Десятиминутка. 5. Шуба. Coda

- А почему камерный?
Я непроизвольно обвел руками тесное полутемное помещение холла, которое включало в себя два креслица, столик с листовками-репертуаром, странной дверью за лестницей с пятью ступеньками вверх (видимо, кабинет администрации), массивной двухдверной аркой, ведущей в зал, и стойкой, за которой находилась гардеробная - та самая пресловутая вешалка, с которой начинается театр. В который я зашёл, чтобы обменять билеты на другую пьесу. Но застал разгар спектакля, полутьму холла и гардеробщицу, которая минут пять объясняла мне, как лучше это сделать. Потом у нас завязался разговор.
- Я всегда, с детства, пугался этого слова, - продолжил я шёпотом. - Камерный оркестр, симфония номер шесть Рахманинова, страшная скука минут на сорок. А у вас тут уютно.
- "Камерный" означает комната. Это от английского "чемба". Пишется как "камбер". Или от французского похожего слова, я никак не могу его запомнить за столько лет, - также шёпотом пояснила мне гардеробщица, женщина неопределённых лет (никак язык не поворачивается назвать её старушкой, хотя возраст был заметен во всём).
- Раньше у каждого уважающего себя дворянина был свой придворный театрик. Это была такая же неотъемлемая часть титула, как и домовая церковь. Только вот церкви восстанавливают, считая их частью истории и наследия, а театры - нет. Считается, что это забава, не достойная памяти.
Она вздохнула.
- А меж тем у нас в Петербурге было около тридцати таких камерных сцен, да-да, представляете? Было три больших, на несколько сотен мест, с ложами и оркестрами в буфетных, и огромное количество маленьких, сейчас бы их назвали самодеятельными, театриков. О-о, это были времена, когда быть театралом было модно.
Она восторженно закатила глаза и замолчала, переживая наслаждение той эпохой, в которой ей хотелось бы жить - выезды, парады, князья, графини, дуэли и поэзия, честь и романтика, барышни стыдливы, офицеры прекрасны, романы тайны и захватывающи. Всё, как в пьесах той эпохи. Её желание этого читалось в том, как она заламывала руки на уровни груди, спрятанной под старой шерстяной кофточкой, как подрагивали её губы, тронутые розовой помадой и вскидывалась голова, увитая зачерненными локонами.
- А меж тем, откуда брались актёры для императорских театров? Из таких вот камерных, как наш. Из нашего тоже уходят.
И она впала в перечисление имён ушедших и званий, полученных ими впоследствии. Она произносила фамилии так, будто сама лично напутствовала покидающих эту комнату, благословляя. Хотя, может быть, так и было?
Я кивал, делая вид, что слушаю. А сам пытался уловить голоса актёров, играющих спектакль за дубовой дверью. Звукоизоляция была на уровне - слова доносились гулко и неразборчиво.
- Лебедович, опять же, Геннадий Максимович, - завершила она перечисление. - Он сейчас в "Мокрой вязи" Гришку Беспутникова играет, в театре на Разбежьей. Я была на премьере. Знаете, плакала.
Я кивнул понимающее: ну как же - Лебедев, Гришка, Разбежья. Да-да. Знаю, как же. Стало отчего-то стыдно. Не так, что хотелось спрятать глаза и немедленно сбежать, старательно стирая из памяти произошедшее; просто лёгкий укол совести за то, что не знаю таких элементарных вещей. Поэтому я кивнул снова и спросил всё тем же заговорщицким шёпотом:
- А вот "Охота на гусей" - хороший спектакль? Я слышал, что он очень... - я замялся, подбирая слово. - Сложный для восприятия.
- В нашем театре нет плохих спектаклей. Каждый отыгран и выверен на эмоциональных предпочтениях зрителя. И, между прочим, на него ходят студенты "театралки", сами ходят, заметьте, без принуждения.
- Учиться актёрскому мастерству? - радостно-догадливо подхватил я.
- Впитывать умение. Этот спектакль особенный! - пафосно прошептала она.
- Ну, ещё бы! - подтвердил я. - Васпилин всё ж. Гениальный драматург.
Она отчего-то поморщилась. В полутьме холла это выглядело чрезмерно брезгливо.
Я вопросительно склонил голову, всем видом показывая, что весь во внимании и жду рассказа.
- Знаете, я не понимаю его героев. Нет, так то просто замечательно, слог, мысль, действия героев. Но мелко, понимаете? Мне совсем не интересны метания его алкоголиков, их мысли пропитого разума. Я просто не понимаю их, какие бы слова они не говорили. Я знаю, что Васпилин долго жил и писал в глубинке, что вокруг него было такое общество, что он просто описывал тех, кто рядом. Но это мелко как-то, понимаете?
Она наклонилась ко мне поближе и зашептала ещё яростнее.
- У нас через три недели будет премьера. Спектакль "Социопат". Вот это - размах. По повести Леона Фейхтунгера "Жизнеутверждённый". Вот где развитие, драма личности, мучения поиска решения!
Она прошептала это с таким напором, что я вздрогнул. И сразу поверил, слушая её горячий монолог, в то, что это реально драма человека, стоящего перед выбором - один за всех, то есть, выдать одного, чтобы спасти пару десятков, или сохранить ему жизнь, эту пару десятков отправив в печи Бухенвальда или Освенцима. Куда уж тут метаниям алкоголика между запоями, что его "быть или не пить" в сравнении с драмой личности, разрушаемой масштабом выбора. И как-то сразу захотелось самому стать другим. Нет, правда. Не дай нам господь встать на стезю выбора между защитой любимого человека и жизнями других. Это же неизбежное сумасшествие - попытка укрыться от сделанного шага за придуманными оправданиями. Или-или. Офигительный выбор. Я бы, на месте героя, просто застрелился бы. А, померев, мне бы было попросту всё равно. Хотите - в землю, желаете - в колумбарий. Мне уже наплевать будет на горести земные. Главное - я сбежал от решения.
Но это я. А она продолжала рассказывать, как играли актёры, как реагировал зритель, как метался режиссёр, видя нестыковки. Она, простая гардеробщица, несостоявшаяся актриса, женщина неопределённого возраста, явно незамужняя (почему я так решил?), вдруг вбила в меня понимание, что мой личный, родной, взращённый моими стихами эгоизм - просто тупое себялюбие.
И я разозлился.
- Вы хотите сказать, что проблемы маленького человека - это мелко? Не тот масштаб? Его метания, терзания, поиски? Это всё ерунда?
- Нет, не ерунда. Но мелочно. Не достойно сцены, понимаете? Театр должен учить! Зрителю нужен размах, общечеловечность, ответственность за поступки. Чтобы он проникся и впустил в себя то, что он часть социума, не единица, дрожащая перед выбором "Я никто или право имею?" Что он один? Сам по себе? Решающий - любить одну особь или любить себя? Ерунда, согласитесь? Так что рекомендую вам поменять билеты лучше на "Жизнеутверждённого".
- А "Охота на гусей" как же? - глупо прошептал я.
- О, это великолепный спектакль. Сходите обязательно. Но "Жизнеутверждённый" более нравственен. Поверьте.
Звучит смешно, но я поверил сразу и одномоментно, тем более что до антракта оставалось десять минут.
Затем вынул из кармана куртки пистолет и навёл его на гардеробщицу. Она ойкнула, но я шикнул на неё: мол, тише, спектакль же идёт! Не стоит по таким мелочам нарушать таинство действа пьесы.
 
***
 
Спустя десять минут я брёл по тёмной улице, кидающей в лицо огни фар автомобилей и мелкую пакость  снега с дождём. В руке я тащил огромный пакет с норковой шубой, которую мне выдала под дулом пистолета обомлевшая гардеробщица.
- Подумаешь, - бормотал я, глядя в асфальт в рваных ранах трещин. - Проблемы маленького человека ей не близки. Масштаб ей подавай. Общечеловечность, видите ли, для неё важнее. Нет, вы подумайте только, роль личности в собственной жизни, каждодневный выбор пути – это мелочно. Дура такая. Такое настроение испортила. Ну, ничего, сейчас ты проникнешься неизбежностью столкновения с реалиями жизни, когда будешь объясняться с владелицей шубы.
Я хихикнул, но тут же поскользнулся и чуть не упал в лужу. Вовремя поймал равновесие, взмахнув пакетом.
- Тьфу ты. Поналивали луж на дорогу.
Остановился, спрятавшись от ветра за стекло автобусной остановки, вынул сигарету и закурил, глядя в небо. Где-то там, выше самых высоких облаков и дальше самых неблизких звёзд, на меня явно кто-то смотрел. Скорее всего, равнодушно.
 
22-24 февраля 2014 г.