огромным домом, на крыше которого он стоял, по сравнению с раскинувшимся на бессчетные километры мегаполисом, где вырос этот не самый высокий в этом городе небоскреб, по сравнению со страной, самой огромной в мире. Букашка на арбузе — великанский монстр в сравнении с обычным реаниматологом из обычной горбольницы, забравшимся на крышу своего дома, в котором он так мечтал прожить остаток своей жизни.

      Купить квартиру в новом доме на очень высоком этаже так, чтобы можно было любоваться видами Москвы в любое свободное время, чтобы чувствовать причастность к жизни города, чтобы, в конце концов, гордиться собой, своим городом, своей страной. Это было уже сбывшейся мечтой. Они с женой продали обе своих квартиры, продали свою дачу, машину и домик в деревне, оставшийся от двоюродной бабушки, добавили в общий котел все свои накопления, а еще оба взяли по кредиту в разных банках «на неотложные нужды», так это называется.

      И вот уже два года супруги и их непутевый сынишка наслаждались солнцем, бившим во все окна, не оставляя надежды спрятаться за обычными занавесочками из какой-то синтетики, и ветром, не позволявшим выйти на балкон, чтобы закрыть там окно без вероятности повторения фокуса Мэри Поппинс с полетами на зонтике и без оного, несмотря на то, что окно на их двадцать третьем этаже открывалось только в режиме проветривания. Окна двумя этажами выше и вообще были наглухо закупорены, чтобы ни у кого не возникало даже мысли попробовать их открыть. Правда виды на город открывались и вправду очень прекрасно замечательные, просто великолепные виды.

      Петюня, Петр Андреевич Тюмкин, которого всю школу, а потом и в институте дразнили Петюмкой, был родом "с Петровки", как он сам когда-то выговаривал, далекого, теперь уже зарубежного, городка где-то в окрестностях Астаны. Учился в школе Петюмка легко, и аттестат его сопровождался медалью желтого металла, через что Петюмку зачислили в медицинский институт столицы СССР почти без экзаменов. Этому же способствовала и тогдашняя политика Партии: кадры — наше всё, они-то всё и решают. И у национальных абитуриентов тогда еще имелись при поступлении в вузы Москвы непреодолимые для самих москвичей преимущества.

      Живя в общежитии и учась уже на пятом курсе, Петюмка вдруг неожиданно стал владельцем уютной квартирки в крепеньком домике в Кривоарбатском переулке и очень даже неслабых накоплений в ненашем банке и инородных дензнаках, дачи на кусочке земли в восемнадцать соток в Красково, что чуть ближе к Москве, чем Малаховка, и старого, почти антикварного, но вечного автомобиля «ГАЗ-21» с кожаными диванами и оплетенным пластиковыми лентами рулем. Виновата в этом была троюродная тетка старшего Тюмкина, Андрея Петровича. Тетка убежала из дома, спасаясь от насильственной, как это водилось в тех краях, выдачи замуж за местного пожилого урюка, и след ее затерялся в пространствах и временах. Оказалось, что тетка успешно вышла замуж по любви и в самой столице, сердце, можно сказать, страны и прописалась в квартиру мужниной семьи, где и прожила оставшиеся десятилетия бездетной. А похоронив всю мужнину родню, приватизировала уже теперь свою квартиру и завещала ее и все остальное имущество старшему сыну троюродного брата за неимением другой кровной родни. Как она прознала про его существование, где выведала, осталось тайной, покрытой семью слоями сумрака.

      На последнем курсе института Петюмка уже был завидным женихом с недвижимостью, поэтому будущие врачихи старались его всячески ублажить. Окончательно ублажить его удалось Адочке Конопле, миниатюрной сухонькой черноволосой девице с острым длинным прямым носом, который делал ее похожей на Буратино в юбке.

      Ада Викентьевна была коренной москвичкой в первом поколении, ее родители прибыли в город мечты по лимиту и честно работали на заводе, выпускающем железобетонные конструкции, от него-то и получили свою огромную, аж трёхкомнатную квартиру почти в центре города — на Павловской улице, что в Замоскворечье, и гордились этим несказанно. Но погордиться им пришлось не так уж и долго, потому как здоровье их было подорвано тяжелым трудом и тяжелым отдыхом в теплой компании горячих друзей за столом со щедрой выпивкой и скудной закуской. Из всех Коноплей в живых к рождению внука осталась одна Адочкина бабка Аграфена семидесяти восьми лет. С нею и жила молодая семья столичных врачей, становясь все кореннее и кореннее, москвичнее и москвичнее. Квартирку в Кривоарбатском аккуратно сдавали жильцам. Аккуратно, значит, чтобы без шума и драк, чтобы никто по милициям не раззвонил про факт сдачи жилья, но неуплаты налогов с прибылей.

      И вот теперь, продав старые метры и купив новые, Петюмка Андреевич стоял на крыше своего дома и рассуждал о способе самоубийства. Собственно, поднимался он на крышу именно для этого — совершить затяжной прыжок, первый и последний бейсджамперский прыжок, потому что без парашюта приземлиться по-хорошему очень трудно, почти невозможно.

      Причиной же столь решительных действий и угрюмых размышлений явилось Петюмкино банкротство в результате потери работы формально из-за сокращения штата больницы. Выгнали его. Почти с позором выгнали. И ведь не за какие-нибудь профессиональные промахи, а совсем даже за человеческую глупость.

      Случилось так, что заведующий отделением реанимации, старый хохол Тарас Оноприевич Шкраблюк, пригласил всех коллег на свой шестой юбилей в ресторан. Там Петюмка познакомился с внучкой начальника, девчонкой девятнадцати лет по имени Оксана, там же скоропостижно с ней спознался, от чего здоровая девка «приболела» животом.

      После того, как вскрылась причина «болезни», девку вылечили в отделении гинекологии, а Петюмку выгнали «по собственному желанию» на улицу. В общем, да, практически на улицу и с волчьим билетом выгнали, потому что сокращения штатов шли в ту пору по всему городу, и устроиться на другую такую же кучерявую должность возможность не предвиделась.

      Да и без всякого кризиса сложность имелась, а уж так… Медицинские круги очень тесные, все всех через кого-нибудь да знают. Прежде, чем радушно приветствовать нового сотрудника принято расспрашивать друзей и коллег, а не знает ли кто что-нибудь про доктора Пупкинда, что могло бы его скомпрометировать так, чтобы отказать ему в работе. Слухи хвостами ходят за любым работником здравоохранения, и Петра Андреевича не миновала эта судьба.

      А кредиторы банковские возьми да и пришли к Петюмке на дом коллекторов, а там только хрупкая Адочка Викентьевна, так и оставшаяся со своей девичьей фамилией Конопля. Говорит, знать не знаю, где его носит, мужа моего. Утром, говорит, на работу вроде бы пошел, а там кто его знает, прохвоста старого. Ну, про старого это она со злости загнула, парню всего-то шел сорок пятый годик — самое время из детства выпадать на короткий период, чтобы потом была возможность гордо удалиться в старческий маразм.

      И решила Ада в скором времени проследить за своим благоверным, куда он ходит днем, чтобы вечером вернуться и развалиться на мягком диване с баночкой другой пивасика. Забрела она так на биржу труда — Центр занятости — называется, там и ошивался непутевый муж, отец непутевого сына-двоечника.

      А на старом месте, в реанимации, где Петюмка проработал много лет, у Адочки была подружка. Вот ей-то Ада и позвонила разузнать причину, а как до нее дошло, что Петюмчик был уличен в чудовищной неверности, что он страшно опорочил честь и совесть молодой девушки, так и решила Ада подать на развод, да на алименты за сына. Сама-то она никогда не прокалывалась, была осторожнее мыши в ночи, когда кошки на охоту выходят. Уж ее-то с любовниками никто не застукивал, а что она аборты делала от них пару-тройку раз, так то только перед богом ей и отчет держать. Правда, Петюмка тут на своем настоял и развод ей не дал, рогами всеми своими уперся, с нее алиментов потребовал как иждивенец, потерявший работу, но от развода отбрехался.

      И задумала Адочка Викентьевна вытурить Петюмчика из квартиры, для этого пожаловалась она на мужа в полицию, что он-де избивает ее регулярно, даже пару синяков нашла у себя, оставшихся от бурных ночей с горячим любовником из далекой кавказской республики. И полиция вызвала гражданина Тюмкина на допрос, мытарила его долго, даже задерживала до выяснения, но отпустила за недоказанностью. Нервы Петюмкины натянулись и зазвенели на все голоса, такую какофонию ему выдали, ни один Шнитке не способен такое сотворить.

      А коллекторы подстерегают… А работы нет и не предвидится… А жена ему аж в лицо сказала, что любовник-то лучше ее удовлетворяет, чем законный муж, да еще и денег дает на выплату кредита, ее части… А еще сын двоечник… А друзей настоящих, чтобы утешения поискать у них, у Петюмчика давно не осталось… Те, что были в детстве, поразъехались по миру, а те, что вновь обрелись, отвернулись от неудачника. Говорят, что если общаться с неудачниками, то от них можно этой неудачей заразиться как гриппером, и потом тоже стать лохом и упустить свою синюю птицу навсегда, во как!

      А ветер на крыше уже почти полную анестезию всего тела Петюмкиного произвел, а тучи уже почти по голове его гладят и говорят, раскинь руки и лети, мы же летим и не падаем, и ты лети, лети с нами! Лети на ю-у-у-ух, на йух! Или на сервер… Стоп! Какой такой сервер?

      Петя отпрянул от края и, спустя минуту, отошел к дверке на чердак. Нет, прыгать он не станет. Петюмка вспомнил, как к ним поступил после операции один такой вот весь переломанный, заклепанный по всем костям, чтобы держались отломки, как его неврологи и психиатры терзали, и как он потом уехал в кресле-каталке калекой-инвалидом пожизненным, никчемным и не нужным никому. Петя представил себя на месте того чудилы, и решил подумать сначала, каким же способом ему так лихо самоубиться, чтобы сразу, наверняка, и чтобы в гробу выглядеть бодреньким таким и милым. Чтобы эта Конопля Ада обрыдалась от горя — какой мужик ушел! Чтобы сын-оболтус поклялся на могиле отца стать человеком и стал бы потом! А просто так в шлепок майонезный превратиться каждый может! Не-е-ет! Не для Петра Андреевича Тюмкина такой способ! Тут подумать надо, а не раскидываться мозгами по асфальту.

      Замерзший и решительный вернулся Петюмка домой и засел за справочники свои медицинские. Искал-искал, листал-листал, читал-читал… День, другой, неделю читал. Никак не может выбрать.

      Если вешаться, то язык прикушенный будет высунут, а морда лица посинеет и на шее чудовищная борозда странгуляционная будет. Если травиться ядом, то тоже еще не известно, как будет выглядеть тело, какими пятнами кожа пойдет кроме трупных. Если топиться, то точно красоты никакой не будет — утопленники Петю всегда пугали, даже снились по ночам. Ножиком сделать себе сеппуку Петя отверг после того, как вспомнил тошнотворный запах вскрытых кишок со всем их содержимым, как чуть не рухнул в обморок в морге еще студентом. Вскрытие вен в ванне Петюмка тоже отверг как не эстетичное.

      Чтобы быть избитым до смерти, нужны были собственно избиватели, а таких друзей-знакомых в наличии не имелось. Доверить же эту миссию случайным собутыльникам Петюмка не мог — слишком возрастала вероятность получить искалеченное лицо, а не только разрыв селезенки, который и требовался. Чтобы почить в бозе единственным «красивым» способом и быть в гробу румяным и счастливым, не хватало самой малости — дровяной или угольной печки, чтобы угореть, то есть отравиться угарным газом. Да и поставить ее было бы негде — дачу ведь тоже продали, как и машину с ее выхлопной трубой — тоже источником пресловутого це-о.

      Так примерно и прошел в Петюмкиной жизни еще целый месяц. В свободные от поиска способа суицида часы Петр Андреевич посещал тот самый центр занятости не для поисков работы, а просто по привычке куда-то ходить каждый день. И в один такой каждый день ему предложили работу в больнице, другой больнице, но в таком же реанимационном отделении, таким же врачом реаниматологом.

      И Петр Андреевич машинально подписал документы сначала на бирже труда, а потом и в отделе кадров. И почему-то никого не интересовала причина его ухода с прежнего места работы… И почему-то его радушно приняли в новом коллективе… И как-то месяц за месяцем потекла его новая жизнь. И даже Адочка, его Конопля Ада, стала все чаще посматривать в сторону мужа благосклонно, и тем благосклоннее, чем меньше денег получала от своего кавказского друга. А через полгода даже отдалась мужу в постели.

      А еще через год Петр Андреевич расплатился с банком и помог закрыть кредит своей жене. А сын стал победителем школьной олимпиады по программированию, хотя по литературе и истории продолжал пока таскать двойки и тройки, а физкультуру прогуливал нещадно, как и раньше.

      Да и способа для самоубийства Петюм… Петр Андреевич такого, какого хотел, так и не нашел. И выйдя как-то раз на свой балкон, приоткрыв на проветривание окно, и подставив ветру двадцать третьего этажа свою похудевшую физиономию, втянул живот так, что ремень джинсов слегка отстал от кожи на животе вслед за тканью футболки, Петр Андреевич оглядел город, улыбнулся и решил, что можно и пожить еще какое-то время. А самая красивая смерть — это смерть от старости лет так в сто с хвостиком.

      А и ладно, будем жить!