Давай поженимся. 4

 
    Лер  всегда считал, что  внешность в равной степени как привлекает, так и отталкивает, потому понять не мог, как с таким выдающимся носом, не особо длинным или коротким, не курносым и не плоским, но занимавшем на лице места много больше, чем следовало из анатомии, будь лицо раза в три больше,  нос его смотрелся бы вполне нормально,   да еще  эти губошлепы,   его сокурсник мог пользоваться таким успехом у женщин, и что нашла в нем Анка, для него было не очень понятно, скорее даже, совсем непонятно. Нет, Витя не дурак, никто и не говорит, знает имена современных и старых поэтов, писателей, художников, может даже с умным видом  поговорить о них, но не более чем.   Своих чувств он ни к кому из великих не питал и питать не мог, потому что сфера эмоций и чувственных восприятий  к искусствам была ему чуждой и  неприступной.   Так он был устроен.

    Жил он в общежитии, потому что отец дослуживал в Белоруссии, где не было строительного института, а Витя хотел быть только строителем. В общежитии среди парней, только что оторвавшихся от плуга, станка или карабина (после армии было особенно много), Витя был царем, он упивался своим царским положением , ему нравился деревенский  фон, на котором он выглядел контрастно, его эрудиция вызывала почтение и почти преклонение у окружавших его студентов, они , стоило только «наехать» кому бы то ни было на Витю, тут же вставали на его защиту, указывая обидчику на его несравненно более низкий уровень интеллекта и развития, в чем сами были абсолютно уверены. В окружении своих почитателей Тарасову было вполне комфортно, для них он был зирцэм этики, эстетики, проводником в мир искусства, ходячим словарем, хотя далеко не по всем словам.

    Все эти тарасовские достоинства забавляли Лера, особенно на фоне ребят, некоторые из которых еще не только застали лапти, но и сами в них ходили в детстве. Леру помнился, рассказанный Петей Красниковым  эпизод покупки им бубликов, а точнее, желания купить их,  потому что бублики он так и не купил. И не купил из-за боязни быть высмеянным, он забыл, как называются эти посыпанные маком  мучные изделия с дыркой. В прошлый раз он назвал их колясками, и был за это высмеян продавщицей и всеми присутствовавшими в магазине. Так и ушел без бубликов.  А вы тут со своими этика, эстетика, анахронизм, альтруизм, эмпирика, эклектика.

    Лера Тарасов не утомлял, с ним было нескучно, к тому же подобный  уровень общения он не получил бы ни с кем из своих однокашников. Ну и что, что у Вити   не  прерывается   дыхание от стихов Бернса или Блока, не захватывает дух при созерцании Рериха или Левитана, достаточно было, что он о них знал и мог поговорить о любом  из знаменитостей с чувством, толком, расстановкой. Мог даже высказать спорное мнение и, не зная Витю, можно было подумать, что он таки знаток.  В этом Анка чем-то походила на Тарасова, она была не меньшей, если не большей  эрудиткой и тоже не особо отдавалась искусствам душой, она была рациональна и прагматична,  никакие высокие материи не могли стать выше целесообразного расчета.  Лер как-то с досадой заметил: « Тебе холсты больше нравятся не испачканные красками». Анка смеялась и не отрицала.  Леру в ней нравилось все, что было чуждо ему, нравилось тоже. Так бывает.

    На дипломе времени у Лера было много, и они встречались чаще обычного.  Ни с кем больше ни он, ни она не встречались, после его защиты диплома у Анки были каникулы, времени  свободного  было много, и они теперь виделись каждый день, бывало, иногда он приезжал из своего «далеко», когда она еще была в постели, тогда его  встречал   ее брат Максим. С братом Лер сблизился быстро, они чаще всего пикировались на различные темы, но больше на темы  живописи.  Максим точно помнил, где в музеях Москвы висит то или иное полотно, знал историю его написания, размеры и считал эти свои  знания чрезвычайно важными в познании шедевра.  Физически здоровый, с развитой культуризмом мускулатурой,  розовощекий  Максим всегда был доволен собой и уверен в своей правоте.

    Познакомился Лер и с родителями Анки - бесшумным и незаметным Ваней (отец) и без устали брызжущей энергией Галочкой – ее мамой.  Здесь все друг друга называли по имени и на «ты».  Еще одна была особенность в этой семье: у всех ее членов были разные фамилии,  Вы  такое часто видели?  Я ни до, ни после - никогда, только здесь. Единственные, у кого фамилии совпадали, были отец Ваня и дочь Аня.  Леру  это нравилось, как что-то необычное, и, хотя у него дома тоже все были на «ты», он не представлял, как обратиться к отцу – «Коля» или к маме – «Лида».  Ваня ходил  в синих  брюках галифе, заправленных в сапоги с калошами и бывшем когда-то давно форменным синем кителе. Даже дома он ходил в галифе и тапочках. И это на фоне Максима, который первым делом, как приходил домой, сбрасывал с себя капитанскую одежду и оставался в одних плавках-трусах, плотно облегающих его формы. Семья контрастов. Простое, немного даже детское лицо Вани, наверное, за счет слегка курносого носа, красное от загара или ветра, никогда не выражало сильных эмоций, как и его слова, говоренные в очень малых количествах и крайне редко.  Он не имел высшего образования, как все здесь, был далек от разных там искусств, был, что называется, мужиком от сохи, выдвинутым партией когда-то давно в профсоюзные лидеры, где чувствовал себя вполне уверенно, и где чем занимался, никто из домашних не знал, и не хотел знать, - неинтересно.  Галочка, если случалось, что кто-нибудь подчеркивал Ванину простоту, сводя ее к примитивизму,  довольно резко и бесцеремонно указывала на ошибочность такого мнения, что Ваня в профсоюзах имеет большой авторитет и вес.  В семье он был незаметным и немного лишним – так казалось Леру.  Трудно было бы придумать для Галочки  мужа менее подходящего.  Они никогда не то, что не ссорились, на повышенных тонах не разговаривали,  хотя разговаривали они мало.

    Энергичная, переполненная  самыми различными знаниями в самых разных сферах культуры, искусства и профессии (она была санитарный врач), она не молчала никогда и нет-нет, да и напомнит, что она не просто тебе так санитарный врач, а довольно большой начальник в области санитарии на железной дороге. И это была правда – она возглавляла санитарную службу Южного вокзала, от нее требовались действия, требующие не только  и не столько знаний, сколько мужества не женского и такой же  не женской настойчивости.  Отправить эшелон пассажирского поезда в тупик для санобработки,  даже если он и завшивленный, даже если того требует закон,  на месте Галочки во всей стране смогли бы единицы, а она делала это, и никто, никакой самый высокий начальник не заставил бы ее поступиться  своим долгом. Спорить с Галочкой было «себе дороже», все на дороге это знали,  и не спорили,  а если кто отваживался, то тут же понимал, что такое «себе дороже».   Даже в период культа личности   сталинские прихвостни побаивались ее трогать, особенно после того случая, когда она доказала партийному бюро на уровне обкома, что государство есть паразит.  «Поджилки тряслись, -вспоминала она, - но надо было доказывать, иначе… иначе» … что  было бы иначе все мы знали.

    Галочка училась  постоянно, несмотря на свой предпенсионный возраст, училась сама и заставляла учиться всех вокруг.  Она, совершенно не стесняясь, даже Леру цитировала свою маму: «Галина, ты некрасивая, поэтому учись».  Мать явно преувеличивала: Галина имела прекрасную, крепкую с хорошими пропорциями фигуру, с лицом без каких-либо признаков  нарушения гармонии, все его отдельные члены  уравновешены  и достаточно спокойно занимают каждый свое место.  На улице на нее не оборачивались и шеи не свертывали, но в общении или боялись, или  получали удовольствие, а уж польза была всем,  даже Лер  при самом поверхностном общении  получил массу полезных советов к своей профессии в той ее части, где она   соприкасалась с медициной.  Галочка говорила, что  у него она   тоже учится. Она не только всех учила, но и училась у всех.  К Леру она испытывала интерес, ей были симпатичны его нестандартные мысли и высказывания по различным поводам, по искусству, литературе, просмотренным кинофильмам… в кино тогда ходили все и очень многие, особенно молодежь, два раза в неделю,  потому что все кинотеатры в неделю показывали два фильма, и билеты стоили совсем недорого, - примерно, обед в столовой. Бывали и такие фильмы, что попасть на них было трудно, но таких было мало и, как правило, это были, как называл их Лер,  заморские фильмы.

далі буде.