Добровольно-народное дежавю

Из сборника «Страна, которую мы забыли»

Глава 5. Как я учился в МГИМО (1969-1974)

5.6. Добровольно-народное дежавю

     Через десять лет после отказа бабушки Хадежат выйти на охрану общественного порядка, очередь дошла до меня. Последовать ее примеру студент МГИМО (по крайней мере, до тех пор, пока он носил это гордое звание) никак не мог. Вместе со своими однокурсниками я стал членом ДНД. Любое сокращение в сочетании со словом «член» всегда вызывает у меня одну и ту же ассоциацию.
     В свое время, когда благодаря усилиям «мировой прогрессивной общественности» Монголия была принята в Организацию Объединенных Наций, на первой странице газеты «Правда» читатели увидели торжествующий заголовок: «МНР член ООН». Приятель моего отца по алма-атинскому университету, мрачно пошутил: «Из трех слов только одно понятное, да и то – член». Как будущий журналист он гораздо трепетнее относился к родному языку, чем бюрократы и чиновники всех мастей. Их страсть к самым невообразимым сокращениям высмеивалась и высмеивается, однако, воз и ныне там.
     Некоторые сокращения по какой-то неведомой причине приживались и даже переживали то, что когда-то обозначали. Так, до сих пор не удается вытравить из обихода слово «гаишник». Оставим профессиональным филологам исследовать вопрос, почему так никогда и не появилось слово «дээндэшник». Сокращение «днд» использовалось только в официозных отчетах. Даже на нарукавных повязках желтым по красному было начертано слово дружинник. Но вектор исторического процесса свидетельствует о том, что еще не все потеряно. Ведь мечта возродить богатый опыт добровольных помощников официальных стражей порядка постоянно бередит умы наиболее сознательных граждан.
     А пока вернемся к началу семидесятых годов прошлого века. Студентов МГИМО направляли на дежурство раз в месяц по заранее составленному графику, группами человек по двадцать. К шести часам вечера мы все должны были явиться в опорный пункт охраны порядка, расположенный во дворах где-то между Метростроевской и Кропоткинской. Ныне это вновь Остоженка и Пречистенка, то есть так называемая золотая миля.
     Здесь нас разбивали на тройки, распределяли маршруты и раздавали повязки. Первое время командовала парадом знаменитая Изабелла Давыдовна. Это была дородная матрона с командирским голосом, хорошо изучившая все уловки псевдо добровольцев. Она требовала каждые полчаса являться на базу, отмечаться у нее и докладывать об обстановке на маршруте. Малейшее отступление от установленного порядка каралось тем, что выход на дежурство не засчитывался. Иногда, правда, нас отпускали раньше десяти часов вечера, предусмотренных регламентом.
     Были и другие намеки на то, что пенсионерка-общественница относилась к студентам, как к своим детям или, скорее, внукам. Но это воспринималось без должной взаимности. Скорее даже в штыки. Например, одного молодого человека она вздумала учить, что некрасиво засовывать руки в карманы. Замечание, в принципе, совершенно справедливое. Но к несчастью для воспитательной работы, на стене висел портрет Ильича в одной из его любимых поз. Политически подкованный студент не замедлил обратить на это внимание присутствующих. У Шукшина это называлось «срезал!».
     Случались и совершенно рождественские истории. Как-то дежурили мы вечером 6 или 7 ноября. Начиналась зима, пушистый снежок тонким ровным слоем ложился на асфальт. На улицах никого - все по домам празднуют. И вот в одном из переулков мы явственно видим на этом снегу отпечатки... босых ног.  А говорят - нет снежного человека!
     Наш естественный столбняк длился не слишком долго и, двинувшись по следу, мы вскоре находим мужичка, старого, как тогда представлялось, лет пятидесяти пяти, тщедушного, в пиджачке прямо на майку и босого. Оказалось, что родная дочь с зятем выгнали его за что-то из дому. Видимо, клюкнув, он с ними не поладил.
     Утеплив бедолагу по нашим скромным возможностям, звоним в отделение милиции. Почти сразу возле нас материализуется участковый. Совместными усилиями водворяем мужичка обратно в его квартиру. В общем, и дружинники на что-то полезное сгодились.
     И вот ведь какие времена были застойные. Ни малейшего желания сцапать в отделение, нарисовать протокол и проч... Да, милиционер этот вдобавок ко всему, спокойно так, молодых предупредил, что нехорошо себя негуманно вести.
     Но шок от следов босых ног на снегу под проблеск кремлевских звезд в центре обезлюдевшей Москвы остался надолго.

     Впоследствии, когда я уже учился в аспирантуре, бразды правления перешли к вечно усталому участковому, и все вошло в привычную колею. Выйдя из опорного пункта и отойдя на  несколько шагов от дверей подъезда, мы дружно снимали повязки и отправлялись в кино. Ехать домой, учитывая время на дорогу, смысла не было. Чтобы зафиксировать успешное завершение дежурства, надо было все равно вернуться и сдать повязку. Правда, иногда, сославшись на серьезные причины, кто-нибудь мог попросить товарищей сдать символ власти и отметиться вместо него. Но регулярно и в массовом порядке такое не практиковалось.
     Самое странное, что именно на это время приходится наиболее яркое впечатление. В одно из дежурств участковый, отправив всех остальных по маршрутам, оставил меня и еще одного парня при себе. В качестве усиления мы отправились сопровождать милиционера по хроническим болевым точкам участка.
     За стеной Зачатьевского монастыря это была одна из коммунальных квартир. Войти может любой желающий, замков нет. По правой и левой стороне коридора - комнаты, одна напротив другой. Дверь в одну из них нараспашку. На столе под свисающей с потолка голой лампой на обрывке газеты остатки убогого ужина и пустая бутылка. На полу в углу комнаты на обломках кресла-кровати сидит девочка и рассматривает какую-то книжку. На голой сетчатой кровати лежит пьяная полуодетая женщина. Судя по всему, мы пришли слишком поздно. Перекинувшись парой слов с обитателями соседней комнаты, участковый ведет нас дальше.
     В следующую квартиру приходится звонить. Открывает здоровенный детина, за поведением которого должен присматривать участковый. Выглядит поднадзорный так, что при плохом обороте событий два аспиранта идеологического вуза вряд ли смогут послужить существенным подспорьем служителю закона. Но разговор протекает на удивление мирно. Можно расслабиться и вспомнить шутку о профессиональном приеме дружинника: по инструкции в подобных случаях следует оттопырить, чуть приподнять и выдвинуть вперед левую руку с повязкой. Не прибегая к такой крайней мере, с чувством исполненного долга отправляемся к очередному пункту запланированного маршрута.
     На Волхонке, напротив Пушкинского музея поворачиваем в узкий проулок. На крышке закрытого мусорного бака трое мужиков разложили закуску и приготовились разливать водку. Судя по каракулевым папахам, все в чине полковника. При виде участкового они без лишних слов покорно сворачивают застолье и суетливо удаляются.
     Проходим глубже. Внизу под нами сквозь пар светится бассейн «Москва». Но здесь наверху не очень уютно. Из темноты выступают два мужика в штатском. После короткого препирательства один из них предъявляет удостоверение. Участковый чертыхается и бормочет что-то про родственную контору. Возвращаемся обратно к мусорным бакам. С Волхонки бодрым строевым шагом нам навстречу выруливают три морских офицера. У каждого на погонах по три крупных звезды. Вспоминаю, что поблизости расположено одно из зданий Генерального штаба.
     До констатации бедственного положения советской армии оставалось двадцать лет.

Москва, февраль 2015