Путешествие в город L. глава 3

                3

..Выйдя из собора, который в городе называли Катедрой (с ударением на Е), он оглянулся: потом он осознает, что нервные волокна улиц, бегущих по центру, сплетаются в узел именно здесь; элита города веками ходила сюда для молитвы и покаяния. Если когда-то было сказано, что все дороги ведут в Рим, то в этом месте они явно вели к Латинской Катедре. Рядом с Катедрой располагалась главная площадь города. Образуя почти правильный квадрат, тесными рядами стояли несколько десятков зданий. Все они были небольшой высоты и еще меньшей ширины – масштабы и вправду гномьи. Вот сейчас кто-нибудь из них откроет окно, и пригласит последовать с ним в подземелье, что находится прямо под домом. И возраст домов соответствующий – 350, 400, 450 лет. Кто жил здесь тогда? Неужели люди, такие же, как мы? Нет-нет, это гномы из старой сказки, которые как раз тогда и сочинялись; мы же люди другой эпохи – когда писатель в «Сталкере» Тарковского говорит, что в средние века люди были молоды, - в каждом доме домовой, в каждом храме Бог, а теперь.. Но, к счастью, время не везде течет одинаково – безо всяких там теорий относительности. В городе L. оно течет намного медленнее тех городов, где путешественник был до этого. И фраза «время остановилось» для города – вовсе не избитая метафора.
Улицы, примыкавшие к площади, понравились ему больше всего. Они были настолько узки, что, казалось, там будет трудно дышать. Но нет: там было настолько одиноко, что путешественнику стало легко – он стоял, ходил, и не мог надышаться. Не раз ему казалось, что тело оставило его, и он стал только духом, которому нет дела до земной тяжести, и остается только летать от дома к дому – или сквозь все дома, с любой скоростью, - как пожелаешь. Абсолютное одиночество – разве не искушение им способно приблизить к осознанию божественного? Храмы располагались на этих улицах прямо посреди домов, и могло показаться, что ты не покидаешь один храм, чтобы войти в другой, а, по сути, все эти дома и улицы – и есть один непрерывный храм во славу Господню. Тем более, что все эти храмы были восточного обряда, принадлежа, однако, трем разным исповеданиям, одним из которых было православие.
Его удивили католические храмы византийского обряда: как умел этот город объединять то, что другим не удавалось? Заходя в эти храмы, порой трудно было обнаружить различие с его родным православием: не только внутри, но порой и снаружи (если только это не бывший костел). Вроде бы все наше, - иконы, иконостасы, одежды духовенства - но не наше. Это было непонятно, и только укрепило его в мысли, что сравнение с единорогом возникло не напрасно: он тоже вроде бы лошадь, но вот рог.. Хотя тут лучше подошло бы сравнение с кентавром.. Улицы, по которым он бродил, были настолько извилистыми, что порой сложно было угадать, что ждет тебя даже через пятьдесят метров. Да и ждет ли что-нибудь? Ведь путник уже испытал совершенную оставленность другими – теперь существовали лишь он и город. И потому он боялся идти дальше – вдруг там ничего нет? Вдруг там зияет дыра, полное ничто, та самая бездна, в которой исчезает город L? Вдруг город есть только там, где есть ты, твое сознание? Вот сейчас путник потеряет сознание, ибо он столкнулся с такой запредельной вещественностью, что выход может быть не в этом существовании, а только в инобытии, - и все, города больше не будет? А когда он понял, что одна из этих улиц заканчивается тупиком, и нужно поворачивать обратно – он только еще больше убедился в этой мысли…
Было очевидно, что город сей – как зона в том же «Сталкере», - и никаких законов природы здесь нет, причинно-следственных связей не существует, есть только единичное сочетание явлений. И даже трамвай, идя по одному маршруту, в следующий раз попадает в то же место лишь потому, что так угодно этому городу – и потому, что в нем есть ты. Будь это иначе, каждый раз один и тот же трамвай шел бы по разным маршрутам, а, быть может, никакого трамвая не было бы вообще. Путник был не уверен, что, не приедь он в этот город, все оставалось бы на своих местах – даже маршруты трамваев – не говоря уже об улицах и домах, их составляющих; возможно, приедь он в другой миг, сочетание улиц и домов было бы другим.. Городская мистика пронизала его с ног до головы. Отныне он окончательно почувствовал себя то ли в восемнадцатом веке, то ли в шестнадцатом. Чему тут удивляться? Чудес уже не наблюдалось, ибо все стало чудом – даже сами пространство и время, благодаря которым город был позван к существованию. Путник осознавал себя только городом, и никем иным – он забыл на время свое имя. Зато он помнил, что автомобилей в том веке, где он сейчас оказался – не должно быть; как и трамваев; и потому считал их наваждениями и призраками, посланными преисподней.. Или то были фантастические существа, пришедшие к нему во сне? Но где тут сон? И как отличить его от яви? Этого он знать не мог – и, похоже, в городе L., любые критерии, по которым он отличал сон от яви в своем мире, - не работали. Каждый раз его сознанию приходилось заново решать этот вопрос – и чаще всего, оно не справлялось с ответом..
Пока он так думал, перед ним возникла новая колокольня – то была колокольня церкви Успения – главная православная церковь в городе. Колокольня жила как бы на окраине самого центра старого города – рядом с ней было проще почувствовать себя гонимым, бедным, несчастным. Правда, эта церковь была не совсем родной для него; он попытался было разыскать церковь, которую в городе называли «русской» - но так и не дошел до нее. Помнил только, что она находится на улице какого-то, не очень известного ему писателя. Возвратившись к церкви Успения, он понял, как на самом деле привязан к ней – и был привязан еще до того, как родился. Было в этом месте что-то – что-то глубже, чем родина.. Он вспомнил, сколько людей в те времена, когда она еще строилась, сражались за истину православной веры. И как здесь переплелись православие и католицизм: ведь буквально в ста метрах от этого храма, был костел доминиканских монахов.. И он тоже был прекрасен – своими пропорциями, изысканной геометрией, и надписью над входом, прославлявшей Бога – и только Его Одного. К обоим храмам примыкала небольшая площадь, на которой торговали книгами, - это был свой город, и город привлекательный. Сколько всего было там – там словно умещался весь город; ведь он был книгой, которую требовалось прочесть. Вот только ни одному смертному, ни всем им вместе, - прочесть ее до конца была невозможно. Однако путник был убежден, что он пребывает в месте, где все утопии сбываются, и поэтому – читал и читал книги на этом развале..
Во внешнем мире проходили дни, годы, века, тысячелетия, а он все читал – только потом выяснилось, что в самом городе прошло всего лишь полчаса.. Пора было идти: но куда? Он выбрал самую длинную улицу в городе – она тоже была в честь писателя, правда, местного.. Он шел по ней и шел – и полагал, будто поднимается (или спускается?) по бесконечной лестнице; сердцем он понимал, что, идя по этой улице, он может попасть куда угодно – и это даже зависит от него. Это могло быть любое место мира – как будто да самой дальней точки вселенной было рукой подать.. А, может, он таким образом, попадет прямиком в ад или рай? Ну, в рай – это вряд ли, а в ад – не хотелось бы.. «Божественная комедия» Данте тут оживала на глазах – и он сам уже чувствовал себя флорентийцем – только без Вергилия..