Нервный тик

Порой я раздражаюсь на маму за то, что она упорно верит в хороший конец, каким бы ни было начало истории и ее продолжение. И даже после самого несимпатичного конца она надеется на лучшее будущее.

Когда я была маленькой, меня часто посещала смутная тревога. Я не могла выразить ее и осознать ее причины, но тревога вызывала в душе и теле странную, неприятную маету. И тогда я залезала в постель к только что пробудившейся или, наоборот, засыпающей маме и предлагала: «Давай поглЯдимся!» Это значило, что нужно прислониться лбами и близко-близко поглядеть дружка на дружку. Мамины светлые глаза оказывались совсем рядом и были доверчиво распахнуты, как окошки деревенского домика в погожий летний день. Второй частью успокоительного ритуала был мой вопрос «Все будет хорошо?» и мамин обязательный ответ «Конееечно!». После этой процедуры следовало немедленно обняться. Так я впитала магическое «все будет хорошо» с молоком матери.

В состав «материнского молока» входили и другие компоненты. Например, желание обрадовать любимых людей. Мама постоянно писала поздравительные стихи на дни рождения и заготавливала сюрпризы. На мое шестилетие она сочинила стишок, который я, хоть и не целиком, помню по сей день:

В доме есть у нас котенок, и зовут его Розенок.
Розик, Розочка, Розулька! Поздравляют от души
Мама, бабушка, папулька и ребята-малыши.
Будь здоров, родной котенок, не лечись и не болей!
Будь здоров, как поросенок. Нынче праздник. В пляс смелей!

Как инженер-конструктор и притом заядлый «жизнеутверждун», мама пыталась усовершенствовать Вселенную. Она предлагала новаторские ходы и непрестанно украшала быт. Мы с папой, два упрямых ретрограда, вяло потворствовали этому буйству фантазии. Будучи человеком решительным и предприимчивым, мама вносила рацпредложения где-то раз в час. Темы варьировались. Бунтовать было делом бессмысленным.

Помню период, когда мама увлеклась изучением языков и страстно хотела эмигрировать с целью улучшения материального положения семьи. Изучался английский, затем иврит, позже – немецкий. Мы с папой легли костьми и не позволили Отчизне утратить нас навсегда…

А еще мама то и дело переживала за мою неудачную «личнуху» и пыталась руководить процессом ее налаживания. Ее младшая дочь, то есть я, уродилась стеснительной и со сверстниками общаться не умела. Особенно это касалось лиц противоположного пола. «Противоположность» не позволяла мне запросто приблизиться к объекту и вступить с ним в непринужденный контакт. Тут на помощь кидалась тяжелая артиллерия. Устав наблюдать из окошка кухни, как ребенок битый час потерянно глазеет на ровесников, играющих в подвижные игры на свежем воздухе, мама выбегала на балкон и кричала: «Роза! Сколько можно ТАК стоять?! Бегай! Скатывайся с горки! Играй с детьми!! Замерзнешь!» Я послушно тащилась на горку и, с опаской поглядывая по сторонам, съезжала на попе в черной плюшевой шубке. Послушный медвежонок, не умеющий играть с детьми.

Когда мамина младшая дочь стала чуть старше, ситуация не изменилась. Дикая стеснительность в сочетании с природной пылкостью давала эффект непроходящего ступора. О том, чтобы пригласить на праздник понравившегося мальчугана, и речи быть не могло. Я плелась на кухню, где мама пекла пирог, квасила капусту или придумывала что-то очередное, и заводила шарманку: «Мааааам, ну что мне сказать Саше Чичерину? Я хочу его позвать на день рождения, но стесняааюсь…» Мама активно принималась за дело.

- Так. Бери блокнот, ручку и записывай. Первая строчка: «Здравствуй, Саша! Это Роза».
- Записала. А дальше что?
- Дальше – прочерк (оставь место для его ответа). Не тараторь, а то, когда ты звонишь в мой отдел, звучит что-то вроде «здасьтепозовитепожалуйстаринузиновьевнуспасибо!». Когда Саша что-нибудь ответит, скажешь: «Приходи ко мне на день рождения в воскресенье в четыре часа». Записывай. Далее идет второй прочерк: дай человеку среагировать…
- Какой ужас! Я не смогу.

Мне казалось, что легче выйти в открытый космос, чем набрать номер мальчика, который нравится. Мама считала иначе: она любила хорошо подготовленные экспромты. Самой большой ее творческой удачей был брак с моим папой…

За время Великой Отечественной войны маленькой маме пришлось сменить 11 школ. Она пережила эвакуацию в Казахстан. В десять лет частично потеряла зрение: в результате перенесенной малярии правый глаз перестал видеть. Долгое время у нее было лишь одно-единственное платье, перешитое из гимнастерки. О том, что из водопроводного крана может идти горячая (!) вода, мама узнала лишь после второго курса ВОЕНМЕХа. И даже ее рассказ о бегстве из блокадного Ленинграда воспринимается мной не как угнетающе-страшный, а как бесконечно трогательный:
 
- Нам удалось сбежать на одном из последних поездов. Где-то после Луги нас стали бомбить. Немецкий летчик летал на бреющем полете, и в момент его зверской активности приходилось выбегать в лес и падать на землю. Твоя бабушка ложилась сверху на меня, а я вытаскивала из-под нее головенку и просила: «Мамочка, давай скорее поцелуемся в последний раз!»

Ужасы жизни маму не «пробивали». Возможно, все дело в хорошей генетике. Во время пресловутого «дела врачей» бабушка с дедушкой потеряли работу. Как выжить людям с фамилией Иоффе в такой ситуации? Бабушка торговала «левым» тиком (так называлась матрасная ткань) прямо на улице, а ее розовощекая дочка радостно ошивалась неподалеку. Время было тяжелое, положение шаткое, но ворованный «нервный тик» спас положение.

Глядя на свою неунывающую маму, я кое-что поняла. Оптимисты не обязательно дураки, просто некоторые из них неосознанно религиозны. Плывут себе доверчивым бревнышком по реке бытия и надеются на лучшее. А Лучшее, соответственно, в долгу не остается.