Несостоявшееся

Если б я полюбил эту осень, я б её воспел. Помучившись, нашёл бы такие краски, чтоб сполна запечатлеть циклопические циклоны, сменяющие один другого, мчащие над замершими далями свинцово-серые полчища туч, несущих чудовищные запасы студёных небесных вод, суткам и, а то и неделями изливающие эти запасы на редеющие перелески, стылые аллеи, насквозь вымокшие тропы и не просыхающие асфальты. Я бы втайне радовался этому затяжному ненастью, этому беспросветью, когда ливни перемежаются с вороватыми снегами, дождливые ночи с ясными лунными утрами, когда ударяют внезапные утренники, и поселковые крыши, тротуары и ржавые травы охвачены млечным инеем. Упаковавшись от въедливой мокроты, я б часами бродил по октябрьскому лесу, с горечью наслаждаясь захолустной тишь и безлюдьем; оскальзываясь, ступал бы раскисшими тропами, про себя отмечая предзимнюю голизну деревьев, растительную пустоту и залежи мёртвого листопала.
Исхлёстанный дождём, перепачканный дорожной грязью, дрожащий от пронзительной стужи, я бы торопливо возвращался домой к своим книгам, телеканалу «Культура» и любимой Мурке. Конечно, при этом я бы оцепенело смотрел в окно, содрогаясь от зрелища низко несущихся туч, от мутных потоков небесных и земных вод, а потом спохватывался бы, усаживался за натруженный стол, включал колченогую лампу и брал бы в руки зачитанного Набокова. Невольно отрешившись от заоконного ненастья, я бы вновь пьянел от затейливой интонации «Весны в Фиальте», от горьковато-цветного языка «Круга», от подспудных таинств «Тяжёлого дыма». Конечно, меня бы вновь сокровенно язвила собственная несостоятельность, словесное бессилие, но чуть позднее спасительное осознание национального родства наполняло бы несказанно, и я бы почти гордился сопричастности великому русскому искусству…
Стыдно сказать, мне бы и самому захотелось посильно отметиться в реестре словесности и, вспоминая недавнюю прогулку, я бы стал мучительно рифмовать. Нет, не ради самодовольства 9»и мы можем»!), а только ради того, чтобы отметить нынешний неприветливый день, косвенно запечатлеть его недружественный лик. И при всей нелюбви к бессолнечному прозябанию у меня бы. Наверное, сложилось нечто отстранённо пасмурное:

По черни желть – орнамент листопала:
Осин и клёнов никнет череда;
На лес предзимняя истома пала
И от неё не деться никуда.
Но дерева дремотные не тужат,
Приемля непреложный календарь,
И смотрятся в чернеющие лужи,
Тихи, как в достопамятную старь,
И лишь коснеют, клонятся и вянут,
Забыв о просветлительной весне
И в столбняке исконном, деревянном
В безжизненном преображаясь сне.

А сон действительно безжизненный! Ни тебе прощального бабьего лета с его застенчивым теплом, ни хрестоматийной осени с Пушкинскими багрецом и золотом и в конце концов без долгожданных ярких опят… Только эта бессолнечная непогода, когда ветра непредсказуемо меняют направления: сегодня – с северо-запада, завтра – с востока, после завтра – с крайнего севера. Неизменно одно: собачий холод и беспрерывная, бескрайняя мокрота…
Если б я полюбил эту осень! Только никак не могу, хотя понимаю, что день за днём уходит, их уже никогда не вернуть, и надо жить во всякую погоду и по возможности наполнять дарованное время чем-то важным, непреходящим. И когда после некоторых усилий отрешишься от пасмурного помрачения, постепенно рождается целительное утешение: а ведь эта домашняя замкнутость, это вынужденное одиночество в сущности закаляют тебя, русского провинциала, не позволяют оплыть опасным душевным жирком, вероломно разнежиться в ласковом тепле, возомнить из себя этакого благостного южанина, самонадеянно заласканного, а потому мизантропически наглеющего. И вспоминается куплет из некогда популярного фильма; помнится, забавный Бармалей со товарищи распевал сакраментальное: Это даже хорошо, что пока нам плохо»… Вовсе нет! – плохая погода лечит, не даёт разнежиться, замурлыкать на лаковом солнцепёке: мы – извечные гипербореи, на чём стоим и чем, как ни трудно, гордимся…
А ведь я почти сроднился с теперешней осенью! Всю ночь лил дождь, а под утро вышла полная луна, поманив ясную зарю. В свете низкого октябрьского солнца белеют инеевые крыши, выблескивают заледенелые лужи, матово отливают травянистые обочины. За ночную непогоду напрочь облетели рыжие берёзы и уже сквозят над поселковыми домами; справа дробно освещённый садовый массив бугрится бурым вишенником; небо звонко чистое, без единого облачка. Вот она – изнанка напрасно нелюбимой осени!
Ах, если бы я её любил, какой бы словесный гимн ей посвятил, проникся ею без остатка, душевно бы смирился и, наверное б, возмужал, открыв в себе неиспытанную стойкость. Так нет, без малого два месяца прохандрил, обижаясь на долгую непогоду, сетуя на несостоявшееся бабье лето и классическую золотую пору с пёстрыми лесами, гулкими далями и голубым окоёмом.
Не состоялось ни того, ни другого, ни третьего. Опасаюсь, что из жизни выпал драгоценный фрагмент, ядрёный на привкус и хмельной по духу. Как его вернуть, Бог ведает; чем восполнить, заместить? По смелому размышлению, нет полной уверенности в том, что следующая осень сполна вернёт все долги осени нынешней – кто гарантирует, что таковое врем года для тебя состоится? Инфантильно уповать на будущее – уж слишком оно зыбко и непредсказуемо. Легкомысленно опираться на настоящее – два печальных месяца разуверяют в этом.