Судьба букв

        Завершен трактат «Абсолют имагинативного раздражения». Отнести коллегам, пусть редактируют. Потом в печать, достаточно полусотни экземпляров. Дюжину, конечно, отдадут мне. Что-то в университетскую библиотеку, а те, которые подпишу – по полкам ректоров и деканов, пылится в своем немом отчаянии среди таких же, ненужных никому, высевок знаний, подпираемых хрустальной пиалой или бронзовым крокодилом-пепельницей.
 
        Мне, конечно, страшно за их судьбы. За судьбу каждой из них. Молчаливые, изгнанные на чердаки, со временем отдающие свои крылья на разгон пламени, замурзанные кофейными пятнами страницы. Разве же вас будут гладить зрением?  А расправлять завернувшийся уголок, высунув язык, боясь надорвать ненароком? Как же вы без меня, в мягкой-то обложке? Извините, у меня не хватает бюджета на твердость. Твердость, дети мои, требует цены, чаще всего завышенной, поэтому мягкость, а отсюда и обтекаемость. Зато защитил вас от той незавидной доли – быть опорой опорам тяжелой мебели, хромающей на одну из ножек.

     А когда будут раздирать вас на цитаты – не кричите. Передавайте весточки своим несчастным собратьям, втиснутым в худосочные тела статей, рецензий и рефератов. Не забывайте о них, потому что каждого из вас, авторское самолюбие, может ждать подобная судьба. И что такое – жить среди других, ненавистных смыслов, своего-то и не разгадав. Однако крепитесь, так как цитирование – первая предпосылка к общей читаемости, и вы, значит, открываете своих соплеменников для чужих глаз, благая миссия, можете гордиться – страдая.

  Не чувствуйте себя никчемными. Пусть у вас посредственная обложка, но главное, я убежден, не в этом. Чего стоят иллюстрации Эллады: храм Посейдона, Эгейское море на сорок шестой странице? Если будет скучно, собирайтесь всем скопом и путешествуйте на ту заветную «сорок шестую», где предприимчивые, должно быть, гласные, уже организовали курорт, открыли продажу припасов съестного и ждут своих первых, робких, гастролеров, ужаснувшихся перспективам глядеть друг на друга в темноте. Хотите вспомнить создателя – бегите на четыреста семьдесят вторую. Там нет целебного морского воздуха и соленых брызг, но зато можно проявить агрессию, о да, я развязываю вам руки, психологи говорят, что это здорово расслабляет, так что плюйте, скребите острыми концами своих углов – «т, к, ч» - а решивший вспомнить, как я выгляжу, некто из рода людей, еще удивится, отчего при общей сохранности текста, так подвержены выцветанию именно фотографии.

       Позднее утро. Капает с крыши. Серость, как Время, затягивает предметы в свое чрево. Мигает лампочка фонаря, взбесилась, должно быть, светить среди бела дня. Самое главное, не рассказывать ничего тексту о его предназначении. Это продлевает жизнь. Надеюсь, среди них найдется путешественник, захотевший узнать все из первых рук, пустившийся в экспедицию, собравший команду, перелопативший все главы, простые и сложные, и в конце, обязательно – выковыряет из моих глаз изумруды, пусть даже большинство проголосует «против», этот ритуал необходим, это удаление личности, знак «равно» между мною и ними, больше не могу угрожать глазами, посягать на их личную жизнь. В этом и будет весь смысл. Хотя они еще долго будут продолжать его искать среди своих соотечественников.

         Гаснет лампочка. Серость стучится влажным пальцем в стекло. Буквы сворачиваются, мысленная кровь, подсыхая и затягиваясь коркой предложений, упершихся в точку. Сложно объяснить, почему чужой взор для них желанный, а мой  - ненавистный. Очевидно, все оттого, что мы слишком хорошо знакомы. И если я их люблю, как родитель – свое чадо, то они, неуемный отроки, уже решили идти в свободное плаванье, и видят во мне живой укор, некую границу, сковавший лед, не позволяющий им открыться  во всей красоте, обрученной с независимостью суждений тех, кому они придутся по душе.

        Если же таковых не найдется, то они попытаются вернуться. Попытаются, если им не понравится найденный смысл. Начнут вставлять назад изумруды, фальшивки, настоящие - проданы, соскребать зеленую краску со своих крючьев и лепить в мои глаза. Во снах, ворочаться эхом. В реальности, мелькать среди россыпей звуков, издаваемых чужой глоткой. Но нет, самостоятельность приветствуется. А у меня другая семья. Другой язык, наконец. И вам здесь уже не рады.

        Тогда они уходят насовсем, сливаясь с туманом. Собираются на побережье того курорта, на сорок шестой странице,  берут увесистый валун, оставляя голый песок, и бредут, спотыкаясь, в весеннее море. Когда исчезнут все, затихнет ветер, успокоятся волны, а открывший книгу – отшвырнет ее в раздражении, она окажется пуста.