В метро

Я просил Бога о чуде. Каждому из нас. По очень большому такому чуду.
А до этого я спустился в метро и там столкнулся с замечательными прохожими, желающими пройти в вагон. Я тоже захотел пройти внутрь вагона и потому стал един с теми удивительными людьми. Но были и другие непонятные, странные люди, желавшие наоборот из вагона выйти. Однако те, кто хотел войти, не желали выпускать тех, кто по разным причинам хотел почему-то выйти.
Мы молча сопели и упорно вдавливали желавших выйти назад, внутрь вагона. Но те, кто всё-таки хотел выйти, сопротивлялись, а кое-кто из них даже ещё возмущался.
Внезапно пришла армия школьных детей в розовых, синих, зеленых и белых бумажных масках и встала перед вагоном, желая тоже туда проникнуть. Появились специальные взрослые люди с надписью на спине "служба регулировки людских пассажирских масс" и прогнали всех посторонних желающих, кроме детей. А тех, кто хотел из вагона выйти, регулировщики выпустили насильно и смешали с толпой, до этого времени желавшей войти. После чего в вагон организованно были запущены дети, поезд поехал, а служба регулировки исчезла.
На перроне перед отсутствующим теперь вагоном остались разнообразные люди и превратились в огромную, немного растерянную, очень плотную массу. Я оказался в центре той массы.
И вот именно тут, по случаю опоздания на работу, я начал просить Бога о чуде. Конечно же, вовсе не о работе. На что она мне, работа?
Я очень переживал за людей. Они сами весьма расстроились и начали обращаться друг к другу на "ты". Один армянин в тёплом костюме и с черными бакенбардами отдавил маме прохожего ногу, и та закричала, что отправит за это его в Туркмению. Он же ответил, что не чует пространства вокруг себя от тесноты своего положения, и даже ноги его висят теперь прямо в воздухе.
Я ему верил, ведь сам сейчас тоже висел, намертво закреплённый между бушующими влюблёнными, у которых рушилась вся их любовь, а я им мешал выяснять отношения, так как всем своим телом, закутанным в ворох одежд, был надёжно зажат между их головами. Им приходилось кричать сквозь меня. Их грозные, обличающие слова любви до сих, по прошествии трёх часов, не утихли в моей утробе.
И вот, значит, стал я просить нашего Бога о чуде. О том, чтобы случилось великое изменение всеобщего настроения в людях, чтобы они совершенно не стали бы даже лучше, но неожиданно вдруг перестали бы по возможности презирать друг друга и заимели бы каждый хоть горсть трёхкопеечной медной благости, чтобы раздавать её всюду на всех перекрёстках таким же, как сами они - нуждающимся, бедным и чем-нибудь обязательно обременённым...
Вот, собственно, и всё.
Ну, а на работу свою ежедневную и обычную, не особенно интересную, я естественным образом опоздал.