Мертвые лоси плывут на восток

 Старая радиола напевала своим скрипучим голосом что-то из Джерри Льюиса, и психи в центре захламлений комната танцевали твист, под музыку которая не подходит для твиста, не умея танцевать твист. Они просто дрыгали конечностями друг напротив друга, если их сейчас положить на пол, то это будет похоже на приступ эпилепсии. Я же сидел в углу и курил сигарету, запивая горький дым и свою сладкую тоску вином. От дыма сигарет уже резало глаза, но окна были плотно закрыты, мы все боялись пустить сюда запах города за окном, или боялись, что наши души, которые уже блуждали по комнатам, вырвутся на свободу и покинут нас навсегда. Радиола с громким свистом стихла, психи упали на пол. Я заметил, что один из моих приятелей читает книгу, и читал ее все это время, за это я стал его ненавидеть, меня захлестнула зависть к нему, ведь я из-за музыки не мог даже услышать свои мысли, а он так спокойно читает, словно он и не тут вовсе. И еще призрении к нему усиливало то что у нас ведь был литературный вечер, но никто из нас не говорил о литературе и не читал стихов, мы просто пили и обсуждали житейские книги, да если говорить по правде, то никто из нас даже ничего не писал. Я был поэтом, действительно писал стихи, очень редко, и настолько плохо, что детские стишки на фоне моих стихов были шедеврами. Я даже не мог разобраться в размерах стиха и ритме, но составлял слова в столбик. Но я еще ничего, хотя бы читал книги и достаточно много, например, один из нас, Артем, он за свою жизнь прочитал три книги, одна была «Сказки востока», вторую его заставила прочитать его бывшая девушка, это была книга Достоевского «Братья Карамазовы», он читал ее три года, и третья не знаю, как попавшая ему в руки книга Сарта «Тошнота». После этих трех книг он стал великим философом, и вся его философия сводилась к умозаключениям вроде – «Птицы летят на юг, не потому что их тела мерзнут, а потому что души, зимой у всех мерзнут души, и все становятся злыми, посмотрите на ворон и голубей, они злые и жадные, потому что не улетают на юг зимой.». В общем мы бы могли так же устраивать квартирники без гитар и не зная даже одного аккорда. И я понимал насколько мы жалкие, от этого человек с книгой сейчас вызывал у меня отвращение, я просто перенаправлял отвращение к себе на других.
 Ночь клонилась к рассвету, для таких как я рассвет не начало, а конец. Я покинул своих друзей и направился домой. Домой? Нет дома у меня уже не было, я жил на съемной комнате, снимал ее у старушки, которая всегда, когда я приходил отоспаться, встречала меня в дверях и читала мне нотации. Мне ничего не оставалось как просто слушать это молча и кивать, ведь жилье было очень дешевым, и другого я себе позволить не мог. Я даже нигде не работал, деньги на жизнь клянчил у своей матери. У нас с ней были достаточно милые отношения, я свалил из дома несколько месяцев назад, после этого мы с ней виделись только когда у меня кончались деньги. Я шел к ней, скулил возле двери, пока она за дверью посылала меня куда подальше и сыпала проклятия, и всегда открывала на моменте, когда я начинал захлебываться своими соплями от рыданий, после этого я полазал на коленях и умолял дать мне денег, ссылаясь на материнские чувства, любовь и голод. Она уставала от этого или сваливалась и кидала мне деньги, как кость собаке. После этого я хватал деньги и забыв, что через неделю вернуть орал ей, что она тупая сука и улюлюкая сбегал по лестнице. Все деньги, которых было не много, я пропивал, иногда даже на еду не оставалось и питался только тем чем подкармливали друзья. Столь маргинальную жизнь я выбрал, потому что был очень туп и свято верил в то, что только так и может жить поэт. 
 Закрывшись в своей комнате, я пытался писать. Писал три сточки, не мог подобрать слово для последней строки в четверостишья и начинал сначала, если получалось написать больше, то часто терял общую мысль стиха и выходила этакая солянка из слов с плохой рифмой. Или я просто понимал, что идея стиха мне не нравится. Так я мучал себя до полудня, потом сон меня одолел и я, устроившись на жестком диване стал засыпать, создавая прекрасные образы и придумывая целые поэмы, которые были идеальными. Проснулся, когда уже было темно, от гениальных идей перед сном ничего не осталось или они стали казаться отвратительными. На сотовом, который был как обычно на беззвучном режиме, было много пропущенных от Лизы, моей знакомой поэтессы. Я немного отошел ото сна и решил перезвонить.
 - Алло, ты чего хотела? – хриплым голосом сказал я.
 - Я сейчас познакомилась с одним парнем, он, как и мы писатель, и он отлично пишет, я прочла кое-что из его работ они замечательные.
 - О господи. А мне то ты об этом зачем сообщаешь? Что мне теперь ссаться от восторга, что ты нашла графомана?
 - Тебе сообщаю, потому что ты тоже писатель и не такой как те дебилы, вам нужно познакомиться. Не будь ты таким мудаком, приходи в кофейню.
 - Ладно… Я приду, но ненадолго.
 Лиза работала в кофейне баристой и мы часто там собирались, где еще могут собираться любители литературы. Мы были настолько банальными что мне даже тошно порой становилось. Штамповые идиоты. Я действительно приехал в кофейню, она должна была уже скоро закрыться, просителей в ней совсем не было, только странный парень у стойки, который мило беседовал с Лизой. Я сразу понял, что он тот самый писатель, его выдавала даже одежда, он был одет в черное пальто, джинсы, красные кеды и очки как у Оззи Осброна или кота Базилио. Я подошел, и Лиза нас представила, я с недовольным лицом пожал руку этому хипстеру. Звали его Дмитрий Поликовский.
 - Чего-то я не видел твоих книг на полках в книжных магазинах – съязвил я.
 - Я просто не настолько дерьмовый писатель, чтобы меня издавали.
 Эта его реплика привела меня в ярость, но я не подал вида, только стиснул зубы. Меня раздражали все, кто так или иначе связан с творчеством, особенно те, кто что-то писал. Я завидовал им, ведь понимал, что я сам ничтожество, которое не способно творить, мне нравились только мои друзья писаки, те психи, они были еще более убогие чем я. А этот Поликовский был слишком хорош уже чисто на вид, его работы уж точно лучше моих в сотни раз и этот восторг Лизы, раньше она так восторгалась мной, но ей не с кем было меня сравнивать, а теперь есть. Я прокручивал в голове, то как убиваю Поликовского и снова становлюсь лучшим среди худших, в моей голове он стирается с лица земли, он даже не рождается или рождается, но с синдромом дауна, и все, что он может так это мычать. Я завидую уже настолько сильно, что мне кажется, что я даже дышу хуже, чем он. И теперь я уничтожаю себя в своей голове. Я сижу на полу детского дома и пускаю слюну, и меня вместе с мусором выносят на помойку, это Дмитрий, он открывает крышку бака и выкидывает меня, и тут же приезжает мусоровоз, мусорщики смотрят в бак и им становится тошно, им неприятна моя бесполезность и мое убожество. Они загружают меня вместо с остальными помоями в машину и везут на свалку, где бомжи, которые слизывают тухлые остатки еды с упаковок, находят меня и им становится настолько противно, что они льют на меня отходы своей жизнедеятельности, для того чтобы заглушить вонь моего «таланта». Я убил себя, а Поликоский стоит и улыбается, и что-то рассказывает Лизе.
 - Знаешь, приятель, Лиза говорила, что ты поэт и неплохой. Думаю, мы с тобой подружимся. Ты пишешь только стихи? Прозу не пытался? – вдруг обращается он ко мне.
 - Мне нечего сказать в прозе.
 Мне становится неприятно от своих слов, и я кривлю лицо, он победил, я сдаюсь и подставляю ему свою шею, чтобы он ее перегрыз.
 - Ты думаешь? Мне кажется каждому есть что сказать. Знаешь я когда-то написал большой рассказ о том, как лежу.
 - И что же? Предлагаешь и мне писать о том, как я лежу?
 - Прекрасная идея, но это плагиат, мой милый друг.
 - Если браться за книгу или даже рассказать, так вкладывать в него хоть что-то, я не говорю о посылах или гениальных мыслях и подобном, я говорю о сюжете как минимум, я не собираюсь писать, о том, что скучно. И тут проблема, придумать интересное я не могу, а описать что произошло тоже не могу, ведь ничего не происходит.
 - Сюжет - это не главное.
 - Да что ты – я же не скрываю свою неприязнь – а что же главное?
 - Говорить… Да, говорить, сначала с собой, потом с бумагой, после этого с читателем. Сюжет это слишком пустое, нужно рассказывать историю, вести некий диалог, так же как со своим приятелем. Ты рассказывал истории своим друзьям? Это выше чем просто сюжет. Герои в сюжете не проникают в твое сердце, ты в них не влюбляешься, не переживаешь, а вот за человека, который рассказывает тебе историю ты проникаешься симпатией, ведь он рядом и не важно где находится рассказчик и жив ли он вообще, он рядом, можно дотронуться.
 - Я не вижу разницы между сюжетом и рассказом истории.
 - И не нужно.
 Мы могли бы спорить вечность, стоять тут и спорить, я бы спорил только для того чтобы не соглашаться и, если бы в итоге спора он бы со мной согласился, я бы резко переменил мнение на обратное и продолжил бы с ним спорить.
 - Скоро закрываться, дел сейчас много. – прервала нас Лиза – а так бы вечность вас слушала.
 - Тогда нужно двигать, прямо туда в пасть осеннего холода. – ответил Поликовский улыбнувшись Лизе.
 Он зашагал к двери, у него была походка аристократа девятнадцатого века, он даже одну руку держал на весу поодаль своего тела. Я стоял, молча и не шевелясь возле стойки смотря ему в след, мы с Лизой оба на него смотрели, ее глаза были наполнены восторгом, мои завистью и злобой, и я только сейчас стал понимать, что совсем не смог это скрывать еще с того момента как вошел сюда, а значит я пересек порог уже проигравшим.
 - Идем, мой друг. – в дверях Дима обернулся и искренни мне улыбнулся.
 Я все так же молча двинулся к дверям и даже забыл проститься с Лизой. Я послушно вышел за ним, на улице он прикурил одновременно две сигареты и отдал одну мне. И мы с ним двинули по тротуару молча. На улице дул не сильный, но мерзкий ветер, когда он налетал, то пробирало до костей. Но воздух был слишком свежим, даже странно, как в подобном городе может быть свежий воздух. В маленьких городах редко бывает свежий воздух, это как в маленькой комнате, наполненной людьми, нет воздуха и хочется уйти от всех в окно и успеть надышаться в полете. С Поликовским мы шли совершенно бесцельно, я не спрашивал куда мы идем, но знал, что никуда, такие как он и я, мы никуда не идем, у нас нет цели и мы не видим разницы между тем чтобы лежать или бежать, для нас это одно. И раньше я был один такой, а теперь еще и он, и шел бесцельно он намного лучше меня. Мы шли по центральной улице и ветер усиливался, он трепал нам волосы и полы пальто у Димы, мы корчили лица, когда ветер бил в лицо. Мы укрылись от ветра в дворе жилого дома, у Димы в руках из неоткуда появилась фляга с бурбоном, мы отхлебывали по очереди, и бурбон грел нам кишки и души.
 - Значит нечего сказать в прозе? – вдруг разорвал наш обет молчания Дмитрий.
 - Да, совершенно нечего – я сделал глоток и скорчился.
 - Напиши знаешь, о чем? О ночи и трое суток, которые мы проведем вместе.
 - Что?
 - Да! Мы будем вместе эту ночь и еще три дня и после этого ты напишешь роман об этом. Даже если мы простоим это время тут, ты все равно напишешь об этом. Расскажешь всем об этом.
 - С чего ты взял, что я соглашусь находиться эти дни с тобой?
 - Можешь не соглашаться, я не заставляю и не давлю на тебя. Можешь уйти прямо сейчас, но я пойду за тобой и буду эти три дня сидеть под твоими дверями и ходить за тобой по пятам.
 - Ты больной?
 - Да.
 - Я понял, ты просто хочешь, чтобы кто- то написал о тебе, чтобы потешить свое самолюбие.
 - О тебе писали в книгах? И обо мне нет. А я этого хочу, и пусть я сам ничего годного не напишу за свою жизнь, но всегда буду знать, что я попал на страницы романа.
 - Мне все равно нечем заняться эту жизнь, так что, ладно. Но только одну ночь и трое суток, потом ты исчезнешь.
 - Навсегда.
 - Да, навсегда.
 - Знаешь, как ты можешь назвать этот роман? А? Знаешь?
 - Сам решу.
 - Я только подам идею. Мертвые лоси плывут на восток. Знаешь почему именно так? Потому что это название не будет иметь никого смысла, так же, как и роман, так же, как и эта ночь и трое суток, так же, как и наши жизни. – Поликовский улыбнулся и отхлебнул из фляги.
Мы все решили, проводим время вместе и потом я пишу об этом роман. Я не знаю зачем я согласился на это, я не хотел с ним находиться и минуты рядом, я и написать, то ничего не смогу, я просто не умею писать. Я настолько сильно ненавидел его, что хотел убить себя. Но все-таки я согласился, значит за слоем неприязни скрывался интерес к нему и желание хоть как-то разбавить свою скучную жизнь, а как если не с помощью безумного хипстера-писателя. А может быть меня тянуло к нему, хоть я и был хуже, но я видел в нем своего идола. Понять было сложно, но все что будет дальше может оказаться интересным и с каждым новым глотком бурбона, я становился писателем и появлялась вера в то что я смогу написать роман, где главным героем будет Дмитрий Поликовский и называться этот роман будет «Мертвые лоси плывут на восток».
 Остаток ночи решено было провести в баре, за счет Дмитрия конечно же. Мы пробивались через сильный ветер в поисках ближайшего бара, и когда увидели неоновую вывеску, она показалась нам спасением. Поликовский заказывал водку, я же пил за чужой счет, поэтому выбор пал на виски. Мы напились до чертиков, я плохо помню остаток ночи, но помню, что мы вели душевные беседы, а потом Поликовский рыдал в туалете на полу, а я обнимал его и утешал, мне казалось тогда что он рассказал мне что-то очень важное, но я совсем не помню, что именно, память выветрилась из моего организма вместе с алкоголем. На улице мы были уже когда начинало светать, ветер стих, но было жутко холодно и мы даже немного протрезвели. Мы поехали к Дмитрию, жил он в спальном районе, в старом пятиэтажном доме, который давно вымаливал капитальный ремонт или даже снос. Квартира была большой, но места в ней было мало из-за хлама, который всем своим видом выдавал то что он остался еще со времен, когда Сталин курил у себя в кабинете, такого количества советских вещей я никогда не видел, так же почетное место в квартире занимала пыль. Квартира досталась Поликовскому от бабушки, он ничего не трогал от уважения к ней, а воняло в помещении так словно он и ее умершую не стал трогать, а просто оставил там, где лежала. Единственное что тут было не советское, так это печатная машинка, она была немецкая, трофейная, на ней даже был фашисткий орел, Поликовский показывал ее с гордостью и рассказывал, что ее забрал его дед во время войны. Сдвиг на книгах у Поликосвиких это было семейное, когда все из отряда его деда забирали оружие, сапоги и шоколад из захваченного немецкого штаба, дед забрал печатную машинку и Майн Камфт, за книженцую его сослали в ссылку после войны, там он и умер, но печатная машинка осталась в память о нем, не было даже фотографий, только эта машинка. После беглой экскурсии мы сидели на кухне и курили оба уставившись в медленно закипающий чайник. За окном было совсем светло, закончилась ночь, еще трое суток, а мне уже начал нравиться этот псих, было в нем что-то завораживающе и притягивающее, теперь я понимал Лизу. И конечно мне безумно хотелось знать, что ждет меня впереди, Поликоский был не тем человеком, с которым будет скучно, произойдет что-то грандиозное в рамках моей жизни. Все это уже было захватывающим романом и мне хотелось поглощать сточку за строчкой чтобы узнать, что будет дальше. Дима стал, заваривая кофе. В мою кружку ушло две ложки кофе, в свою же он насыпал ложек десять.
 - На сон грядущий. – сказал он, протягивая мне кружку.
Он исчез на пару минут и вернулся с корявым чучелом кошки, сел и пометил чучело у себя на коленях и стал его гладить.
 - Это Виктор. – пояснил он мне.
 - Здравствуй, Виктор. – я пожал чучелу лапу.
 - Мне подарили Виктора, когда мне было пять, он был тогда еще живой, и прожил у нас шесть лет, я вырос вместе с ним, и когда он умер я впал в свою первую депрессию, я не ел и постоянно плакал, так было дня три, потом мой отец не выдержал, откопал его и отнес своему знакомому таксидермисту, тот сделал и остатков чучело и с тех пор Виктор живет со мной вечно.
 - Это слишком милая история.
 - Ты понимаешь, чего я хочу? Я хочу, чтобы и из меня после смерти сделали чучело, я хочу жить вечно как Виктор. И ты будешь таксидермистом, ты сделаешь из меня чучело.
 - Давай не будем об этом. Я не умею вести задушевные беседы трезвый, тем более о смерти, мне невольно становится весело.
 - Ты точно напишешь роман?
 - Да, да. Господи отъебись, унылый ты мудак.
Поликовский улыбнулся мне одной из своих прекрасных улыбок, я улыбнулся ему в ответ, своей уродской.
 Дмитрий разбудил меня в обед и сообщил, что у нас много дел сегодня, а вечером Лиза зовет на литературный вечер с моими друзьями. Мне стало слишком грустно от идеи идти с ним на литературный вечер, теперь не только Лиза, но и все остальные узнают о Диме и станут его любить и восхищаться. Я снова почувствовал, что становлюсь меньше. Зачем я согласился делать из него чучело, ведь к концу совместного времени я стану ничтожно мал, я буду лежать пылинкой вокруг подобных мне пылинок. Мы позавтракали яичницей и кофе, потом я немного побродил по квартире и мне просилось в глаза, то что на стене висела икона с девой Марией и маленьким Иисусом, а рядом портрет Ленина. Это был настолько сильный контраст, что я даже завис на пару минут, пытаясь осознать, что только что увидел. Если бы за место Ленина на стене была бы начерчена пентаграмма, то разницы бы не было совсем. Меня еще не успели отпустить впечатления от увиденных контрастов, когда мы были уже на улице и шли по направлению к остановке. На улице моросил дождь и вокруг все утеряло свои краски, даже лица людей стали мутно серыми, стали сливаться со стенами задний. Поликовский рассказывал, что он продал все ценные вещи бабушки для того чтобы купить одну единственную вещь у своего знакомого, что именно такого ценного он хочет купить он не говорил, но я не удивлюсь если это книга какая-нибудь или что-то подобное. Троллейбус увесь нас на окраину города, тут все было еще более серое и грустное, лабиринты из пятиэтажных домов, грязные улицы и унылые, злые люди. В таких районах страх приходит сам по себе, смешивается с печалью и засасывает тебя куда-то вниз, ты становишься субстанцией состоящей из этого грустного страха. Мы вошли в один из подъездов, стены были исписаны матерными пророчетсвами и описаниями меня, лифт не работал, и мы шли по лестнице, каждый пролет был и балконом. Стоял крепкий запах нищеты, и он щекотал нос, я и сам был нищий, но в своей голове я не пал, так как пали люди тут. Приятель Поликовского жил на последнем этаже, дверь в его квартире была выбита и просто стояла прислоненная, Дима отодвинул ее, пропустил меня внутрь, зашел сам и прислонил дверь обратно. Квартира была убога настолько же насколько и ее хозяин, им был тощий наркоман, который гнил заживо от крокодила. Я сидел как на иголках, пока Поликовский вел милую беседу с этим трупом и улыбался ему своими улыбками. Чертов славный парень, он нравился всем и что самое обидное кажется начинал нравится и мне. Я думал, что наше пребывание тут закончится покупкой наркотиков, но я забыл с кем я сюда пришел, и что с ним не может быть все так банально. Наркоман вынес тряпку, развернул ее и продемонстрировал пистолет, потом он отдал ему коробку с патронами, Поликовский сунул все это во внутренний карман пальто и пожал наркоману руку. Я не стал спрашивать зачем Дмитрию пистолет, я вообще молчал все время пока мы находились в этом притоне, но, когда мы вышли из него и стали спускаться вниз, я заговорил.
 - Зачем тебе пистолет?
 - Не знаю, а пусть будет.
 - Кого ты собрался убить?
 - Никого.
 - Если человек покупает пистолет, то он из него будет стрелять.
 - Ты так уверен? Может я хочу быть в безопасности, а знаешь кто защищен лучше всего?
 - Кто?
 - Нападающий.
 - Значит будешь все-таки нападать.
 - Нет, я это просто так сказал, как одна из возможных вариаций.
 - А какие еще вариации могут быть?
 - Множество, может быть я просто напьюсь и буду грозить им себе перед зеркалом. У тебя когда-нибудь было оружие? Это просто интересно, иметь у себя оружие, пусть оно все время пролежит в комоде, но ты будешь знать, что оно у тебя есть.
 - Я начинаю тебя понимать все меньше и меньше.
 -  И не нужно.
 - Думаю ты прав, просто не наделай во мне дырок и не впутай в темную историю.
 После этих слов Поликовский резко остановился, прямо перед выходом наружу. Он посмотрел на меня веселыми глазами и одарил своей улыбкой.
 - Ты уже впутался в темную историю, в тот самый момент, когда родился в России.
 Я не стал никак это комментировать, тем более сразу после этого Дима предложил поесть, а за еду я и сам на убийство пойду если будет нужно. Мы выбрались из Оруэлловских кварталов в центр и зашли в первое попавшееся кафе, я заказал себе много еды, Поликовский только кофе. Мы сидели молча и слушали мое чавканье, нам не о чем было говорить, пока мы трезвые, казалось бы, что мы оба умны и интересны, но нам становилось скучно вместе, если люди не глупы, то им вместе всегда скучно, ибо весело таким людям только с теми, над кем можно доминировать своим умом. После обеда мы просто ходили по городу и курили, не зная, чем можно заняться. У меня стало появляться разочарование, я думал будет намного интереснее. Сейчас меня только забавляло, когда мы проходили мимо патрулей полицейских и знали, что у нас есть оружие, но проходили настолько непринужденно и легко, что никто ничего не мог заметить. Потом мы оказались возле дома Дмитрия и решили скоротать остаток времени до литературного вечера у него. Тогда я впервые увидел, как он пишет. Он сидел за своей печатной машинкой, постукивает на ней ритм и курит одну сигарету за другой. Я сидел с Виктором на коленях и меня окутывал восторг от того что я вижу. Дмитрий Поликовский был настоящим писателем, это было понятно, когда он иногда отрывался от машинки, поворачивался ко мне и пару секунд напряженно смотрел, пытаясь увидеть в моих глазах новые строчки, и видел, он проникал в мою голову, и откапывал среди хлама, то что было ему нужно. А если чего-то не мог найти в моей голове, то он резко вставал и ходил по комнате кругами, заставляя кровь приливать к мозгу как-то иначе, потом бегом возвращался к машинке и снова отбивал ритм. Ритм, музыка вот что я слышал пока он писал. Пропала даже моя неприязнь к нему, слишком красивым и звучным было это зрелище.
 Вечером мы были в квартире у моих друзей, все пили и слушали музыку, причем слушали хорошую музыку, мне кажется единственное почему я прихожу к ним и почему они вообще мои друзья, так это именно хороший музыкальный вкус. Но мне не было спокойно как раньше, я постоянно поглядывал на Поликовского, который сидел рядом с Лизой и показывал ей свои новые улыбки. Я ждал, когда он начнет говорить о литературе или читать свои стихи, ждал, когда все мы будем смотреть на него с восторгом и говорить только о нем, ждал, когда мы станем любить его. Но он просто сидел, прочувствовав нашу атмосферу, Артем один раз подошел ко мне и сказал, что он странный и кислый. Я был так благодарен Диме, что мне хотелось подойти и обнять его, он пощадил меня и вечер так и закончился без упоминаний книг и подобной дребедени. Под утро мы добрались до него, выпили кофе, и я уснул с Виктором в обнимку.
 Я не успел толком заснуть и увидеть сон где я становлюсь Дмитрием Поликовским, которого все вокруг любят, как меня начал трясти Дима, он разбудил меня, и я увидел его горящие, безумные глаза, он продолжал меня трясти даже когда я проснулся, кажется проснулся и бедный Виктор.
 - Мы должны ехать. – говорил Дмитрий, продолжая меня трясти.
 - Что? Куда? Ты окончательно сошел с ума?
 - Я должен написать хокку, но тут у меня ничего не выйдет. Собирайся, мы едем.
 После этого Дима отпустил меня и скрылся в другой комнате, мы переглянулись с Виктором, и я пожал плечами. Он имел на меня такое воздействие, что я не мог отказаться и тем более мне было слишком интересно куда он собрался меня тянуть. Поликовский сделал из меня марионетку, я понимал, что чем дольше я с ним нахожусь, тем больше растворяюсь и превращаюсь в его тень. У меня даже пропала неприязнь к нему, появилась симпатия, мне было сложно понять почему, наверное, он просто был таким человек и всех к себе располагал. Он держал свою машинку под мышкой и стоял в дверях, его глаза все так же оставались безумными.
 - Куда мы едем? – спросил я.
 - За город, в лесу есть один замечательный домик егеря, который сейчас пустует.
 - На чем ты собрался туда ехать?
 - На своей машине.
 - У тебя есть машина?
 - Да, но я на ней редко езжу, ибо почти всегда пьян и у меня забрали права за это.
 Что ж, у Дмитрия и правда была машина, старенький внедорожник, красного цвета, но краска настолько выцвела, что он казался розовым. Мы загрузили в него все нужное, теплые свитера и еду, и пронеслись на нем сквозь город и мчались по загородной трассе. Я мирно спал сзади с Виктором, взять его настоял я, переднее место пришлось уступить любви Поликовского, фашисткой печатной машинке, которую он бережно пристегнул ремнем безопасности. Машина дребезжала и тряслась, старушка была на последнем издыхании. У молодого Поликовского все было старым, даже тон его голоса и походка. Казалось, что он просто хорошо сохранившийся больной старик, это могло объяснить и его поведение порой. Мы приехали к опушке леса, дальше нужно было пешком, Дима нес свою машинку, я рюкзак и Виктора. Мы сначала шли по тропе, потом сбились с нее, немного заблудились, вышли на пригорок и решили, что нужно передохнуть и вернуться назад. Я скинул рюкзак и решил походить вокруг, я очень давно не был в лесу, и теперь жалел об этом, мне хотелось все бросить и остаться тут. Влажный осенний лес, освежал во мне жизнь. Желтые листья сыпались мне на голову как первый снег, я даже поймал несколько на ладонь, мне было настолько тут хорошо, что я даже дышать стал иначе, более глубоко. Я просто смотрел на кроны деревьев и кружился, это развеселило Диму, и он стал смеяться, так чисто и искренне, словно он часть этого леса, я тоже стал смеяться, продолжая кружиться, потом потерял равновесие и упав на землю стал хохотать как сумасшедший, мой друг лег рядом, и мы просто смеялись до боли в животе и слез в глазах. Мы пролежали так целую вечность, начался небольшой дождь, который заставил нас идти. Мы снова вышли к тропе, начался настоящий ливень, и мы изнеможённые и мокрые шли прямо по тропе забыв куда мы идем и каждый из нас погрузился в свои мысли. Дима укутал свою любовь, в клеёнку которую взял из дома на случай дождя и стал нести ее еще бережнее, я же сунул Виктора под куртку. Когда я был настолько уставший и голодный, что шел уже по инерции и мои ноги заплетались, а все мысли разбежались, я заметил, что Поликовский ускорил шаг и почти перешел на бег, и потом я заметил впереди на полянке маленький покосившийся домик из сруба. Мы сорвали замок и проникли внутрь, там было темно, где-то подтекал потолок, но все равно жутко уютно. Домик был совсем маленький, в нем кое как помещалась печка, металлическая кровать, стол и пару шкафчиков. Возле печки лежали дрова, Дима стал их закидывать в печку, потом достал из рюкзака бумагу и тоже затолкал вовнутрь, развел костер в печке, подкурил от него сигарету и подпалил себе волосы. Мы втроем уселись у печки и стали греться. Меня била дрожь от холода, но было слишком спокойно и хорошо, мне тоже захотелось писать, но писать перед Поликовским мне было стыдно и тем более мы ехали сюда для того чтобы он писал свою хокку, я видел, как он пишет и не мог вторгаться в этот процесс, мне даже смотреть было не ловко.
 Я занялся готовкой ужина, а Дима устроил себе рабочее место на столе и просто сидел в трансе глядя на печатную машинку, Виктора мы поместили туда где и место коту, на кровать. Виктор оживал, мне казалось, что он просто спит, а сейчас проснется, начнет мяукать и тереться об ноги, выпрашивая немного еды. Он и правда был жив и жить он мог вечно. Я взглянул на Диму, на то как сидит и напряженно смотрит в одну точку, и я понял, что не зря согласился писать о нем роман, что такие люди как он должны жить вечно, из них нужно делать чучело или отливать памятник. Да, отливать памятник, и мой роман будет не чучелом, а гранитным памятником, я вложу в него все свои силы, вложу всего себя, отдам ему душу. Я не знаю почему я так восхищался Дмитрием, это нельзя было объяснить, это не зависело от меня. Я и забыл, что это уже были вторые наши сутки, и что осталось всего одни, теперь мне хотелось прожить с ним всю оставшуюся жизнь, мою или его, не важно. Я успел приготовить ужин, а Дима так ничего и не написал, но прервался от раздумий на еду. Еда порой может отвлечь от чего угодно, чем бы важным не был я занят, я брошу все и буду есть. Всего три вещи имеют такое воздействие – это женщины, еда и выпивка. Кто сказал, что можно смотреть вечно на то как горит огонь, льется вода и работает другой, никогда не смотрел на движение обнаженной женщины поедая вкусную еду и запивая ее вином. Если рай существует, то только этим там и занимаются. После ужина я улегся рядом с Виктором и стал слушать шум дождя, погрузившись в свой разум. Я видел образы, видел, как я совершенно голый бегу по залитому солнцем лугу и ору что-то о свободе, а потом нарываюсь на забор из колючей проволки и истекаю кровью. Потом смотрел на себя маленького и мне хотелось дать себе подзатыльник за то, что я вырос таким ничтожеством. И последний образ перед тем как я уснул, так это я стоял возле стойки в кофейне, мило разговаривал с Лизой, улыбался ей своими прекрасными улыбками, на мне было пальто, красные кеды и очки как у Оззи Осборна или кота Базилио, и я все ждал кого-то, но не помню кого, кого-то важного, и я знал еще вчера, что тот, кто придет станет писать обо мне роман, в который вложит всего меня, и положит его на полку рядом с моим котом Виктором и я стану жить вечно после своей смерти.
 Меня разбудил Поликовский, глаза снова были безумными и снова он меня тряс как ненормальный.
 - Я написал! – провопил он, подскочил к машинке и стал тыкать в нее пальцем.
 Я тут же поднялся, мне натерпелось прочитать его хокку. Я только сейчас понял, что за все это время и строчки не прочел из того, что писал этот ненормальный писака. А теперь мне представилась такая честь. Я подошел и прочел, то что было на пожелтевшем листе бумаги еще воткнутым в печатную машинку. И когда я это прочел у меня не осталось сомнений, что я стою рядом с гением, который гениальнее всех прошлых, настоящих и будущих писателей. Я не читал еще ничего более прекрасного. Во мне билась гордость за то, что я знаю кто такой этот великий писатель Дмитрий Поликоский и когда он войдет в историю, я буду частью его биографии, и где-нибудь среди восторга им, кто-нибудь мелким шрифтом упомянет меня и мой роман который я написал о нем. На листе бумаги было самое настоящие и чистое хокку и настолько глубокое, что передавало красоту окружения лучше, чем сама реальность. В середине листа было написано слово – «Красиво» и многоточие.
 Мы вернулись в город поздно ночью и сразу же легли спать, то того мы были уставшие что не стали ждать рассвета и даже не выпили кофе на ночь. Утром я проснулся сам, на этот раз меня никто не тряс, Дима уже не спал, и я слышал, как он носится по квартире, потом проплывая мимо кухни он заметил сонного меня и расплывшись в улыбке завернул сюда. Он поставил чайник и стал сыпать кофе в кружки, мне две, а себе как я насчитал двадцать одну.
 - Сегодня я собираюсь почувствовать себя олигархом и выйти на своей яхте в морские просторы. – сообщил он мне планы на день, протягивая кофе.
 - Откуда у тебя яхта?
 - Алкаши пропили.
 - Чего?
 - Расскажу по дороге.
 - Стоп. Даже если у тебя есть яхта, где ты собрался на ней плавать? Мы блять в центральной России, ты не забыл?
 - Ходить.
 - А?
 - На яхтах ходят, а не плавают.
 - Да хоть бегают, сути не меняет, ходят, то по воде или ты в лужах собрался на ней ходить?
 - Ты смотрел на поля? Те что уходят за горизонт… Господи, если долго на них смотреть, а особенно в летние дни, то кажется, что по ним идут волны и это самое настоящие море и если закрыть глаза, то можно ощутить ласковый морской бриз.
 - На яхте в поле?
 - Да!
 - Твою мать, да я же заплатить готов чтобы посмотреть на это. Едем немедленно.
 Яхта у Поликовского и правда была. Маленькая, обшарпанная и пробитая, но называлась она гордо «Мечта». Стояла она в гараже рядом с домом на прицепе, мы пристегнули его и стали медленно вывозить «Мечту» из гаража. Старое корыто рассыпалось, пока мы выкатывали ее, отвалилась мачта, но Диму это не огорчило, он сказал, что ему не понадобится парус. В этот раз мы ехали не одни, с нами ехала Лиза и Артем. Мы забрали их и двинулись искать поле. С лица Артема не сходило удивление, да, да, знакомься это Поликовский, через час ты будешь считать его своим богом и обожать. А когда я познакомил его с Виктором, он честно и откровенно ахуел от происходящего.
 - Вы ****утые на всю голову, чуваки!  - повторял он время от времени.
 Меня на этот раз не напрягало что Поликовским будет кто-то восторгаться, а даже наоборот, я был рад, мне хотелось, чтобы им восторгалось как можно больше людей и брала гордость за то, что я был соавтором его безумных поступков.
 Пока мы ехали Дима рассказал откуда у него яхта. Было все так. Он какое-то время пытался устроиться на юге, по ближе к морю, жил в маленьком портовом городке недалеко от Сочи, там он, проснувшись однажды на пляже с первыми, нежными лучами солнца решил для себя, что должен работать докером. Позавтракал жареными на костру мидиями, которых собрал еще накануне вечером и направился в порт. Вид у него был забавный: из старых потертых джинсов он сам сделал короткие шорты, белая рубашка была в бурых пятнах крови, после драки в местном баре и очки авиаторы с приклеенной скотчем душкой. Так он еще и не брился неделю, а волосы не стриг несколько месяцев, а от постоянного сна на пляже его лицо было красное и болело. Он был похож на выжившего в кораблекрушении на необитаемом острове. Он завалился в контору, где сидело начальство доков и сразу же выдвинул свое требование там работать. Тучная женщина за сорок, которая была единственным человеком там, сначала долго смеялась и охала, а потом сурово прогнала Диму, но то не ушел, а наоборот сел на пол и уставился на нее. Бедной женщине ничего не оставалось как принять его на работу докером. Она подозвала его к себе, достала из стола бумагу и начала допрос.
 - Имя.
 - Дима.
 - Тупой?
 - Нет.
 - Имя.
 - Ааа… Поликовский Дмитрий Юрьевич.
 - Еврей?
 - Наполовину.
 - А на вторую?
 - Австриец.
 - Возраст.
 - Двадцать четыре, но в душе всегда восемнадцать.
 - Стаж.
 - Ноль.
 - Прописка.
 - Ижевск…  Удмуртия…
 - Достаточно. Семейное положение?
 - Разбитое сердце.
 - Разведен… Дети?
 - Только творения моего разума.
 - Психические заболевания?
 - Расстройство личности, депрессивно-суицидальный синдром, панические атака…
 - А официальные?
 - Нет.
 -Пшел нах. А точнее в третий ангар, как зайдешь скажешь я крабик, это пароль.
 - Ага.
 Дима, сияя от счастья бежал по порту в третий ангар. Он уже не мог дождаться, когда станет разгружать ящики, может быть его даже когда-нибудь поставят на кран и он будет снимать с кораблей большие контейнеры. Он сейчас был готов на любую работу. В ангаре три его встретили три грустных мужика, которые соорудили себе из пустых ящиков стол и стулья в центре почти пустого ангара и пили там холодное спасительное от жары пиво. Поликовский представился крабиком, чем поднял мужикам настроение и получил свое первое задание, сходить за пивом. Он был настолько разочарован работой докера, что хотел уже и не возвращаться, но все-таки ему не позволила совесть и он принес пиво.
 - Слышь, крабик, купи мечту.
 - Мечту?
 - Да, мою мечту, мне она уже не нужна, я старый и нога больная, а ты молодой еще доведешь мою родную до ума.
 - Сколько?
 - А сколько дашь.
 - Я сейчас.
Поликовский выбежал из ангара и обливаясь потом побежал к своему внедорожнику, в нем у него стоял ящик водки, которую он хранил на особый случай и вот он настал, он даже не знал, что именно покупает, но его настолько сильно прельстила абстрактность сделки, что он готов был отдать за это и душу. Он вернулся уже на машине и бережно внес водку мужикам.
 - Тебе мечту за ящик водки?
 - Ну… - Поликовский задыхался от восторга и предвкушения обрести новую мечту.
 - Не знаю, не знаю.
 - Да отдай ты ему это корыто, нахуй оно тебе – подначивал друга один из алкашей и жадно смотрел на водку.
 - Пошли. – угрюмо ответил продавец мечты.
 Он отвел Дмитрия в темный угол ангара и сдернул брезент со своей мечты и перед Поликовским предстала старая, обшарпанная яхта, на которой гордо красовалось название «Мечта». Он почти плакал от восторга. Прицепил ее к машине и недолго думая поехал обратно к своим березам, но теперь он имел мечту восстановить яхту, вернуться к морю и ходить до стрости под парусом.
  Мы подъехали к большому полю пшеницы, которое забыли убрать, оно шло до самого горизонта, Дима вышел из машины и просто стоял у обочины закрыв глаза.
 - То… Море. – сказал он шепотом.
 Он не дождался ни реставрации лодки, ни моря, и уже сейчас решил осуществить свою купленную мечту. Мне даже показалось, что его что-то гонит, ограничивает его время, словно завтра он все бросит, и свои мысли, и мечты, перестанет писать, заведет семью и состарится на ненавидимой работе. Мне было страшно думать о том, что такие как Дима теряют себя и становятся одними из миллиардов. За руль его машины села Лиза, она хотела быть капитаном этого безумства, Дима же залез в лодку, оперся на остатки мачты и стал изображать из себя пирата. Машина тронулась, а старый морской волк все орал свои пиратские песни о роме, мне даже захотелось по возвращению напиться именно им.  Они скрылись за горизонтом, а мы с Артемом стояли на обочине и смотрели на море-поле. Вскоре из неоткуда появилась «Мечта» с капитаном Поликовским у штурвала. Она и правда плыла по волнам, он вышел в свое море. Мы как завороженные смотрели как Дмитрий Поликосвий гонит по ветру свою дырявую мечту по воображаемому морю, а я закрыл глаза и ощутил легкий морской бриз и запах соли. Он смог исполнить свою мечту ходить под парусом за тысячи километров от моря. Он был богом, вторым пришествием Иисуса, теперь я не мог этого отрицать.
 Через пол часа они вернулись, и Дима задыхался от восторга, Лиза тоже, ей так нравилось быть участницей всего этого что она просто натурально визжала и орала, они обнимались, потом обнимали нас, пытаясь через свои тела передать нам свой восторг и смогли, мы все стали прыгать на месте от счастья. К вечеру мы снова были у Димы, и все никак не могли успокоиться, у нас громко играла музыка и мы пили. Пили так как в последний раз, а ведь заканчивались наши третьи сутки, но я забыл об этом, я был уверен, что Поликовский теперь будет со мной всегда. К утру мы с ним остались вдвоем, лежали на полу и орали песни Боба Дилана, хотя я и строчки не знал, Дима тоже, мы придумывали слова на несуществующем языке и свято верили, что это Боб. На рассвете Дмитрий стал немного мрачнее.
 - Вот и все… - сказал он мне, куря в окно и выпуская дым в лицо новому дню.
 - Нет. Что все? Ну нет.
 - Да. Иди домой и пиши.
 - Я напишу, потом.
 - Ты обещал, ты помнишь?
 - Да.
 - Возьми мою машинку, хочу, чтобы ты писал на ней.
 - О, нет.
 - Пожалуйста. – Поликовский подошел ко мне вплотную и посмотрел через мои глаза прямо в душу.
 Я не хотел уходить, но Дима стал слишком жестки от чего-то, я не мог поверить ему, неужели он оставит меня, он не мог так поступить. Я надеялся, что сейчас он немного посидит один и сам меня позовет меня, у нас ведь теперь была неразрывная связь. Но я подчинился ему, взял машинку и пошел к выходу. Мне становилось страшно с каждым шагом, я обернулся, но увидел очередную улыбку Дмитрия и мне стало спокойно, он меня успокоил совершенно без слов. Когда я уже был в подъезде, мы стояли и смотрели друг на друга какими-то глупыми взглядами.
 - Как говорил Хемингуэй – мужчина должен умереть на войне или от пули в висок, но никак не от болезни. – вдруг сказал он.
 - Ты пьян, иди проспись и снова увидимся.
 Поликовский только качнул головой и улыбнулся лучшей своей улыбкой, от которой мне стало окончательно спокойно, теперь я знал, что вернусь к нему под вечер и мы снова будем пить или безумствовать, нас ждет слишком многое впереди.
 Так оно и вышло, вечером я снова шел к Диме, теперь я был другой, моя осанка стала ровнее, взгляд яснее, мысли гениальнее, а вид более свежий и гордый, ведь я нес с собой первые листы своего первого романа «Мертвые лоси плывут на восток». Но он долго не открывал дверь, я орал и тарабанил, но не какого отклика. Я стал ненавидеть этого предателя, я кинул листы на пол и стал на них прыгать, выкрикивая при этом проклятия в его сторону, но тут соседская дверь резко открылась, и я в мгновение ока успокоился, на меня смотрела печальная женщина.
 - Ну ты чего орешь? – спросила она.
 - Извините, просто друг не открыл, вот и вспылил, хотя может он даже не дома, простите. – я выдавил из себя максимум любезности.
 - И не откроет. Покончил он с собой утром, говорят застрелился или еще чего-то.
 Я был настолько потрясен тем что услышал, что просто стоял как статуя и смотрел сквозь эту женщину. Потом она закрыла дверь, а я так и стоял, потом бережно собрал листы и начал рыдать. Я шел через город к своей комнате и рыдал, на меня все, наверное, оборачивались, я никого не видел, я погружался в свой разум, пытался понять зачем Дима убил себя. Я ушел так далеко в свою голову, что мне нужен был фонарь и его мне дал Эрнест Хемингуэй, повторив, то что мне сказал утром Дима и повел по коридорам. И в конце самого темного где пахнет спиртом, открывает дверь, и я вижу, как Поликовский рыдает сидя на полу туалета, а какой-то парень обнимает его и утешает, приглядываюсь и понимаю, что это я, мы приближаемся к ним вплотную и я нагибаюсь чтобы все слышать. Дима в слезах рассказывает мне пьяному, о том, что он смертельно болен и что жить ему осталось совсем не много и что он хочет остаться на страницах моего романа.
 Я возвращаюсь в реальность и стою перед своим подъездом, мне жутко одиноко и в моей груди огромная дыра. Мне нужен Дмитрий и поэтому я возвращаюсь в свою комнату. Сажусь перед печатной машинкой, и начинаю отбивать ритм, отливая Дмитрию Поликовскому памятник. Я сделаю чучело, и он будет жить со мной вечно, тот псих которого я знал так мало и так много.