Аноним

 1

 Странное небо сегодня! От горизонта до горизонта оно почти вертикально разделено двумя тёмно-синими полями и только среднее поле по-утреннему голубо и чисто, кроме двух горизонтальных облачных полосок, меж которыми – золотая луна.
 Я зачарованно смотрю в окно: а ведь это же – небесное око! В самом деле, два удлинённых серебристых века и горящее глазное яблоко, прозревающее всё и вся. Чем дольше смотрю, тем жутче становится: циклопический зрак пронизывает насквозь. Внизу, под нашей высоткой, в рыжем октябрьском березняке, безмятежно досыпает окраинный посёлок; тёмные домики видятся сутулыми, придавленными к стылой земле; пустынные тропы черны и в лунном свете тускловато лоснятся после ночного дождя…
 Трудно отойти от окна – тихое небесное действо притягивает. Случайно ли оно? Бог весть, – только для меня эта атмосферно-космическая комбинация вполне провиденциальна: именно сегодня я должен решиться! Двусмысленность моего положения не первый день гнетёт, а в бессонные предрассветные часы душит. В сущности, я – тот же преступник, и это не преувеличение. Да, я – молчаливый соучастник гнусной аферы, которая длится второй месяц. Поначалу я всё принимал за чистую монету, да и как иначе? После унизительной безработицы мне, конечно же, повезло: по рекомендации бывшего университетского однокашника меня приняли в околомедицинскую фирму, распространяющую спецлекарства. Коллектив оказался молодым, сплочённым; нами руководила Эсфирь Марковна – энергичная сорокалетняя дама с высокой копной исчерна-синих волос. Работа оказалась несложной: сиди на телефоне, обзванивай клиентов, заключай сделки и после предоплаты высылай обговорённый перечень препаратов. Чего проще и к тому же гуманнее? – ведь клиентура в основном престарелая, неотложно нуждающаяся в помощи.
 Я быстро вошёл в курс дела. Эсфирь Марковна вручила мне список абонентов с указанием возраста и характера заболевания. «Только будьте, пожалуйста, тактичнее, не забывайте о возрасте клиентов, об особенностях старческой психики, – предупредила она. – Если хотите, это акция психологическая с оттенком артистизма». Шефиня была права: телефонные диалоги оказывались долгими и непростыми. Я звонил старикам иногородним – так что связь не всегда была идеальной. Кроме того, то ли возрастная тугоухость, то ли умственная заторможенность на другом конце провода требовала утомительных разъяснений, повторных втолковываний, троекратных, а то и пятикратных повторов. Как правило, первый сеанс оказывался безрезультатным; поначалу это угнетало, а в дальнейшем мобилизовывало, порождая азарт. «Помягче, помягче, дорогой! – урезонивала Эсфирь Марковна. – клиентура у нас особенная»…


 2

 О том же самом говорили мне и коллеги по бизнесу, когда я «прописывался». Это происходило в стильном кафе «Византия». Пришлось влезть в долги и снять уютный вип-зал с зеркалами во все стены, отчего небольшое помещение зрительно распахивалось в разы.
 Нас было семеро – пять мужчин и две дамы суперсексопильного вида. Не стану рассказывать в подробностях – общеизвестно, как проходят нынешние корпоративы с частыми тостами, после которых на две октавы повышаются голоса, вскоре превращаясь в хмельной гам, когда говорят все разом, дожёвывая закуски. Потом были танцы «по очереди» и в основном «белые», когда разгорячённые выпивкой и вниманием дамы приглашают кавалеров. Этой чести удостоился и я, более чем откровенно, «на грани фола», прижимаясь в ногастой Эмме, которая, томно обдавая коньячным дыханием, многозначительно шептала: «А ты – ничего, почти мачо, давай подружимся»…
 «Прописка» завершилась поздно. Домой я возвращался в обществе, увы, вовсе не Эммы, но Эдика Чуева, моего соседа по пригороду. Мы сбивчиво говорили чёрт те о чём, и многого я не припомню, и только одна странная фраза отчего-то засела в пьяном мозгу. «Дело у нас клёвое! – на ухо кричал Эдик. – Не будь чистоплюем, и обрастёшь баксами. Деньги, старик, не пахнут. Только не будь чистоплюем»…


 3

 Я никогда не мечтал стать новым Стивом Джобсом или достославным Абрамовичем, но вопреки предпринимательской бездарности всегда хотелось хорошо жить: обладать отличной «хатой», новейшей иномаркой, красавицей женой и, конечно, увесистой чековой книжкой, чтобы не отказывать себе ни в чём вплоть до самых экзотических турпоездок. А что в этом плохого? Мои прадеды и деды лаптем щи хлебали и сморкались в подол рубахи, а я не хочу! Чем я хуже других нуворишей, выползших из совковых закутков?!
 Потому-то увлечённо работал в меру отпущенных сил и вынужденного энтузиазма. Повторялись и повторялись звонки, расширялся реестр клиентов – всё было привычно. А потом стали происходить странности. Не раз мои коллеги да и я сам перезванивали прежним абонентам, с которыми были заключены сделки и по инструкции Эсфири Марковны, сокрушённо сообщали, что прежняя сделка недействительна, поскольку некие мошенники воспользовались моментом, нагло втёрлись в ваше доверие и поставили фальшивые лекарства; а потому мы, истинные поставщики, войдя в ваше положение, делаем двадцатипроцентную скидку и снабжаем вас настоящими препаратами, которые в силу вашего серьёзнейшего заболевания вам жизненно необходимы…
 Конечно, волей-неволей я почувствовал подвох. Эдик, мой сосед по столу, пристально наблюдал за мной, часто зазывал в курилку и заговорщически внушал: «Молчи и не рыпайся. Не будь слюнтяем, обязательство о неразглашении – не шутка!»
 Какие шутки! По простоте душевной я попал, как кур в ощип. Обирать доверчивых стариков! Раздевать их до нитки! Дурить до идиотизма!.. Выходит, я – как там у классика? – не тварь дрожащая, и мне всё позволено?!


4

Чертовски не хочется отходить от окна, заученно приводить себя в порядок, дабы соответствовать фирменному стилю.
А небесное око всё ещё взирает с высоты; чуть выше его, словно космическая родинка, обозначилась зеленоватая Венера. С востока, из-за нашей высотки, восходит солнце, обливая нежно розовым разреженные верхушки берёз. С каждым мгновением луна блекнет, небесный зрак словно затуманивается, умаляет пронзительность… Но ведь я уже понял провиденциальный смысл этой пронзительности, его трудно выразить вербально, и только душа бессловесно ноет, как будто взывает к лучезарной выси…
Придя на фирму, я сказался больным, для убедительности состроив самую печальную мину. Эсфирь Марковна долго приглядывалась ко мне, почёсывая двойной подбородок, подозрительно долго расспрашивала о симптомах внезапного нездоровья, но, как ни странно, поверила, отпустив ко врачу.
Как невольник из заключения, я выметнулся на октябрьский ветер. День был продувной, с летящей северо-западной облачностью. То и дело моросил дождь, и лиловый асфальт улиц, стремительно полуосвещённый, лаково лоснился. Скверы были полны мокрого листопала, он поминутно возрастал, срываемый скандинавскими ветрами. Климатическое состояние соответствовало моему внутреннему. И хотя за два месяца я заработал столько, сколько раньше с трудом смог заработать за год, – эти деньги жгли душу. Десятки, а то и сотни стариков необъятной России-матушки по детской доверчивости лишились скопленных по рублику «похороных» денег – подчистую, до последней копейки. И я знал, что все обманутые одиноки ( в анкетных данных это указывалось).
Я – соучастник аферы, никаких оправданий нет и быть не может!

 5

 Я насквозь продрог на октябрьских сквозняках, пока бесцельно шатался по сумрачным площадям и проспектам; и, может быть, впервые так остро раздражало засилье автомобилей с пробками и пробищами на каждом перекрёстке. По неведомому психологическому закону, на глаза попадались городские бедняки – не только потрёпанные бомжи, копающиеся в мусорных ящиках или кучкующиеся возле аптек ради копеечных «памфуриков»; нет, всех прохожих, от согбенных старушек и стариков до рассеянно дефилирующего молодняка, я воспринимал как абсолютное большинство, выживающее за чертой бедности. Это было мучительно, и я чуть не плакал. Мне было обидно за них и за себя; да-да, и за себя в гораздо большей степени. Один пронзительный ветер знает, какие чудовищные ругательства я отпускал в свой адрес. Признаться, я крыл трёхэтажным и своего университетского однокашника, сосватавшего меня в «крутую» фирму, и вкрадчивую Эсфирь Марковну, и Эдика,и даже сексопильную Эмму, бес бы их всех побрал! Наверное, весь белый свет был виноват в моём простодушном падении, но ничуть не каялся, только отрезвляюще обжигал ветром, хлестал по лицу мокрой листвой, сёк шрапнельным дождём…
 И я решился – анонимно позвонил в прокуратуру.


 6

 О последствиях собственного «предательства» я узнал из телевизионной криминальной хроники. Телекамера в руках оперативника то и дело прыгала, отчего растерянной суеты в знакомом офисе визуально добавлялось. Испуганная Эсфирь Марковна, открыв сейф и вынув кипу документов, что-то лживо лепетала; растерянные коллеги, строем прижавшиеся к стене, потерянно переглядывались. Даже первоначальные комментарии свидетельствовали: махинации с липовыми препаратами «тянули» на сотни миллионов.
 Вскоре дело передали в районный суд, как известно, самый справедливый в мире. Именно он не нашёл в действиях сотрудников фирмы состава преступления – всё было «в рамках предпринимательской деятельности и соответствовало закону». Оба на!
 Выключив телевизор, я, как проклятый, стоял у вечернего окна. Над заречьем и далее, до зенита, нависала тягостная синяя муть, и только на минуту, не более, в узкий просвет сини прорезалось оранжевое солнце, ослепив меня. Прорезалось и скрылось, будто бы чьё-то циклопическое око перемигнуло.