Кошечка у порога. Странная посетительница

Из цикла «Кошечка у порога»

Странная посетительница

Основной корень развернувшейся в его магазине драмы уходил вглубь времен лет этак на двадцать. Попал он тогда в районную больницу. С каким диагнозом – знать никому не нужно, но главное, мысли в голову полезли всякие… А там в отделении в качестве дежурной медсестры работала, возрастом лет двадцати восьми или чуть по более, Антонина Б. Девушка показалась ему довольно симпатичной: имела стройную фигуру, белокурый волос, и хотя лицо временами становилось довольно строгим, но, даримая ею при каждой встрече легкая улыбка, это ощущение сразу же снимала. Почувствовав особое к себе расположение, он на протяжении примерно трех недель все вечера ее дежурств проводил с нею у столика в коридоре. За это время не только отошел от терзающих ранее страхов, но и успел нагородить о своей жизни короб всякой чепухи, а под конец даже чуточку влюбиться. И не столько в зрелую ее красоту, а больше, кажется, в какую-то затаенную грусть, причину которой он сам с их общения понять не мог, а она в лабиринты своей души его не допускала.
Вот вкратце и все. Потом она из его поля зрения исчезла и вынырнула не так давно в совершенно ином амплуа. В каком – чуть позже, но сначала – о другом моменте, который также сыграл в нашей истории определенную роль.
В каком магазине нет тетради должников? Да, возможно, таковы существуют даже по крупным городам, а то и за границей. Такой пример. Как-то сцарапывает он ногтем в миллионный раз свой «фирменный» зеленый ценник с приобретаемой покупательницей дорогой шампуни и заходит его приятель из США Джорд Адамс – преподавал тогда в одной из школ поселка английский язык. И он как бы в шутку у него спрашивает: «У вас тоже такое есть?» А тот вполне серьезно отвечает: «Да, есть». Так что, все может быть… Ну, да, бог с ней, с Америкой, нам бы в своем разораться… 
Итак, человек просит у тебя в долг. Ты для приличия немного сморщишься, если это кто-то малознакомый, и… кивнешь головой. Выдашь товар, запишешь в специальную тетрадку. Принесут – вычеркнешь, не принесут – значит… не принесут. Тетрадь закончилась, заводишь другую, а старую – под прилавок. Но здесь случай был особый. Здесь отказывать было нехорошо и даже грех. Во-первых, это была та самая Антонина, а во-вторых, к нему обращался психически больной человек, обижать которого запрещается даже святым Писанием.
Неожиданно? Да. Но, что поделаешь… Впервые он встретил ее после длительного перерыва года полтора тому назад, когда спешил по срочному делу к одному своему знакомому. Такой зной тогда стоял… Листья сворачивало на каштанах, нигде ни единой души, а она – в длинном домашнем халате, в темной косынке, напущенной на самые глаза, и с какой-то затасканной до невозможности сумкой в руках. Двигалась медленно, глядя себе под ноги. Его она, скорее всего, даже не заметила. После того случая он ее наблюдал еще не раз – обычно через окно своего магазина. И всегда она появлялась в какой-нибудь безобразной, ни по моде, ни по сезону одежде. В этом же году с наступлением холодов стала носить черную шерстяную куртку, с неизменно накинутым на голову огромным капюшоном, и джинсы, поверх которых всегда была повязана цветастая гипюровая косынка. С чуть запавшими бледно-голубыми глазами и без признаков какой-либо мимики на лице, такой ее вид действовал на окружающих весьма удручающе. Все говорили, что она тронулась умом. В то же время каждый про себя, вероятно, думал: «Что ж… всякое может случиться с человеком».
И вот месяца три назад она впервые посетила его магазин. Вошла, вежливо поздоровалась сразу узнанным им тем же тонким голосом, который никак не сочетался с ее угрюмым видом, и, прислонив к столу, за которым он находился и куда обычно подходили покупатели рассчитываться за покупки, какие-то бесформенные две сумки и больше ничего не говоря, неторопливо последовала вдоль прилавков; взяла в руки небольшую мягкую игрушку, долго рассматривала, положила. Двинулась дальше. Он, пока она путешествовала по залу, старался взгляд свой на ней не задерживать, делая вид, что занят расстановкой товара. Других посетителей в магазине не было. Молчание затягивалось, и это начинало вызывать у него неловкость, и даже раздражение. Ведь помещение небольшое – шесть на шесть. Здесь каждый вздох друг друга слышен. Наконец попросила продать пачку гигиенических прокладок, пять подгузников «Junior» и рулон туалетной бумаги. Он подошел и долго не мог ей угодить с прокладками – эти без «крылышек», здесь – не такая поверхность, те – слишком дорогие. От всего этого нервы еще больше напряглись, но внешне он старался выглядеть спокойным. С трудом подобрали…
– Сколько я вам должна? – спросила.
Назвал сумму. Примостив прямо перед ним одну из своих сумок, в поисках кошелька начала не торопясь раскладывать по всему столу какие-то пакетики, коробочки с лекарствами, еще что-то... Кошельком оказалась небольшая косметичка. Отсчитала деньги. Принимая товар, попросила:
– Будьте добры, упакуйте туалетную бумагу в кулечек. Огромное спасибо. Сколько стоит кулечек?
– Нисколько, – буркнул он в ответ, протягивая сдачу.
– Положите, пожалуйста, ЭТО на стол.
Распрямила ладонь, поводила ею с еле слышным шепотом над купюрами, лишь потом спрятала деньги и с нарочитой медлительностью стала все собирать по сумкам. Появившийся в это время новый посетитель ее не смутил. Закончив свои дела, коротко попрощалась и направилась к выходу, дверь оставив, как и при появлении, настежь открытой. Он обошел прилавок, прикрыл дверь.
Спустя несколько дней она явилась снова. Опять с какой-то поклажей, в такой же, как в прошлый раз, одежде; молча осмотрела витрины; затем чуть ли не полчаса простояла у подоконника, где были выложены женские и детские колготы, носочки; брала в руки то одно, то другое, щупала, клала на место. Спустя минуту тянулась туда снова... Он подумал: «Своровать, что ли хочет, да никак не может выбрать момент?» От нарастающего раздражения он уж престал в ее сторону и глядеть, решив: «Да бери уж, черт с тобой, что хочешь, только скорее уходи, надоела». Ничего она не выбрала, еще немного постояла, поковырялась зачем-то в своей сумке, как бы провоцируя его на проверку ее содержимого, ушла.
На следующий день опять начала с окна; затем потрогала подушечку для детской коляски, что-то еще рассматривала, а под конец неожиданно попросила записать в долг до пенсии, как он подумал, выплачиваемой ей по инвалидности, с десяток подгузников и туалетную бумагу. И вновь убийственно-вежливым тоном:
– Если не затруднит, положите бумагу в кулечек. Сколько он у вас стоит?
С тех пор она начала наведываться к нему почти каждый день. Притом время выбирала между обедом и полдником, когда первый наплыв покупателей иссякал, а рабочий контингент находился еще по своим местам. Просила записать в долг то большую упаковку детских салфеток, то подгузники, то брусочек мыла и неизменно – туалетную бумагу. Выискивала в той же набитой доверху продуктами, лекарствами и всяким мусором своей сумке специально заведенный для таких целей мятый-премятый листик, подавала приплюсовать очередную сумму. Он же, возвратив листик, доставал «долговую тетрадь» и вписывал нужную цифру в строку с ее именем. Вскоре напротив той строки места не оставалось, и цифры начинали нагромождаться друг над другом все выше и выше, пока он не переносил ее имя в конец списка.
Однажды ее заинтересовали детские книжечки.
– Ах, какие красивые! – проронила.
Попросила отложить парочку для нее. Он отнес их в кладовку, и они пролежали там несколько недель, отчего он решил, что она о них позабыла, и выложил обратно. И вдруг в одно из посещений она попросила их ей продать. Ему ничего не оставалось, как извиниться, мысленно злясь и на себя, и на нее.
Между тем драматизм ситуации нарастал. В его душе боролись две силы. С одной стороны, он не мог преступить через посетившие его когда-то те смешанные чувства благодарности за искреннее и теплое отношение к нему и симпатии к красивой и интересной женщине; кроме того, от людей он знал, что у нее жизнь пошла наперекосяк, муж, будучи значительно старшим, умер, детей нет, живет одна. Но с другой – как можно было продолжать терпеть в магазине, куда заходят серьезные клиенты, такой вот ее безобразный вид, ежедневное мучительно-длительное простаивание у прилавков, подчеркнуто-ледяную вежливость, бесконечные просьбы записать товар в долг. Пока он еще держался, но чувствовал – не завтра, так послезавтра может сорваться. А еще его донимало острое желание спросить, помнит ли она те их давние сердечные разговоры. В один день он на это решился. И вдруг увидел в ее глазах такую бездну внутренней злобы… Она вся затряслась, начала быстро говорить что-то жуткое и бессвязное:
– Сестру мою убили, меня преследуют, все жаждут моей смерти, на вас всех низойдет кара Господняя…
Он оторопел и только глядел на мгновенно преобразившуюся в нечто женщину.
Продолжился тот монолог и за порогом магазина, где она то ли случайно, то ли специально уронила на пол сумку, отчего дремавшая на своей картонке кошка, громко мяукнув, убежала от греха подальше на улицу.
На следующий день она появилась опять. И чудо: вчерашнюю истерику – как рукой сняло…
Тогда он еще допускал, что она действительно больная. Но вот на днях, полистав в очередной раз детскую книжечку, она назвала, кроме хорошо известных, несколько фамилий других детских авторов, о которых он сам даже не слышал. Попросила заказать для нее их произведения. Он был поражен. «Ну, какая же ты сумасшедшая, – возмущался в уме, – если интересуешься литературой?!  Ты же просто дуру из себя корчишь, чтоб тебя пенсии не лишили!»
В то же время высказать ей все это напрямую после того случая было непросто. Не мог он особо придраться и к ее долгам, так как за набираемый в течение месяца товар она, с получением пенсии, их погашала. Хотя суммы там набегали немалые... Впрочем, когда она последний раз подавала ему свой листик, он на обратной его стороне успел прочесть фамилии и других владельцев магазинов, у которых она отоваривалась. Там тоже было до черта... Получалось, эта женщина, по общему мнению, сумасшедшая, полностью жила в кредит. А еще он вспомнил, как девки соседнего продуктового магазина рассказывали, что их хозяйка запретила им отоваривать ее в долг более чем на четыреста гривен.
Наконец, сегодня он принял решение покончить с этой проблемой навсегда. Настраивать себя начал с самого утра. И хотя знал, лишь начни, все накопленное внутри недовольство мгновенно прорвется наружу, важнее было другое. Во-первых, необходимо было в той схватке не потерять самообладание самому, все видеть и слышать, ведь неизвестно, как эта дама могла себя повести, когда ей во всеуслышание заявят, что она «шлангует»  (так это у них в армии называлось). Могла и витрины побить, и еще что-нибудь сотворить... А во-вторых, и что также было немаловажным, как его жизнь не омрачали сложившиеся обстоятельства, все же внутри оставались сомнения, правильно ли он делает. Иногда думалось: «А может, не надо этого, может, все само собой как-нибудь рассосется»…
И вот не успела она пролепетать до конца свое традиционное «запишите, пожалуйста, мне подкладные и рулончик туалетной бумаги, положите, если не трудно, то и другое по пакетикам», как он четким и безапелляционным движением отвел от стола ее руку с приготовленным для записи листиком и заявил:
– Все! Больше я вам товар в долг отпускать не буду! Ту сумму, на которую вы набрали, я вам прощаю, но умоляю, больше ко мне в магазин не приходите. Вокруг столько людей намного несчастней и беднее вас, столько больных, полуголодных, столько страдающих детей, что позвольте мне помогать им. А вам советую эту комедию прекратить, найти работу, и жить, как все нормальные люди.
От неожиданности она сначала немного попятилась, стушевалась, но тут же, взяв себя в руки и отступив метра на три, выпрямилась, пронзила его полными гнева глазами, и, кланяясь в пояс и вытягивая вперед одну руку, несколько раз язвительно проговорила: «Спасибо вам огромное за ваше великодушие!» После чего начала громко читать не то молитву, не какое-то заклинание. 
В проеме открытой двери магазина показались удивленные продавцы кулинарии и несколько покупателей. Закончив представление и не обращая ни на кого внимания, подцепила свою сумку и быстрой походкой выскочила вон.
Он глубоко выдохнул и упал на стул.
– И правильно сделал, – обращаясь то ли к нему, то ли к свидетелям происходящего, неожиданно заключила пожилая женщина, вошедшая вместе с остальными в зал. – Знаем мы ее. Мужа на тот свет свела, а сейчас ходит к свекрови. Видите ли, ухаживает за лежачей больной. Ах ты, змея подколодная! Недаром та ее ненавидит, да в глаза не говорит.
Женщина ненадолго умолкла, оценивая произведенное впечатление. Все стояли, ожидая пояснения, а у него где-то глубоко глубоко как будто кто-то включил трехфазный рубильник и возникшая электрическая дуга начала немилосердно жечь волокна его еще живой души.
– У нее, у Соньки, что-то не заладилось с первым мужем, и она сделала аборт, – продолжила посетительница. – А Сережке, когда сходились, не призналась, что не может иметь детей. Они жили на нашей улице. Как он хотел сына… Может, потому и сердечный приступ получил. И вот теперь Мария Павловна – и без сына, и без внуков. А эта еще «выслугу» оформила, видать, думала искупить вину перед Павловной. Да не тут-то было. Ну, и сходит теперь с ума…
Он заставил себя дослушать женщину до конца. Как на это отреагируют другие, его уже не интересовало. Собравшись с силами, спросил, будут ли они что-нибудь покупать. Люди все поняли, тихо ретировались. Он начал выбираться из-за прилавка. И вдруг на полу, рядом с тем местом, где недавно находилась ЕЕ сумка, увидел связку ключей. Быстро поднял их, дернулся к выходу, затем остановился, постоял, и уже более спокойно возвратился на место. Сел.
Магазин был пустой. И только из коридора доносились звонкие восклицания чьей-то девочки, которая, отламывая от своего пирожка по кусочку и позабыв обо всем на свете, кормила мурлыкавшую от удовольствия кошечку.

Январь 2016 г.