Родовое дело

 1

 Бабье лето не состоялось. В сентябре без перерыва залили дожди, распластав непролазные хляби. Изо дня в день неслись низкие тучи, тяжко стегая водами и давя сизой непроглядностью.
 Иван Клюев с тоской смотрел в окно: столько было задумок – и всё насмарку! В усад влезешь только в болотных сапогах, да и что проку? – картошка утонула в грязи. Левый угол двора протекает; думал, в сентябре, когда спадёт жара, подлатать, да где там? – две недели льёт ливмя. Одна надежда: после этого потопа грибы пойдут, можно как-то отвести душу. А то просто невмоготу! Чёрт бы с ней, с непогодой, – живём на российских северах, не в тропиках – а как избыть душевную обиду? Уволил Ивана бывший дружок Женька Жилин как последнего бездельника. Это его, Ивана Клюева, мужика с золотыми руками?! Подписывая приказ, так и сказал: «Да, руки у тебя золотые, а глотка проспиртованная»…
 Плюнул в душу – и, как с гуся вода. Ну, провинился, подналёг на зелёное, так ведь была причина. Под уклон лета схоронили последнего Иванова одногодка Кольку Пичугина, в страшных муках отошёл тот – как не помянуть, не посочувствовать? Почти все Прудищи провожали в последний путь, в том числе и сам Жилин, местный предприниматель; это на его деньги провели похороны с поминками – бездетный покойник перед смертью вдовствовал. Вышло так, что горячее всех скорбел Иван: ушёл в сырую землю закадычный дружок, каких много не бывает. Ну загулял маленько, так зачем сразу увольнять? Я ж тебе обещал, что работу догоню, ты ж меня знаешь, как облупленного, – как ни говори, шабры от рождения, вместе хлебали жидкие послевоенные щи, вместе мыкали деревенскую нищету: не я ль тебя, мальца сопливого, защищал от драчунов, не я ль подкармливал уворованными овощами? А теперь ты заматерел, обзавелся миллионом и выкобениваешься…
 Ивану нестерпимо обидно. Ему кажется, что двухнедельные дожди проникают в душу, и он вот-вот по-бабьи расплачется. Может, этого и ждёт ворчливая жена, без устали пилющая за потерю денежной работы.


 2

 Евгений Жилин о бизнесе не мечтал. Деревенский по рождению, он, как повелось, отслужил в армии, потом вернулся в родной совхоз, женился на односельчанке Дарье Коровиной, видной красавице, и пошла жизнь обыкновенная, как у миллионов русских людей-трудяг. Не избалованные государственным ладом, они испокон доверяли только собственным рукам и хребту. Это про них, пожизненных тружениках, библейское: «Будете в поте лица добывать хлеб свой».
 Так велось от прадедов, так и продлилось бы при детях и внуках, – только резкий слом устоев (который по счёту!) обрубил исконный ход дел. У многих опустились руки, многие ожесточились… Трудно сказать, почему Евгений не сдался: видно, неубиваема сокровенная русская воля – и тогда, в переломные девяностые, обратился Жилин к землякам: «Давайте объединим земельные паи, не дадим захиреть землепашеству!» «А пошёл ты на тур, ищи дураков!» – ответило большинство, ошеломлённое разбойными переменами.
 Не обиделся Евгений, понял тоску разочарований, и рука об руку с сыновьями продолжил родовое дело. Мало-помалу, не иначе с Божьей помощью поднялись с колен, утвердились в поступи – и пошли дела самим Жилиным на загляденье, а шабрам на зависть. Заново отстроился Евгений, возвёл двухэтажный дом не дом, а по сути дворец, по местным меркам; вскоре купил подержанную иномарку, расширил сельхоугодья за счёт брошенных земель. Потребовались новые рабочие руки, и тогда вновь призвал земляков – те, кто помоложе, откликнулись.
 И пошли суды-пересуды. Ладно бы районные чинуши, задушившие скороспелыми проверками, а потом и поборами, – так ведь и шабры вместо сочувствия и ободрения засплетничали, зашушукались: «Так, мол, и надо сраному помещику. А то ширится-топырится да ещё батраков нанял»…
 Мало кто поддержал в трудную минуту – знать, такова судьбина торящих спасительный путь.


 3

 Теперь у Жилиных своя ферма в семьдесят голов, свой молочный мини-завод и тридцать гектаров пахотных земель. Только тесновато становится на окрестных просторах, ограниченных лесами: производство растёт и есть возможность перейти на молочно-мясное направление.
Кроме самих Жилиных – родителей и сыновей со снохами, – в сельхозфирме заняты десятки земляков; мало того, на работу просятся из соседних сёл: заработки у Жилиных хоть и невелики, но зато тверды и месяц к месяцу растут.
 Хозяин фирмы строг, но справедлив. Он на равных ломит хребтину – и никаких поблажек ни себе, ни сыновьям, ни наёмным работникам. Непросто он расставался с Иваном Клюевым, будто от собственного сердца отрезал: ведь именно Иван в числе немногих когда-то поддержал вконец замотанного Евгения, именно Иван помог наладить старенькое оборудование мини-молокозавода, купленное в соседнем районе. Смекалистый мужик Клюев, талантливый механик-самородок: ему что трактор, что грузовик, что сепаратор – разберёт, вникнет, подпилит, подварит, смажет – и глядишь машина на ходу. Трудно было расставаться, но потакать пьянке Жилин не имел права: позволь одному – сорвутся другие… Вот и сидели они медовым августовским вечером на приступках молокозавода: Жилин – крепкий, белобрысый, розовощёкий; Клюев – длинный, жилистый, седой, с прокалённым лицом; сидели, напряжённо дымя папиросами и перекидываясь редкими и оттого полновесными словами. Один оправдывался и обещал, другой, подавляя жалость, втолковывал и в конце трудного разговора со вздохом произнёс: «Пойми, Иван, не имею права простить. Вспомни, сколько раз я предупреждал. Больше не могу. Руки у тебя золотые, а глотка, прости, проспиртована.»
 
4

 Обидно Ивану. Как на зло, льют и льют дожди, и никуда идти не хочется. Одно утешение: после этой мокроты по лесам пойдут грибы, тихая охота – давняя Иванова радость… И всё равно обида перебарывает: до пенсии полгода, а приработок потерян! Все вкалывают, а он – в отсидке… Конечно, Женька прав: если Ивану можно, тогда почему ж Петьке или Гришке нельзя? И пойдёт разлюли-малина, не работа, а сплошной питейный бордель; и запьёт напропалую деревенский народец, скурвится вконец.
– Наделал делов, расселся! – ворчит жена.
 «Замолчи, – думает Иван, – без тебя тошно и муторно, хоть в петлю лезь!»
 Невесёлые думы прерывает нервный стук в окно. Иван видит соседа Никандра, который что-то кричит и машет рукой. Надо накинуть фуфайку и выйти. На крыльце мокрый до нитки шабёр орёт:
 – Айда Женьку выручать! Из города понаехали бандиты, хотят раскулачить. Я уж полсела оббегал. Надо выручать!
 Не слушая жену, Иван натягивает керзуху, накидывает плащ и, на бегу скумекав, хватает топор.
 У жилинского подворья бурлила толпа. Подбежав ближе, Иван увидел три иномарки и мордоворотов-чужаков, ломившихся в фирменные владения. Им заступали путь Жилин с сыновьями, тут же метались растрёпанные невестки, а поодаль бессильно сидела, держась за сердце, жена Дарья. К чести земляков, отбивавшихся от банды, их было большинство; оно бесстрашно теснило бандитов, кроя их трёхэтажным и размахивая кулаками, жердями и молотками. Иван вклинился на передовую и заорал:
 – Порублю, как свиней! Кто первый?..
 Отчаянный клич удесятерил силы прудищинцев и они ринулись вперёд; захватчики отступили, но, оскалясь, пригрозили:
 – Ждите красного петуха, спалим и головёшки не оставим…
 Когда те трусливо ретировались, сельчане долго грозили им подручным оружием:
 – Только суньтесь, сволочи! Нищету грабите, подонки!..


 5

 В тот день долго не расходились. Не смотря на дождь, возбуждённо, перебивая друг друга, говорили о вопиющей несправедливости со стороны «прихватизаторов» всех мастей, о продажных «слугах народа», копящих закордонные капиталы, о заевшейся столице и нищей провинции, мучительно выживающей. И невольно выходило так, что жилинское дело стало всеобщим, самым последним упованием на справедливость.
 Красный от волнения Евгений обнимал земляков, с влажными глазами говорил, может быть, самые заветные слова в своей жизни и чувствовал нерушимое родство с каждым, и это было бесценным.
 И он, и сыновья, и заплаканная Дарья зазывали всех в гости, но земляки смущённо отказывались: мол, не время да и грязищи нанесём, потом не выгребете. В общем, постепенно разошлись по домам, поливаемые сизыми небесными водами. И почти все долго не могли заснуть.
 Иван всё ещё внутренне негодовал, вспоминая наглые морды пришельцев. Грёбаные хозяева жизни! Скупили полстраны и всё мало; захапали народные фабрики и заводы, присосались к нефти и газу и жируют с девками по заграницам, строят дворцы с золотыми нужниками, жрут и пьют за десятерых, мать их растак!...
 А в доме у Жилиных почти до утра горел свет. Даже когда жена и дети уснули, Евгений не мог сомкнуть глаз. Конечно, рейдерского захвата он ожидал – угрозы были и не раз. Он догадывался, что регулярные уступки районным властям, повышенные отчисления в дорожный, а потом и другие фонды, пополняемые поборами с успешных предпринимателей (а попробуй откажи!); да, Евгений догадывался: добром это не кончится… В конце концов дело не только и не столько в деньгах; дело в законе, который давно стал срамным дышлом. Живо старинное присловье «Один с сошкой, семеро с ложкой»; и чем больше потеешь, тем непоправимее плодишь наглых прихлебателей. Доколе это продолжится, горемычная Россия-матушка?!
 Долго не могли заснуть встревоженные Прудищи: так или иначе в каждом доме обсуждали нападение, и, наверное, впервые за реформаторские годы в селе не было равнодушных, чья хата с краю…
 За полночь дождь утих, и вскоре над промокшей землёй утвердились густые туманы. Они умягчили окрестность, будто бы сама природа, устыдясь за неверных сынов своих, скрыла следы начатого разора.


 6

 Назавтра Евгений пришёл к Ивану. Тот был приятно удивлён, и хотя от тяжкого недосыпа и выкуренных папирос голова оставалась туманной, встретил желанного гостя собранно.
 Жилин крепко пожал руку, а потом с хрипотцой в голосе сказал:
 – Вот что, Иван. Надо подновлять храм, вновь прибывший отец Фёдор просит нас. Я прикинул, некоторую сумму выделись смогу, только не сразу, по частям; да настоятель и не торопит. Если ты не против, возьмись за это дело, набери помощников, посильную оплату гарантирую, а в свободное время и сам помогу.
 – Жень, ты это… – замялся Иван. – Ты прости меня дурака.
 – Давай лучше о деле. У меня есть старенький электромотор, довольно мощный, бери его доводи до ума – понадобится для грузоподъёмника. Не буду тебя учить, ты и сам знаешь. Мне кажется, надо начать с колокольни – там работы не так много. Сама церковь по кровле поросла березняком, за неё возьмёмся позднее. А на колокольню есть кирпич, метеоустойчивая финская краска – остатки от побелки молокозавода. В общем, бери грузовую ГАЗель и действуй!
 Сказал, на прощанье крепко поручкался и вышел – дел выше головы.
 Первоначальная неловкость прошла и сменилась застенчивой радостью, Иван бодро заходил по кухне, внезапно приобнял пришедшую со двора жену:
 – Всё ништяк, старуха, всё ништяк, мы ещё повоюем!
 – Тоже мне Аника-воин! – с деланной строгостью парировала она, отмахиваясь. – Пусти, старый дурак, кости сломаешь.


 7

 Иван впрягся в новое дело. И как на заказ, двухнедельные дожди прекратились, утвердилось полнокровное бабье лето. Иван сошёлся в молодым настоятелем Никольского храма отцом Фёдором, как оказалось, выходцем из соседнего Спасского района – так что советчик был дельным. Внутренние помещения церкви были отремонтированы, в положенном месте уже высился временный иконостас, на стенах блистали окладами иконы. Иван знал, что храм начал действовать, что в него потянулись местные старушки. Действенное «сарафанное радио» работало без перерывов – так что вскоре в Прудищах появились пришлые богомольцы, те же старушки и редкие старики (мужицкий век в наших палестинах короче женского).
 Иван не причислял себя к верующим, но он глубоко сочувствовал прадедовому православию, и даже в атеистические пятидесятые, когда, как все, был пионером и комсомольцем, тайно носил крестик. Честно говоря, Ивану долго не было дела до Никольского храма – жизнь кидала куда угодно, только не в церковное предстояние, и всё же вид полуразрушенного, изрядно загаженного строения колол глаз: как-никак Иван именно в нём был когда-то крещён…
 Собрав бригаду из трёх пенсионеров, Иван завёз материалы, электрическую бетономешалку, соорудил нехитрый грузоподъёмник, сколотил деревянную люльку для каменщиков и маляров. И закипела работа! И потянулись к стройке последние старики и старухи; молча глядели, изредка крестясь и кланяясь. Потом потянулись дети, их больше всего восхищали верхолазы; детвора, пооткрыв рты, задирала головы, с придыханием переговаривалась, то и дело указывая на смельчаков. Словом, для всех это стало важным событием, протяжённым во времени праздником…
 По случайному совпадению, именно в эти дни в районной газете поместили интервью с Евгением Жилиным. В начале, как водится, вкратце упоминалось о достижениях фирмы, о ближайших планах и, конечно, о проблемах, которых сверх головы, а потом корреспондент задал прямой вопрос: «Скажите, Евгений Иванович, не в связи ли с попыткой захвата вы принялись за реставрацию храма?» Ответ был предельно честен: «Мои обращения в прокуратуру ничего не дали, возникают самые горькие подозрения. Выходит, вся надежда на Господа»…


8

 Прошло три недели, и засияла в центре Прудищ стройная шатровая колокольня. Всю травяную дурнину вокруг неё выкорчевали, весь периметр засыпали песком и кирпичной крошкой, плотно утрамбовали – любуйся – не налюбуешься!
 С церковными властями договорились на паях привести в порядок и храм… А пока белоснежная вертикаль колокольни видна издалека – хоть из окрестных полей и лугов, хоть из-за окружия золотящихся лесов.
 Разом преобразилась земля, восстановив связь с высокими небесами, которые всё видят.