Десятиминутка. 3. Ониона. Coda

Он открыл дверь, широко улыбаясь, почти сразу после звонка, будто стоял за ней, ожидая. Хотя, конечно же, весь его вид говорил о другом - мокрые руки, старый ситцевый фартук, заляпанный белыми пятнами муки, поверх домашнего халата, когда-то псевдодорогого на вид, а теперь просто требующего стирки. Плюс запахи еды, слышимые за три пролёта до квартиры.
- Здравствуй, солнышка!
Он торопливо вытер ладони о фартук, выхватил пакет из её рук, одновременно потянувшись к ней сложенными для поцелуя губами.
Она не успела отпрянуть, хотя заранее готовила эту сцену. Поэтому только лишь повернулась в профиль, подставляя щёку. Звонкий "чмок" в районе виска неприятно ворвался в ухо. Она поморщилась.
- Извини, я не успел, - сразу начал оправдываться он. - Я уже начал обваливать мясо, но тут меня накрыло. Ты проходи, мой руки, я салатик сделал.
Он подмигнул ей и исчез в проёме двери, ведущем на кухню. И уже оттуда, сливаясь с голосами озвучки модного сериала-детектива, донеслись его слова:
- Ужин будет через десять минут. Извини, что не помогаю раздеться, надо мясо перемешать. И рис слить. Ты какое будешь - сухое или полусладкое?
Он продолжал говорить, но она словно отключилась. Расстегивая замок на сапоге, покачнулась, не удержав равновесия, и запрыгала на одной ноге, оставляя на чистом полу прихожей следы мартовской грязи. Чёрт, ну зачем он так идеален не там, где необходимо? Домохозяин, блин. Прачка-белошвейка. Не успел дотушить мясо. И что? Скажи это другими словами, не своим вечно извиняющимся тоном.
Она схватилась за ручку входной двери и прекратила прыжки. Сбросила сапог с ноги резким движением снизу вверх. Тот полетел по сложной траектории и шмякнулся об зеркало коридорного шкафа. К счастью, голенищем, а не тяжёлой подошвой, иначе катастрофы разбития зеркала к несчастью, как гласит многомудрый народ, было не избежать.
"И даже тут не повезло", - зло подумала она, засовывая ногу в тапок. Наклонилась, расстегивая молнию второго сапога.
- А я такой думаю - это же такая игра слов, только вслушайся! - донёсся его голос сквозь шкворчание и бульканье ужина на плите, и бубнёж телевизора. - Ониона. Как песня. А суть простецкая ведь - он и она. И вот думаю...
Она резко поднялась и закрыла руками уши, одновременно зажмуриваясь и спихивая второй сапог.
Тишины не настало. Пришёл гул движения крови в голове. И стало слышно, как она движется, толчками, спустя некоторое время, необходимое для того, чтобы сердечная мышца сократилась и вытолкнула составляющие алой субстанции в путь, по капиллярам и венам к мозгу мимо ушей.
"Наверное, можно сойти с ума, постоянно слыша лишь это", - вместе с кровью вошла в мозг мысль. Этот вечный гул собственной жизни, в которой нет ни минуты на отдых. Вечное движение, пока работает сердце. Гонит кровь и кислород. Заставляет мозг отдавать команды телу. Послушному, пока не произойдёт сбой. И тогда наступает смерть. Тишина и покой. Безмолвие, безличие и равнодушие. Оказывается, это так просто, надо лишь найти оправдание. Чуть более близкое к изначальности жизни, чем слова о том, что любви больше нет".
Она оторвала руки от ушей и прислонилась к двери спиной. Позвоночник сразу напрягся, но мышцы спины почувствовали прикосновение твердой поверхности и заныли – и ей очень захотелось прилечь. Вытянуться стрункой, сначала сбросив надоевшие за день доспехи верхней одежды и нижнего белья. А затем придавить себя одеялом и закрыть глаза. Она устала, очень.
Но надо было держаться. Это было необходимый разговор, и расставить все точки над "и" нужно было сразу.

***

- Как салатик? - "щебетал" он, ни на секунду не останавливая движение по треугольнику "плита-холодильник-раковина", постоянно что-то делая, отмывая, помешивая, нарезая.
Она лениво ковыряла вилкой в тарелке с салатом, больше налегая на вино. Вкуса не чувствовалось. Надо было собраться и сказать, но мешала его беготня по кухне. И этот вечно бубнящий телевизор, который, кстати, сбивал с понимания того, что он говорит.
Давно известно, что, если хочешь быть услышанным, смотри на того, кому говоришь. Звук имеет особенность отправляться в ту сторону, куда глядят твои глаза. А если ты стоишь спиной, при этом мешая шкворчащий лук и говоришь в сковороду, – как думаешь, сколько из твоих слов я разберу, учитывая то, что слева от меня рассказывают, что подозреваемый скрылся в коттедже и надо проводить полицейскую операцию, но мы можем справиться сами, а справа орёт кот, которому приспичило, чтобы его сначала взяли на руки, потом угостили этим, которое так вкусно пахнет…
Боги, как я устала…
Она взяла со стола пульт и выключила телевизор. И снова обрушилась тишина. Нет, звуки остального никуда не делись, но один источник шума был уничтожен. И это было облегчением.
- Зачем ты выключила? – обернулся он. Недоумение на его лице было искренним.
Сейчас он скажет, что это было самый напряженный момент и теперь придётся скачивать серию в интернете, чтобы не упустить суть. Как будто это важно – знать суть одной серий сериала.
Она бросила пульт на стол, взяла бокал и допила вино.
- И что твоя ониона? - спросила она.
- А?
Он явно был сбит с толку вопросом. Потому что не услышал ответа на своё заданное.
- Извини, я не слышу твоего голоса, поэтому выключила.
- Да-да, я понимаю.
Он посмотрел в потолок, что-то бормоча. И выдал в своей слегка причитающей манере:

Ониона. Маленькая звёздочка.
Та, что лишь заметна им двоим,
В тот момент, когда она лишь с ним.
Искорка, расцвечивающая нимб,
Разрезая небо тонкой чёрточкой.

Потом виновато развел руки и выдал своё коронное: "Вот". Как бы, простите, это выше меня, я не виноват, оно само приходит в голову и требует незабвенья.
Когда-то, в самом начале их отношений, она обожала эти моменты - когда его накрывало словами. Он уходил в них весь, полностью отрешаясь от жизни; его больше ничего не интересовало в жизни - только удачная рифма, или нужная ассоциация, или смешение стилей - боги, она действительно обожала эти моменты, когда его лицо преображало вдохновение.
Но не сейчас. Слова были глупы, рифмы идиотские, ритм рваный и сложный.
- Хорошо, - сказала она равнодушно и подлила себе ещё на пару глотков.
- Правда? - восхищённо вспыхнул он. И тут ей снова стало его жаль. Ведь он не виноват в том, что таким создался. Он искренне верит в то, что несёт благо, заботу и нежность.
- Нет! - ответила она зло, преодолев себя. - Я соврала тебе. Как вру уже три месяца. Ровно девяносто дней.
Он замер, не понимая сути. Или просто отгоняя от себя явный смысл сказанного, стараясь не верить услышанному.
- Как это? - пробормотал он, пытаясь осознать услышанное. Но тут шипящее на сковороде взорвалось резким звуком, будто в кипящее масло попала вода. Он среагировал сразу - развернувшись, убавил количество топлива синему трепету газа и яростно завозил ложкой по дну сковороды, спасая ингредиент праздничного ужина.
- Выключи и сядь, - устало сказала она и вновь отхлебнула из бокала. - Я не хочу есть. Совсем. Слышишь?
Последнее слово она почти выкрикнула, не в силах больше сдерживать себя. Наконец-то была достигнута критическая масса - совокупность решительности, правды, желания прекратить ложь, усталость отношений, и даже тоска по ушедшим чувствам - всё это, наконец-то, перестало копиться. Время пришло.

***

- Значит, «в тот момент, когда она лишь с ним», - как-то зло сказал он и отпил из стопки своей любимой клюковки. - Пророческое видение меня посетило ныне, не находишь?
- Боги, когда ты прекратишь быть эгоистом, центром мироздания? - схватилась она за голову. - Когда, скажи? Настанет ли тот день, в начале которого увидишь, что ты не один в этом мире?
Он усмехнулся и пальцами закинул в рот щепотку капустного салата. Захрумкал, тщательно пережёвывая.
- Я не люблю тебя, - продолжила она. - Я устала от тебя, от твоего непробиваемого эгоизма. Ты не видишь доводов, ты не слышишь оппонентов.
- Я слышу всех, - сказал он, дожёвывая. - Всех до единого. Но ни в одном аргументе я не слышу доводов, достойных того, чтобы я изменился. И, кстати, я меняюсь. Каждый день, каждое мгновение. Просто изменения не бросаются в глаза, они проходят безболезненно для окружающих.
- Они проходят бессмысленно для окружающих, - сказала она. - Твои изменения касаются лишь твоего внутреннего ребёнка в тебе. А внешне ты всё такой же.
- Какой? - прищурился он.
Она отвела взгляд и посмотрела на дверцу холодильника, увешанную дурацкими магнитиками - осколками памяти мест, где были они или друзья.
- Нет, ты скажи уже, раз начала, - с напором продолжил он. - Тебе всё равно уже нечего терять, ты высказала основное. Покажи, каким ты видишь меня? Сделай мне последний подарок, быть может, это подтолкнёт меня к изменениям. И, хотя тебе будет уже безразлично, может, какая-нибудь другая женщина скажет тебе спасибо.
Она усмехнулась, но вяло. Он был прав, основное высказано, что толку в деталях? Что изменят лишние слова в этой ситуации, когда она долгими днями шла к пониманию нелюбви? Замечая детали, прогоняя мысли, сомневаясь, ища выход, цепляясь и отталкивая? Ничего не изменят.
- Я понимаю. Ты не хочешь обижать меня на прощанье, - сочувственно кивнул он, подливая ей вина. - Наша дурацкая интеллигентная суть - расстаться якобы друзьями. Мало ли, вдруг понадобиться помощь, почему не оставить в тылу надёжного человека, который любит тебя.
И тут она не выдержала.
- Ты - надёжный человек? - заорала она. - Ты? Нет! Ты абсолютно ненадёжен как в жизни, так и в мыслях. Ты вечно сомневаешься в себе - эта твоя долбанная прокрастинация во всём сводит меня с ума. Даже сейчас, слышишь, даже теперь, узнав обо всём, ты мне говоришь, что любишь, а сам даже словом не обмолвился о том, чтобы я осталась. Не сделал ни единого шага, чтобы остановить меня. Не схватил за руки, не заорал в бешенстве, не разбил вдребезги тарелку. Ты просто сел и выпил. Ты просто смирился! Ты привычно опустил руки и отступил. Это надёжность? Это хороший тыл на будущее?
Она жадно схватила бокал и опустошила его тремя большими глотками.
Он, улыбаясь, поднял свою любимую серебряную рюмочку на тонкой ножке и отпил, словно в пику ей, немного.
- Можешь не продолжать. Я скажу тебе, каким меня видишь ты. Хочешь?
Она со стуком поставила на стол бокал и кивнула.
- Расскажи. Ты же писатель, мастер слагать слова.
Она не ёрничала, просто это прозвучало похоже, и даже издевательски. Но он не обратил на это внимания и кивнул в ответ.
- Я - ненадёжен, считаешь ты. Да, в этом есть правда. Я сижу дома, а не бегаю в поисках денег, оправдываясь тем, что пишу никому не нужные рассказы и стихи. Всем необходимым, включая туалетную бумагу, обеспечиваешь нас ты. Я же, переводя всё на бытовые рельсы, домохозяйка. Стирка, глажка, уборка - весь набор. Знаешь, мне иногда смешно было читать... да, именно было, сейчас не до смеха, понимание пришло. Что мужчины не догоняют важности домашней работы, требуя от женщин, помимо обустройства дома, ещё и чего-то сверх. Я читал и думал - идиоты, попробуйте пару дней побыть в шкуре женщины. Вы, бляха, добытчики...
Он резко схватил бутылку с настойкой и долил в свою рюмку. А потом резко, даже как-то залихватски, выпил.
Она, воспользовавшись паузой, сказала, придав голосу интонации уставшей добытчицы:
- Я хочу спать. Давай уже прекратим мазохизм?
- Нет, - вдруг закричал он. - Нет. Ты бросаешь меня! Ты уходишь в свою жизнь. Забыв о том, сколько я сделал для тебя, сколько заботы и нежности вложил. Как жертвовал собой ради твоего спокойствия. Поэтому дослушай! Ты говоришь - я отступаю. Да, это выглядит так со стороны. А знаешь, сколько мужества нужно, чтобы согласиться с мнением, которое диаметрально твоему? И всё ради чего, как думаешь? Чтобы казаться слабым? Или оттого, что мягкотел, как думаешь ты? Ха-ха! Чтобы доказать свою любовь! Чтобы показать, что ты нужна мне, необходима, даже если ты не права. Что мне моё мнение? Я меняюсь каждое мгновение, пусть ты и говоришь, что это незаметно. Это заметно мне, и во мне постоянно идёт изменение. Ты сказала что-то, с чем я не согласен. Но я признал твою правоту после трех минут спора. Тряпка - думаешь ты. А вот нет. Я просто иду на уступки, чтобы тебе было хорошо. Да, поначалу переступаю через своё видение. Да, злюсь на себя, что затеял спор, пытаясь донести свои аргументы. Но потом, позже, когда остаюсь один на один с собой - я понимаю, что ты была права именно в своей правде. И твои доводы, пусть не совершенные с точки зрения моей логики, совсем не пустые слова - это твоя правда. И я снова иду к тебе и снова соглашаюсь. А ты видишь во мне слабака, который не способен отстоять своё мнение. Неудачника, который не настоящий мужик, потому что по ночам не разгружает вагоны, тащя копеечку в день. Я даже не сомневаюсь, что ты жалеешь, что я ни разу не ударил тебя. Бьёт - значит любит - вот что внушили всем вам с пелёнок. Забота и нежность - не материальны. И к ним быстро привыкаешь. А вот боль и звериная страсть - о, да! Это подтверждение любви. Это же так явно - накинуться прямо с порога и трахнуть прямо на обувной полке. О, танго, танец страсти, он доминирует, она сопротивляется, будучи пластилином в его руках. Она слабая и желанная - вот что вам нужно. А его нежность... его забота... да на кой они? Это хорошо в процессе ухаживания, романтика, конфетки. А дальше наступает совместная жизнь. И вот тут начинается нехватка страсти. И приходит понимание - со мной рядом не тот, кто мне нужен. Он никто, от него пользы - только вытертая пыль и ужин после восьми.
Он перевёл дух, оборвав монолог, и снова выпил. Открыл ящик стола, достал сигарету, закурил. Сделал то, чего не позволял себе никогда - курить в квартире. И журил её за эту её слабость, но не настойчиво и не ругая, просто делал замечания своим извиняющимся голосом.
"Значит, он просто терпел мои не нравящиеся ему поступки?" - подумала она, глядя на его злое лицо. - "Терпел и продолжал любить".
- Прикури мне, пожалуйста, - попросила она.
Он выполнил её просьбу, и сказал, протягивая зажжённую сигарету:
- Иди спать. У тебя был сложный день и трудный вечер. Завтра я уеду к Валентину, он вчера отправил семью в Испанию. Перекантуюсь у него.
Он затушил сигарету и вышел из кухни. Она курила. В голове болтались обрывки мыслей, и среди них - дурацкое имя звезды - Ониона. Звезда, которая погасла миллионы лет назад, но свет её, который шёл сквозь вакуум, всё ж был. До этого вечера. Последний фотон Онионы умер, упав на Землю.

9-11 февраля 2015 г.