Полицейские выверты. 2. Маньяк

Вторник , 20 августа, 19-30, квартира.

-Елизавета Петровна? Здравствуйте.
Ох. Знаком мне же ж этот голос. Хоть и немного общались, но, Анну Алексеевну, капитана полиции, запомнила. Темноволосая, четко очерченные брови. Не нарисованные, свои. Глаза. Глаза не помню. Волосы точно длинные. Потому что, пучок на голове был. Такой, модный сейчас, большой.
- Да, Анна Алексеевна. Что-то случилось?
- Да. Вот. Елизавета Петровна, нам нужна ваша помощь, как психолога. Вы не могли бы подойти к нам к 8 утра. Я понимаю, что вам тяжело вставать рано утром, но…Не телефонный разговор. Очень нужно.
- Хм, насколько я понимаю, вам нужна какая-то консультация?
- Типа этого. Разговор с … - собеседница замялась, как бы подбирая слова, - с подследственным.
-Тем более. К разговору я должна подготовиться. Как минимум морально, как максимум – подготовиться по теме, может литературу какую посмотреть. Если это не телефонный разговор, давайте встретимся, и вы мне расскажете в чем дело.
- Уже поздно. Мне неудобно вас дергать.
- Вы уже дернули. И, вечером я быстрее соображаю. Может я, вообще откажусь от вашего предложения, и вам придется искать кого-то другого.  Приезжайте ко мне. Улица Свешниково, дом 3, квартира 28, 5 этаж, домофон. Позвоните, я открою.
- Хорошо. Буду минут через 10.

Вторник , 20 августа, 20-45.

- О, новые люди. Какая приятная встреча – женщина, и не в форме. И где! Здесь, в судилище!
- Здравствуйте, Сергей Петрович. – Я прошла к столу, села. - Меня зовут Елизавета Петровна. Я хотела бы с вами поговорить.
Это только в кино комната для допроса с зеркальной стеной, где за этим зеркалом детективы смотрят и комментируют допрос, где они видят все, а допрашиваемый не видит ничего. Эта комната была маленькая, без окон. Стол. Два стула. Подследственный сидел в наручниках. Он и я. Это было безумие. Но я была тут. Я и он. Столпинский маньяк. 5 жертв за последние 2 года.
- А вы думаете я хочу с вами говорить? – чистит ногти ногтями.
- А вы думаете Я очень хочу с вами говорить? – Равнодушно спросила я. У сидящего передо мной недоуменно дернулись брови, чуть расширились глаза и, он подался вперед ко мне. Мгновение. И передо мной снова равнодушно надменный, симпатичный, достаточно молодой мужчина.
- Вы же понимаете причину моего присутствия. – Спокойно говорю я.
- Конечно. Вы же хотите найти мою последнюю жертву. – язвительно произнес он. Пауза. Молча смотрим друг на друга. Он язвительно, насмешливо. Я? Странно. Я не испытываю к нему страха, брезгливости, ненависти, гадливости. Что ещё можно там испытывать к маньяку? Я смотрю на него спокойно. Даже не говорю – думаю, что спокойно. Знаю, что смотрю спокойно. Неуловимо меняется взгляд.
- А знаете, я скажу, где девушка. Только…Только расскажите мне самое яркое, эмоциональное свое воспоминание. Например, свои ощущения в первую брачную ночь. Вы же замужем? Ну, или были замужем. Может не в первую брачную, а наоборот, какой-то экспериментальный секс у вас с кем-то был. Или, о! Может вы изменили мужу?! Ну, хотя бы, как проходили ваши роды? Что вы чувствовали? Поделитесь своими эмоциями! И я скажу, где моя последняя девушка.
Блеск в глазах, влажные губы, нервное подергивание бровей.
Нажимаю кнопочку. Входит охранник. Глядя в стену прошу увести товарища. Потом выхожу сама.

Вторник, 20 августа, 20-55.

-  И что это было? -
- Что это?
- Елизавета Петровна, – преувеличенно мягко и уважительно. И с яростью – Вы понимаете, что где-то сейчас, возможно умирает девушка! А вы тут, – пауза. Видимо, подбирает слова помягче. – Строите из себя!!
- Владимир Викторович, - я говорю мягко, как с детьми, - вперёд.
-Что?!?
Я подошла к подоконнику и села на него. Жаль, что я не курю. Сейчас бы затянулась.
- Готовы во всех красках, с эмоциями рассказать Сергею Петровичу о том, как, например, лишились девственности? Или как в первый раз облажались с женщиной? – У мужчины потемнели глаза. - Ну, или рассказать, о том, как вам родители подарили игрушку, о которой вы мечтали. Но только не просто так рассказать.
Я стала говорить низким голосом на одной ноте:
- Я хотел вагончики. Родители купили мне паровозик и два вагончика. Я был счастлив. – Вот это его не устроит. - Добавила я уже нормально. -  Ему нужны чувства, эмоции. Боль, страх, любовь, счастье. Так что, если вы готовы открыть душу и устроить моральный стриптиз перед своим подозреваемым, то вперёд. Ему всё равно кто будет свои эмоции разливать. И, кстати, никакой гарантии, что в случае его удовлетворения он расскажет всё, что вам нужно. Ну, кто пойдет?
-И что делать? – Анна Алексеевна более спокойна, чем Владимир Петрович, но голос напряжен.
- Не знаю.
- Что значит, не знаю? – капитан никак не мог успокоиться и теперь язвил.
- Вы специалист или любитель? Что значит, не знаю? А кто знает?
- Во-первых, я учитель, а не практикующий психолог. И работаю я в школе, а не в тюрьме. Во-вторых, и психологи разные бывают. Квалификация разная. Вам нужен, видимо, клинический.
И тишина настала. Ну, да, я не тот психолог, который им нужен. И я, естественно, понимаю, что здесь не честь офицера задета, здесь, неизвестно где, жизнь человека по крупинкам уходит. А я не могу ничего сделать. И не знаю, кто может.
Дверь открылась.
-Товарищ капитан, подследственный просит поговорить с… – пауза. – С ней.
Головой показали на меня.
О, как. Прямо как у ревизора немая сцена. А мы не ждали вас, а вы приперлися. Все уставились на меня. А я что?
- Что вы на меня все смотрите?
- Елизавета Петровна, надо пойти.
- Кому?
- Вам.
- А если я бы уже ушла? – все гневно на меня посмотрели.
-Ну, ладно. Да ладно, ладно, иду. – проворчала я. – Вопрос только, что я могу?

Вторник, 20 августа, 21-30.

Вдох. Выдох. Открываем дверь. Слегка ледяной голос.
- И снова здравствуйте, Сергей Петрович. Вы хотели меня видеть?
Легкая улыбка на лице, взгляд из-под ресниц. Нога на ногу.
- Да. Да. Я посидел, подумал и понял. Мне надо, чтобы меня кто-то выслушал. Вам нужна девушка. Мы же можем объединить наши желания и возможности. Вы обещаете приходить ко мне ежедневно, на час, например, а я расскажу где девушка. 
Потрясающе. Я понимаю, почему девушкам он нравился. Бархатный, но твердый голос, уводящий куда-то в заоблачные дали, ласковый взгляд.
- Нет, простите.
- Что значит нет?
- Ну, в русском языке это междометие, выражающее отрицание, следовательно, в данной концепции вопроса, это значит, что мне не хочется слушать, как, что и когда вы делали.
Брови взметнулись, упали, взгляд стал резким, губы поджались и вытянулись в улыбку-усмешку.
- Нет, вы не можете отказаться. Там же девушка. – Голос стал вкрадчивым. -  Девушка же погибнет.
- Если ещё не погибла. Мы же не знаем, жива она или нет. А может всё вообще не так. Может она с новыми друзьями уехала куда-то и с ней всё в порядке. Я, кстати, вообще, не вижу связи между вами и всеми этими случаями.
- Случаями?
Недоумение в глазах. Снял ногу с ноги, подался ко мне.
- Случаями?  Вы называете смерть случаем? Т.е. девушки погибли случайно? И я не виноват в их гибели?
Да ладно! Сработала женская логика! В смысле не моя логика, а у него женская логика – мама, он меня сукой назвал! Отлично. Я всё-таки вывела его. Что это значит? Это значит комплексы. Почему? Откуда же я знаю? Спокойно. Шаг влево, шаг вправо. Что сказать-то?
- О. У вас на лице появились искренние эмоции. А то одна сплошная игра.
Он помотал головой.
- Какие эмоции, вы о чём? – Засмеялся. Причём искренне.
 – Елизавета Петровна, у меня не бывает эмоций. – По-учительски как-то добавил он. Ну, типа:
– Вася, так не делают. – И пальчиком грозят.
- Кто же вам это сказал?
- Никто. Их просто нет. С детства. У меня никогда не было никаких эмоций. Мне никогда не было стыдно, больно, смешно, грустно.  – Гримаса недоумения скривила на мгновение его лицо.
- Вы же только что смеялись.
- Ну, это просто констатация вашей ошибки.
- Это с детства? И знаете вы об этом с детства. И мама, очевидно очень переживала из-за этого. Хм. Видимо отправляла вас к врачу?
- К врачу? Даа, отправляла. Я был на учете у психиатра. Шизофрения, эмоциональная тупость. Такой диагноз мне ставили. Я отрывал лапки мухе. Моя мама увидела, стала кричать, как мне не стыдно, это же больно. А мне не было стыдно. Я не понимал, почему она на меня кричит. Мне было интересно, что будет делать муха без лапок. Муха летала. Потом другой мухи я отрывал крылышки. Я аккуратно это делал, но мама всё равно кричала. А потом отвела меня к врачу.  – Голос становился всё громче и громче. Он уже почти кричал:
- Я не знаю, что такое – стыдно, не понимаю, что такое гордость, радость, нежность. Что такое нежность? – Подался ко мне, боюсь, что слюни на меня попадут.
- Как почувствовать нежность? Мне говорят: «Посмотри, какой красивый цветок!». – Почти тихо сказал мужчина. И тут же заорал:
- Да он обычный! Что в нем красивого? Куча таких же цветков рядом! Мне говорят; «Так нельзя поступать. Это стыдно.» Почему стыдно? Что такое стыдно? Вот вы, объясните мне, что такое «стыдно».
- Нда…
- Вы меня презираете?
- Я отвечать на ваш вопрос не буду, я вам ситуацию старую расскажу. Мы в лагере работали, практику проходили. Где-то середина смены была, ночь, дети спят. Вожатые ушли на речку купаться. Естественно, не все. Я в своем корпусе на двух отрядах осталась дежурной. А тут обход, начальник лагеря.
- Где вожатые?
- Да где-то тут. Сейчас подойдут.
Ну, не буду же я сдавать ребят. Начальник поулыбался.
- Да я знаю про костер, речку. Сама-то не хочешь пойти?
- А ребята?
- Да куда они денутся? Я вот тоже хотел пойти искупаться, да одному неохота. Пошли, за 15 минут ничего не произойдет.
Жираф большой, ему виднее. Уговорил, короче. Пошли. Это сейчас я не ушла бы, а тогда. Молодая, дети и правда, спали всегда крепко, не просыпались, инцидентов никаких не было. Речка рядом. Пришли, вода теплая теплая, как парное молоко. Воздух, как натянутая струна. Луна месяцем скрутилась, сияет и звёзды, как будто кто просыпал на небосклоне. Я плохо плаваю. В воду зашла. Любуюсь. Вдруг сзади подходят ко мне в воде и обнимают. Упс. Ситуация. Наивная чукотская девочка. А догадаться сразу, ещё в корпусе, мозгов не хватило. Руки напрягла, пытаюсь вырваться молча. Не помогает. Тихо, но как-то жестко:
-Я не хочу.
И чуть громче:
-Я не хочу.
Руки замерли. Телодвижения и поползновения прекратились. От меня отодвинулись.
Я молча вылезла из воды, оделась, пошла к лагерю. Практически рядом шел дяденька начальник. Шли молча. Потом он спросил:
- Ты меня теперь презираешь?
У меня ступор какой-то. Спокойным голосом серьёзно отвечаю:
- Я вас уважаю.
В голове взрыв мозга: «Что ты говоришь?!???  Как можно уважать?!????» 
До корпуса он меня проводил. Ровно и спокойно попрощались. Я пошла к детям. Ситуацию не вспоминали. Только мозг периодически вопрошал: «Как ты могла такое сказать?!???» И при этом я понимала, что действительно не ненавижу, не презираю, не считаю мужика моральным уродом. И меня это в ступор вводило – почему я его не презираю? И долго вводило. До тех пор, как я замуж не вышла и не поняла, чего стоит мужчине остановиться, когда …э...горит…Когда он готов к подвигу. Я девчонкой это не мозгом, я чем-то другим поняла. И потому не ненавидела, и не презирала.
Я думаю, что вам нужно к опытному врачу.
- Спасибо! Лечился уже! – поперла агрессия.
- И не к психиатру, думаю. Знаете, ох, не помню откуда. Один говорит:
- Не люблю кошек.
Второй:
- Ты просто не умеешь их готовить.
- Что?
- Да нет, ничего, мысли вслух. Психиатры разные бывают. У вас, видимо был плохой. Да вам и вовсе, думаю, не психиатр нужен был. Шизофрения…Да, уж. И когда у вас это всё пошло?
- Не знаю. Наверное, я всегда был таким. Мама всегда удивлялась, что я не плачу, когда смотрю с ней какие-то фильмы. Что я не смеюсь, когда она читает мне какие-то смешные книжки.
- А она часто с вами играла, да?
- Да нет. Практически никогда.
-А. И когда она всё-таки уделяла вам время ей очень хотелось, чтобы вы реагировали на всё так же, как и она. А вы не реагировали. И она потащила вас к психиатру. Нда.
- А вы мне таки открылись - Мужчина вдруг рассмеялся. - Не хотели, а открыли душу!
- Если бы вы не заметили, я бы стала сомневаться в вашей адекватности – это, во-первых, а, во-вторых, уже собиралась сама обратить ваше внимание на это. – С улыбкой сказала я.
- Что?  Вы это сделали специально?
- Я это сделала осознано.
- Вы мной манипулируете!!
- О. Сергей Петрович. Если бы я вами манипулировала, то я бы вам улыбалась сейчас, возможно, заигрывала, пыталась наладить с вами эмоциональную связь. Вот вы в самом начале нашего разговора пытались мной сманипулировать. Бархатный голос, глаза… а я не люблю, когда манипулируют мной и, соответственно, не люблю манипулировать сама. Я вам рассказала свою историю, чтобы вы поняли, что плохие поступки не всегда вызывают у людей неприязнь.
А что касается вашей безэмоциональности…У меня мальчик был в классе… Я с пятого класса беру детей. Это 10-11 лет. Вот его стукнули, а он улыбается в ответ. Его обозвали, а он снова улыбается. Он просто не знал, как реагировать. Его научили только тому, что люди хорошие, что людям надо улыбаться, а тут как быть? И он делал только то, что умел – улыбался. А его ещё сильнее обижали. Потому что он был не такой, как все. У него только два вида лица было – с улыбкой и без улыбки. А он и не жаловался, потому что жаловаться его не приучили дома. Жаловаться нехорошо. Я его оставляла после урока и учила злиться, хмурить брови, серьезничать, грустить. Потом, в восьмом классе он стал драться. С улыбкой. И он, когда весь избитый был, не плакал, а снова улыбался. И маме, которую в школу вызывали – улыбался. И директору. А в девятом с девочкой встречаться стал. И, если и мало эмоций на лице было, мог выразить что хотел словами. Научился понимать эмоции. Изображать их не научился. Всё внутри было, а понимать и высказывать, что хочет, что чувствует, научился.
Женился, ребенок есть.
Это вам вторая жизненная история.
На ваши вопросы, если они возникли, могу ответить потом. А сейчас, давайте всё-таки девочку вернем.
Секунд десять была тишина. Я подумала, что не прокатило.
- Матросская дом 10. Заброшенный дом на окраине. Второй этаж. Скажите, пусть меня уведут. Мне подумать надо. – Хрипло сказал мужчина, глядя в стену.