25. Российский дембель делан не пальцем, а Уставом

На ужин сапоги помыть.
Не надо бояться танка, он не раздавит. Танк знает, кого давить.
Несмотря на принятые меры, прошло две недели нового года.
Обращаю внимание на климат! Падает снег, лед и прочее.
Переодеть свои поганые туфли на нормальные армейские ботинки.
Полковник - это дважды майор.
Сюда надо поставить шлагбаум или толкового майора.

На следующий же день после возвращения вся батарея в полном составе отправилась в парк, а если быть более точным, то вся следующая неделя после возвращения под родную крышу была посвящена приведению техники в порядок. Следовало вычистить ее до невозможного состояния, то есть до такого в каком все машины были перед выездом из парка. Но предварительно требовалось устранить все мелкие неисправности, которые обнаружились или образовались в процессе выезда. Особенно это касалось меня.
А поскольку Тереха неровно дышал в мою сторону, то он постоянно терся возле моей БРДМ проверял, что я там делаю. Самое главное, как казалось, закрепить отлетевший прожектор. А на нем лопнула поворотная муфточка. Целый день я носился по части как угорелый в поисках подобной муфточки, и, как это не странно, нашел ее в кочегарке, опять-таки не без помощи Лехи, приятеля из роты КЭЧ. Зачем она была в кочегарке, как туда попала и для чего хранилась – все это, так и осталось тайной великой. И на вторые сутки прожектор закрепили на машине, он даже стал лучше, чем раньше.
Теперь нужно было отремонтировать фару. После наших перемещений по монгольским сопкам один прожектор перестал функционировать. Первоначально казалось, что ликвидировать неисправность достаточно легко, но это первоначально. Следовало найти где-то обрыв провода и починить. Но вот чтобы ее починить, нужно было знать, где этот самый провод проходит. А, как оказалось, расположение электропроводки на БРДМ – это есть страшная военная тайна, которую охраняют все спецслужбы части и даже дивизии, чтобы о ней не прознали проклятые буржуины.
Пришлось наобум Лазаря вскрывать бронированное покрытие, искать провода и проверять их целостность. Но за неделю все досконально сделали, фара засветилась как маленькое солнце, а попутно вся машина была вычищена от гобийского песка на сто процентов, лучше всех машин в батарее, поскольку здесь снимались все обшивки и попутно удалялись песчаные наносы.
К этому времени уже почти все машины в боксе стояли чистые, словно умытые, сверкая зеленью намасленных бронированных боков и отсвечивая черными наваксенными, начищенными покрышками колес.
Не бокс, а картинка. Прямо любо-дорого посмотреть!
Теперь мне, как политработнику, за какового меня стали считать все от солдат до офицеров, после приказа о назначении меня временным замполитом батареи на время учений. Я пытался отбрыкаться, но куда там. Если удавалось доказать оппоненту, что замполит я был временный, то в ответ меня тут же называли комсоргом, вспоминали, что член КПСС. Если говорил, что я только кандидат, говорили, что буду, еще обязательно буду и членом. И на этом любой спор заканчивался.
В общем мне, как комсоргу, как кандидату и как бывшему замполиту необходимо было выпустить море наглядной агитации о проведенных учениях. Оказывается, «Восток-72» прошел совсем не так безоблачно, как это показалось в первый момент. Было множество крупных и мелких проколов. Наверное, на бумаге, в отчетах и донесениях все огрехи были подретушированы, все прорехи залатаны, а все недочеты выправлены. Но в действительности это все были недоделки, за которые могли полететь и звезды, и папахи.
На общем фоне наша батарея еще выглядела просто глянцевым отличником боевой и политической с первой страницы цветного журнала про армию. У нас случились лишь два прокола. Первое, это мое несанкционированное путешествие, а второе – это ночные стрельбы снарядом ПТУРС. А были подразделения, где произошли крупные происшествия, повлекшие тяжелые последствия. Так в третьем батальоне БТР заехал в окоп и придавил несколько спящих там воинов. Завершилась история в дивизионной санчасти. В первом батальоне старики решили организовать гуляние на природе, раз все равно ночевать под открытым небом. Но их потуги заметил контролирующий офицер из армии и история стала известна в самых высших эшелонах. Еще в одной роте произошло целое побоище. Неизвестно из-за чего, то ли из-за лопаты, то ли из-за ведра схватились трое или четверо солдат, на помощь пришли земляки. Солдаты оказались разных годов призыва и понеслось… В общем чуть не семь человек очутились на гауптвахте, а чем еще завершится дело неизвестно.
В санчасть попало около десяти человек с ушибами и переломами, с травмами разной тяжести, да еще человек пятнадцать получили отравления. Старшина вздумал совершить какие-то аферы с мясом и жиром с монголами и получил столь плачевный результат.
Мое путешествие собственно не являлось ЧП. Моей вины в нем не было. Скорее это был недочет комбата вместе с Петросяном, начальником артиллерии: отправили людей, незнакомых с местностью, в ночной маршрут. Поэтому никто нам не выговаривал за нашу поездку, никто не ругал, тем более нас ни за что не наказывали. Но, что интересно, по армии, даже не по части, а по армии поползли слухи о сверхсекретной колонне, которая под особой охраной перемещалась по расположению наших частей.
Вначале я услышал об этом от комбата. Он вернулся с совещания в Чойре, где собирали командиров специальных подразделений армии и на второй день вызвал меня в канцелярию батареи.
- Ты с подполковником из особого сколько раз встречался? Два? Нормально… Жди третьего раза.
- А что случилось? я вроде бы ни в чем не проштрафился?
- Ты что не знаешь, что была бы статья, а человека найти легче легкого?
- Что для меня уже и статью подготовили?
- Я тебе говорил, чтобы ты свои записи машин в автоколонне уничтожил?
- Я все уничтожил, что у меня было. Все сжег! Честное слово!
- Ладно, ладно! Верю. И своему водиле передай, чтобы забыл все напрочь! А то в этот раз, боюсь простой беседой с особистом не отделаешься. И меня может заодно зацепить. Так что, если что, ты в полном отказе, ничего не знаю, ничего не ведаю. Поездили, поездили и спать легли.
Комбат опять ухмыльнулся.
- А на китайскую поляну выезжал, ты об этом никому не рассказываешь?
- Да это, наверное, монголы были.
- Не знаю, не знаю. Может и монголы. Только от китайцев в МИД протест пришел, что мы, якобы, свободно ездим по их территории. Там разговоры идут на таком уровне, что ой-ё-ёй!
Я просто рот открыл от удивления.
Оказывается, о том, что мы посещали этот Богом забытый распадок с костром и десятком узкоглазых аборигенов, дошло до нашего правительства и международные отношения, которые мы с Маратом сами того не ведая невзначай пошатнули, теперь налаживает лично посол Советского Союза. Ну и ну!
А с автомобильной колонной еще хлеще. Пошли слухи, что по территории расположения нашей армии всю ночь ездила неизвестная воинская колонна в несколько сотен единиц техники с несколькими охраняемыми ракетными установками и специальным вооружением. Все о ней говорили, но никто ее не видел. Командование поручило расследовать все, что относится к этой колонне, особому отделу. Особый отдел рьяно взялся за расшифровку тайны неизвестной колонны. Начались многодневные допросы. В первую очередь допрашивали офицеров штаба армии. К нам должны были добраться позже.
Я не знаю добрался ли знакомый подполковник-особист до нашей части и нашей батареи, потому что уже был сентябрь месяц, а 13 октября вышел Приказ Министра Обороны об увольнении в запас и тра-та-та, мы стали настоящими дембелями, а 11 ноября приказом по части меня уволили из рядов СА и через пять или семь дней я уехал домой.
А пока что пришлось заниматься наглядной агитацией. Первым делом пришлось выпустить четыре боевых листка о том, как мы рыли окопы. Три листка от трех взводов и один общий батарейный. Потом пошли боевые листки о ночных стрельбах. Потом…
В общем к концу недели половина ленинской комнаты и наша часть коридора в казарме пестрели от разноцветных боевых листков, украсивших стены.
Значительная часть листков посвящалась ночным стрельбам. Вообще пуск настоящего снаряда ПТУРС был событием для всей части, потому что стоимость снаряда равнялась легковой машине «Волга», самой дорогой из всех доступных автолюбителям того времени. Значит такой дорогой выстрел не должен был просто улететь в молоко. Это должен был быть знаковый выстрел, выстрел без промаха.
Когда стало известно, что будем стрелять, комбат чуть не сломал голову, кому выстрел доверить. Остановил он свой выбор на Грише Яковлеве, якуте, о котором я уже косвенно несколько раз упоминал. Во-первых, Гришка был потомственный охотник и по его рассказам, мог убить песца в глаз, чтобы не портить шкурку. Может быть Григорий и присочинял, он очень любил читать рассказы про таежных охотников. Где-нибудь мог и позаимствовать подобную историю. Но нужного охотничьего карабина, из которого стреляли у них в стойбище, здесь все-равно не было, а уж про песца, которому Гришка брался выбить глаз я и подавно молчу. Так что как проверишь его рассказы?
Во-вторых, он действительно показывал неплохие результаты на тренажере, а в-третьих, как не крути, а стрелять кому-то было нужно.
Уже во время учений сообщили, что стрельбы будут ночные. Мы о таких только в прессе читали, а что, к чему и почему даже не представляли.
Оказывается, мишень должна освещаться световыми минами. Комбат договорился с минометчиками, чтобы они взяли на учения тройной запас этих мин и обеспечили нам непрерывное освещение.
И вот подошел исторический час. Где-то рвутся взрывпакеты, время от времени вдоль позиций проносится БРДМ химслужбы, из которой валят клубы какого-то вонючего газа, в воздухе время от времени зависает светящаяся мина. Она висит как тусклая одно рожковая люстра создавая слабое, неестественно белое мерцающее и какое-то неземное освещение местности, освещение плацдарма. Таких «чудес» пустыня Гоби за свою тысячелетнюю историю существования еще не видела.
Но вот в воздухе зависли два огненные шара, нет три, даже четыре. Комбат по радиостанции открытым текстом материт Гришку. Они перешли на какие-то свои частоты, которые Гришка успел сообщить нам. Это чтобы не засекли их разговоры проверяющие. А на основной частоте офицеры Соляник с Терещенко переговариваются время от времени друг с другом и с экипажами машин, создавая боевую обстановку для проверяющих.
- Ты ПНЧ, ПНЧ используй! Зачем тебе ПНЧ на машине?
- А я откуда знаю зачем! Он мне и на хрен не нужен!
Это переругиваются Гришка с комбатом. Комбату хочется, чтобы все прошло наилучшим образом, и я его желание вполне понимаю и разделяю. В таких случаях всегда кажется, что лучше тебя никто ничего сделать не сможет, даже, если ты сам ни бельмеса ни в чем не смыслишь. Вот и сейчас комбат требует, чтобы Гришка настраивал Прибор Ночного Видения – ПНЧ, но этот прибор реагирует на тепло, выделяемое предметом. А какое там тепло может быть у прямоугольника 3 на 4 метра, сколоченного из соснового горбыля и обтянутого черной и зеленой упаковочной бумагой. Прямоугольник закреплен вертикально и слабо просматривается в белесых лучах осветительных мин. Он даже не просматривается, а поскольку мы знаем, куда смотреть, то видим какое-то пятнышко изменившегося черного цвета. Это пятнышко просто не такое черное, как окружающая темнота.
Комбату, естественно хочется, чтобы цель была как на ладони, во всей своей красе, свете и контрасте. Но здесь уже его власть закончилась, и он изменить ничего не может. 
Наконец сверху зависают пять рожков своеобразной люстры. Стало быть, сейчас что-то начнется. Действительно, комбат командует: «ПУСК!» и Гришкина машина, которую для удобства стрельбы вывели из окопа и поставили на бугорок чуть в стороне, слегка присев, выплевывает расстелившуюся по земле полосу огня, резко превратившуюся в огненный стержень, будто подпрыгивает чуть-чуть, словно желая взлететь, но вместо машины вылетает этот горящий стержень, превратившийся в желтое пятно, а затем в огненную точку, огненную муху горящего трассера.
Мы наблюдаем за полетом мухи минуты три, после чего она гибнет в волне накатившей темноты. Темнота кажется стала еще гуще, потому, что вверху висит опять только один огненный шар. Все произошло так быстро и спокойно в почти кромешной тишине, если бы не шипение и громкий хлопок при сходе снаряда с направляющих у Григория на машине, то можно было бы говорить о полной тишине.
Заранее оговорено, что к мишени поедет комбат и две машины. Моя БРДМ и БМ младшего сержанта Василия Клименкина, осташковского парня (из города Осташков Калининской области) и моего приятеля, с которым мы вместе с самой учебки. Нас берут на всякий случай, если потребуется грубая физическая сила.
Меньше, чем через десять минут, мы возле мишени. Мы, это двое сержантов и комбат, торчим из люков высматривая в ночи Гришкино достижение, а водители ерзают на своих сидениях, стараясь тоже что-нибудь рассмотреть в свете фар.
Рассматривать нечего. Мишень цела и невредима, даже края бумаги, затягивающей полотно мишени, не повредил нигде вездесущий гобийский ветер.
Вот тебе, бабушка, и песцовый глаз!
Разъяренный комбат спрыгивает с машины и в великолепном броске, в полете, правой ногой наносит удар почти в центр мишени. Приземляется комбат столь же великолепно на обе ступни, то есть на обе подошвы. Чувствуется, что его рассказы про занятия в юности футболом не являются досужими байками. Похоже, в ярости он готов, собирается ударить еще и еще, но какая-то подспудная мысль останавливает его.
- Клименкин, сгоняй вперед, посмотри снаряд там видно, не?
Васькина машина срывается в темноту, только ее и видели. Я уже слез с БРДМа и подошел к мишени. Комбат поворачивается ко мне
- Ну тебе все понятно? Или в отпуске побывал и на дембель можно чуть попозже отправляться?
- А что здесь понимать, товарищ капитан! Григорий замечательный стрелок, в глаз песцу попадает, чтобы шкурку не портить. Это все знают!
- Песцу, говоришь? Молодец… - комбат обходит мишень, осматривая ее вид. Совсем непонятно к чему относится его «Молодец» то ли к Гришкиной стрельбе, то ли к моей сообразительности.
- Только, товарищ капитан, надо кабель от снаряда в дырку пропустить…
- Соображаешь…
Очень быстро возвращается Василий. Он везет с собой покорёженный снаряд. Кабель он там еще оторвал и бросил в песок. Как теперь в темноте искать его – неизвестно.
Как говорится, голь на выдумки хитра. Начали прямо от мишени сматывать кабель, стараясь не запутать. Когда клубок принял достаточно внушительные размеры, бросили это нудное занятие и пошли пешком держась за кабель, как за нить Ариадны. Идти пришлось всего с полкилометра. Нашли оторванный Васькой конец. Вернулись с ним назад, протянули его в здоровенную рваную дырищу в бумаге и вернули его на машине обратно. Клубок, смотанный раньше, я забрал себе, пригодится форму к дембелю оформлять.
На батарею прибыли под крики «Ура». Как там у классика:
«Кричали женщины: ура!
И в воздух чепчики бросали.»
Гришка сиял, как медный пятак, или бляха у первогодка. Теперь правда нет уже ни медных блях, ни медных пуговиц, а были времена, это еще до моей службы, когда в каждой тумбочке должен был стоять пузырек с айседолом. Вот этим средством и чистили медные вещицы.
Чуть попозже приехал проверяющий, контролирующий наши стрельбы. Видимо, они с Тимохой отмечали наши удачные стрельбы. Чувствовалось, что отмечать начали еще засветло и только-только окончили.
Поехали еще раз контролировать результаты. Ехали целой колонной. На месте проверяющий мутным взглядом проконтролировал дырку в мишени, подергал кабелек, проходящий через отверстие в бумаге и, видимо вспомнив что-то безотлагательно важное, завертел головой, разыскивая Тимоху. Высмотрев своего боевого знакомца, он махнул ему рукой и полез в машину.
Тогда наутро мы на коленке выпустили поздравительный Боевой листок, где поздравили всю батарею, лично Гришку, комбата и офицеров с отличными результатами стрельбы и с таким показательным успехом.
Сейчас по следам того листка следовало выпустить все то же самое только от каждого взвода и от батареи в целом.
Все необходимое в конце концов было нарисовано, описано, раскрашено. Батарею отметили по части за изготовленные средства массовой информации и даже что-то хвалебное передали в дивизию. Мне все это было абсолютно безразлично. Я ждал дембеля и только дембеля!
В середине октября вышел приказ Министра Обороны о демобилизации моего призыва – нас увольняли в запас. Мы теперь чисто номинально были военнослужащими. Дембеля повсеместно стали получать дембельские уроки, дембельские аккорды.
Считалось, что выполнившие аккорд, не дожидаясь общей партии уезжают домой. Может быть в Союзе это так и было, может быть. Но у нас на пути домой пролегала государственная граница, которую следовало пересечь, а пересечение в одиночку всегда сопряжено с некими трудностями. И независимо от аккорда, все ехали общим эшелоном. Хотя были несколько маленьких партий по пять – десять человек, отправлявшиеся самостоятельно.
Моих товарищей отправили ремонтировать танковую директрису. Это были двадцать или тридцать метров рельс, проложенных в пустыне неподалеку от полигона, а в части был полигон с падающими мишенями, где мотострелки отрабатывали навыки стрельбы из автоматов. Неподалеку от этого полигону уже при мне были проложены рельсы, построена будка для персонала и установлены электродвигатели в кожухах, которые таскали мишень в форме танка, изготовленную из фанеры, по этим самым рельсам.
Почти все это и было построено нами же за годы службы. Теперь что-то там требовалось отремонтировать. Мужик взялись с охотой. Во-первых, это не однообразная, набившая оскомину армейская служба, а практически гражданская работа, во-вторых, хоть какая-то надежда чуть-чуть раньше уехать домой, а в-третьих, когда никто не стоит над душой, работа всегда спорится лучше.
Я тоже хотел на директрису, но меня не отпустили. Мне, как «политработнику» поручили переоформить Ленинскую комнату. В помощь назначили художника из зенитной батареи. Молодой талантливый парень из Прибалтики моего же призыва, то есть для него это тоже был дембельский аккорд.
Работы в Ленинской комнате был непочатый край. Я уже кое-что из наглядной агитации обновлял здесь, но теперь стоял вопрос о полном обновлении, а значит проще было все сломать и сделать по-новой. Как революционеры в 17 году: «Мы наш, мы новый мир построим…»
Поручить-то было легче легкого, сказать-то просто, а вот с реализацией сказанного сразу же возникли трудности. Никто, ни наш комбат, ни комбат зенитчиков, не хотели нам помогать.
А у нас с Толиком, моего напарника-прибалта звали Анатолием, ничего кроме рук и желания сделать все качественно и быстро не было. Лично у меня была еще одна, чисто личная причина, по которой я стремился побыстрее покинуть армейское расположение. Мать где-то увидела объявление о наборе на подготовительное отделение для поступления в МГУ. Но, конечно же, я из Монголии никак не успевал попасть на собеседование в Москву.
Мечта матери, как она потом говорила, еще детская мечта, была, чтобы ее дети, хоть кто-то из детей поступили учиться в МГУ. В дни ее юности шло строительство высотного здания университета и об этой стройке трубили на всю страну, как будто никаких иных строек у нас не было. Ну, это в те времена максимализма и глобальных перемен было вполне объяснимо. Страна первая встала на путь социализма, первая то, первая се, руководство в такой стране самое… и самое… (отсюда и все предпосылки культа личности) и строят в такой стране самые и самое!
И, конечно, такая реклама затмевала все остальные учебные заведения страны, будто никаких иных ВУЗов больше и не было.
Мать написала письмо в приемную комиссию подготовительного отделения, что вот, дескать, ее сын завершает службу в СА, но служит он на самых дальних рубежах, а посему просто физически не успевает на вступительное собеседование и прочая и прочая.
Ей ответил какой-то студент старшекурсник, подрабатывавший в приемной комиссии или аспирант, что, мол, собеседование проводится тогда-то и тогда-то, кто не успевает, имеет возможность подать документы на следующий год и т.д.
Тогда мать написала в партком Университета, что мол ее сын кандидат в члены КПСС служит там-то и там-то и в силу этих обстоятельств…
Короче в парткоме поняли, что лучше провести дополнительное собеседование, чем связываться с такой грамотной и письмо обильной большевичкой и партизанкой. А мать перечислила все свои заслуги перед партией и народом, которые имела. И мне пришел вызов из МГУ, наделав немало шороху в полку. Еще бы, письмо с сургучной печатью, а на конверте зачем-то поставили большую красную сургучную печать, как на каком-то секретном пакете времен Гражданской войны! И такое необычное письмо из главного ВУЗа страны пришло не в штаб полка, не командирам, даже не какому-то командиру подразделения, а никому не известному сержантику!
Может быть матери и не стоило устраивать такую переписку, тем более в своих несколько корыстных целях. Но все-таки в Монгольские степи я приехал не по собственному желанию, в пустыне Гоби я торчал не по собственной прихоти и не имел возможности приехать вовремя в Москву опять-таки не из-за собственных капризов.
А теперь, если мы не выполняем аккорд, мы не попадаем в основную партию, а когда будет сформирована дополнительная партия в европейскую часть страны известно только святому АКМу! Напомню, что основной состав солдат и сержантов был из Бурятии, из Читинской области, в крайнем случае, с Урала или Алтая. А мы оба были с Европы.
Пришлось мне идти за помощью к замполиту полка. Подполковник Денисенко был старый и опытный политработник и очень любил, когда солдаты со своими бедами и горестями шли напрямую в его кабинет. А тем более он меня уже немного знал. В проблему с Ленкомнатой он врубился моментально. Напоил меня чаем с лимоном и отправил с самыми многообещающими заверениями.
К замполиту я ходил в пятницу. А уже в понедельник в кабинет все того же замполита были вызваны начальник солдатского клуба, все офицеры нашей батареи, все офицеры зенитной батареи начальник артиллерии полка, начальник ПВО полка, короче все люди, которые могли хоть мало-мальски чем-то помочь в оформлении Ленкомнаты. И, естественно, вызвали меня, как молодого коммуниста.
И понеслось. Офицеры сначала попытались брыкаться. Мол это дембельский аккорд и пусть дембеля все и решают самостоятельно. Но здесь замполита понесло.
- Как это дембеля? – вскочил он – Какие-такие дембеля? Кто у нас ответственный за Ленинскую в казарме? Капитан Козырев и капитан Синельников, а отдуваться должны два срочника, причем ни один капитан не желает пальцем пошевелить.
Подполковник кричал на собранных офицеров в полный голос. Оказывается, Ленкомнату должны были переоформить еще в позапрошлом году, даже какие-то деньги под это дело выдавались. Я сидел ни жив ни мертв, сам уже жалел, что затеял эту бучу с Ленкомнатой. Хотя я дослуживал уже второй год, но еще никогда при мне так не разносили никого из офицеров.
Когда вышли на улицу, все молчали. Они остановились около штаба покурить, а я потихоньку, потихоньку за спинами слинял к себе в батарею.
Толян сразу ко мне:
- Ну что? Чем закончилось?
- Ой, Толич, не знаю и не спрашивай! Там такой разгон был, что к китайцам не ходи.
Один комбат нашел краску для пола, второй деревяшки для рам и подрамников. Из клуба дневальный принес бумагу, акварели, краски, ватман и еще множество мелочей, без которых вся работа не могла двинуться. И у нас закипело!
Он рисует, я подбираю материалы, бегаю в солдатский клуб, он пишет, я режу картинки, он рисует, я клею.
Один раз разбирали в клубе какую-то свалку старых средств агитации и Толик из кучи хлама вытащил какой-то металлический кронштейн. Мне и не к чему что это такое. А он радуется как ребенок. И к Игоревичу – начальнику клуба. Дай нам пенопласта.
На кой нам этот пенопласт?! Но Толян как репей дай, дай.
- Да хоть весь заберите, - в сердцах брякнул Игоревич.
Мы почти весь и унесли. Не сразу, правда, а раза за три-четыре.
И это не кронштейн был, а приспособление для резки пенопласта. К этому кронштейну Толик, какой все же молодчина этот прибалт, прихватил ЛАТР и катушку нихрома. Нихром с грузом цепляется на этот кронштейн, стоящий вертикально, на него подается напряжение, провод греется и плавит пенопласт. В итоге лист пластика режется, как брикет сливочного масла в магазине.
Через несколько дней на стенах Ленкомнаты красовались разнокалиберные объемные буквы, складываясь в призывы и лозунги. Мало того, он умудрился из каких-то разноформенных финтиклюшек выложить портреты Ленина и Маркса.
В общем уже за несколько дней до назначенного срока все было сделано и даже не по первому сорту, а по экстра. Я доложился замполиту полка, он лично прибыл в батарею осмотрел результаты работы и пожал руки и мне и Анатолию. Но потом опять вернулся к вопросу сверхсрочной службы. И он, и комсорг полка, а иногда и наш комбат время от времени заводили со мной разговоры о том, чтобы я остался служить в части сверхсрочником на пять лет. Правда, после получения мной письма из универа разговоры приутихли, но сейчас разгорелись с новой силой.
Через неделю после завершения дембельских аккордов стали сверять списки уезжающих с первой партией. В основном ехали те, кому требовалось попасть в европейскую часть страны. Но так как партия формировалась для целого эшелона, то в нее включали и ребят из Иркутска, Ангарска и рядом лежащих городов и поселков.
За два дня отъезда я отправился в дивизию сниматься с партийного учета. Там уже знали о моем приезде, все документы были готовы, я отметился в штабе, в парткоме, повстречался с дембелями-ПТУРСистами, не обошлось без ста грамм «Столичной», и уехал обратно. Всего отсутствовал в части два дня. Но кто-то воспользовался моим отсутствием и увел из каптерки мой дембельский чемодан. А что за богатство там было? Альбом с фотографиями, три свитерка, спортивный костюм. Вот и все мое богатство, нажитое за армейские годы.
Искать было бесполезно. Это молодцы из следующего призыва, будущие дембеля постарались. Может даже любимчик Терехи Сережа, уж больно масляная морда у него была, когда я разыскивал чемодан. Да не пойман – не вор, как говорится. Хорошо хоть старшина пошел на встречу и выдал мне новенькую парадную форму. За вечер я привел ее в порядок. Точнее не я сам, а с помощью молодых. Скажете, дедовщина, пусть будет так, но никто не возражал и все, кого я просил с охотой делали все, что нужно.
Утром у меня была приличная форма, правда без всяких украшений, но я никаких украшений и не хотел. Мне в этой форме нужно было появляться в МГУ, поэтому всякие украшения были лишними.
В 11 часов построение для прощания с родной воинской частью. Колонна дембелей напротив каре полка. Речи, кому-то, мне в том числе, вручают последние армейские грамоты, духовой оркестр. Многие дрожат, что сейчас будет осмотр и их дембельские наряды, больше похожие на клоунские из-за множества нашивок, наклеек, металлических эмблем и прочей мишуры, изготавливавшейся все последние полгода, и теперь пришитой намертво к мундиру и шинели, заменят на б ушные, а эту форму изымут.
Но все проходит благополучно. Совсем напрочь безумных форм у нас и нет, а на прочие украшения и украшательства вполне можно закрыть глаза, что командиры и делают.
Мы грузимся в два автобуса и несколько грузовиков и с радостным ревом, который называется песней, выезжаем навсегда за пределы полка.
Двадцать минут и мы на вокзале, еще полчаса, и мы в вагоне состава. Теперь часа полтора будем ждать отправки. Как всегда, в армии все делается с запасом. Солдаты едут группами от подразделений. У каждой группы имеется старший офицер, который должен доставить вверенную ему группу до конца, в данном случае до Москвы. У старшего находятся наши военные билеты и прочая дембельская документация. Конечно, если солдат едет не до конечного пункта, то ему документы отдадут раньше. Но все-равно еще сколько-то суток чувствуешь себя зависимым от кого-то, чувствуешь себя как бы в армии.
Только как ни тянутся эти дни, а мы ехали в эшелоне десять суток, но и они когда-нибудь заканчиваются.
И ты становишься полностью гражданским человеком.
Миру мир - солдату дембель.