Жерло

Это было летом в деревне Сулы.
Я тогда еще была маленькая: любила бегать по лужам и водила дружбу с мальчиком Женей (у него все лицо в веснушках и худые плечи). Сейчас он, кажется, прапорщик и женился на какой-то блондинке, которая очень не нравится его бабушке. Но это сейчас.
А тогда мы бегали с утра до вечера по полям, собирали репей на шорты и пили воду из колонки.
Однажды, в субботу (это точно была суббота, потому что вечер пах пивом и кострами только в эти дни), мы с Женей бежали с озера домой.
Надо сказать, что у нас за лугом есть небольшой лес, а за лесом, если пройти чуть дальше, чем разрешают родители, - озеро Яман. На этом озере все время были туман и алкаши. Правда, алкашей мы никогда не видели, только слышали. Они заунывно пели песни и мигали кострами где-то вдали. От этого в душе рождалось то самое ощущение русской тоски, будто все в тебе умирало, умирало, умирало, но почему-то никак не могло умереть до конца. (Наверное, именно на этом озере Джоан Роулинг придумала дементоров).

Яман родители не любили. А до родителей его не любили их родители и родители их родителей и так еще много поколений.
Считалось, что на этом озере живет нечистая сила. Она делает что-то такое с людьми, от чего у тех все время болит в груди и холодеют пальцы.
Но мы никогда в это не верили, потому что нечисти никогда не видели, зато мы видели, какие красивые закаты на Ямане и знали какие вкусные там ягоды. И потому проводили на озере много времени, пусть нам и бывало немного грустно.

В ту субботу мы с Женей сначала решили пойти на поиски ежевики, потому свернули от большого камня налево, а не направо, как обычно. Но ежевики мы не нашли, зато я разбила коленку, а Женя порвал майку о корягу.
Когда мы возвращались в деревню, солнце уже почти село и лес был пронзительно синим. А туман выполз из озера и путался у нас под ногами.
Мы уже поворачивали на нужную тропинку, как вдруг, между деревьями я заметила человека. Он стоял в пальто и в калошах и смотрел на нас с Женей.

- Эй, ребята, идите сюда, ребята, - сказал человек, - у меня кое-что есть и я вам это кое-что хочу показать. 
- Нетушки, не пойдем, нам родители не разрешают с чужими дядями разговаривать, – сказал Женя и пошел к человеку.
Я несла за Женю тихую ответственность, потому пошла следом.

Вблизи у человека были коленки в мурашках и руки с желтыми от махорки пальцами. Он стоял, вцепившись в лацканы, будто прятал под этим пальто что-то важное.

- Хотите кое-что покажу? Хотите кое-что посмотреть? – спросил человек.
- Хотим, - сказал Женя.
- Не хотим, - сказала я.

И человек расстегнул пальто. А там… дырка. Прямо в груди. Большая такая и глубокая.
- У вас дырка в груди. – говорю. 
- Это не дырка, это жерло, - отвечает человек.
- Нет, дырка, - говорю.
- Дура, - обиделся человек, - это жерло. Потому что жерло –
длинное и с концом в конце, а дырка – она насквозь. И без конца.
- Ясно, - сказали мы с Женей и пошли в деревню.

- Стойте! Вы чего? Наклонитесь, послушайте, - сказал человек и стал так жалобно смотреть, что мы наклонились. И послушали.
А там, из этого жерла - музыка. Но не такая, как у нас на дискотеках, и не такая, как у алкашей на Ямане, а какая-то странная, будто женщина плачет. Или поет.
- Слышите? Это Марина поет или плачет - сказал человек. - Я ее съел.
- Да? А чего она тогда не в желудке? – не поверил человеку Женя.
- А потому что я ее сильно любил. И она меня. Знаете, как все было? Вот как: мы жили вместе, жениться хотели, корову купили, так все серьезно было. Но однажды я проснулся, смотрю на нее и думаю: "Люблю тебя. И ты меня любишь. И жениться мы хотим. И корову купили. А потом ты меня возьмешь и разлюбишь. Сначала врать мне в глаза будешь. А потом уйдешь, сердце мне разобьешь. Ведьма ты, Марина, ведьма и сука!" и съел ее. А как съел, у меня все болеть стало, и дырка расти начала в груди, жерло это. Три дня росло. А потом перестало. Я сел, смотрю вовнутрь, а там Марина. Сидит и плачет. Или поет. Вот уже много лет прошло, а она все там. Видите?
 
Мы с Женей внимательно смотрели в жерло. Человек даже достал фонарик и светил на Марину, чтоб нам ее лучше было видно.

- А чего она с щипцами сидит? - спрашиваю.
- А это я пытался ее щипцами вытащить, - ответил человек, - не вышло, укусила за палец и щипцы себе забрала. Так и сидит с ними, на меня рычит, а уходить не хочет. Баба, что с нее взять…

И тут Марина запела. Не заплакала - запела. Красиво так, громко, высоким голосом. Мы даже вздрогнули.
Она пела про лебедя, который попал в сети черные, а выбраться не сумел, как ни пытался. Когда же он уже собрался умирать, пришли люди, взяли ножи и срезали путы с лебедя. Но лебедь не полетел. "Лети" - говорят лебедю люди, "лети, дурная ты птица, ты свободен, расправь крылья, догони своих братьев, спой вместе с ними…". А лебедь не полетел. Он лег на сети, что его сковывали, да так и остался лежать... на веки вечные.

Песня струилась из жерла по лесу, через туман; долетела до яманских алкашей и они затихли - заслушались.
И вообще все вокруг затихло: деревья, птицы, ветер. Все слушали песню, что лилась изнутри человека в пальто. 

А когда песня кончилась, я сказала:
- Я коленку разбила.
- А я майку порвал, мама ругаться будет, - подхватил Женя.
- Бедные мальчик и девочка, бедные дети, - расстроился человек, - хотите ежевики?
И достал из кармана литровую кружку с ягодами. и насыпал нам полные ладони.
- Спасибо – говорим, - но нам пора, нас родители ждут.
- Конечно, ждут, они еще и волнуются. Вон как темно, а вы тут одни, в лесу. Вдруг чего произойти может? Рассказывают же случаи…
- Ну, мы пойдем тогда, - говорим.
- Спасибо за ягоды, - говорим.
- Марине тоже ягод дайте, может, она перестанет кусаться - говорим.
- Ну, идите тогда, - отвечает человек.
- До свидания.
- До свидания.

И мы ушли.
До самого дома за нами летела та песня (или тот плач), а когда я наконец обернулась, думала, человек за нами пошел, никого не было. Только ночь и туман...

Мы тогда, конечно, никому не рассказали о случившемся, соврали, что ежевику так долго собирали, вот, полные руки набрали.
Она, кстати, вкусная оказалась. Сладкая, спелая. Только после нее все время болит в груди. Женя сказал, что изжога…