Последнее средство

Проще всего писать начало рассказа, труднее – развитие, и самое трудное – достойно его завершить. Так Саша, которому, к описываемому времени, исполнилось двадцать четыре года, и писал одни начала, поскольку идей у него было множество, и стоило что-то начать, как его неожиданно посещало новое вдохновение. Он забывал о начатом, и чтобы не упустить появившуюся  идею, начинал новый рассказ. В детстве Саша  обладал слабым здоровьем, не позволяющим родителям воспитывать его в строгости. Он был освобождён от армии, так что к дисциплине, и, соответственно, к самодисциплине он не привык и не считал нужным себя в чём-то ограничивать. Здоровье со временем наладилось, а привычка идти на поводу у своих увлечений у него так и осталась.

Он, вообще, любил что-либо начинать, а дальше интерес к начатому как-то  терялся. Но сам Саша   этого не замечал,  поскольку был занят всё время чем-то новым. Правда, иногда старое увлечение давало о себе знать и он, волей-неволей, вынужден был оборачиваться назад. Особенно много хлопот  в этом плане доставляли женщины, поскольку среди его увлечений они  исключение не составляли.

Надо сказать, что обладая многими талантами, Саша, соответственно, увлекался множеством разных интересных дел.  Часто его хватало лишь на то, чтобы закупить всё нужное для творчества в избранном им виде деятельности, реже он что-то пробовал делать, но вскоре бросал, так как был достаточно умён, чтобы понять, что у него с первого раза ничего путного не получается, а новая идея уже требовала своего воплощения.

В некотором роде исключения составляла писательская деятельность, которой он не изменял. Но, как уже было сказано, он и не приходил к каким-либо результатам - в силу особенностей своей психологии он ничего не дописывал до конца. 

Однако, ни пылившиеся груды новой фотоаппаратуры, ни множество заснятых, но не проявленных  плёнок, ни киноаппаратура с оборудованием для съёмок мультфильмов, ни глина в тазиках, стоящих на книгах по лепке, ни краски и мольберты, ни набор инструментов для обработки камней, ни две гитары с нотами, ни микроскопы, ни большой телескоп не вызвали у Саши того чувства отвращения, что возникало при разговорах с выяснением отношений.  А таких разговоров, несмотря на все попытки от них увернуться, избежать было трудно, и, время от времени, приходилось отрываться от очередного дела и объясняться. Саша пробовал во время таких объяснений и быть предельно грубым, и безразличным, и, якобы, внимательным, и сочувствующим, но это не помогало, и суть дела оставалась всё той же. Таким образом, увлечение, касающиеся женщин, приносило множество неприятностей. Материальные же дела были совсем никуда, а долги давали о себе знать тем, что количество знакомых, у которых можно было бы попросить хотя бы сигарету, свелось к нулю.

Можно себе представить, как однажды утром он расстроился, услышав из трубки две коротенькие фразы, сказанные женским голосом с злыми интонациями:  «Ну, теперь, подлец, попался, не отвертишься! А не будет алиментов, сядешь!»

Голос показался ему знакомым, а лаконизм высказывания говорил о том, что на другом конце провода просто не желали разговаривать с ним по душам, зная, что такие объяснения ни к чему не приводят. Значит, женщина была знакома с ним хорошо. Но вспомнить, кто это, он никак не мог. Имя вроде бы вертелось тут же, в голове, и он стал представлять себе вереницу образов подружек. Тут же выяснилось, что каждая, с которой он когда-либо имел близкое знакомство,  могла бы ему сказать то же самое. Разные события стёрли в памяти индивидуальные черты, но сущность была единой.

Итак, совершенно сбитый с толку, Саша загрустил. Кому именно нужны были алименты, и как он мог попасться, чтобы возможно было что-то доказать? Встречи, как правило, были непродолжительными, знакомства недолговечными. Писем, правда, Саша писал множество, и что он там мог написать компрометирующего себя, вспомнить тоже было невозможно. Тем более, что всякое слово, при желании, можно истолковать так, как это нужно заинтересованной стороне. Да и мало ли какие могут быть свидетели, даже  купленные.

Короче, Саша завял. Ему ещё не приходилось с подобными проблемами сталкиваться в такой ультимативной форме. Сидеть ему не  хотелось. В зелёной молодости он однажды был на поруках, и от судебного разбирательства у него остался неприятнейший осадок. Если бы иметь деньги, можно было бы и платить эти алименты, если уж так требуют - Саша был не жадным. Но ведь денег нет, да и кому их платить? Определённо он знал троих, у которых были от него дети. Но это было недоказуемо. Значит, кто-то ещё? Прикинув, он допустил такую возможность у шестерых. 

Саша впервые в жизни серьёзно задумался о возможных последствиях своих поступков, и ему стало очень не по себе. Надо срочно искать какую-то постоянную работу, а там пусть подают в суд, пусть доказывают, что хотят -  посадить уже не посадят. Правда, мысль о работе тоже была страшна, но не так, как перспектива провести некоторое время в застенках, в непонятной компании, и, не имея никакой возможности,  что-либо предпринимать самостоятельно. Конечно, Саша понимал, что работая, надо будет резко  ограничить количество увлечений и вкалывать постоянно, без всяких перемен. Это было, конечно, ужасно, но постоянная боязнь попасть в застенок была ещё хуже.

Будучи по  натуре, свободным художником, Саша долго прикидывал, какую бы деятельность творческого плана ему избрать. Но с начатым когда-то, и не законченным высшим образованием рассчитывать на интересную работу  не приходилось.

Наконец, после долгих колебаний, раздумий о жизни, мучений и сомнений, Саша решил ехать на Север и устроиться на самую обычную работу. Такое решение было принято, потому что там  можно было, хотя бы, неплохо зарабатывать.  Он оставил все свои увлечения,  даже похудел и осунулся. И вот, наконец, заняв в последний раз деньги у матери, Саша укатил туда, где должна была начаться его новая жизнь, и где он должен был стать другим человеком.


Вика сидела в квартире, где всюду валялись следы Сашиных увлечений и пила чай с высоким пожилым человеком благообразной наружности. Они беседовали.

- Не понимаю – недоумевала Вика – ничего не понимаю. Ведь он же умный человек. Как он мог попасться на такую простую удочку? Я до последнего момента боялась, что всё раскроется. И как глупо я себя чувствовала, когда, наконец, подчиняясь Вашим уговорам, решила позвонить.

Её собеседник хитро улыбнулся:
- У него очень неустойчивая психика. К тому же небольшая подготовка и с моей стороны, например,  рассказик при гостях о студенте, которого за неуплату алиментов осудили, или невзначай брошенная фраза  моего приятеля о том, что за долги человек сел. Да и  ещё кое-что было сделано, не буду вдаваться в подробности. Он, на самом деле, давно уже был готов психологически, только толчок был нужен. Как тебя долго уламывать пришлось, чтобы позвонила! А можно бы и раньше… Не беспокойся, было бы хуже, если б это сделала другая. Ведь всё к тому шло. Зато теперь, кажется, лёд тронулся. Теперь тебе с Пашкой будет вполне хватать, ещё и с Александра алименты взыскать надо будет. А это его наследство ты продай, я тебе в этом помогу.

Вика боязливо оглядела комнату:
- А вдруг он сразу вернётся, как только почувствует, что такое работа?
- Ну, это я беру на себя. Буду подогревать его страх расплаты в письмах, и другими способами. У меня там коллега, тоже журналист, друг детства. Я уже дал знать, чтобы проследил за моим отпрыском, и, если что, сам бы действовал. Свой человек.

А продавать Сашкины сокровища не бойся – ведь на твои деньги куплено. Сама знаешь, как тебе приходилось… Пашку, если надо, у нас оставляй, мы с женой всегда поможем. Любим малышей.

Ну, что ж, давай посмотрим, много ли  тут осталось дельного. Ого-го-го! Ну, ты, Вика, герой!  Я бы, на твоём месте, этого не выдержал бы. Ну и сумасброд! Это он в последнее время особенно во вкус вошёл… Ну, а что это за тетрадки? Какие-то записи… Да это же рассказы! Подожди, подожди, Вика, дай посмотреть…. А сынок, оказывается, талант имеет. Жаль, что ничего не дописано. Но эти начала вполне использовать можно. Я, пожалуй, допишу, тут такая завязка! А знаешь, Вика, может, и не всё потеряно… Это, что ни говори, зацепка. Вот напечатаю пару рассказиков под моим именем, а начала его возьму. Ну, ты-то его самолюбие знаешь. Уверен, что остальные сам допишет. Потом я другу дам знать - как-нибудь к делу постепенно его привлечёт, может, что и напечатать поможет. Думаю, после нормальной работы он будет очень рад чему-то творческому. А потом видно будет. Не будем загадывать, но если всё пойдёт, как я предполагаю, можно помочь и в институте восстановиться.
 
Видишь, дипломатия на основе знания психологии – это вещь! А человеческие, простые отношения, как ты того хочешь, в данном случае  ни при чём. Не то время, не те люди. Скажи спасибо, что есть, кому помогать. Вот не станет нас, стариков, совсем плохо будет. Так что ты не переживай. Сейчас для тебя главное - Пашка.

Знаешь, только в одном я до конца уверен не был – это то, что Саша голос не узнает. А не узнал, подлец, всё же! Голос собственной жены не узнал! Я то, несмотря ни на что, лучшего о нём мнения был. Но, может, это от того, что слишком уж совесть не чиста и он ждал всё время самого худшего. Ну, а от тебя он никаких неприятностей ожидать не мог, зная твоё к нему отношение. Не знает ещё, что всему конец бывает. И сердитой интонации от тебя, наверно, никогда не слышал, и слова жёсткого.

Да ты, никак, переживаешь? Несмотря ни на что, жалеешь? Да успокойся,  как-нибудь к нему съездишь. И если всё хорошо будет, сами решите, как вам дальше жить. Всё-таки, для Пашки общение с отцом ничем не заменишь, да и Саша, я надеюсь, остепенится, наконец.


Май, 1978.