Тайна тайн

Он всё чаще и чаще снится мне, причём, с каждым разом молодеет и молодеет; не исключено, что однажды предстанет младенцем, кем в сущности в свои двадцать пять и был.
Да, таковым он представляется и сейчас, когда его нет рядом. Забыть ли его высокую, худую фигуру, тонкое лицо с отстранённо-задумчивыми глазами, его замедленные, словно неуверенные движения, за которыми невольно угадывалась некая растерянность. Если вы спрашивали его о чём-то, он отвечал не сразу: ему требовалось некоторое время для того, чтобы вернуться из своей внутренней изолированности в наш суетный и довольно шумный мир обыденных дел и отношений. Как припоминается, Игорь медленно поворачивал к вам лицо, устремлял непроницаемый голубой взгляд, словно не узнавая вас, но постепенно глаза его прояснялись, сосредотачивались, и он, спохватываясь, переспрашивал: «А?.. Что?..»
Я, как помнится, почтит всегда сожалел, что отвлёк его от занятий, которые тогда казались не просо странными, но мелкими, не имеющими значения. И в самом деле, Игорь мог едва ли не сутками находиться подле компьютера, однако не играть в «стрелялки», а часами шарить по интернету, находя нечто важное для себя. Однажды, смешно сказать, я невольно застал его за просмотром мультфильмов. Да-да, детских нарядных лент с упоительными мишками, зайчиками, мальчиками и девочками. И это в двадцать лет!..
Вообще говоря, это не столько умиляло, сколько тревожило: парень в самом соку, а вместо того, чтобы, как ровесники, учиться, общаться с друзьями и девушками,– словом, наслаждаться молодостью – Игорь стал закоренелым домоседом, воистину «не от мира сего». Да, позади была средняя школа, которую он с трудом окончил, были расплывчатые мечтание о некоем вузе, но дальше фантазий дело не пошло. Вместо этого он несколько месяцев проработал в местном Макдональдсе, потом ещё в какой-то нетто фирме, нетто конторе, но, как всегда, без особого интереса, а потому вскоре уволился, в точности не знаю, по каким причинам… И последовали краткие подработки – одна, другая, третья – так что я со счёта стал сбиваться. Конечно, это нас с женой очень беспокоило. Да и как иначе? – ведь родная кровиночка! Честно говоря, сынок нам трудно достался: с детства был особенным, сам по себе; в мальчишеских шалостях почти не участвовал; когда его обижали, сдачи дать не умел (или не хотел?); Игорь рос слабеньким, часто болел то воспалением лёгких, то коклюшем, то корью. Да и в юности завидным здоровьем не отличался.
 «В кого он у нас такой?» – не раз терзались мы с женой. Насколько могли судить, подобных хиляков в роду не было. Правда, жена вспоминала, что двоюродный брат её отца (кажется, его звали Никодимом) тоже сильно болел, стал инвалидом и в конце концов покончил с собой. Не приведи Бог! Да и какая это родня? – так, седьмая вода на киселе… Однако это ничуть не утешало – Игорь всё больше и больше тревожил. И при том какой контраст со старшей сестрой! Наша Оленька, слава Богу, живёт на широкую ногу, здоровье – богатырское, народила троих внуков, и как обещает, на этом останавливаться не собирается. В письмах откровенно пишет об этом, правда, в конце всегда озабоченно спрашивает о брате. А что мы можем ответить? Скрываем правду, конечно: зачем омрачать её счастливые дни?
И чем дальше, тем острее мы начинаем тревожиться: а что если это психическое отклонение? Но врачи развеяли наши страхи: ярко выраженной патологии нет, речь идёт об особенностях психологической личности, особо впечатлительной и ранимой, что предполагает особый образ жизни без чрезмерных волнений, тем более стрессов.
Но ведь у нас не курорт! Как оградить мальчика от многосложной постсоциалистической жизни с теперешним культом денег и устремлённостью на успех любой ценой? Кстати сказать, многие из его одноклассников прекрасно освоились с младокапитализмом: учатся или окончили ВУЗы, а некоторые организовали собственные фирмы или работают менеджерами в продвинутых организациях… И как непереносимый укор для нас, незащищённых простаков, – наш неотмирный Игорь!
Как ни трудно было, мы с женой понемногу смирились со своей родительской участью: раз так вышло, надо терпеливо нести свой крест. Ни я, ни жена даже не пытались как-то «образумить» сына или хотя бы «растормошить» его – главное состояло в том, чтобы, не дай Бог, не навредить. И потом, кто в точности знает, о чём думает, о чём самозаветно мечтает наш Игорь? Как знать, может, в нём вызревает нечто потаённое, что со временем станет насущным не только для нас, но и для десятков, сотен других?
Не скрою, я стал пристальнее всматриваться в сына, когда он со мной завтракал или обедал. Более того, я осторожно задавал ему сторонние, наводящие вопросы. Как всегда, Игорь не сразу отзывался, но через секунды отвечал с полуулыбкой: «Ничего, не волнуйся. Всё будет хорошо». И я действительно успокаивался: свежий, приветливый вид сына внушал возраставшую уверенность в будущем, и душу полнило потаённое: нет, дорогие мои, не всё потеряно!..

А дальше я ничего понять не мог… Я далеко не юнец – мне под семьдесят, но понять происшедшего не в силах… Как только вспомню тот день, оторопь берёт; и душа, и мозг – всё бесполезно, и я как будто в немой, студёной бездне…
Однажды утром меня напугала странная, я бы сказал – гремящая тишина в Игоревой комнате. Спать он никак не мог – Игорь по темпераменту жаворонок, ранняя птичка, он всегда просыпался около шести утра. А было уже девять – и тишина!
Я дрожащей рукой приоткрыл дверь – и закричал. Игорь как-то неловко полусидел на полу, за горло подвешенный на ремне, привязанном к спинке кровати…

После похорон жена слегла. Я, хоть и держался, но находился в глухой прострации. И как нарочно, именно в сороковой день разразились идиотские кульбиты рубля! Я в гневе вырубал телевизор, но меня изуверски пытало радио: доллар, видите ли, обновил невиданный максимум, отчего рубль опасно «просел»… Беспрерывные комментарии экономистов и банкиров, тревожные, если не сказать – панические голоса вкладчиков и простых смертных, вконец растерянных, – в какой валюте хранить сбережения?! Тьфу на ваши головы!!! В доме смерть, а вы, будто сговорившись, о шкурном!.. Ну сколько можно?
Я не мог справиться со всем этим. Всё рухнуло, и я потерянно ходил по городу, не зная, куда и зачем. Как нарочно, погода стояла мразная, под стать моему самочувствию: лили декабрьские дожди, слизывая жидкий, раскисший снежок; под ногами хлюпала вода, и дороги, и дома, и автобусы были неприглядно вымокшими, одряхлевшими и грязными; серое небо задевало крыши и кроны деревьев, всё опрокидывая в непроглядную серость и грязь…
Я шёл неведомо куда, сворачивал в неизвестные улочки, в тёмные задворки, на меня лаяли собаки, подозрительно оглядывались какие-то люди; я вновь выходил на проспекты, залитые дождём, где липко светили фонари, темнели текучие толпы… А я шёл и шёл, в надежде натолкнуться на судьбоносный ответ.
«Для чего он родился? Для чего жил среди нас? Какую тайну унёс с собой? В чём наша вина? Но мы его по-своему любили!..» Это и многое другое, словесно невыразимое, но кричавшее рвало душу. Кто мне мог ответить?..
А сегодня Игорь приснился. Радостный, розовощёкий мальчик, он заливисто смеялся, пытаясь поймать юркий солнечный зайчик. И будто бы я стою рядом и тоже смеюсь, и нам обоим весело, и солнце слепит глаза, звонко бликуя на всём. «Папа! – ликует сынок. – Я его поймал, поймал!» – и показывает ладошку, блистающую серебром.