ДНР. Путевые заметки

 (На фоторрайии сожженный танк народного ополчения Донбасса, который стал святилищем. Он весь в свечах, оплывшем воске, цветах и иконах. Он стоит на рбочине шоссе Изварино - Луганск. И сейчас у него совсем другой вид. Он на большом постаменте  и очищен от цветов, венков, свечей. Просто памятник.)


А вокруг, не ползком, так волоком.
Не одна беда, сразу ворохом
Но язык прикусил Царь-колокол,
И в Царь-пушке ни грамма пороха...
                Игорь Царев

Донецкий декамерон
(Путевые заметки с фестиваля «Большой Донбасс»)

Пу-пух! – безотчетно повторил я вслух.
Пу-пых? – переспросил мой сосед, капитан десантных войск.
После контузии он был туговат на ухо и не слышал канонады. А мой шепот почему-то услышал и сразу понял значение того, что я невольно произнес.
  - Ну да: «Пу-пух»
- Это значит, «ответка» летит. Наши отвечают.
 - А сейчас просто: «Пух». Далеко-о.
 - А когда просто «Пух» – это к нам прилетает.
 -  Да, так и есть, сначала «Бух» - громкое, а потом «Пух-пух».
Капитан прислушался. Да, да, сейчас слышу. Но это далеко. Километров пять, наверное.  По нам бьют, а наши стали отвечать.
 - А зачем отвечать? Ведь минские соглашения подразумевают отвод всей этой дальнобойной крупнокалиберной техники.
- Ты что же, хочешь, чтобы по нам били, а мы не отвечали? -  Капитан остановился, перестал копаться в своих вещах, и выразительно посмотрел на меня. Верхний свет был давно потушен, горел только ночник, при котором капитан готовился к завтрашней съемке. Он снимал фильм о Донбассе.
Я лежал, закрыв глаза. И почувствовал его взгляд. Но мне нечего было возразить.  Я не знал, надо или не надо отвечать. Я вообще ничего достоверного не знал об этой войне.   Поэтому и приехал.
К ночным обстрелам я привык, и давно выяснил, почему именно ночью начинается канонада.  Корректировщики огня, а может и беспилотники, засекают точки. Передают своим.  А те по координатам бьют ночью, дождавшись, чтобы корректировщики ушли в безопасное место.
Донецк – открытый город, можно пересечь границу безо всяких виз. Но если у тебя нет убедительной причины посетить город, то ты должен быть готов к пристрастному допросу. Реагируют здесь на непонятных личностей очень нервно. Особенно, если ты что-то фотографируешь. Я как-то сфотографировал понравившийся мне БТР, на котором сидела целая орава разномастно одетых бойцов, БТР подрулил ко мне, с него спрыгнул парень с автоматом и попросил показать, что я снимаю. Я сильно струхнул, потому что БТР своим большим крупнокалиберным пулеметом Владимирова смотрел прямо на меня.  Я стал лепетать какую-то чушь, что мы, мол, поэты, и рок-музыканты приехали сюда на фестиваль. Показывал на наш автобус, от которого я недалеко отошел, достал свои документы. Звучало это, конечно, нелепо.  Обстрелы, смерть каждый день, суровая военная жизнь, и какая-то тусовка фестивальная.  Фестивали были моей жизнью, я бывал на них по два-три раза в год. Смех, веселье, расслабуха, отрыв, потом такая же прикольная статья.  И хотя тут фестиваль был в поддержку Донбасса и все такое, и, тем не менее, я с фотоаппаратом напротив бронированной машины выглядел как жалкий турист, и в полной мере осознавал всю нелепость своего положения в этом опустевшем фронтовом городе. Словно осколок вошел в меня через рот. Я поперхнулся и замолчал. Парень не перебивал, спокойно смотрел на меня, а когда я, наконец, приумолк, повторил свою просьбу.
- Покажи, что ты снял.
Я стал показывать ему свои фотографии.  Подсолнухи, пропускной пункт Изварино, кукурузные поля, среди которых замаскированные танки, окопы у Снежного, разбитые дома Горловки, заклеенные стекла, пустынные улицы со следами воронок… Все это он спокойно просмотрел, но когда увидел свой БТР, то приказал.
- Удали.
Я стал удалять. Убедившись, что все фотографии, которые касались его БТРа, удалены, он, не прощаясь, вскочил на броню и БТР, взревев, отъехал от меня задним ходом, и помчался по своим делам.
Под далекую канонаду мы засыпали каждую ночь. И она была нам как колыбельная. И на этот раз я задремал под эти «Бух» и «Бу-бух» и какие-то другие звуки, похожие на вой. Капитан их квалифицировал, как тяжелые минометы. А были еще и «Буратино», «Пионы», «Саушки», «Гвоздики», «Град», «Ураган» и много других уникальных систем, сеющих смерть, с разными прикольными и зловещими названиями.
А почему собственно, когда по нам бьют, то это «Бух», а когда отвечаем, «Бу-Бух». – Эта мысль застряла в моей голове, и я по своему малоумию, не находил на нее ответа. Капитана звали Дмитрий. Он давно вышел в отставку по ранению. Окончил Рязанское десантное училище, потом прошел по многим горячим точкам.  Среди горячих точек он неизменно называл полк Государственной Думы, который возглавлял в 1993 году. «Полк», громко сказано – отряд, вооруженный арматурой, занимал площадь перед «Белым Домом», и который сразу был расстрелян и перебит из этих самых крупнокалиберных пулеметов Владимирова, которыми вооружены БТРы, ранним утром 4 октября. А он сам выжил. Эта горячая точка нас сблизила, потому что я тоже ее прошел.
Так вот, разгадка «Бух» и «Бу-бух» разрешилась просто. «Бух» - это мы слышим взрыв, когда бьют по нам, а «Бу-бух» - это мы слышим наш ответный выстрел. Первый звук издает взорвавшаяся гильза, которая пороховыми газами выталкивает снаряд – «бух», второй звук издают пороховые газы, вырвавшиеся из ствола вместе со снарядом – «бух». Вот и получается сдвоенная «Бу-бух».
***
Донецкие власти объявили этот фестиваль музыки и поэзии, чтобы привлечь к своему городу, к своему горю, -  внимание. Странно это. Миллионный по населению и по названию «города миллиона роз», обложили со всех сторон. Перекрыли снабжение и каждый день и ночь обстреливают, разрушая жилые дома, инфраструктуру, водонасосные станции, трансформаторы, а всему свету пофигу.
Объявления об этом фестивале заполонили Интернет, были помещены в газетах: «Завтра», «Русский вестник», «Литературная Россия». Я послал заявку, да сел в автобус. Я поехал не как журналист, а как поэт. И оказалось, что из России я единственный поэт, который откликнулся на призыв осажденного города. Не представляю, как это могло получиться, тем более что я совсем и не считался поэтом. Писал иногда стихи, да и только. Либо поэтами не были те, кто считался поэтом.
Август выдался жарким, а поездки изнурительными. Мы въехали на эту землю через Изварино, совсем недолго постояв на границе. Опять повезло, а вообще, можно попасть в очередь на сутки. Пока пеклись на солнце, опустошили приграничные кафе с двух сторон. Сначала Российское, а, перейдя границу, стали ждать другого автобуса, который нас довезет в Донецк, и сидели в кафе Новороссийском.
Попав в автобус, идущий на Донбасс, сразу окунаешься во фронтовую жизнь.  Не стоит труда разговорить соседей, и они в один голос начинают изливать жалобы на свою горестную жизнь.  Моим соседом оказался Петр из Иловайска, он вез семью своей сестры на место постоянного проживания.   Как было не отметить его племянницу. Это была такая гарная дивчина, что сейчас, когда я, наконец, стал записывать свои путевые заметки, мне от одной мыли о ней, становится жарко.  Но полюбоваться на нее долго не пришлось. Мой сосед, перекрывая своим резким басом, шум мотора, и усиленно налегая на «Г», рассказал такое, что уже не хотелось наслаждаться видом приятных форм молодого тела.  Ни слышать, ни писать об этом, ни знать это не хотелось. Но вспоминается. Надеюсь, что мои заметки никому не попадутся на глаза, никто их не будет читать, и останутся они безвестными. Потому что это ужасно. Это до такой степени ужасно, что не хочется, чтобы это знали. Но писать нужно, и мне безразлично, будет это опубликовано, или нет. Петр с возмущением что-то говорил, говорил о войне, о Порошенко, и вдруг его слова попали на какую-то передышку, которую сделал мотор, и отчетливо прогрохотали на весь автобус.
- Моего единственного сына убили под Иловайском.
И мотор опять взревел.
Петр был еще совсем не старым мужчиной. Джинсы, майка, кроссовки. Одет он был даже модно, его крестьянское происхождение ни в чем не проявлялось, а его спортивная, худощавая фигура, загорелое лицо, вообще наводили на мысль, что на курорт едет очередной плейбой.  Только огромные, загребущие кисти рук, которые так не накачаешь ни в каком спортзале, выдавали, его знакомство с сельскохозяйственным инвентарем: вилами, косой, граблями и лопатой.   
Его сына убило давно, еще в самом начале войны.  Похоронил он его на сельском кладбище, недалеко от дома, и каждый месяц отец приносит ему на могилу головы «псов», как он их называет.  Головы тех, кто вторгся на его землю. 
- Не-ее, я детей не трогаю. – Детьми он называл призывников Украинской армии (ВСУ). – Я только Правый сектор щелкаю: «ПС-ов» - они сами так и называют себя – «Псы».  Беру винторез и на охоту на этих бешеных псов. Потом башку отделяю, и за «оселец» на могилку несу: «Спи спокойно, сынку, батька за тебя отомстит».
Они специально этот «оселец» отращивают, чтобы их заметнее было, и чтобы потом удобнее с головой управляться. – Поясняет он.
Все это сказано еще в Москве, даже за окружную не выехали.
Не представляю, как журналисты ищут весь свой век сенсаций и не находят, выковыривают из пальца. А тут искать не надо. Сенсацией звучит повседневная правда Донбасса.  Такой человек живет среди нас. И время от времени выходит на охоту.
Но правда сегодня не нужна. Финансируют заказную ложь. Я не читатель «Новой газеты», которая из номера в номер пишет о дивизиях российской армии, гибнущих на полях Донбасса, о солдатах, которых сотнями тайно хоронят на безвестных русских кладбищах. За ложь теперь и на Нобелевскую премию мира номинируют. А ведь российских войск на Донбассе нет. В этом убедиться легче легкого. Но это сознательная, злонамеренная ложь. И кто-то хочет ее слышать, кто-то ее заказывает.
Петр с сыном участвовал в первых митингах на площади у областной Администрации. Потом с сыном брали администрацию штурмом. Голыми руками взяли и СБУ. Петр немного хвастается, говорит, что первым через забор перелез. Там и оружие раздобыли.  Тот самый, «винторез». Там и первые добровольческие отряды были сформированы.
Вообще, не понятно, зачем мужику лезть под пули, вместо того, чтобы огурцы выращивать. Он не член никакой партии, телевизор не смотрит, некогда. А вот убежденность, что от бендеровцев надо всеми силами обороняться, - есть.
- Ты украинец? -  Мы сразу с ним на «ты», по-свойски.
- Да мы никогда не делили, кто украинец, кто русский. – Так и не сказал кто он. – По-украински с детства «бачу» и «размовляю».
***
За день от таких разговоров и бесконечных переездов, я так уставал, что засыпал замертво под баюканье канонады.  Есть поговорка: «спит так, что пушкой не разбудишь». Это про меня.
И тут «Бух» послышалось совсем близко. Дом задрожал. Мне показалось, что, взрыв произошел во сне. И я продолжал неотрывно жить в своем сне. И сквозь сон уже послышался голос капитана.
- Вот уже ближе.
Этот взрыв, из моего сна, он тоже услышал. Странно.
И совсем уже далеко, голос коридорной, администратора общежития олимпийского резерва для мальчиков, построенного мировым рекордсменом – Бубкой, где нас поселили: «Надевайте обувь, берите документы и спускайтесь вниз, в бомбоубежище».
Ну, это же только снится.
Второй взрыв возник настолько неожиданно, и настолько ближе, чем сон, что я сразу сел на кровати и спустил ноги.
Голова еще спала, а я весь сам уже готов был куда-то бежать.
- Так что делать? – спросил я у капитана, который еще и не ложился, а все протирал свои линзы лайкой.
- Да, совсем близко, - невозмутимо ответил он.
Я сидел, моя голова уже скатывалась назад к подушке, как прогремел и третий взрыв. Стекла задрожали, здание содрогнулось, и внутри меня тоже все задрожало, и тут, удивляясь сам себе, я взял в руки, что попалось, в зубы паспорт, и вышел в коридор, даже ни на секунду не задумываясь, не отдавая себе отчет, что я делаю. Я как бы существовал в двух измерениях. Голова во сне, а я сам, физически - беженец.
В коридоре уже было полно народа. Барды с гитарами, Рокеры с гитарами. И я с ноутбуком и паспортом во рту. Взяли самое дорогое. Здесь, вдали от окон немного безопаснее. Постояли плотной толпой, словно дожидаясь чего-то, и дождались, прогремел еще один взрыв, стены задрожали, я тоже, и, мы, не сговариваясь, безмолвно стали спускаться вниз. Вот наш посписочный состав.
Группа «Зверобои»: Алексей Иовчев, - автор и лидер-гитара, Алексей Носков, - лидер группы, вокалист, Дмитрий Сосов, - бас-гитара.  За ними группа «Еще», с лидером, автором всех песен, Романом Рыкаловым, и одним на всех барабанщиком - Сергеем Кифаком. Бас-гитара, контрабас -  Валентин Петриченко из группы «Бурлеск-оркестр» и «Бахыт-компот»; «Донна Роза» с вокалистом и автором песен Андреем Беловым, и его гитаристом-виртуозом, Виктор Пеленягрэ, - основатель «куртуазных маньеристов», Леонид Заиковский, - организатор всей поездки с московской стороны, менеджер и музыкант, все шли вниз, вперемешку с безвестными бардами, имя которым Господь веси.
- В бомбоубежище, -   командовал чей-то женский голос. – В подвал и налево.
Это слово как-то неприятно резало ухо, и не верилось, что и на моем веку пришлось ночью спускаться в бомбоубежище. Нас уверяли с детства, что никогда это больше не повторится. И нас снова гонит в подвалы из детского общежития Олимпийского резерва, построенного великим Бубкой, обстрел из современных артиллерийских систем, унаследованных от Союза Советских Социалистических Республик, грозными Вооруженными Силами суверенного, впервые в истории появившегося на мировой карте «незалежного» государства Украина, учрежденного на пьяной сходке в Беловежской Пуще. Детям спичек не давать, так и хотелось сказать после каждого их необдуманного выбора, но они, как и водится у детей, сразу потянулись за спичками. И разожгли на свою беду пожар в собственном доме.  Заперлись и пожарных не пускают.
Честно говоря, я не представлял, что делать рок-музыке на войне. О чем они могут петь? «Ай гет ноу сатисфекшн…» - почему-то носилось в голове. Здесь петь такое можно только в насмешку. Сразу обнаруживалась ничтожность этой разрушительной, якобы «бунтарской» музыки перед настоящей опасностью, перед настоящим горем. Ощущение, что я совсем не вписываюсь в эту компанию, угнетало. И так было, пока не услышал, что они поют на концерте в Горловке, в клубе «Шахтер».
«Донбасс, никто не сломит нас!» - рокотал Роман Рыкалов, основатель группы «Ещё».
«Мы великий Донбасс, хунта нам не указ, с нами русский народ, с нами вся Новороссия…» - пели «Зверобои».
«А в чистом поле система «Град», за нами Путин и Сталинград!» - пел куртуазный маньерист Виктор Пеленягрэ.
Мои строчки, звучали в унисон:
Мы помним: «завтра и всегда»
Не только по весне и в мае,
 В любую пору, господа,
От вас победу принимаем.
Тогда я почувствовал, что влился  в фестиваль вполне естественно и органично.
Конечно, наличие таких песен, для меня было полной неожиданностью. Такое по телевизору не передают, а что не предают по телевизору, кажется и вовсе не существует.  Рок-року рознь. Когда нас заселили в общежитие для украинских мальчиков Олимпийского резерва, и строгие воспитательницы объявили: «Отбой в 23.00, курить и распивать нельзя» - я предчувствовал бунт.  Но наши рок-музыканты восприняли это как руководство к выживанию и вечерами неизменно наставала блаженная тишина, которую прерывала только канонада. Здесь бунтарство принимало другие формы, и другую силу.   Сила тут должна была сокрушить не барабанные перепонки, а броню ВСУ.
Я перебирал в голове классику рока от «Блэк саббат», «Роллингов…» до «Нирваны…» и «Металлики». Нет, ни одна из этих групп здесь не проканала бы.  Хрипели бы сами с собой, о чем-то своем, никому не нужном.  Эгоистичном и жалком, мелком, озлобленном, пустяковом, темном. Какие-то подростковые жалобы в никуда.
«За нами Путин и Сталинград» - это написано еще в 2002 году. Слова оказались пророческими. За эти слова Виктору пришлось жестоко поплатиться, от него отвернулись все «прогрессивно мыслящие» друзья. Но он не испугался, остался один против всех. Его «имперское мышление» оказалось и патриотичнее, и практичнее.
***
Первый наш концерт  состоялся в Горловке.
В Горловке регулярно шли обстрелы. Показываться на улице не рекомендовалось.  «Град» это вам не вирусная инфекция  «аш один эн один» и не лечится даже при своевременном обращении к врачам.
Дорога в Горловку была долгой и мучительной. Ехали по каким-то грунтовкам, объезжая воронки. Говорили, так безопасней. Впечатления от военной обстановки смазывались тем, что всюду нас сопровождали организаторы, -  две счастливые, молодые пары. Девушки были изящны и красивы, и каждый день, а то и по два раза в день, меняли наряды. Кроме организаторских талантов, они, обладали грацией движений, потому что были профессиональными танцовщицами и радовали глаз стройными фигурами и длинными гармоничными линиями. И это совсем не вязалось ни с обстрелами, ни с разрушенными домами, ни с воронками на дорогах. Казалось, что им было положено одеваться как всем на войне: ватники и сапоги. Но это была какая-то особенная, ни на что не похожая война и наши организаторы порхали среди разрухи как экзотические бабочки, легко перескакивая через воронки и не обращая внимания на разбитые стекла. 
Пока мы добирались в Горловку, наши зрители куда-то исчезли. Осталась только группа молодежи из какого-то лицея. Их тоже привезли на автобусе, организованно.  Когда послышалась близкая канонада, их прямо посередине песни, увели. И мы остались наедине с совершенно пустым залом и близким обстрелом. Однако, концерт решили не прерывать.
Появляется какая-то удивительная энергия, когда ты стоишь перед лицом бьющих в тебя пушек, или не пушек, непонятно из чего они тут палили, пусть хоть из смертоносных «Пионов» и гвоздили из «Гвоздик». Стоишь на сцене и не в пустой зал, а  прямо в нацеленное на тебя жерло, прямо им в самое дуло кладешь слова. Кладешь как заряды. Вот для них я и читал. И расстояние тут не имело значения. Прицел не сбивался. Это была наша «ответка». Минскими соглашениями она не запрещена.
Я случайно записал этот концерт, и иногда теперь слушаю, и сквозь музыку на записи доносится гул канонады. Лучшей реакции на стихи и не придумаешь. Это был успех. Громкий успех!
«Донбасс, никто не сломит нас!» С Донбассом мы стали одно. Теперь ясно, что это русская земля.  Кровью написано, а не распоряжением Совнаркома.
Я все время поражаюсь, что вслед за Украиной сошли с ума все мировые державы.  Топорные формулировки Псаки не самое смешное, что можно найти  в Госдепартаментах.  Лидеры мировых государств, регулярно теперь собираются, обсуждают Украинский вопрос, решают, и правильно решают, что Минские договоренности не соблюдаются, но… наказывают при этом Россию.  А почему не Англию, не Францию? Где логика?   По Минским договоренностям Россия ничего  не должна соблюдать. Россия гарант выполнения. И как гарант делает больше других стран. Однако наказана Россия. У Америки, не у нас  заложило уши от канонады ВСУ, и она ничего не слышит.  Или другая тема. С некоторых пор, как Россия стала крепнуть, из месяца в месяц и всегда неожиданно, возникает горячая новость: «Россия готовится вторгнуться в Литву, потом в Латвию. Разработан план. Вторжение наступит через час, два, через неделю.  Уже началось, почти... Но сначала будет захвачена Польша. И  публикуется детальный план. Правда, никаких российских войск на границе не обнаружено. Но это ничего, просто они укрыты и надежно спрятаны.  Эстония бьет тревогу! Люди мира! Будьте на чеку. Россия – страна агрессор во веки веков».  Эта истерия, эта шизофрения с периодами обострения, продолжается с тех пор, как Крым вернулся к России.  То есть, с тех пор когда «Россия вторглась и захватила Крым». При том, что жители Крыма бурно приветствовали захват, и сами его и организовали.
Это еще ничего. Это только семечки.  Абсурд нарастает лавинообразно, и уже  ничто не способно   разубедить мировые державы в том, что причина всего плохого – Россия. Российский  летчик  пересек границу Турции.  Предъявляют данные  телеметрии – не пересекал.  Разве это имеет значение? Летчик 10 раз был предупрежден, что будет сбит.  Предъявляют технические характеристики – у истребителя нет таких частот, по которым с ним могут связаться посторонние. Только через командный пункт. Но разве это причина?  Самолет упал далеко от границы, летчики катапультировались далеко от турецкой территории. Ничего не имеет никакого значения. Россия виновата, так же, как всегда виноват ягненок из басни Крылова.  Правда, в реальности современный волк совсем спятил, а то бы уже давно пообедал.
Эти безумные Беловежские соглашения, принесшие столько страданий русскому народу. Это безумные властолюбцы, рвущиеся к власти, и ради власти, готовые растерзать народы. 
***
Да, подсолнухи. Это меня удивило больше, чем разрушенные дома.  Поэтому я их и фотографировал. Мы целыми днями ездили по Донбассу, ездили какими-то окольными дорогами, поэтому пути оказывались длинною в день. И всюду, и справа и слева от дороги я видел ухоженные поля.   Культуры здесь взращивали только две: подсолнухи и кукуруза, других я не видел.
Если поля и выглядели голыми, если на них ничего не росло, то при ближайшем рассмотрении, они представали обработанными, убранными, и вспаханными. Бесстрашию хлеборобов, трактористов, комбайнеров поражаешься. Все эти поля были совсем недавно засеяны минами, неразорвавшимися снарядами. Чтобы пройти все эти гектары с миноискателем – нужен не один год, но посевная, уборочная – не ждут. И трактора заводят моторы, и едут, и пашут, и врезаются изящно изогнутые, острые лемехи в чернозем. А глаза зорко всматриваются, не торчит ли стабилизатор неразорвавшейся мины из земли, не видна ли небольшая воронка от ушедшего под землю, неразорвавшегося снаряда.
Я не мог насмотреться на эти поля, о которых говорили, что буквально несколько месяцев назад они были все изрыты воронками, тут шли жестокие бои. Самые ожесточенные бои шли вокруг Саур-могилы, и когда мы подъезжали к ней, я тоже увидел бесконечные поля подсолнухов. Это какой-то гимн жизни. Гимн солнцу. Гимн героям. Павшим, и взошедшим семенами новой жизни.
Початки, распиравшие листья, и уже выступающие сверху молочными зубиками. Початки, поражающие своей полнотой, без единого ущерба, без единой червоточины, словно здесь артобстрелы убивали тлю, а не людей. И круглые, ленивые, согнувшиеся под собственной тяжестью головы подсолнухов.
Может быть, я не так был бы заворожен кукурузой и подсолнухами, сельскохозяйственные заботы далеки от моей повседневной жизни, если бы проезжая по России, я не видел бы бесконечные пустыри, бесконечные брошенные пашни, заросшие бурьяном и дурнолесьем. Брошенные с гибелью империи, и не возрожденные до сих пор. Контраст производил сильное впечатление.  Здесь побеждала жизнь, в России – смерть. 
И при этом российские автострады были запружены автомобилями, самыми разными, от стареньких и невзрачных до самых дорогих и новых. И откуда на нашей нищенской русской земле, на этих забытых всеми пустырях, которые прошел, благословляя, сам Царь Небесный, как свидетельствовал Тютчев, от которых уже и не требуют никакого урожая, никакой плодовитости, взошли эти жирные лендроверы и мицубиси? И кажется уже не силой земли, а самой человеческой кровью они напитаны и заправлены. Бедная родина моя. Несчастная Россия, забывшая о своем назначении и богатстве.
Да, я много лет работал журналистом, а куда денешься, и работу журналиста знал. Пресс-конференции, интервью, регистрация в Информационном агентстве Новороссии. Встреча с официальными лицами. В Луганске примерно так все и было. А здесь все не так. Надо было выступать, надо было ездить на автобусе, выбирая относительно безопасные дороги. Дороги выбирались подальше от линии фронта, от обстрелов, безопасность прежде всего. Поэтов и бардов, - берегли, и выходить на обочину нам строго запрещалось. Это тоже знак войны. Нельзя зайти в кустики на обочине.  Нельзя сделать шаг с дороги в «зеленку», всюду мины. Всюду растяжки. Нас пугали рассказами, предупреждали, и мы не смели выбежать на веселую лужайку и броситься к белым ресничкам ромашек, и растянуться на свежей травке. Тем более поражаешься бесстрашию пахарей. И мы видели, что словно в насмешку над нами, местные жители ходят по лесу, собирают грибы, ходят по тропинкам, ходят поодиночке и семьями, с детьми. «А вы не боитесь»? – «Боимся. Да надоело бояться. Куда деваться?»
***
Много об этой войне рассказал капитан-Дима. Он хоть и был комиссован, но как, оказалось, принимал участие в военных действиях, как доброволец. Как ни странно, в его рассказах я узнал все классические сюжеты литературных произведений времен войны. «Окопная правда» и нелепые приказы «штабных». Героизм передовой и некомпетентность начальства. Ничего не изменилось с тех пор. Отсутствие снабжения,  сообщения, самодурство штабного начальства, и солдатская смекалка, находчивость, которые и выручали.  На второй день появились и его бывшие соратники, одноокопники; ополченцы. Он предупредил, что его будут спрашивать, и тогда его тут же надо было найти, оповестить. Должны были появиться люди из его РДГ. (Разведывательно-диверсионной группы.) И, действительно, однажды утром на пороге кафе, где мы завтракали, меня остановила вопросом какая-то девушка.
- Где Дима?
Я махнул рукой в глубь. Мне и в голову не пришло, что это действующая диверсантка. Наверное, так и должно быть, такое впечатление и должны производить настоящие, профессиональные диверсантки.  Впечатление полного доверия, безопасности и желания познакомиться и даже покадриться. К счастью, это была «наша» диверсантка. А то бы, кафе, переполненному рокерами и бардами, несдобровать. Вскоре мы познакомились. Она стала ездить с нами, помогать Дмитрию в съемках. Ее история просто потрясла меня. Выглядела она вполне по-граждански. Пухленькая, маленького роста, немолодая, с накрашенными губками, в смешной  шляпке. Клоунесса из фильмов Феллини. Она называла себя «грязной наемницей, воюющей за еду». Так и было, на самом деле. За войну тут не платили. История ее начиналась  далеко-далеко. Сначала беженка из Таджикистана. Ваххабиты ее изнасиловали, но оставили живой, потому что она, молча все перенесла. Беженка из Казахстана, потом жительница Киева и, наконец, беженка из Киева. Кто обрек русский народ на такие муки? Кто ответит?
В Донецке она вступила в добровольческий отряд. Сначала кашеварила, была санитаркой. А потом уже стала принимать участие и в боевых действиях. Ее позывной «Пакемон», очень подходил ей своей нелепостью. Она производила впечатление растерянной и потерявшейся женщины, совершенно беспомощной и беззащитной.  А на самом деле умело ставила растяжки, перевязывала раны и била «псов» из снайперской винтовки  ровно посередине лба, и между глаз. Ее выучка очень пригодилась мне. Я умудрился порезаться собственным мобильным телефоном и кровь обильно потекла на ноутбук. Не успел я опомниться, как она ловко перевязала рану невесть откуда появившимся  бинтом из санпакета.
На заднем сиденье автобуса нам никто не мешал с ней говорить, и наша беседа длилась весь утомительный день переезда  в Горловку и обратно.
Именно от нее я услышал о легендарном бойце с позывным «Пуля». Его показывали и в новостях по телевидению. О нем снимали сюжеты корреспонденты «Вестей», так что никакой военной тайны я тут не выдам. Но я не верю еще с советских времен, «корреспондентам».  Со мной сидел живой свидетель подвигов «Пули».  Слово «позывной», вместо псевдонима, «кликухи», «погонялы», принятый на этой войне, весьма условное понятие. У «Пули» никакой рации не было, не было даже мобилы. Был только «позывной». Пуля был из пожизненно осужденных. Успел натворить немало бед.  Новороссия решила подарить таким вторую жизнь. Выпустила из тюрем, по тюрьмам тоже били оголтелые ВСУ. Содержать заключенных  было бессмысленно. Их выпустили и прикомандировали к добровольческим отрядам, чтобы  кровью, так сказать, искупили свою вину. Зэки получили свободу и возможность защищать свою землю. Всё тело у «Пули» было синим от татуировок.  Слыл он авторитетом. Маленький, сухощавый, кожа да кости, стал он неутомимым мстителем. Все родственники у него погибли от удара «Града». В военном деле он ничего не смыслил.  Никогда не держал в руках даже АКС. Его обучили стрельбе из гранатомета, тут он преуспел. Но заряжать гранатомет так и не смог научиться. И после каждого выстрела полз к ребятам из своего взвода, чтобы они вставили ему новую «морковку». Так назывался в военном обиходе этот заряд – «морковка». Удобнее всего совершать диверсионные вылазки, - налегке. Не тащить же второй заряд с собой, не тащить же еще и Калашников. Отстрелялся, и тихо отполз. Главное – прицельно. 
«Пуля» не сидел в окопах, не дневалил в нарядах. Он избрал себе другую, совершенно самостоятельную жизнь. С гранатометом он подбирался поближе к отрядам национальной гвардии, и бил в цель.  За день у него  доходило до пяти таких вылазок.  Прибежит в расположение своего отряда, вставят ему новую «морковку», и поминай, как звали. Он был неутомим в своем мщении.  Диверсионная  тактика в условиях этой войны, была очень эффективной.  «Нацики» и носа боялись показать дальше своих щелей и дыр. Горит у них земля под ногами, на которую они вторглись.
Конец «Пули» был печален.   Потребовали, чтобы он оформил своё участие в ополчении. Для его же блага, кстати. Но никуда записываться он не хотел.  Наверное, какие-то свои воровские законы, которых он придерживался, не позволяли ему  стать официальным, посписочным бойцом отряда.  И в один прекрасный день, он исчез. С тех пор его никто не видел. Говорят, ушел, чтобы только не вставать ни на какой учет, не числиться ни на каких государственных службах. Таков воровской закон. А я думаю, что, скорее всего, нашел он свою смерть от вражеской мины, растяжки, или шальной пули во время своей очередной вылазки. И лежит неопознанный в чистом поле, геройской смертью очищенный от всех своих прежних преступлений.
***
Мы спускались в подвал, не торопясь, спокойно, не теряя чувство собственного достоинства.   Зачехленные гитары за спинами торчали деками вверх и, казалось, что это грозное спецназовское оружие, которое скоро будет пущено в ход, и произведет  перелом в войне и остановит эти бесконечные, бессмысленные обстрелы жилых кварталов.
Лестничную площадку, на которую выходило окно, решили проходить по одному.  Окно представляло опасность. Я мышкой прошмыгнул мимо него. А вдруг взрыв, и все стекла вонзаются в тебя и режут тебя на кусочки. Воображение бежит впереди, и нет ему усталости.  Перебежками спустились вниз. Посовещавшись, решили в подвал не идти,  расположились в вестибюле, здесь было  намного уютнее.
Я и не ожидал, что близкая опасность так по-разному может подействовать на людей.  Неожиданно возникла какая-то ссора. Потом ссора вылилась в противостояние.  Спор возник, у какой стороны дома сидеть.  Кто-то говорил, что  обстреливают  одну сторону, а кто-то говорил, что другую, и надо жаться к противоположной стене.  Перепалку удалось прекратить Диме, в военном деле у него все-таки был авторитет. Вскоре оказалось, что расположились по всем стенкам, по принципу, где удобнее да уютнее, а не где безопаснее.
Но скажу сразу, что ВСУ над нами зло посмеялись. Напугав, заставив покинуть  свои намоленные койки, они в насмешку над нами, больше не произвели ни одного выстрела.   
Делать было нечего, и я пошел обследовать бомбоубежище, в которое мы не пошли. На всякий случай. Бомбоубежище, действительно, имелось. Идти туда надо было мимо душевых.  Открыв тяжелую железную дверь, я попал в узкий, захламленный коридор.  Коридор выходил за пределы здания, так что, если бы здание рухнуло, то бомбоубежище  оказалось бы не засыпанным.  Такая предусмотрительность меня порадовала.  Но само бомбоубежище находилось в ужасном состоянии, здесь абсолютно отсутствовала вентиляция, коридор завален строительным мусором, так, что даже  одному человеку пробраться внутрь было проблематично.
Я потом спрашивал у администрации о причинах такого безобразного содержания бомбоубежища, на что мне отвечали, что нет от начальства приказа.  Это же касается ваших жизней, а не начальства, горячился я, но все упиралось в распоряжение начальства.
 Бомбоубежище выглядело так, словно его не раз накрывали прямые попадания.  Огромные глыбы цемента перегораживали проход, все было в известке, цементе, пыли и крошках камня. Дышать было невозможно, не хватало только трупов. Но мои изыскания продолжались не долго, вскоре я услышал музыку, и пошел на звуки. Барды занялись своим любимым делом: расчехлили гитары и окружили нас благозвучными аккордами, как щитом от непристойных звуков обстрела.  Петь они готовы были в любых обстоятельствах. И бомбежка как нельзя лучше, по их мнению, подходила для того, чтобы начать концерт. Слушатели были, слушателям и деваться было некуда...  Удачный расклад, удачный случай в концертной деятельности.
Виктор Пеленягрэ, как и я, творчество бардов не одобрял.  Мы с ним удалились подальше от шестиструнных аккордов, и заговорили о вечном. Тут и родилось это пародийное эссе, которое мы сочинили вместе, а я, как владелец ноутбука, записывал.
«С этим поэтом, я встретился в самых роковых фронтовых условиях. Ночью мы вместе сидели под обстрелом в подвале, и я тогда написал о нем это маленькое эссе, как завещание, как свидетельство о самой дорогой и бесценной встрече, которая произошла у меня в жизни. Виктор Пеленягрэ соединил в своем творчестве веселый нрав Пушкина, фатализм Лермонтова и аристократизм Лорда Байрона. До самой последней минуты я буду благодарить Судьбу и Провидение, что мне довелось оказаться в тени этого великого человека. Его искрометные шутки, беззастенчиво широкий ум и едкие замечания снискали ему в обществе репутацию философа-бретера и поэта-вольнодумца. Его песни: «Как упоительны в России вечера», «Шарманка», «Позови меня тихо по имени», «Дево-дево-девочка моя», впрочем все песни от «Акапулько» до легендарной композиции «Я вышел на Пикадили» в его исполнении, останутся со мной навсегда, пока не сомкнутся надо мной или  стены нашего подвала, от прямого попадания «Урагана»,  или  земля моей могилы. Но песня «А в чистом поле система Град, с нами Путин и Сталинград» ставшая всенародным гимном русского освободительного движения, пребудет со мной и по ту сторону бытия».
Виктор нас, на протяжении, поездки, действительно, постоянно смешил. Юмор у него был  особенный.  Он, например, любил, приставать к незнакомым людям. Начинал он так: «А вы слышали песню «Как упоительны в России вечера?» «Да, вроде слышал такую песню», -   отзывался ничего не подозревающий  прохожий. «А вам понравилось?» - продолжал допытываться Виктор. «Ну, да вроде…» И тогда следовал контрольный выстрел: «Это моя песня, я написал!» Виктор плавал в небесах, на вершине блаженства от полученного эффекта.  А растерянный новичок бормотал что-то, путаясь в словах, то ли выразить восхищение, то ли благодарность, то ли все вместе смешать с восторгом.  Пеленягрэ по-детски любил всеобщее обожание. Но иногда Виктор попадал впросак. И вот это было по-настоящему смешно, смеяться над поэтом неудобно, все давились, пытаясь скрыть свой смех, и от этого становилось еще нестерпимей смешнее.   В очередной раз, проделав такую штуку с незнакомцем, он получил неожиданный ответ.  «Я не люблю сладенькие попсовые песенки!» Виктор был обескуражен. «Это у меня сладенькие? У меня попсовые?» Он стал мне жаловаться на грубое обращение бессмысленных, ничего не понимающих обывателей. Но я решил его добить: «Наконец ты получил достойный ответ!» Виктор отшатнулся от меня как от какого-то слизняка, заползшего ему за шиворот.
 - Боже, какие ничтожества меня окружают. Завистники, пигмеи, злобные, неблагодарные обыватели. Как мне  среди них жить? Меня же распнут, меня же растерзают. Они вонзают в меня свои ядовитые скорпионские жала и мучают.  Меня все ненавидят за мой талант, за то, что я выше их.
Вот в этих возвышенных причитаниях «куртуазный маньеризм» и проявляется отчетливее всего.
Впрочем, чувство юмора никогда не оставляло его, даже в самых  неблагоприятных условиях, он всегда выходил победителем.
 - Виктор, не надоело? – писали ему друзьям, узнав, что он на Донбассе. «Никогда не надоест!» «Перестань пиариться!» «Не перестану!»
Прочитав этот мой очерк, Виктор написал мне: "Донецкий Декамерон", подарив название. Как точно. Мне и в голову не пришло, что я иду по известной литературной парадигме. В "Декамероне" герои окружены чумой, и они рассказывают свои новеллы. А здесь нас собирает в подвале обстрел, и я рассказываю свои сюжеты Донецкой войны.  Жаль, что мы сидели только несколько часов, просидели бы под обстрелом хоть пару дней, сколько бы интересного я мог бы рассказать. Слишком быстро вышли, страх прошел, и принялись проводить свою обычную, обрыдлую, обывательскую жизнь. Побольше бы жестоких обстоятельств, загоняющих в подвал, сколько бы времени от пустых занятий освободилось бы.      
Действительно, никогда не устану благодарить этих безумных боевиков с их ночными обстрелами. Только благодаря ним я обрел настоящих друзей.  Друзья в наше время, как и встарь, обретаются под обстрелом. Хочешь приобрести друга, иди с ним под бомбежку. Только благодаря ночному обстрелу, я познакомился с блестящей поэтессой нашего времени. Барды стихли, и я услышал тоненький голосок.
Читала девочка, которую я всегда раньше принимал за чью-то дочку, невесть какими судьбами оказавшуюся в нашей среде. Роста она была маленького, ручки и ножки тоненькие.  Кто же мог подумать, что у нее самой есть дочка и она сама известный поэт. И не было моему удивлению предела, когда из уст этой девочки я услышал полные силы, уверенные стихи.
«Красный Крест, белый бинт, чистый спирт».
Это была Елена Заславская. Автор многочисленных стихотворных сборников и литературных премий. Предисловия к ее сборникам пишут самые громкие имена, например Захар Прилепин. Оказалось, что она все, о чем пишет, изведала на себе, принимая участие в обороне своей земли.  И красная кровь ополченцев, и белый бинт санпакета, и спирт как универсальное дезинфекционное средство на все времена, – были ей пройдены и прожиты. Я думал, что, вернувшись, обязательно напишу о ней в газету «Завтра». В нашей оккупированной стране такие судьбы  интересны  только исключительным изданиям. Но, вернувшись, обнаружил, что о ней давным-давно, еще год назад все написано, и опубликовано и ни кем иным, как моим другом Игорем Дудой.
Елена  участвует не только в  издательской деятельности и в боевых действиях, она и участница различных «форумов», «слетов».  Гражданка Украины, она продолжает  ездить на них.  И вот что интересно, вместо того, чтобы на неформальном, уровне; хотя бы на уровне поэтическом, в круге поэтов, завязать с ней диалог, нет, и тут она всегда остается изгоем. Даже на литературных фестивалях, ей не дают слова, и преследуют  активисты «правого сектора».  И молодежь Украины сдается, сдает инакомыслящих. Нет душевных сил противостоять коричневой  чуме, падшей на разум.
Оружие мира – гитары, отзвучали и сделали свое дело, разрывов больше не слышалось. И мы так же тихо поднялись  наверх, в свои покойные палаты,  созданные великим  Бубкой для одаренных  украинских мальчиков, мечтающих  занять первые места  на спортивных пьедесталах. Хотя, приезжает их сюда все меньше и меньше.
На утро выяснилось, снаряды, помешавшие нам выспаться, поразили школу, отстоящую от  Комплекса олимпийского резерва  метров  на 50.  Отремонтированная за лето школа, была разрушена. Хорошо, что в ней никого не было.
В результате перестрелки, вернее, как называли ее когда-то изящно – артиллерийской дуэли…  в комнату  тянулись неожиданные запахи. Сначала немного запахло порохом, этот запах я хорошо знал, любил с детства, потому что  регулярно ходил в тир, и дострелялся до результатов Мастера Спорта. Из спортивного пистолета системы Марголина  выбивал  200 из  четырех серий по пять патронов.  А потом и 400, а потом и 800. Я, наверное, стал бы самым лучшим стрелком мира, если бы эти результаты были  стабильными.  На следующей тренировке дырявил мишень всю, равномерно, и только  центр оставался совершенно нетронутым.  И с этим ничего не могли поделать, ни тренер, ни я. Но запах пороха: резкий и сладковатый,  я все равно безраздельно любил. Он сулил всемогущество, победу над собой, главный приз, первое место...  Запах, вползавший в наше окно, был не совсем такой. Он был прогорклый, и к нему примешивалась какая-то кислинка. И все равно, этот был тот самый запах.  Запах опасности и победы.  После долгих выяснений и разбирательств, мы пришли к выводу, что возможно тут примешался запах пироксилина.  Детонатора. А значит, это был запах  бьющих по нам, и близко взрывающихся снарядов.  Ветерок тянул с запада, от супостатов. Этот запах был тонкий, едва различимый. Конечно, я бы предпочел вдыхать другие, летние запахи. Запах трав и  цветов.  Но тянуло пироксилином. К утру, когда ветерок  свежел и вспархивал, пробужденный восходом, запах становился сильнее и даже небольшой туман затягивал комнату.  Мы были окутаны и баюканы, как и весь город, пороховыми газами. Так пахли супостаты. Кисло и прогоркло.
А запах все тянуло в окно, словно невидимое прозрачное тело втягивалось в нашу комнату и только прокисший запах выдавал его присутствие.
Утром обнаружились и другие, более материальные результаты обстрелов. В городе не было воды. Краны шипели, выли, но ни капли воды не давали. Казалось, что все кончено, ни побриться, ни помыться и надо от безысходности опять залечь в постель.  Что я и сделал. Но рокеры ничуть не смутились, это были закаленные ребята, они и не такое видывали. Каждый пришел в умывальную комнату со своей недопитой бутылкой воды. И дело пошло быстро. Через пятнадцать минут мы сидели опять на обочине дороги умытые, бритые, причесанные и готовые преодолеть любые трудности.
***
Юрий Юрченко примкнул к нам неожиданно и намертво. Он участвовал в фестивале независимо от нас. Это легендарный человек. Гражданин Франции, успешный поэт и драматург, его пьесы идут и в Москве, в Париже, он решил вступить в ряды добровольцев, как журналист, чтобы говорить правду. В одном из первых боев попал в плен. Был тяжело ранен в ногу. Его мучили, пытали.  Помог ему выжить Мирослав Рогач, словак-ополченц,  еще раньше попавший в плен к нацгвардии батальона «Донбасс». Француз, словак... вспоминаются интернациональные бригады Испании, словно вновь силы добра воюют  против диктатуры. И опять они в изоляции, и опять они отступают.
На этой войне я встречал много поэтов.  Толку от них мало. Или убьют, или ранят, или сразу в плен попадут. Но создают они вокруг этой войны романтический ореол. Поэты на этой войне самое обыденное дело. И кажется, что  своим присутствием они всю эту войну поднимают на самый высокий уровень.  Уровень войны за высшую справедливость.  За Юрченко заступились многие, наконец, он был освобожден и вернулся  почти целым, только с сильной хромотой и седыми волосами. О своих злоключениях он сам написал. Можно почитать в Интернете. Он постоянно находился среди нас, невысокий, с развевающимися  на ветру волосами, с легкой, алюминиевой  подпоркой. Его присутствие вселяло в нас дополнительную уверенность в правоте нашего дела.   
К Юре постоянно подходили какие-то странные личности. Поодиночке, и даже отрядами. Подъезжали на разнообразных средствах передвижения. То на броне, то на  пробитом осколками запорожце. Поговорив с ними, он ошарашивал нас известиями. Там-то и там-то идет бой, убило столько-то наших. Держат оборону. И казалось, он сам вот-вот сорвется и опять полетит  на передовую. Его лицо мрачнело, и становились видны все его шрамы. Проверить информацию  не представлялось возможным. Мы принимали все как есть. Настроение от всего этого еще больше ухудшалось, и поводов для всяких забав и смеха  находилось все меньше. Кроме сообщений о стычках, он строил самые мрачные прогнозы, ВСУ стягивают силы, и вот-вот начнут наступление. Он основывал свои предположения на информации от своих братьев по оружию,  приезжавших с передовой. А это  совсем не далеко. Трудно себе было представить, что буквально соседний квартал, это уже зона боевых действий.  В последний день, парень в камуфляже принес ему весть, которую он и ждал. Он сообщил нам об этом коротко. "Украинская армия перешла в наступление по всему фронту". Вот эту информацию можно было проверить. И я заглянул в Интернет. Никаких  сообщений об этом не существовало. Я решил успокоить его, мол, - "утка".  Но эта весть его совсем не обрадовала, как я ожидал.  Он верил худшему. "Всей правды нам не говорят даже друзья".  Слухам на этой войне верят больше, чем фактам. И начальству не верят.  Верят только фронтовому братству.
Конечно, никакого наступления не началось. Но это ничего не меняло.
Юрий  Юрченко настоящий воин. Я впервые его увидел по телевидению, в  литературной программе, которую вел Виктор Ерофеев. В ней Юрченко  схватился со всей литературно-телевизионной братией,  или  назвать  ее по другому – мафией. Все набросились на него, потому что у него оказалось свое мнение, и он спокойно и достойно отстаивал его. Больше на телевидение не приглашают. Остается "воевать" в фейсбуке, -  резюмирует Юра.
***
Фестиваль «Большой Донбасс» в центре Донецка длился весь день. С раннего утра до комендантского часа.  Центральная площадь, конечно, не могла быть всегда заполнена. Тем более, что в городе несколько раз за воскресенье объявляли воздушную тревогу.  Площадь пустела. Играли, пели, читали, опять перед лицом «супостата», и для "супостата". То и дело слышалось его отдаленное неодобрительное рычание в виде канонады, вместо аплодисментов.
Фестиваль прошел не для галочки, а для истории. Его снимало множество камер. Потом показывали по Донецкому телевидению. Наш капитан Дима снял весь фестиваль с двух камер, все 12 часов.  Наверное, когда-то мы это увидим.
Приятной неожиданностью стало посещение фестиваля «Ночными волками».  Неожиданно приехала, огромная стая, и так же неожиданно умчалась. 
***
 РДГ -  Разведывательно-диверсионные группы -  совсем не миф. В последнюю ночь,  мы услышали какой-то отдаленный взрыв. Правда,  совсем не  в том направлении, по которому привыкли слышать взрывы, но не придали ему никакого значения.  А уже по дороге домой, в автобусе узнали, что взорвали памятник Ленину на центральной площади. Там, где мы выступали.  Никакого вреда стотонному, гранитному монументу не причинили, отбили внизу маленький кусочек и только, но все равно, какой-то "ретрострах" появился.  Так же могли взорвать и сцену, которая стояла неподалеку от памятника. Диверсионные группы  чувствуют себя в Донецке вольготно.  Если могли  взорвать  памятник в центре города, который виден как на ладони со всех сторон, значит можно взорвать любой объект. Ни в Донецке, ни в Луганске я не видел никакой милиции, никаких патрулей.  Правительственные здания охраняются... да и только.
***
Нас неоднократно предупреждали, что с собой не надо брать никаких военных «трофеев». На таможне будут неприятности.  Я вспомнил об этом, когда пожилой таможенник, посмотрев в пространство и что-то оттуда восприняв, неожиданно спросил меня: «Не везете никаких «сувениров?»  У меня сложилось полное впечатление, что он откуда-то узнал, что я как раз везу «сувенир» - осколок снаряда, пущенного в моем направлении, который я подобрал у стены  Центра Олимпийского резерва. Все мои друзья уже миновали таможню, их пропустили без единого вопроса, и только я остался на подозрении.  Оценив проницательность таможенника, я не стал запираться и вынул из кармана этот причудливой формы осколок металла.  Таможенник помолчал, посмотрел опять в свое пространство, которое давало ему весть, и пропустил.
- Ну, это ничего, это можно. Хорошо, что в кармане везете, а не в себе.
Вот этот просвистевший соловьем осколочек и лежит у меня сейчас перед глазами.
Не давайте спички детям!   
Лев АЛАБИН, Изварино – Горловка – Донецк, август, 2015

 
Стихи, которые я читал здесь
Псаки
То ли мочой, то ли псиной,
 Но запах явно несвежий
Брифинги этой дивчины
 Ужас  наводит безбрежный
И даже из-за океана
 Доносится дух этой Псаки.
 Пахнет фамилия странно
 Зловоннее  лишь ее… враки.
***
Время уходит, меняется мода,
Блондинка меняет рыжую Джейн.
Мода капризна как нынче погода
И новые диски ставит ди-джей.
Новые губки, изящнее даже
Сосут микрофон, этот сладкий банан.
Новые диски, но музыка  та же:
Ложь, лицемерие, подлость, обман.

Гжегож Схетына
(министр иностранных дел Польши, заявил, что польские концлагеря освобождали украинцы, а не советская армия, на основании того, что Освенцим освободил 1-й Украинский фронт)

Минует лихая година.
 Забудут беду навсегда,
Тебя же Гжегож Схетына
Теперь не забыть никогда.
Надежда. Ты снова забрезжишь
 И свет на страданья прольешь,
Схетына, зачем же ты брешешь?
 Скотина! зачем же ты врешь?
Заявление в  прямом эфире

Выступая в прямом эфире телеканала Fox News, генерал  Роберт Скейлз заявил, что США могли бы повлиять на события на Украине, если бы начали «убивать русских».

Американский генерал в запасе
мечтает русских убивать в Донбассе.
Бомбил он сербов и вьетнамцев,
Индейцев мучил он, иракцев.
И трудно спорить нам о вкусах
Ну, почему теперь мечтает он о русских?

Африканский президент Бокасса
Любил людей, но только в виде мяса.
И дал бы генералу он совет:
«Не ешь интернациональный винегрет
И если взялся ты за избранную расу,
Зачем тебе из русских мясо?
На пользу не пойдет такой обед
С желудком натворит немало бед
Грядут и несваренья и поносы
В Совбезе и ООН допросы.
Советую без пафоса и фальши
ты не мечтай о несъедобном фарше
Держись от русских ты подальше.
они от нас в развитии отстали
не гомики они не каннибалы
и могут просто дать тебе в … лицо.
Пророчество после парада 9 мая
«Создается впечатление, что Германию и другие страны западного мира Россия всегда победит — завтра, послезавтра, в любое время и при любых обстоятельствах».
Frankfurter Allgemeine Zeitung. 10 мая 2015 г.

Ты прав, немецкий журналист,
твои слова - слова пророка.
Стиль ясен и хрустально чист,
он изгоняет ложь порока.
Европа грязная, утрись.
О, «франкфурт алгемайне цайтунг»!
Не уткой, Ангелом явись,
о, «шнель» и «хенде хох» и «ахтунг»!
Мы помним,
завтра и всегда,
Не только по весне и в мае,
в любое время господа
от вас победу принимаем.
При обстоятельствах любых
и в нищете, беде, разрухе.
При низких ценах мировых,
но при высоком русском духе.
Пусть демпинг, кризис и дефолт,
и перекос в валютном курсе,
забьем на вас мы толстый болт,
и будьте, безусловно, в курсе:
падут лжецы пред нами ниц.
Не я сказал, то ведал Пушкин.
Ганс написал, дополнил Фриц,
Салютом грохнут следом пушки.

                Луганск
Этот город напоминает дуршлаг
 Из которого сочится голубизна неба.
Он пробит сверху, слева, направо, так,
Что нет воды, электричества иногда и хлеба.
Во всем виноват
АТО и Град
виноваты ОЗУ и САУ
ими все тут пробито
опять наказали детский сад
а роддом, теперь похож на сито.
Люди, продырявленные насквозь, лежат на асфальте,
на газонах, автобусных остановках, в крови, как в росе
и ласточки клубятся над ними в гвалте
 Но этого не слышит не видит ОБСЕ, ПАСЕ
И чтобы не говорили,
Опять во всем обвиняют Россию.