Сундук

В сарае у моей бабушки стоял сундук. Здоровенный. Резной. Сильно почерневший от времени. Обитый железными полосами, с горбатой тяжелой крышкой и массивными кованными петлями. Когда-то давно, он принадлежал ее деду, купцу второй гильдии Григорию Вараксину.
Сундук был наследством и памятью.
А помнил этот сундук многое:
Как привезли его с Рязанской ярмарки в огромный дом, как важно он стоял в большой комнате накрытый ажурными салфетками, как играли и прятались за ним от рассеянного немецкого гувернера дети.
Помнил он и переезд с выделенным, по случаю свадьбы старшего купеческого сына, имуществом в дом к молодоженам. Помнил о красивых сюртуках, рубашках, белоснежных платьях, шляпах и туфельках, вспоминал и приютившийся на дне мешочек с драгоценностями и облигациями, собираемыми по крупицам рачительной купеческой династией.
Память сундука хранила и переезд в Тамбовскую губернию, сразу после революции и то как сюртуки и платья сменились на овчинный, пыльный полушубок и холщовые штаны и сарафаны, а мешочек с сокровищами изрядно похудел на облигации и часть украшений.
Помнил он, как хозяин его стал хранить в нем счета, расписки и долговую кулацкую книгу, а мешочек на дне стал вновь пополнятся звонкой монетой и вокруг все больше прибавлялось звонких детских голосов.
Страшно ему было вспоминать, как однажды ночью, хозяин вытащил его из дома и закопал недалеко от сарая, предварительно набив его всяким ценным скарбом и положив сверху икону Богоматери и то как через несколько дней, он откопанный и обтянутый мешковиной стоял на телеге, чувствовал запах сгоревшего дома, плач детей и злобные шепотки про кулацкое семя.
Помнил он тяжелую дорогу за Урал, маленькую, пахнущую плесенью и гарью темную избу с беспощадными мышами. Вспоминал, как теперь уже родной, мешочек на дне, опять изрядно похудел, а сам он по прежнему стоял обтянутый мешковиной, скрывающей его красоту и вечерами вел тихие беседы с иконой, которая так и лежала в нем постоянно, доставаемая только по редким праздникам.
Он мог бы рассказать, как в тишине одной ночи, в дом ворвались суровые люди и увели хозяина, как в голос рыдала хозяйка и прячась за ним скулили дети. Как он снова на телеге, в своем кафтане из мешковины ехал обратно в Тамбовскую губернию и как на половине пути, из него достали совсем худой и такой уже родной мешочек, но теперь уже навсегда, а вместо него появились свертки от которых пахло салом и ржаным хлебом.
Вспоминал и новый дом, маленькую избу на краю села.
Слышал он и хриплый, надорванный кровяным кашлем хозяйкин голос, просящей воды и дающий наказ старшим детям заботиться о младших, если она помрет. Хранила память и безутешный вой девочек - подростков и тихую заупокойную молитву, заунывно распеваемую сухим старческим голосом, и то как через несколько дней дом наполнился новым стоном, но уже об уходящих на войну пацанах.
Помнил он и свою долгую пустоту военных лет и как неожиданно в него свалили пахнущую дорогами войны шинель и видавшие Победу растоптанные сапоги. В памяти осталась и тихая скромная свадьба двух фронтовиков и переезд в маленький подмосковный поселок, по месту распределения нового хозяина и снова приятный звон детских голосов.
Вспоминал он и свою отставку и переселение в сумрак старого сарая.
Много помнил этот старинный, резной сундук. Помнил и молчал.
А я пацаном надрывно страдал от любопытства, что же теперь лежало в этом сундуке. Но бабушка хранила молчанье, а на мои вопросы, только тяжело вздыхала. Дед на этот вопрос, весело пытался шутить и говорил что в сундуке бабушкина "вера в светлое будущее", но увидев грозный взгляд жены, быстро замолкал.
Когда дед умер и бабушку стали готовить к переезду поближе к дочерям, тогда и открыли наконец этот сундук.
Открыли и ахнули...
Он был до верху набит сухарями….
На дне уже почерневшими каменными, к верху немного посвежее, но все равно какими - то серыми и жуткими на вид. Сухари.
Мама моя стояла и плакала над этим сундуком. А бабушка не разобрав причины слез , вдохнула и произнесла:
- Ну что ты, что ты? Не понадобились же и слава Богу! - сказала и тоже украдкой утерла глаза платком.
Мы стояли, молчали и смотрели на сухари, а они лежали там огромной страшной горой, горой- памятником тяжелому детству, голодным скитаниям, смертям близких, детскому мужеству, войне, тяжёлым послевоенным годам и страху за будущее. Памятником всему, что должно быть чуждо человеку, но к сожалению всегда рядом, всегда за его плечом…..
Вот такой сундук стоял в сарае. С красивыми воспоминаниями о кружевных кокетливых шляпах и сокровищах… и до верху набитый черными сухарями..