За два часа до

На семинаре по квантовой термодинамике он сидит в последнем ряду, состоящим из пяти столов - за каждым по развеселому парню, да и вообще их группа по преимуществу мужская…

И вдруг, представьте, вместо Иван Иваныча в аудиторию быстрым решительным шагом вошла, почти вбежала  девушка, приблизительно их возраста, сказала: «Здравствуйте, начинаем занятие…», и отвернувшись к доске, принялась писать крошащимся мелом тему.

От волнения, разумеется. Ясно дело: в первый раз послали вести практику аспирантку с кафедры… Да-да, и саму ее он видит впервые.

Ну кто когда на семинаре тему писал на доске? Просто по русски назвать – язык отсохнет? Оглянулся по сторонам. К его удивлению все с самым серьезным и старательным видом открывали тетрадки. Ни смешка, ни шутки, гробовая тишина. Ерунда какая.

А лет ей от силы двадцать… пять, блондинка… крашенная, чрезмерно какая-то серьезная, кстати, даже имени своего не назвала, не представилась, что явный промах, выдающий волнение… Да ладно, не бойся ты, начинающий педагог, что мы, звери какие? Не понимаем?

Но почему никто из самых отъявленных хохмачей группы не веселится и не шутит, как бывало прежде, когда к ним в мужскую аудиторию, благодаря проискам отдела расписаний, как в клетку к голодным тиграм, попадал какой-нибудь молоденький свежеиспеченный кандидат наук на длинных шпильках?

«Наверное, чья-то дочка, - догадался Владик, ощущая себя слегка как бы не в своей тарелке, - может даже самого завкафедры. Нет, и для завкафедры слишком народ притих, черте что творится, ничего не понимаю, может их уже предупредили перед занятием, чья тут дочка объявится, а я как всегда припоздал: после физры слишко долго в душе опробовал новый шампунь. Черт, как он сильно пахнет, значит волосы промыл плохо, да и высушить толком не успел. Зато зачет по бегу на пять кэмэ в кармане, и даже в тройку призеров попал!

Владик с чувством превосходства кинул взгляд поверх голов впередисидящих.

Так чья у нас сегодня дочка? Неужели самого проректора по науке Григория Адамыча детка вышла на преподавательскую стезю? Не красавица, не уродина, но вид шибко начальственный, прямо в дрожь бросает с чего-то…».

Завершив свое однострочное писательство, крашеная блондинка внезапно углубилась в аудиторию, и никто не провожал ее заинтересованным взглядом, не производил визуальных замеров талии и бедер, все как зачарованные занимались чистописанием, выводя нечто каллиграфическое в тетрадочках… будто открытки к 8 марта заполняли.

За тем же занятием он и себя внезапно обнаружил, понимая, что худенькая девица направляется к их, последнему ряду и начинает… проверять с крайнего стола: верно ли они… пишут?


Несмотря на явное замедление умственной деятельности, связанное с тем обстоятельством, что так не кстати опасная девица производит на него сногсшибательное впечатление, главное понимал ясно: проверка, начавшаяся справа по порядку - чисто для отвода глаз, а идет она, на самом деле, к нему, и никто другой здесь, кроме него, ей не нужен…

«Шампунь, что ли, - опять подумалось о постороннем, - занюхала. Никогда больше такой покупать не буду…»

Сосредоточился на своем листе, притих, чувствуя, как проверяющая остановилась за спиной. Нагнулась так близко, что ощутил девичью прохладу дыхания возле своей горячей макушки. И запах… сменился. Аромат женского шампуня мигом победил прежний мужской, прядь влажных волос коснулась щеки… значит… она тоже только что из душа? Ну, это, право, даже странно… что за чушь?

Сердце вспрыгнуло к горлу.

Но тут же хлоп… замолкло.


Девичья рука коснулась его обмерших пальцев, легко отняла авторучку, быстро написала какие-то свои единственно правильные в данные ситуации слова, почерком похожим на его, но другим цветом, которые при всем желании он оказался не в состоянии прочесть.

Еще несколько удивительно огромных секунд они существовали единообразно, много выше сидящих рядом. Парализованному счастьем это время показалось гораздо дольше и светлей нескольких прежних лет, причем окружающие как бы уменьшились в размерах и переместились на приличествующее им отдаление, не имея ни права, ни возможности наблюдать их кроткую молчаливую встречу.

И вместе с тем внутри всего тела его просто безумствовала неукротимая термоядерная плазма, почти такая же, что возникла на финише пятикилометровки, когда он в бешенном спурте сделал своих соперников, а затем никак не мог унять, стоя в душе голым под пронзительно-холодными струями. Оказывается, легко совладать с ней могут только прохладные женские пальцы, спокойно лежащие на его запястье, будто медсестра измеряет пульс. Они держат плазму внутри, управляют ею надежней любой магнитной ловушки, не дозволяя преждевременно вырваться наружу…

Жарко… как жарко…

Ощущая великую радость и одновременно боль внезапной разлуки, Владимир Петрович встал с кровати, посмотрел на часы, было четыре ночи. Он прошел на кухню, выпил полстакана холодной воды, отворил окно, этого оказалось недостаточно. Вышел на лоджию, растворил все окна, стоял, дышал, дышал всей грудью с закрытыми глазами.

Откуда, с чего вдруг в шестьдесят пять лет его настиг столь чувственный сон?

Которому в жизни не было никаких реальных аналогов? И это серьезное, хмурое, но ставшее за секунды столь дорогим, лицо, которое сейчас, с закрытыми глазами, он все еще видит более чем явственно, ведь и оно ему абсолютно незнакомо. Никогда не встречал прежде, а у него отличная память на лица. Выдумка, фантазия спящего разума, но как хочется возвратиться обратно, чтобы ощутить ее близкое дыхание за спиной… какое-то неземное наслаждение… удивительно…. живешь – живешь… и вдруг… такое…. И ведь больше никогда не приснится… вот что смешно и печально.

Владимир Петрович улегся в постель с наивным желанием повторения, хотя, в общем-то, по зрелому рассудку, конечно, ни на что особенно не надеясь. Попытка – не пытка, нельзя дважды войти в одну и ту же воду… но если очень-очень хочется… то?

Ну, если только очень-очень-очень-очень… и к тому же пора… вас пригласили… то, несомненно - да…

К шести часам утра он был уже холодный.