Однажды ночью

                Подарок для Милен Фарме
     Памятуя о непреложном правиле : " Экспонаты руками не трогать", не сомневаясь ничуть в нашем полном праве превращать все, к чему ни прикоснемся, в говно, наигрывая мелодии, схожие со стилем ска, но лишь схожие, поганя своим отвратным гнусным языком имена Баркова и Пушкина, мы вальяжно перемещались из ублюдочного городишки на северо-западе в столицу. Столица распласталась перед нами пьяной шлюхой, вот-вот готовой в обморочном полусне пустить газы и обмочиться, но мы высоко задрали бородатую рожу имбецила, разделись догола, снова и заново пародируя пародию, в этот раз - Тилля Линдеманна, и бодренько приплясывая выскочили к людям. Впрочем, мы очень скоро осознали собственное заблуждение, ибо людей на горизонтах не наблюдалось, была публика, те самые креативные двуногие, что некогда бегали по площадям, улицам, редакциям и радиостанциям, требуя и негодуя, сдавая братьев и сестер, продавая и предавая всех, кого только могли вспомнить, сплюнули и ушли в запой. Навсегда. Не было никакого смысла вылазить из одиночного плавания вечного запоя, зачем, ведь известно заранее о бессмысленности абсолютно всего под этим небом. Даже странно, раньше мы фантазировали на тему космического излучения, вызвавшего эти необъяснимые мутации, но сейчас склонялись к геологической версии. Еще бы, космос изучен много лучше, нежели недра земли. Представлялось, что где-то на глубине есть нечто, минерал или реактор, оставленный пришельцами ( вот, кстати, объединение двух тем), облучающий определенный участок поверхности планеты, и именно из-за этого воздействия происходит то, что происходило, есть сейчас и будет всегда. Скудоумные создания, лишь внешне похожие на людей, различного происхождения, самого разнообразного воспитания, образования, вероисповедания мистическим образом слагались вкупе в нечто несуразное, явно недостойное имени человека, агрессивное, тупое, злобное, завистливое, пьяное стадо, без устали занимающееся похвальбой и патриотизмом. Смешно, где-то разрабатывались планы космической геологии, запускались платформы и спутники, творились рукотворные чудеса, в промышленных масштабах изготавливались лекарства от страшных эпидемий, здесь же невнятные вороватые людишки с заплывшими глазенками облизывали доски, почему-то считая их святыми, надували щеки, пели, плясали, безудержно хвастались, гордились дедами, презирая всех вокруг и одновременно завидуя презираемым, носились с плакатами и лентами, проклинали, запрещали и сажали друг друга за прочные решетки. От этого безумия уже привычно подташнивало и мы начинали проклинать немцев, кого же еще, точнее, одного из них, вздернутого на виселицу в Японии, ведь это именно он позволил двинуть долбанных сибиряков на выручку к Москве. Боже, если бы не это, все закончилось бы к сорок второму, и не было бы даже духа от красной нечисти, уничтожившей русский народ. Мы истерически хохочем, услышав благоглупости о возрождениях, патриотизмах, духовности и завтрашнем рассвете. Этого не будет. Никогда. По очень простой причине - народ, так и не ставший нацией, убит в семнадцатом и ничто уже не поможет воскресить умерших, даже тупые мечты в пику происходящей мерзости о победе нацизма, по трезвом размышлении разлетались вдребезги, сменить беса на черта, одинаково ненавидящего само имя русских, значило лишь ускорить процесс тотальной аннигиляции доказавших свою историческую ничтожность двуногих.
     Мы сжимали в руках наградной пистолет, врученный много лет назад за предательство, даже гравировка вопияла о подвигах Иуды, грели удобную рукоятку враз ставшими горячими и влажными, как пиз...а текущей бл...ди, руками, скользким пальцем ловили гашетку, крючок, не дающийся, ускользающий, смотрели на портрет козлобородого поляка и смеялись сквозь слезы, проклиная свое великое прошлое. Нахлынуло. И ушло. Мы заварили чай. Подошли к зеркалу. Улыбнулись. Шепнули : " Не ссы, мужик, прорвемся"  и снова упали в кресло. Знать бы еще, куда мы прорвемся. Перед нашими закрытыми глазами кружились бесовским хороводом рожи подхалимистых холуев, преподносящих короны, проворовавшихся друзей, предавших женщин, сбежавших детей. Мы завыли, тоскливо и безнадежно. Но тут в руку ткнулось что-то мокрое. Живое. Нос. Милая, ушастая моя, хвостатая собаченька, почему, почему только ты никогда не предашь ? Мы обхватили ее голову двумя руками, крепко, прижались к мягкой шелковистой шерсти и стали вдвоем ждать рассвета, что наступит, не может не наступить. Иначе... Зачем же жить. Ничего, милая, он наступит. Обязательно наступит. Не может не наступить.