Порог

               

«Иваныч, подлетаем, - громкий голос второго пилота разбудил его. - Устье Нуя, глянь где тебе удобней будет». Стряхнув с себя надоедливые и неприятные мысли, Кондратьев упруго вскочил с боковой скамейки салона МИ-8 и прошел в кабину летчиков. Первый пилот Саня Подкорытов, показав рукой направление, прокричал: «Иваныч, давай вон там, на стрелке. Хорошая коса, тебе оттуда удобно будет стартовать. Как думаешь?» «Пожалуй, да. Давай туда садиться».   С Саней они были знакомы лет пятнадцать, а то и больше. Он помнил, как Саня, тогда еще зеленый выпускник летного училища, впервые появился у них на базе, на Куртыраме. Лаковые туфли, форменные брюки со стрелками, щегольская кожанка. Он и сейчас не изменяет своему стилю, все также отглажен, отутюжен и  подтянут. А тогда, помнится, Саня, весь такой гладенький, не задумываясь, кинулся помогать им с разгрузкой вертолета. Погода была дрянная, больше недели вертолет не мог пробиться к ним через пелену низких, густых облаков. И вот пробился, проскочил в чудом образовавшийся разрыв, казавшийся снизу, с земли, уставшей от гнетущей тяжести небесной, окном в рай. Окном туда, где нет надоедливого дождя, и всегда светит солнце. Но это окно могло в любой момент захлопнуться, и потому с разгрузкой надо было поспешить.  Потом Саня, довольно быстро, стал первым пилотом на МИ-8 и также быстро завоевал уважение всех, кому вертолет был «родным» транспортом. Это с ним можно было спокойно, ткнув пальцем в точку на карте и сказав «Сюда», завалиться спать в салоне. Потому, что все знали – Саня Подкорытов привезет тебя именно в эту точку.

Описав пологую петлю, вертолет на мгновение завис и мягко опустился на гальку речной косы. Это тоже был фирменный знак Сани Подкорытова – в самых экстремальных условиях он садил вертолет так, что пассажиры и не замечали момента касания земли. Откинув дверь салона в сторону, Кондратьев скинул вниз свои пожитки, хлопнул по рукам пилотов: «Ну, бывайте, меня на устье Солони буровики на вездеходе заберут». «Удачи, и рыбалки хорошей».
Вертолет, сделав круг над ним, взял курс обратно, а Кондратьев, глядя на уменьшающуюся на глазах машину, вспомнил старую геологическую загадку: «Что общего у вертолета и коровы? Принцип действия – чем выше хвост, тем больше скорость». Шум винтов таял вдали, унося с собой все, что связывало его с тем миром суеты, шума и неприятных проблем. Тот мир остался где-то далеко, за перевалом, а в этом  все было по-другому.               

Как же давно он не был здесь, здесь не именно на стрелке Нуя и Реки. А здесь в этом мире. Глубоко, на всю мощь легких, он вдохнул этот пьянящий воздух, наполненный ароматами цветов, хвойным запахом сосен, свежестью речной воды и еще чем-то, далеким, из юности, что он когда-то знал, а теперь начал забывать.  Медленно поворачивая голову, он осмотрелся. Река, бурная, игристая, шумливая неслась-скакала между огромных валунов. Справа, выскочив из узкого распадка, как будто давно поджидал ее, спрятавшись меж деревьев, к ней выбегал Нуй. Кубарем скатившись с небольшой терраски, он бросался в ее воды и дальше они бежали вдвоем, хохоча и кувыркаясь. Сопки вокруг, в честь осени, уже начавшие примерять желтые наряды, снисходительно наблюдали за этой кутерьмой у своих ног. А над ними небо, чистое-чистое, без единого облачка. Разве что слегка замутненное осенней белесой дымкой. Такой легкой, почти не заметной. И он посередине этого мира. Один. Как же давно он здесь не был.

План этого сплава зрел в его душе уже несколько лет, представь себе: десять дней один на один с таежной рекой. Без связи с «внешним» миром, без звонков, без разговоров. Утренние туманы, вечерние костры, дрожащий от напряжения спиннинг в руке. Сказка, да и только. Сколько раз уже бывало, что вот оно, кажется, рядышком, уже все собрано, готово и вот уже завтра-послезавтра выезд. Но опять какое-нибудь неотложное дело на руднике. И все переносится на месяц, потом еще на месяц, а там и зима на носу. До следующего года.    Но свершилось-таки, он здесь и... пора, наконец-то, окунаться с головой в эту сказку. «Государь, народ собрался для разврата», - проговорил любимую присказку незабвенного балагура, вездеходчика Толяна Невинного и  улыбнувшись, принялся за оборудование лагеря. «Сегодня-завтра, я ни куда не поплыву. Порыбачу вдоволь, пробегусь с ружьишком по окрестностям, рябчики тут должны быть», - решил Кондратьев.  Вообще-то еще с первых своих студенческих практик, с первых полевых баз, он очень любил эти хлопоты по обустройству лагеря: установка палаток, сооружение в них нар из заготовленных тут же жердей, кухня, склад, дрова. И все вокруг, также захваченные каким-то неведомым радостным трудовым порывом, перекидываясь шутками и улыбками, бегали, суетились. А вечером, под кухонным навесом, за сооруженным ими же столом, удивленно-восторженно оглядывались на ряды палаток, на дымки печек над ними, на поленницу дров у кухонной палатки: «Неужто это все мы?» Наверное, в душе, где-то глубоко, он был не геологом, а строителем. Потому, что с таким же азартом, он, будучи уже начальником рудника, добивался в тресте выделения средств на строительство новых помещений на обогатительной фабрике, жилых домов в поселке. С тем же азартом и какой-то веселой злостью, он до хрипоты, спорил с подрядчиками, доставал дефицитные кирпич, цемент и трубы. Чтобы потом с тихой умиротворенностью смотреть на поселок с вершины противоположной сопки и думать: «Построили же, глянь, как красиво вышло»….

....Да, поселок в те годы хорошел на глазах. Люди переезжали из деревянных времянок в кирпичные дома с водопроводом и электрическими печами. К нему на рудник просились работники со всего края. И он брал, почти всех, тогда он еще лично разговаривал с каждым кандидатом, прощупывал его, вертел на ладони, отбраковывая ненужных. Он отбирал их, расставлял по участкам, каждого по умению и силам его, не требуя невозможного, а лишь честного выполнения возложенной на тебя работы. И люди верили ему, зная, что случись чего, Иваныч заслонит от любых напастей.   А теперь ему предлагают их предать.

Он опять увидел перед собой холеное, раскрасневшееся от выпитого, лицо замдиректора треста Петряева и его вкрадчивый голосок: «Да, пойми, Павел Иванович, тресту осталось жить от силы год-два. А потом он развалится. Видишь же, что в стране творится. Все рушится.» И опять вкрадчиво про то, что руднику, как и всему тресту скоро конец. Про то, что есть потенциальные покупатели из Москвы. Но у  них есть условия, для снижения себестоимости продукции, они требуют снять с рудника все социальные обязательства перед поселком, сократить число работников и урезать им зарплаты. «Но, ты, не волнуйся, Павел Иванович, тебе лично гарантируется высокая зарплата, доля в бизнесе и квартира в Москве. Не руби сгоряча, подумай, посоветуйся с женой». «При чем здесь жена…» «Не кипи, не кипи, езжай домой, поговори с Тамарой Владимировной, она у тебя женщина умная». «Подожди-подожди, а как же люди? Им-то как?» «Ну, что люди? Разъедутся, страна у нас большая… Ты о себе подумай. Дочь-то в этом году в институт? А тут квартира в Москве, в хороший ВУЗ ей поступить помогут. Чем плохо? Это мы, старики, привыкли довольствоваться малым, а молодежи нынче надо все и сразу».

Он долго стоял наверху, глядя с перевала на поселок. Там внизу жили люди, с которыми он поднимал рудник, люди, которые привыкли верить ему. А ему предлагают предать их. Да так хитро предлагают, мол, не переживай, тебе и делать-то ничего не надо. Мы сами все сделаем. Ты только не высовывайся, волну не поднимай. Промолчи где надо....

 «Да ну…» Он отмахнулся от навалившихся снова неприятных мыслей. Не за тем он сюда выбрался. Подхватив ружье с патронташем, он двинулся с косы в лес. И тот, как бывало уже не раз в его жизни, принял его, укрыл своими ветвями, отгородив от шума города, от пыльных улиц, от мрачных мыслей. А он окунулся в лес, как в спасительную обитель, ища защиты, стараясь смыть городскую пыль.  Упругой походкой, легко прыгая с камня на камень, Кондратьев взбежал на пригорок. Сверху место стоянки ему понравилось еще больше. И река, уходящая широкой дугой на юг, за сопки. И сопки, невысокие, со сглаженными вершинами, отсюда казавшиеся стадом барашков, в зелено-желтых кучеряшках, спешащих к реке, на водопой. Барашками, с пробивающимися то здесь, то там «рожками» каменных останцов.               

Еще в юности,  в студенческих походах, он понял и принял суровую красоту гор, дикую, нежилую, первобытную. Но ходил он в горы не за красотами, а чтобы испытать себя, проверить на прочность. Тамара долго пыталась привить ему любовь к морским пейзажам, песчаным пляжам и шуму морских волн, но там он начал скучать уже на второй день отдыха.  Его всегда тянуло сюда, в сибирскую тайгу, к этой не броской красоте, к густым сосновым лесам, источающим в жару невероятной плотности хвойные ароматы. К белым, просвечивающимся насквозь, березовым перелескам. К полянам ярко-оранжевых жарков. К весенним всполохам багульника. К этим быстрым и чистым ручьям и речкам. Это был его дом. Где ему всегда было хорошо, где он набирался сил, черпая их из обжигающего  холода таежных ручьев, от тепла нагретых валунов каменных россыпей, от мягкости мха у подножия вековых кедров.

  Вечером, поужинав густой похлебкой из  подстреленного в лесу рябчика, он растянулся у костра, блаженствуя. Быстро темнело и от Реки потянуло ночным холодом. Надо бы встать и накинуть теплую куртку, но ему не хотелось шевелиться. Закинув руки за голову, он смотрел в темнеющее небо, на котором уже проклевывались первые звезды. Лепота-а. Хотелось лежать вот так вечно, глядя в звездное небо, слушать жизнь вокруг и молчать...

...Он вспомнил, когда это случилось в первый раз. Когда он, паренек из небольшого шахтерского поселка, где двери не запирались на замок, где все друг друга знали и всегда здоровались при встрече, где тебе могли дать по морде, но никогда не стрельнули бы в спину – он, Пашка Кондратьев – впервые пошел против совести. Впервые поддавшись на уловку «это надо коллективу, так будет лучше для дела».               

Это было на первой его практике. Он уже не помнил из-за чего началась та «война», между молодежью их поискового отряда и завхозом тетей Машей, безобидной, в общем-то, теткой средних лет. Да и не суть важно это сейчас, да и тогда, наверное, тоже. Но в итоге решили ребятки свергнуть ненавистную завхозшу. И не придумали ничего лучшего, как обвинить ее в воровстве. Кто-то из парней выкрал из продовольственной палатки пару ящиков тушенки и большую коробку сливочного масла. А другой сказал, что, видел, возвращаясь с маршрута, как какие-то коробки грузили в вездеход с буровой, что находилась в пяти километрах от их базы. Начальство отряда провело ревизию и обнаружило недостачу. Тетю Машу первым же вертолетом отправили в город. Он не участвовал ни разработке плана, ни в его осуществлении. Но план мог сработать только в том случае, если о нем не узнает ни кто из посторонних. А для этого надо было просто молчать. И он промолчал, не остановив заговорщиков еще в самом начале, промолчал на собрании отряда, когда тетя Маша слезно умоляла поверить ей. Потом это забылось, затянулось наростом новых событий, впечатлений, переживаний. А вот сейчас он вдруг вспомнил...

 Заметно похолодало, он рывком вскочил на ноги. Пожалуй, и на боковую пора. Он положил в костер большую корягу, которая, тлея, должна была поддержать огонь в костре до утра, отпугивая не прошенных гостей. Спать-спать-спать. Залез в палатку, нырнул в спальник и уже через минуту спал тихим сном праведника.

«А сегодня – рыбалка», - подумал Кондратьев, лишь только открыв глаза. ДА. Рыбалка. Он еще вчера приметил ямку за перекатом, чуть ниже устья Нуя. Там, наверняка, должен быть хариус. Костер еще тлел и потому, получив новую порцию сухих дров,  достаточно быстро вспыхнул тонкими языками пламени. Пока на костре закипал чайник, Кондратьев настроил снасть, положил в карман коробочку с мухами и приготовил кан под пойманную рыбу. Вода в чайник закипела, но он не стал заваривать чай. Завтракать совсем не хотелось. Ну, нисколечки. Нет ждать больше невмоготу, рыбацкая душа уже была на берегу, и тело тоже стремилось туда.               

Он знал этот жар, зарождающийся вначале маленьким огоньком ожидания, едва тлеющим, почти незаметным. Потом жар начинал расти, растекаясь по телу, заставляя сердце биться быстрей, сбивая дыхание, порождая мелкие подрагивания в кончиках пальцев, нервно теребящих древко удилища. Жар этот, известный каждому рыбаку, удается унять лишь поимкой первой рыбы.     Стараясь не шуметь, Кондратьев поднялся на терраску и, осторожно подойдя к ямке за перекатом, всмотрелся в водоворот струй. Точно, вот они. В кристально чистой воде, которая скрывала истинную глубину ямки, на пестром фоне галечникового дна, хариусы казались темными молниями, неожиданно проносящимися в разных местах. Есть, есть рыба. Также тихо, он вернулся к перекату. Отсюда до ямки метров пятнадцать, рыба не видит его. Он зашел в воду: «А ну-ка, подогреем ваш интерес», - и он пошевелил ногой, поднимая донную муть, которую сейчас же унесло вниз по течению. «А теперь держите это». И вслед за мутью вниз пошла мушка, кувыркаясь в толще воды. Яркий, белый поплавок четко показывал, где в данный момент находится мушка. Слегка притормаживая катушкой, Кондратьев травил леску, подавая мушку прямо к харюзовому «столу».  Он не спешил, наверняка зная, что хариус, привлеченный облаком донного мусора, поднятого сапогами Кондратьева, обязательно заметит мушку. Поплавок вдруг пропал из виду, нырнув под воду. И сейчас же Кондратьев почувствовал сильный рывок на том конце снасти. Поклевка!!!

Аккуратная подсечка,  леска звонко запела, передавая напряжение упирающегося  на крючке хариуса.  Не долгая, но упорная борьба и Кондратьев держит в руках хариуса. Красавчик, сантиметров тридцать в длину, сильное, прогонистое тело, светло-коричневое снизу и темное сверху, с огромным спинным плавником-парусом. Полюбовавшись на первого хариуса, он отправил того в кан.               

Не понимал он этой новомодной тенденции рыбацкой «Поймал –отпусти», когда пойманную рыбу, изрядно помучив ее при вываживании, бросали обратно в реку. Жалко тебе рыбу? Так не лови ее. А ловишь, так лови столько, сколько тебе нужно для пропитания, и не больше. Он  домой-то рыбу привозил редко, искренне полагая, что рыба вкусна свежая, только что пойманная, в ухе, запеченная, в фольге или на рожнах. А дома она уже не так вкусна, полежавшая, сопревшая на жаре, приобретшая неприятный резкий запах. Тамара, жена, часто корила его, мол, сосед с рыбалки мешок рыбы привез, а ты ни хвоста, и где был не понятно. Он, в ответ, звал ее с собой, описывая  ароматы свежей ухи и жаренной на костре рыбы.

...Тамара. А ведь она, и правда, никогда не была с ним в лесу. Если не считать «лесом» ежегодные посиделки на берегу пруда, организовываемые им для работников рудника в День металлурга. Да и то, там она казалась королевой, снизошедшей до своих подданных. В отличии от него, всегда азартно впивающегося крепкими зубами в атмосферу праздника, охотно подсаживающегося к столам, когда приглашали, и яростно бьющегося на волейбольной площадке, Тамара отстранено, с чуть заметной улыбкой, сидела за «директорским» столом, вежливо кивая обращающимся к ней. Она всегда старалась пораньше уйти домой. Раньше он и не задумывался об этом. Ну, не ее это, где лес и где она – царица Тамара. Она должна быть на пьедестале. Он вспомнил их свадьбу, лихую, громкую, на весь поселок. Еще бы, женились самый молодой, в их краях, начальник геологической партии  и самая красивая девушка той же партии. Три дня гуляли, с выкупом, со столами в клубе, с гонками на «Буранах» и вездеходах. И в его холостяцкой до тех пор квартире поселилось счастье.    

С  Тамарой же связаны его не самые приятные воспоминания. В первые годы после свадьбы он просто летал от счастья, не замечая ничего вокруг. Он видел только ее, жил для нее. А потом, как-то вдруг, заметил перемены в своей жизни, в своем окружении. Прежние друзья почему-то отдалялись от него, все реже принимая его приглашения в гости. Подчиненные тоже... это ж надо такое слово придумать, подчиненные, да какие ж они подчиненные, если вместе они делают одно дело. И любой работяга мог придти к нему в кабинет запросто, по любому вопросу. Но потом, опять как-то вдруг, он заметил, что ходят к нему в кабинет все реже, и общаться с ним подчиненные стали все суше и суше. И за столом в праздники у них собирались какие-то незнакомые люди. Вообще-то не так, не незнакомые, он знал всех в поселке. Нет, скорее это были чужие люди. Он не знал о чем с ними говорить. Но Тамаре их общество нравилось и он старательно играл роль гостеприимного хозяина.               

Однажды он зазвал-таки в гости друга юности, Серегу Данзанова, мол, обязательно с женой. Как-никак годовщина свадьбы. А Серега не пришел и не позвонил. Когда же назавтра  Павел прямо спросил его о причине, тот, слегка смутившись промямлил что-то про звонок  Тамары и про болезнь Павла, из-за которой праздник откладывается. Тогда Кондратьев растерялся, не зная что сказать. Он  бросился домой и потребовал объяснений от Тамары, он злился и бушевал. А Тамара сказала ему, вежливо улыбаясь: «Ну, подумай сам. Как бы Серега твой чувствовал себя за столом, сидя в окружении поселкового и рудничного начальства? Ну? А захотите посидеть с ним, так милости прошу в поселковое кафе. Там посидите, поговорите о своей работе и рыбалке» Немного остыв, он и в самом деле подумал, что с Серегой они могут встретиться и в другое время. И он молча вышел из дома.

К тому времени он уже научился договариваться со своей совестью, молча уступая «веским» доводам. Вспомнилось как где-то на второй-третий год работы его начальником рудника, к нему пришла делегация от работников шахты с жалобами на « Продснаб», дескать, зажимают дефицитные товары, в магазин не выставляют, растаскивают все по «блатным». Мол, и сейчас привезли из города колбасу, а в продаже ее нет. Как он ворвался в кабинет начальника  "Продснаба»  Григорьянца. Как заставил того открыть склад и хватал того за грудки, и тыкал носом в коробки с копченой колбасой, шоколадными конфетами. Как заставил того выставить все это на продажу, а чтобы хватило всем, отпускать по 300 грамм колбасы и килограмму конфет. И как, наконец, придя домой, он увидел на накрытом к ужину столе красиво нарезанную колбаску и конфеты в вазочке. «Откуда это? Ты ж не ходила в магазин». «Это Григорьянц прислал. А что?» Он встал, открыл холодильник, там лежали три батона колбасы, той самой, дефицитной, за 300-ми граммами которой сегодня толпился народ в магазине. Зло плюнув, он молча вышел из кухни. Он опять промолчал, уступил, Вроде бы по мелочи, ну, правда, не ругаться же с Тамарой из-за колбасы. Но на душе почему-то было пакостно...

 Выбравшись следующим утром из палатки, он сразу заметил изменения в окружающем его рае. Вчера еще безмятежно-синее небо прочертили тонкими кривыми линиями перистые облака, верный признак скорой смены погоды. Это он знал точно, примета старая и проверенная: перистые облака, через два дня жди дождей, затянет надолго. Это существенно меняло планы. Пожалуй, оставаться здесь еще на день не стоило. Мало того, что непогода могла затянуться на несколько дней, так и еще и резкий подъем воды в Реке мог существенно затруднить сплав.               

Он наскоро позавтракал оставшимися со вчерашнего вечера жареными хариусами. Времени на сборы ему понадобилось совсем немного, все же опыт и не потерянная с годами сноровка давали о себе знать. Укладывая вещи в резиновую надувную лодку он с тревогой отметил, что вода уже начала прибывать. Несколько валунов в русле, вчера еще торчащие над водой, сегодня уже не были видны. Надо поспешать, он хорошо знал крутой нрав горно-таежных речек, знал, как буквально на глазах они умеют из милого, безобидного ручейка превращаться в ревущего, сносящего все на своем пути монстра. Последний взгляд на место стоянки. Все нормально, ничего не забыто. Пора.            

Кондратьев толкнувшись ногой от берега, сел в лодку. Все же удачное место для старта он выбрал. Проскочив перекат, легко пройдя над затопленными камнями, лодка выскочила на широкий плес. Течение здесь было не таким быстрым, как на стремнине, да и препятствий в русле совсем не было. Он мог, воспользовавшись этим,  спокойно  вспомнить подзабытые навыки управления лодкой, почувствовать ее, почувствовать Реку. За поворотом лодка резко ускорилась, выскочив на стремнину. Ловко орудуя веслами, Кондратьев легко обогнул большой валун, с огромным буруном перед ним. «Помнят руки-то», - довольно подумал он, обретая свою всегдашнюю уверенность. А и хорошо, что уровень поднялся, многие камни в русле ушли под воду. Теперь он просто пролетал над ними, прыгая на бурунах. Это даже забавляло его и он временами, уже сознательно, направлял лодку на подводное препятствие. А что? Это, и правда, было занятно: лодка, разгоняясь, подлетала к буруну, мягко взлетала на его вершину и, пролетев немного по воздуху, шлепалась в воду позади камня.               

Он так увлекся этим аттракционом, не заметил, как после очередного прыжка, лодка оказалась в начале «разбоя». Русло делилось здесь на три рукава, два из них резко уходили влево. Они выглядели более пригодными для прохождения. Но он уже не успевал свернуть в них, увлекшись прыжками на бурунах, он пропустил подходящий момент. Выбора не было. На полной скорости, ширкнув по камням на входе, лодка влетела в правую протоку. Узкая, с высокими обрывистыми берегами, с нависающими с них деревьями, она казалась каналом. Не так страшен черт, по ней можно идти, течение здесь даже потише, чем в основном русле.               

Он успокоился. «О, черт!!!». Вылетев из-за поворота , он увидел прямо перед собой, в каких-то ста метрах «расческу» - дерево, упавшее с берега, висящее низко над водой. Корнями оно еще цеплялось за берег, а вершина лежала на завале из топляка на противоположном берегу. На решение у него было несколько секунд: берег или завал? Куда лучше направить лодку, чтобы можно было затормозить и, зацепившись, подумать, как перебраться через не проходимое препятствие. Он выбрал берег.               

Струей лодку прижало к береговому обрыву, в корнях упавшего дерева. Однако выбраться на берег в этом месте не получится. Обрыв оказался слишком высоким, он не сможет забраться на него с лодки. К тому же лодка стояла на месте, лишь пока он удерживался за корни дерева. При любой попытке ослабить хват, ее сразу же начинало затягивать под дерево. М-да, попал. Он огляделся. Ближе к середине протоки просвет между стволом дерева и бурлящей водой несколько увеличивался. Сантиметров пятьдесят будет, наверняка. Можно попробовать пролезть под бревном. Другого варианта все равно не было. Развернув лодку вдоль бревна, цепляясь за него, он стал подтаскивать ее намеченному месту.               

Вдруг она, до того упиравшаяся в препятствие, придавливаемая к нему напором воды, ушла под дерево, едва не выскочив из-под Кондратьева. Вцепившись в бревно, усилием всего тела, ему удалось удержать лодку на месте. Долго так провисеть он не мог, надо было решаться. Откинувшись назад, упав спиной на задний баллон лодки, Кондратьев отпустил бревно. Лодка тут же рванулась вперед, почуяв свободу, а он.. он зацепился. Просвет под бревном был явно мал, лодка прошла под ним, а вот Кондратьев, лежащий спиной на деревянной скамейке и борту лодки, не проходил, упершись в бревно телом на уровне груди.               

Он почувствовал, что лодка, стремящаяся вырваться из тисков, начинает выползать из-под него, намертво застрявшего. К тому же вода позади лодки, наткнувшись на неожиданное препятствие, вздулась приличным таким буруном и начала заливать лодку. Ну уж, нет, где я тебя буду догонять потом? А-а-а!!!! Он уперся обеими руками в бревно и отчаянным усилием вдавил лодку в воду, увеличив просвет. Немного, на пару сантиметров, но этого хватило. Бревно вдруг «улетело» назад, оцарапав ему, напоследок, лицо. Проскочил!!!         Резко сев, он увидел, что испытания еще не закончились. Неуправляемую лодку несло прямо в залом ниже по течению. Слава богу, он был не «глухим», и не перекрывал все русло. Лодка боком ударилась о бревна в заломе, отскочила, резко развернулась, зачерпнув  воды, ударилась о залом другим бортом. При этом раздался треск. Весло!!! Секундное дело. Хрясь и все. Было и нету. От второго удара лодку выкинуло из струи она, все также неуправляемая, вылетела в тихую заводь на противоположном берегу протоки. Орудуя оставшимся веслом Кондратьев причалил к галечниковой косе. Надо бы перевести дух и осмотреть лодку. Да и с веслом надо было что-то решать.               

К счастью, потерь, кроме сломанного весла и полузалитой водой лодки, не было. И то хорошо, он прекрасно помнил, какие рваные «раны» оставляют на бортах лодок острые сучья заломов. В горячке он не сразу заметил, что и сам, пока боролся с бревном,  сильно промок. Он быстро разложил большой костер, благо плавника на косе было много. Затем переоделся в сухое, а промокшие вещи развесил у костра для просушки. Теперь надо было что-то решать с веслом. На одном далеко не уплывешь, все-таки резиновая лодка не индейское каноэ.               

И тут он вспомнил виденную вчера в багаже пластиковую разделочную доску. Сам бы он ее никогда не взял, скорей всего это Тамара, любящая комфорт, сунула ее в рюкзак. Она же искренне не понимала, как можно чистить рыбу без разделочной доски. Он распаковал гермомешок с продуктами. Да, она здесь, белый кусок пластмассы, размером сантиметров тридцать на пятнадцать.  Это ж надо, никогда бы не подумал, что буду так благодарен Тамаре за ее стремление к комфорту во всем. Он попробовал доску на изгиб, та оказалась достаточно жесткой. Уф-ф-ф. Весло у него будет. Найти подходящую палку для древка не составит труда, мелкие гвозди в ремнаборе у него есть – дело на полчаса. «Молодец ты, Пал Иваныч», - улыбаясь подумал он, вертя в руках новенькое весло. Подумал так и тут же помрачнел, вспомнив.

... «Молодец ты, Павел Иванович, - лицо Петряева расплылось в масляной улыбке – Я всегда говорил, что Кондратьев умный человек.  Я сейчас в тресте готовлю почву для сделки . Москвичи приезжают через месяц. А ты, давай, думай там на месте, что да как можно сделать для снижения себестоимости. Ты  ж лучше всех  знаешь, где у тебя на руднике можно ужаться в тратах. Ох, и порадовал, так порадовал. Я сегодня же отзвонюсь в Москву. Да, что сегодня, прямо сейчас…». И Петряев кинулся к телефону.

Кондратьев сидел, глубоко вжавшись в кожу огромного , «царского» кресла, вертел в руках рюмку с коньяком и мрачнел все больше. Вот, теперь все, обратной дороги нет. Рубикон не Рубикон, но какой-то порог сейчас он проскочил. Почему порог? В его жизни было много препятствий, которые он, с разной степенью успеха, но преодолевал. А преодолев, обычно, чувствовал, что пройден трудный перевал, преодолен ни смотря ни на что...  И вдруг – порог. Да-а, какая разница. Главное, что он сделал этот шаг. Большой шаг в сторону от идеалов юности. «Ну-ну, скажи еще идей гуманизма» - попытался он сбить пафос своих рассуждений. Хотя что там сбивать, как ни крути,  а правда в этом. И в том, что больше он не сможет сказать: «Мне не стыдно смотреть людям в глаза». Он теперь вообще не сможет смотреть людям в глаза…. Порог проскочил, говоришь?....

 Однако, дождь в верховьях прошел хороший. Эвон, как вода пребывает. Уровень поднимался прямо на глазах, от небольшой косы, на которой он ремонтировался и сушился, остался небольшой клочок. Кондратьев отчалил от берега, лодку сейчас же подхватило течением. Однако. Скорость его значительно выросла, вода помутнела, в ней плыли, ныряя в водоворотах, какие-то палки, листва, клочья пены. Ну, теперь держись. Он несколько раз удачно увернулся от нависших над водой деревьев, ловко вписался в поворот на сбойке проток, где его «канал» опять соединился с двумя другими протоками. Дальше Река шла одним руслом, она стала шире, давая больше пространства для маневра.  Держась в струе, ближе к середине Реки, он мог не бояться «расчесок» у берега. А ничего, как говорится, глаза боятся - руки делают.  И по такой воде можно сплавляться. А с такой скоростью он, пожалуй, сегодня еще доберется до Гришкиного зимовья. Это было бы здорово, все же пережидать дождь в бревенчатом домике с печкой гораздо приятней, чем в палатке.      

Про Гришкино зимовье он узнал впервые еще лет десять назад, когда старатели тянули зимник от их поселка в верховья Яныкана. Тогда в нем еще жил старый тунгус Гришка Малмыж. Позже старик умер, а зимовье, за отсутствием у оного наследников, перешло в общее пользование. По негласной договоренности каждый кто останавливался в зимовье старался заготовить дров впрок и поддерживать порядок в домике и окрест. Кстати, остатки того зимника, со съездами в реку, были хорошим ориентиром, который говорил, что до зимовья остается километр по реке. Да-а, теплая печь, он даже почувствовал на щеках ее зовущий жар. Оторвавшись от мыслей о зимовье, он прислушался. Откуда-то снизу по Реке шел невнятный гул, похожий на далекий гром. Пробка? Да до нее же еще два поворота, да и не может она так шуметь, чай не Ниагара какая-нибудь. Вообще-то Пробка – это такой порог на Реке. Река в этом месте делала крутой поворот влево, огибая отрог хребта, словно выскочивший из плотного ряда сопок, тянущихся вдоль реки. Обежав наглеца, Река делала правый поворот и ныряла в пропиленный ею же узкий проход в хребте.               

Это и была Пробка – узкий, не больше двадцати метров в ширину, ограниченный отвесными скалами каньон, длиной метров триста-четыреста. Ближе к началу каньона, прямо по середине русла, в воде лежал большой обломок скалы, когда-то давно скатившийся сверху. Возможно, Пробка могла иметь какую-то категорию у сплавщиков-спортсменов. Но таких на Реке никогда не бывало. А местные знали, что в нормальную воду Пробку спокойно можно пройти, прыгая по камням вдоль левого берега, ведя лодку на привязи. А самые отчаянные проскакивали ее и по струе. Но это по нормальной воде. Что представляет собой Пробка при нынешнем уровне, наверное, никто не рисковал узнавать.  Река пошла влево,  сильным, но ровным потоком неся лодку навстречу с порогом. У Кондратьева на этом отрезке еще была возможность причалить к берегу, чтобы, хотя бы, пройтись до Пробки по берегу и оценить ее состояние. А лучше бы для того, чтобы затабориться и подождать спада воды. Удобные места для причаливания пролетали мимо одно за другим. А он все не мог принять решения.               

Шум порога все усиливался, приближаясь. Кондратьев уже видел поворот, где река бросалась вправо. Вон там еще можно пристать к берегу. Его глаза видели это место, здравый смысл требовал направить лодку к нему. Но тело его, нет не задеревенело, нет, руки его двигались, работая веслами, ноги упирались в днище лодки, обеспечивая устойчивость. Но оно никак не хотело делать именно те движения, которые требовал здравый смысл.  А вот теперь уже поздно.  Вместе с Рекой повернув направо, он увидел...               

Пробка представляла собой бурлящий котел. Камень в русле, скрывшийся в воде почти полностью, делил поток на два равных, бешено бурлящих, кидающихся на стенки каньона, диких зверя. В клочьях пены, они отчаянно бились о скалы, отлетая от них, переплетаясь между собой и разбегаясь опять, подпитывая друг друга яростной, злой мощью.               

Лодка, прыгая на волнах, неслась к устью порога, прямо на камень в русле. Кондратьев, отчаянно работая веслами, пытался увернуться от столкновения. Он понимал всю тщетность усилий в борьбе со взбесившейся водой, он лишь надеялся удержать лодку на плаву, что давало шанс на спасение. Перед самым камнем потоки воды, перекинув лодку, словно игрушку, пару раз между собой, решили, что заберет ее с собой правый братец, как более сильный. Тот подняв лодку на большом буруне перед камнем, резко швырнул ее на скалу. Нос лодки, под углом врезавшись в стену, подталкиваемый сзади напором воды, полез вверх. Корма, хлебнув воды и отяжелев мгновенно, осела. Поток прижал корму к скале и, лодка перевернулась.               

Кондратьев успел в последний момент пред столкновением вытянуть вперед руку, пытаясь смягчить удар о стену. Вылетев из лодки, он с головой ушел под воду. Его закрутило в толще воды так, что он уже не понимал, где верх, где низ. Холод воды сжал стальным обручем грудную клетку, выжимая из легких остатки воздуха. Правая рука, видимо, сломанная о скалу, беспомощно болталась. Нащупав ногами дно, Кондратьев, уже почти теряя  сознание, оттолкнулся и, загребая одной рукой, устремился вверх, к поверхности. Его еще несколько раз перевернуло в воде, но он все же прорвался к спасительному свету.            Пробкой (пробкой из Пробки, какой бы вышел каламбур при других обстоятельствах)вылетев на поверхность, с жадностью хватая ртом воздух, он думал: «Жив. ЖИВ. ЖИВ». Я проскочил его. Я его сделал. Лодка? Да куда она денется, догоню-найду. Он повернулся лицом к порогу: «Ну что съел? Как я тебя?!!». Он кричал еще что-то...               

Эта коряга, наверняка, раньше лежала себе на берегу, принесенная когда-то давно сюда таким же наводнением. Видимая издалека, глубоко зарывшаяся нижним, толстым концом в гальку, выставив вверх тонкий, острый, обточенный водой и ветром до гладкости металла, она была не опасна плывущим по Реке. При обычной воде. Сейчас же она была залита водой, проносящейся мимо и обтачивающей далее ее совершенное тело... Острое жало вошло Кондратьеву, еще грозящему порогу кулаком здоровой руки, аккурат под нижние ребра, со спины. Отточенный «нож» легко прошил  одежду, еще легче проткнул кожу, чиркнул по ребрам… «Чертов порог…» - мелькнула последняя мысль в сознании Кондратьева...