22-23. Антропос

                от http://www.proza.ru/2016/02/01/1919


 Во всеобщей беспредельности  состояний есть одна особенность, выходящая за рамки всеобщей же однородности, изотропности  распределения способов существования пространства, в которых во времени реализует себя энергия мироздания.
Эта особенность явно не из ряда универсальных закономерностей, а существует как некий феномен.
Жизнь на одной из планет.
Тончайший слой на поверхности рядового космического тела, в заурядной галактике, в ничем не примечательной солнечной системе. Пусть это определение не бесспорно – всегда можно найти множество аргументов, чтобы опровергнуть только что сказанное. Но сегодня, с позиции уже вовсю заформализованных представлений, выпирающих отовсюду фактов, разве не предстаёт мизерностью, ничтожностью даже такая  биомасса, - что выражается в тоннах

                2 420 000 000 000

- и существующая, в подавляющем большинстве своём, в слое мощностью всего-то в какие-то там считанные  метры.  Причём,  масса живого вещества составляет здесь всего  одну десятитысячную долю массы биосферы.

Вот самая большая высота отдельно стоящего дерева и огромность мира. Чем можно бы выразить их соотношение? Не будем искать ответа на этот вопрос.  Конечно, ответ существует, да только в таких знаках, что не воспринимаются обывателем, даже будь он всесторонне эрудирован.
С него,  эрудита того всеблагого – да и нас, простых, стало быть, людишек – достаточно уж и того, что всё это существует, что Природа эта изощрённая,  всё-таки дала нам жизнь.
Как уж ей это удалось - не так важно.  Жизнь есть, и этого достаточно.

      Но всё же она умолчала о возможности её продолжения во всё мыслимо обозримое будущее, подкинув нам заботы самим попытаться разобраться в этом вопросе.

      Вот, есть живое, но есть и холод, зной, засуха, наводнения, извержения вулканов, цунами, землетрясения, наконец?
Да, всё это есть! Более того – всё это было от века. Так что же – разве так уж радикально оскудели от этого ряды видов, сошло на нет их разнообразие, сократилась численность популяций, настолько чтобы вот-вот да и сойти с лица земли навсегда?  Обратив в  нуль выбранный в начале этих размышлений показатель величины биомассы.

Отнюдь!

Да что же это такое? Как назвать вот так вот обнаружившее себя образование, как будто бы  бестелесное, лишь вибрациями звуковых колебаний прозвучавшее вот только что - было и нет уже - да вот оставившее свой след среди вполне конкретных воплощений вещества своей, отнюдь не материальной, силой воздействия, небывалой доселе в пространствах миров.
"Отнюдь" - это что? Огонь ли это, придающий веществу новую форму, абразив ли - формы эти разрушающий, текучая ли субстанция, легко перемещающая на большие расстояния неподъёмные массы гор и долин?
  Нет! Это всего лишь смысл, в данном случае отрицания,  возражения, противостояния всему, что находит себе место в беспредельности мироздания.
  -Смысл?
Да, так  дерзко заявляет о себе субстанция феноменальная.

   И производить её способна только особая сущность массой в

               350 000 000 тонн.

  Антропос – какое звучное имя дал себе этот  феномен  многомиллиардной сейчас сущности, выделивший себя в один из народов!
Народ – это что? – вид, подвид, ветвь ли какая?  Нет – это не то, и не другое, и не третье даже. Это общность.
- Стая что ли?
-Да уж!!! - только и слышится  укоризненным ответом в протяжности глубинного выдоха – но не как, действительно - да, а скорее как - нет. Но - не то и не другое на самом-то деле.
Безнадёжная констатация проблемы понимания!   


     Этот антропос , этот человек  отдельно взятый , сколько бы ни был он самодостаточен и суверенен, не может принадлежать только себе. «Не может»  здесь рассматривается в своём первородном значении, а не как вторичный от него эфмеизм  выражения « не должен», «не имеешь права» - не как отсутствие таковой возможности, когда он этого действительно хочет, как ограничение его права, запрет на осуществление  этого устремления. В этом смысле нет ничего, способного это стремление подавить – даже и  под глубочайшим прессом у него всегда есть возможность уйти в себя и уже оттуда бросать в покинутый им мир некие посылы – как он там без меня? Тут-то и открывается другое значение невозможности – невозможен вариант, когда окружающее, его реакция на тебя  - тебе безразлична.
Более того – ты можешь быть сам безразличен себе – это в твоей власти, но нет силы, способной примирить себя с безразличием к тебе окружающих. Отношение окружения к тебе, как излучение некоей содержательности, потенциала, обращённого на тебя, воспринимается как собственность, неотъемлемая сущность поступившего сигнала, пусть бы это был всего лишь зрительный образ цветка, а вот уж запах его, а далее, волнение, которое он вызывает – это твоё, и никого другого. Вот это восприятие влияния окружающего мира на себя самого, воспринимаемое как своё неотъемлемое основание  им воспользоваться на своё усмотрение, и осознаётся как собственность, как единственная нить, связующая отношения личности и среды. Категория права в этих отношениях - не вторична даже - она инородна,  и может быть связана в триаду: личность – среда –  и право, как приглашение быть третьим.

Всё вроде бы просто. Вот, с одной стороны, личность – с другой стороны среда. Едва выделившись один из другого, они сразу же оказались разделены. И чем же? Можно долго перечислять известные доселе разделители, всё больше подозревая, что что-то здесь не так. Отыскавшееся изобилие как раз и указывает на  существование допущенной где-то методической неопределённости. Это ли не повод ещё раз начать с нуля?
Итак, вот среда  - каковым словом мы заменяем здесь и далее нечто более высокое, отпугивающее  человека не склонного к рассуждениях о высоких материях, а вот - личность. Чем же ещё удерживаются они во взаимном своём тяготении, если не единством бытия - небытия, в состоянии последнего которого смысл возвращается в первичное своё состояние с именем «Нет» ?
Да вот же чем.  Среда заявляет о себе, как существенная реальность и предъявляет себя  безо всяких условий в распоряжение личности, которая потребляет эту щедрость в форме энергии, преобразуя её в отражение этой реальности, образуя как бы новое состояние вещества – информацию. Кто иной может претендовать на моё отражение этого мира? Разве  что тот, кто владеет этим миром, да и то небесспорно. Но где он – этот владелец? Предъяви себя непосредственно, посрами объявившихся самозванцев. Нет его. А на нет – и суда нет.
Кто может оспорить моё право использовать эту вот вездесущую реальность,  свободно, как свою безраздельную собственность? Кто имеет на её права, большие, чем Я?
- Да, хоть бы и другое Я.
Да, и оно тоже. Вот ведь какой парадокс!
Есть ли способ его устранения?
В рамках системы равных прав  - нет.
Значит, нам остаётся лишь жить с этим парадоксом, не отказываясь при этом от парадоксального этого равенства.
Да, и это, то единственное,  что поможет нам  постоянно искать  способ  так отказаться от безграничного обладания собственностью чтобы не утратить своё право раз и уже, кажется, навсегда, тем и обречь себя на постоянный поиск компромисса, ибо неуправляемый конфликт интересов - равнозначен взаимоуничтожению.
Только надо как следует запомнить, что единственной волей, в чьей власти находится право моей собственности, является воля моя
А  равно и твоя.
Зачем нам нужна эта обусловленность.
Да, мало ли зачем, но только, думается мне, что именно на этой тропе от только что зародившегося сознания  в будущее, нам встретится много чего интересного.

И так шли Двое по дороге жизни, Один подле Иного.
Идут себе, посматривают по сторонам, да делятся друг с другом своими впечатлениями об увиденном. Да только вот чем дальше они углубляются во  глубину мира, тем больше разногласий заявляет о себе.
- Вот эта птица – как легка она на подъём и свободно парит над землёй – восхищается  Один;
- Она беспечна и  бесполезна - говорит Иной -  и указывает на трясогузку, озабоченно бегающую тем временем подле их ног, как на некий пример для подражания.
- Вот дерево, сколь мощно разрослось оно во все стороны – но оно же корявое какое, совсем нестройное.
- Смотри, озеро малое, со спящими кувшинками, какое спокойствие исходит от него легким туманом – сыро и промозгло здесь.
Вот тебе и на!
Каждый подмечал свойства вещей и явлений соответственно своим предпочтениям, и, хотя правы были оба – согласье между ними уже иходило на нет, а напряжённость, порой, переходила пределы, за которыми бессмысленны были аргументы убеждения и хотелось принудить оппонента к миру и согласию уже и силой своих мышц.
Сколь часто мы выделяем свойства предмета односторонне: вот, яблоко, какое оно яркое, жёлто-красное, нет, приторно-сладкое следует возражение. Хотя иных оснований для конфликта и нет.
Но есть нечто, берущее своё начало с самого первого момента осознания личностью себя как индивида - понятие собственности, неразрывные с достоинством,  как собственная тень.
-Вот этот упавший от зрелости плод – он мой!
-Нет, мой  - следует возражение,  хотя всего пару шагов дальше – вот он! – другой и третий - много!
Но, нет  - именно этот важнее всего!
Конечно же, так было в крайностях, чаще всего – да почти всегда – подобные  противоречия разрешались сами по себе – едва обозначив себя лёгкой пикировкой, в которых был смысл несколько больший, чем борьба за право быть первым – игра самомнений. Всего лишь игра, как способ заявить о себе, жгуче испытав  то, как не безразличен ты кому- то другому.
Но, случалось, что всего было уж слишком!
Как напрягала тогда неразрешимость ситуации своими силами, и не кому было помочь в этом деле, разрешить образовавшееся разногласие.
Глянь – стоит на тропе добрый человек!
- Рассуди нас, ибо мы уже изнемогаем. Почему нет мира между нами?
-От того, что вы без царя в голове.
- А ты то кто такой умный?! - согласно вскричали Иной и Один, уязвленные неясным оскорблением.
- А я и есть царь!
- Да откуда ты взялся этакий-разэтакий?
- А вот высшей силой даден, – рёк и рукой указал на небеса.
Ничего там не увидев, наши закопёрщики продолжили испытывать встреченного.
- Тогда – что же ты можешь, в каких ремёслах искусен. Какая от твоего дела польза?
- В ремёслах не искусен. А вот пользу вы уже сами почувствовали.
- ..?
- Управлять людьми – вот моя забота.
- Да на кой ты нам-то нужен!
- Как же? Вот вы только что об этом попросили – и ведь я это сделал. Разве результат не очевиден?
- Да уж.
- Ну, что, согласны ли взять меня в свою компанию третьим.
- А почему бы и нет?!
- Только учтите – в добытчики я не гожусь – могу только управлять, так что содержать меня – ваша забота.
- Да, ладно – не велика обуза! – мир и согласие ведь дороже.
С тем и отправились дальше, совсем не подозревая, куда приведёт их этот, разом сделанный выбор.
А пока же есть ещё возможность оценить содеянное в-попыхах.
В нём явно содержатся признаки простого разделения труда.
До этого каждому приходилось самому решать весь спектр задач осуществляемой деятельности, и даже когда Один и Иной в некотором роде объединились, добавив ко всему -  как некоторую деталь - взаимодействие в рамках сложившейся общности, всё же осуществление всех функции процесса было обязанностью каждого.
Управление взаимодействием – вот новая функция, возникающая при объединении, и она, эта функция существенно более сложна по сравнению с элементарной структурой связей.  Кажется очевидной  оправданность выделения этой функции и сосредоточение на ней существенных усилий.
Приглашение в свой круг управленца, и его согласие осуществлять этот вид деятельности, выглядит  не иначе как соглашение о разделении труда, и никак не  содержит и намёка на существование неравного статуса в рамках единой системы.
Опасность выглядит вначале безобидной – для того, чтобы управление осуществлялось эффективно желательно, чтобы были некие правила понуждения к выполнению установлений управления.
Они с лёгкостью принимаются, чему способствует авторитет умелого управленца –
А далее уже всё – появляется возможность декларировать авторитет ссылкой на правила – все другие способы его создания отпадают за ненадобностью, так  управление, как сотрудничество, трансформируется в такую категорию как власть, открывая тем самым безбрежное поле для спекуляций.
Власть, раз объявившись уже абсолютна, и способна подавить любые попытки апеллировать к первородству категории сотрудничества, хотя бы и в форме разделения труда.
Всё – дело сделано – рождение власти произошло. Отныне сотрудничество выступает как архаичная и весьма неэффективная форма существования общества.
Пусть бы оно было и так.
Но замена компромиссности  сотрудничества повелительностью власти умножает проблемы, вместо того чтобы их разрешать, выводя напряженность отношений на некую экспоненту.
Все проблемы общественных отношений, сколько либо возвышающиеся под тяготением условий внешней среды, начались вспухать не с момента выделения человека из дикости, и не  с осознания необходимости в разделении труда, а  при неоценённом вовремя замещении категории сотрудничества категорией власти, как суррогата авторитета.  Такой авторитет  непременно должен был выродиться в авторитарность.
И стало так.

А они всё шли и шли дальше своею дорогой, не зная ещё, что у них на глазах вспыхнул тогда и угас последний пароксизм  демократии, которая отныне обречена пребывать некой расхожестью, как коврик перед дверью, к которому обращается всякий щепетильный прохожий, без устали повторяя это её истасканное имя, причём непременно с каким то прилагательным: античная, народная, истинная, демократия управляемая, и даже такое экзотическое – дисциплинированная – может быть упомянуто при этом, отнюдь не для красного словца.
Пожалуй, ни один политик, какого бы ранга он не был, не обойдет это высокое слово в своих заявлениях о намерениях. А уж правитель это, безнадёжный ли либерал, крутой ли  диктатор не преминет употребить это слово, как светоч, к которому обращены его устремления.
 Все и никто.
 Потому, что каждый в сокровенности своей осознаёт, что не возможно в принципе достижение этой демократии.
Она испарилась  тот час же, когда  решение, которое принимали Один, Иной, как носители суверенитета, приглашая в свою компанию Власть – состоялось, обрекая потомков на постоянное своё лавирование в бессмысленных, хоть и хитроумных определениях.
Вспомнились причудливые времена, когда в стране Эндимиона особенно прихотливо жонглировали этими понятиями; и Демократия цирковым представлением разворачивалась на глазах ошеломлённой публики.
Говорили тогда:
- Чьё мнение должен выражать избранник народа в  новых институтах власти?
- Как чьё – народа, ему доверившегося! – утверждали наиболее продвинутые.
Но глухо упорствовало этому молчаливое большинство – очевидно более здравомысляще. Как знать – может ведомо им  было совершенно безнадёжное:
-Никто, никогда не действует свободно против своих убеждений.
Иное может быть совершено только с усилием – хорошее оно или плохое, низкого ради, во имя высоких ли идеалов – всё равно надо совершить насилие, как некий фактор, вмешивающийся в ход естественного развития, искажая всё до неузнаваемости. Пусть более плодотворны становятся тогда наши усилия, но что-то не источает радость возросший цветок устремлений – неказист, уродливый даже, маячит он перед глазами.
Очевидно, что в том спорном случае, а равно как и всегда – избранник должен был действовать без оглядки ко мнению своего электората, и равно и ко мнению иерархов новоизобретенных институтов представительства, а по собственному своему убеждению, коими и ценен он народу, доверившемуся ему.
Давно уж несвоевременны эти размышления, отодвинутые  прочь соображениями целесообразности.
И там, где следовало бы ожидать увидеть турнир достоинства и взаимоуважения, образовалось болото ничтожеств, прикрывающих свои язвы ризами  позолот.
Все ненавидят всех – а уж себя-то более всего, хотя это уж в последнюю очередь, когда усилия притворств ослабевают и не куда спрятаться от себя.
Как же так!
Порочны в своей сути - говорит некий авторитет и в доказательство разворачивает  некий эксперимент.
 
Вот, дети мои – говорит экспериментатор - есть у меня десять плодов, и хотел бы я доставить вам радость обладания ими. Согласны ли вы на это?
Да.- ответил Один.
Согласен - ответил Иной.
- Но послушайте моё условие. Этот десяток я передаю одному из вас, затем чтобы он разделил их количество  меж вами на своё усмотрение так, что бы, принимающий сие поделенное - им удовлетворён бы был. И  сделает это в единый раз. Но при том ещё условии, что если принимающий окажется результатом недоволен, то весь десяток я забираю себе.
 - Это ещё что за причуды – думает Один и Иной и это их напрягает. В другой обстановке они бы сошлись хотя бы фифти-фифти, даже и находя не совсем справедливым то обстоятельств, что вот те плоды, оказавшиеся в чужих руках уж подозрительно очень хороши, а мои всё мелкие какие-то.
Теперь же всё не хорошо получается. Иному сколько не дай - думает Один, - ему всё окажется мало. Тогда что же, облом получается. Да хоть бы и так  - лишь бы не досталось ничего сопернику.
Нелепая, согласитесь, ситуация – подтвержденная, однако же, реально проведёнными экспериментами.
Далее экспериментатор усложняет правила игры, допуская ступенчатость выбора варианта, удовлетворившего бы стороны. И в результате - решение приходит каким-то компромиссом  меж подопытными.
Так, экспериментатор подвигает своевольных своих подневольных к поиску оптимального решения.
Принуждение в сочетании с неотвратимостью ответственности дисциплинирует – заключает специалист прикладной антропологии,  пренебрегая  возможностью выбора,  вне условий эксперимента,  зависимого от авторитета, как величиной несущественной.



Был ли хитрюгой один Эдимионов - учитель ли, друг или брат - чья жизнь казалась ему столь естественно бесконечной, да вот уж, оказывается, не столь безусловно. Мгновением он осознал, что тот покинул земную юдоль. Тот, который исследовал когда-то,  - кроме многих других своих выдумок,  - возможность существования сообщества, управляемого галюциногенами в некой фантастической среде, тогда как вокруг реальность была такова, что некий певец - предусмотрительно опередивший всех -  так же своей кончиной, - прозорливо отыскал в нашей жизни реальную дурь, которой мы привязаны к элитам  нашим, - без всяких преувеличений - ненавистным.
 Перемен,- пел он свои заклинания перед лицом синего кухонного цветка - мы ждем перемен.
И они не заставили себя ждать. Пришли, невразумительные настолько, что едва сделав в них первые шаги, как-то уж очень захотелось обратить время перемен вспять.
Настоящие же перемены приходят сами, они нагрянут нечаянно, как любовь - подготовленные внутренней твоей потребностью, каждым мгновением предшествующего труда над собой. Обещание же перемен отвращает нас  от самих основ жизни, делая прошлое податливым и туманным, выводя сегодняшнее в режим небрежения, и тогда, лишенное нашей воли, будущее проседает, растёт вкривь и вкось и предстаёт перед нашим изумлённым взором вовсе не таким, каким оно мнилось в пору благостных посулов. Тогда как основы человеческой сущности  - есть  подозрение, - что незыблемы.
Чем наполнена человеческая суть - к этому Голый даже и не пытался подступиться - хотя это то и было ближе всего - вот он сам - готовый экземпляр,  - бери, препарируй, разнимай и соединяй. Чего уж проще. А вот не шла эта тема на ум - и всё тут. Как-то издали, отстранённо, ещё можно было  порассуждать,  а уж ближе - ни-ни!
Вот шумерский древний отец,  и отец сегодняшний легко могли бы понять друг друга, хотя внешняя картина жизни изменилась  - кое у кого до неузнаваемости, а  у кого-то  и зашла в тупик, из которого один выход - отмщение.
Скотовод-кочевник из племени афан, норовивший ещё преуспеть и в грабежах, отчего и потерявший всё - в первые годы нашей эры был далек от сегодняшних благ цивилизации, но хотя бы в их стадах была сотня голов скота на каждого, а вот бывший кочевник сегодняшний, забросивший всё и вся и посвятивший себя ожиданию гуманитарной помощи в круге своих сородичей на площади грязной своей деревни, которая помощь идёт из стран преступно - по их мнению - благополучных, разворовываясь по дороге,  такими же, как и он, полуголодными бандитами, более благополучными чиновниками, армией, полицией  - безо всякой реакции со стороны властителей этой страны - если уж это прошло на этот раз мимо их рук.
Вот куда забрели они дорогой исканий,  зараженные жаждой перемен. Есть ли будущее для этого народа? Легко сказать - да! - потому что правдивый ответ очень уж удручающ.
А уныние не может длиться долго. Не найдя себе выхода плодотворного, она подбирает то, что остаётся на самом дне опустошённой души.
Насилие.
На этом, казалось бы, незыблемом растворе строилась твердыня каждой из держав, а равно и сверхдержав, возникших – каждая в своё время – на лике планеты.
 Сразу же представ в своей повседневности  приметами ничтожными парадоксов – вот эти полиэтиленовые пакеты, став мусором в числе множественных своих собратьев – почему облепили они заграждение из колючей проволоки только с одной стороны?
И в чьей же юрисдикции находится этот зверёк, находящий пищу по одну сторону границы, а деток своих бежит накормить – по другую.
В чём естественный смысл этой, казалось бы условной линии?
Давно уже канули большинство из  былых империй в Лету – каждая без исключения.
Это что - тоже универсальный принцип бытия?!
  Естественное не разрушается, переходя из одного состояние в другое. Постоянно разрушение  только неестественного.
 И ведь как просто это происходит!  А всё потому, что основу  превосходства всегда составляет единственный столп, подобный сияющему в Эндимионовых глазах, но воздвигнутый так, что виден всякому. Гордость и благоговение пока что внушает его ветшающий массив. Но падают уже обломки на головы своих созидателей, соединяющих свои вопли в единый призыв - крепить! - основу своего благополучия и национальной гордости.
Пусть разоряется до самого основания наша жизнь - все ресурсы богатых пространств уходят в эту прорву.
Пусть! Мы не жили богато, и не стоит начинать!   
Вот он - столп нашего существования!
Насилие - его имя. Да, всего лишь!
Но в такой изощренной, почти табуированной форме!
Это даже не само государство, как это могло бы показаться на первый взгляд просвещенного человека.
Нет, это надгосударственная величина, всплывающая из сырых долин  легким флером патриотизма - ради которого, случается, что надо уничтожить и отца своего, туманом других подобных высоконравственных категорий, - уходит ввысь, сливаясь в облака, темнеет на синем просторе, в темной ли ночи, чтобы однажды осветить полмира разрядом молнии и громом небесным явить свою сущность.
Насилие - становится ясно каждому новичку, безо всяких поучений.
И сотрясается мир, гибнут толпы обожателей, и покидает надежда на спасение.
Но проходит время и на свободные пространства приходят люди и живут там, никак не связанные с историей прошлых времен этой земли. И бывают счастливы, и горюют безмерно, но возделывают ниву, сочетаются в страсти и рожают детей, проживая свой срок.
Из века в век.

Но приходит  боец невидимого фронта.
 Он тих и печален. И он говорит. А слова его просты и понятныю
 А ведь как  противоречивы  измышления по сему поводу предшествующих путаных умников, как ненавистен сам  их, выпирающий ото всюду вид.
И вот, смотри же ты - какая спокойная уверенность исходит от этого богом данного избранника. И волна любви захлестывает нас, и мы с обожанием глядим на него и видим в нем  своё спасение от скверны, умножающейся вокруг.
Вот оно воплощение зла - этот мерзкий сосед справа, да и слева тоже. Да сплошь, куда ни глянь – всё какие-то ненавистные рожи.
К тебе тянутся наши души, ты наше упование.
Не важно, что порой берет оторопь от тайны твоего тренированного взгляда.
Важно, что ты с нами, и мы готовы простить тебе так понятные в великом деле промахи.
Тем временем твои нукеры шустро потрошат нас в толпе обожателей, а некоторых хватают и волокут, знаем куда.
Конечно, это не остается незамеченным. Более того, мы удовлетворены этим процессом, Ибо давно пора этому соседу-пакостнику в цугундер. И вот этому, и тому. Да, всех не мешало бы поприжать. Ведь что делается-то кругом! И сам себе не рад.
Но я-то уж сумею избежать подобной участи. Да, в крайнем случае, и там сумею выкрутиться.
А пока - слава тебе, наш благодетель?
Но спокоен, наш верховный обожатель. Разве что нахмурит свой печальный лоб и скажет вдруг:
-Не надо так грубо. Хватать и тащить. Даешь диктатуру закона!
-То есть как не надо? Еще как надо - кричим мы, - давай, сделай нам больно! (бурные аплодисменты)
Ну, как тут не услышать глас народа!
Как, должно быть, приятно чувствовать эту страну под собой.
Такой податливой, правильно  отзывающейся на каждое твое движение.


Как просто бы  было бы каждому без тех, навязанных,  высоких категорий нравственности, чаще всего служащих прикрытием примитивных чувств, доступных только каждому человеку в отдельности! Будь так, а уж он-то найдет способ выстроить единственную комбинацию  в тех немыслимых вариантах множества.
Но так ли уж есть она, эта возможность?..
Да бог, с ней – этой проблемой!
Только бы выбраться из этого безвременья, обволакивающего  вечным обещанием наслаждения.
Но как найти дорогу к дому?
Может быть, привычный обзор древностей укажет, если не тропу, так хоть направление.

Вот, например, известно, что жил некогда на лице земли народ. Хорошо жил, ибо правил там мудрый государь. Что бы ни сделал он для своих подданных: реформы какие, или нововведения - все получалось славно так, шикарно даже. И  народ любил своего благодетеля все больше и больше, хотя и норовил припрятать лишнюю заработанную монету от недремлющего ока своего любимца.
От чего казна, случалось, и скудела.
Но мудрейший не дремал и, прознав, допустим, о том, что гончар продал горшков на сто денариев, отправлял своих мытарей с наказом взять у мастера причитающуюся подать в полсотни денариев, хотя в обычае была сумма сорок.
И приходили мытари к гончару и говорили:
Давай! Восемьдесят. И доводили простолюдина до понимания того, что можно обойтись семьюдесятью, если распишется за шестьдесят.
Гончар, ясное дело, скорбел, что таким образом у него остается недоимка в двадцать денариев при оставшихся тридцати, но коль скоро от трудов своих праведных прикопал он в яме, где брал глину тайные двадцать денариев, то согласиться с этим предложением  ему было достаточно легко.
И вот возвращались мытари к стопам государя и отдавали шестьдесят.
И вознаграждены были за успешно проведённую операцию сверх жалованной пятерки еще пятью же денариями.
Вот как славно выходило все.
Государь имел с гончара бесхлопотно  пятьдесят, противу сорока. Благодарные  же мытари получали от государя десятку, да сверх того от гончара  была еще тайная десяточка. А ведь есть еще кожемяка, и кузнец и плотник. Да мало ли мастерового люду в  их благостном государстве.
Гончар от сотни трудов своих праведных, оставлял себе тридцать, да в яме еще двадцатку - на всякий случай. И всего полсотни. Авось добрейший владыка не скоро и не строго взыщет за недоимную двадцатку.
Все бы хорошо, если бы не нашептывал этот умник из соседей, - чтоб отсох его поганый язык,- что вот грабит тебя деспот и  челядь его, - седьмую часть выворачивает. Ну и что из того, а могло бы быть и хуже. А так - ничего, жить можно - успокаивался гончар и шел месить свою глину.
Отдельный человек не сможет изменить  мир этих монстров благодеяния, но, отвергая мир созданный властью, не обязательно становиться ниспровергателем и нигилистом, бомбистом, революционером и террористом - это удел псовой своры, спущенной с поводка Охотником для реализации своего порока.
А можешь, если уж невмоготу плюнуть в сторону  очередного благодетеля - их всегда достаточно вокруг - и сделать так, как жили твои предшественники, изображая, когда требуется нарочитое почтение, восторг даже. Точно так, как мы раскрываем зонтики, когда набежит дождь - ведь это же не значит, что мы обожаем  носить их день и ночь.
Пусть проедет мимо тебя этот владыка, всякий раз удивляющийся, от чего же его подданные так любят и его и эти зонтики.
Нам бы жить дальше, отнюдь не под сенью вымученных условностей,  жить примитивно, по-скотски даже, полагаясь только на самого себя - малое принимая как достаточное. Жить ради себя, а это значит ради близких тебе людей и, в конечном счете, для них. Пусть мы рассеяны  по свету, пусть не сбиты в стаю, да и не собьёмся никогда – такова уж особенность ценящих себя людей. Но в каждом живущем: и праведнике, и негодяе скрывается ведь жемчужина первородства. И надо хранить ее до лучших времен, когда придут новые поколения с душами, распахнутыми для откровений, родившихся в самые мрачные эпохи. Труден  будет их путь, и суждены невзгоды, но никто не в силах отнять их способность видеть красоту и гармонию в мире, бесконечно распростершемся  над развалинами тщетных могуществ от исчезающе малого Ничто и до всеобъемлющего Нечто.
Пусть умножаются наши страдания при открытии истин, но ведь мы выбираем же путь горестной любви, когда альтернативой предстает  благополучие бесстрастного прозябания. Какие могут быть сомнения в продуктивности такого пути? Ясно, что чудесных обретений нам не приходиться ждать, но  ведь и мимо предопределенного  не пройти.
А уж если случится неудача, и ты прошёл мимо своей судьбы. Это что-то меняет?
Да, неудача – это так. Но ведь была же попытка – вот что главное!
Тот, кому эти соображения непонятны - всего лишь в начале пути. А право выбора - безусловно. То, где он окажется много лет спустя, важно прежде всего для него?
Постоянно испытывая себя в горниле повседневных проблем, важно не упустить из виду то обстоятельство, что  власть вообще есть широко распространившийся способ удовлетворения собственных её потребностей путем насильственного использования потенциала каждого человека.
Для реализации этого способа и привносятся в нравственную среду такая категория как обязанность реализации права, подавляющая самый смысл выбора.
Под прикрытием  идей защиты своих подданных происходит ни что иное, как решение задачи сохранения собственных интересов власти от посягательств исходящих из внешней среды.
Происходит это, прежде всего внушением в сознание подданных идеи о существовании неких границ сферы жизненных интересов. Это дает возможность предметно обозначить проблему, обязанностью разрешения которой и открывается доступ к ресурсам каждого в такой исчерпывающей степени, когда и само существование подзащитного становится необязательным.
Действительно, в самом существовании внешней среды содержится вероятность угроз, на нейтрализацию которых и ориентируется личность, активизируя тем самым свой творческий потенциал.
Испытуя себя, и осознавая ограниченность собственных возможностей, важно не упускать из виду то обстоятельство что власть вообще, своими устремлениями:
во-первых, стерилизует личностную составляющую каждого из нас, заменяя ее химерами общественных интересов
во-вторых, не только не обеспечивает защиту прав личности, но и умножает угрозы, тем, что действует реально, непосредственно и практически неотвратимо.
Власть безнравственна и мерзка со времени своего основания
Но на примате власти построены две наша цивилизации. Которые приходится называть суперцивилизации, поскольку расхожее это определение – цивилизация – присвоили себе многие явления нашей жизни, едва ли достойные такой универсальности.
 Теперь любые попытки ограничить власть представляются как посягательство на порядок вещей.
Угроза возможного хаоса ослепляет сознание при первых же поползновениях к поискам выхода.
Собственно само содержание цивилизации и представлено с одной стороны метаморфозами власти по незыблемым структурам ее внутреннего содержания, и, с другой стороны, метаморфозами личности, укрывающей поглубже свою самость.
Это как два вращающихся шара, вспыхивающих в свете друг друга, но таящих свое сердце на темных сторонах полусфер.
Есть ли возможность гармонизации этого противостояния?
Сама природа всеми своими проявлениями и здесь подсказывает выход.
Эволюция.
Однако же для ее реализации необходимо, чтобы сложились некие условия, и, прежде всего, сформировалось нравственное поле и вектор устремления в нём.
Вот это важно – осознать этот вектор, как направление - куда следует идти, а не натянутый над миром канат – шаг в сторону и – всё.
В общей форме названия этим векторам дадены. Либерализм  и его антитеза - деспотизм.
 Подготовка условий этих переходов и дает надежду на возможность позитивных изменений, одновременно исподволь включая сам процесс построения грядущего мира более свободного от нынешних проблем.
Результативность такого подхода мизерна, даже и в историческом плане - но реальна, как сама неизбежность. В обыденном же смысле - эта работа над собой выводит человека из нравственного тупика и сегодня позволяет сохранить себя как личность. Но это для тех, кому это важно.
Возможность альтернативы и в этом тоже предстает знаком эволюции.
Но как сложен мир человека!

     Все это - прекраснодушные рассуждения  на фоне умножающихся оснований для пессимизма, главное из которых - тупик в который загоняет нас власть, нашедшая лёгкий способ приведения нас в смиренное послушание. Способ этот - деградация гражданина в холопа. Тогда обнаруживается досадная проблема - что холопское стадо непродуктивно, с этим народом ничего путное невозможно совершить. Если и есть достижения, то уж полученные ценой чудовищных усилий. А ведь, казалось бы, с этим народцем - делай что хочешь. Всё да не всё, оказывается.

-Зачем ему эти высокие истины?  Что можно найти там, в декорациях безжизненной пустыни, равно как и толчее давящих друг друга  людей.
- А то, чем жили люди все эти тысячелетия, спрессованные причудливым воображением в некие пакеты, названные  хотя бы и кальпами.
Шесть или семь, ну, пусть даже восемь кальп отпущено было нам мудрецами прошлых веков.
-А вот говорят, что и все десять, а то и сто десять, но все равно - всего  лишь считанное число божественных лет ещё предрекают бойкие современные эксперты, хотя некоторые из них тревожно молчат.

Частица за частицей  - пришло понимание того, что можно быть свободным, чистым  и в  мерзости, наведенной не столько самой властью, а именно нами самими ей в угоду.

Теперь Эндион совершенно внятно услышал повтор непонятого тогда, на горе, зова,   исходившего из виденья чужого сна о влекущей, но отринутой, звезде.
Она, не та, что является к нему в забытьи виртуальной страсти, и не та, что живет сейчас в роскошном бунгало, а та, так непростительно забытая им, зовет его издалека.
Как же найти к ней дорогу?

Вот это-то и есть главная тайна из всех прекрасновозвышенных тайн сияющих высот.
Похоже, что на этот раз  ещё одна из его виртуальных любовниц - госпожа Мудрость, ей имя - не только не поможет в пути, но и специально запутывает его, стараясь воспользоваться явлением чужеродных космической материи картин человеческих причуд, как последней возможностью отвратить его от попытки воссоединится с этими чудовищами во плоти, зародившимися на родной планете, как некий, вышедший из под контроля феномен, особый вид антивещества, возможно допущенный, правда в весьма мизерных количествах, к проведению экспериментальной проверки незыблемости основ мироздания.

Одним из них  был Он. И все его перемещения в причудливом забытьи происходили лишь для того, чтобы высветить на фоне отражения – действительности ли? – именно Его. И он упивался предоставленной в его распоряжение вечностью. Наслаждался той легкостью измышленного, что была доступна ему.
Блуждания в садах мироздания – всего, от мизерности его до грандиозности, от ослепительности холодного света, идущего издалека миллионы лет, к темным пространствам, где они исчезнут навсегда. От ослепительных вкраплений в беспредельную темноту, в которой только предчувствуется, угадывается скрытая мощь, беспросветная пропасть содержания и великая его тайна.
И, словно в безмерном зеркале, те светлые вкрапления представали видениями  самого Я – нарочитая отстранённость здесь обращалась в самость жгучую, при которой утрачивалась безмятежность, и так страстно  хотелось чего-то неявного – единственно недоступного сейчас.

                к  http://www.proza.ru/2016/02/02/272