На Парнас по курумам

Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2016/02/05/137

НА ПАРНАС ПО КУРУМАМ (Вместо эпилога)

Умный в гору не пойдёт,
умный гору обойдёт,
только нет у нас ума -
вот и прёмся в курума*...

(Саянский фольклор)
*Курум, курумник, курума - крупные скальные осыпи на склонах саянских вершин


Умников, сочиняющих рассказы и повести о том, в чём не разбираются, я бы отправлял на трудовое перевоспитание. В принудительном порядке. Хочешь писать о шоферах - сдай на права соответствующей категории! О гидростроителях - подтверди техминимум плотника-бетонщика. А уж про альпинистов без зачётного восхождения хотя бы второй категории сложности сочинять просто не моги.
С поэтами, думаю, можно и помягче. Про несчастную любовь пусть пишут и без аттестации. Дело житейское!

Я, конечно, придуриваюсь с подобными рассуждениями. Но что-то вроде такого перевоспитания у нас с Галкой Ермаковой один раз почти получилось.
Это сейчас Галка - многодетная мамаша с редкой профессией тренера по скалолазанию. Железная леди, можно сказать. А тогда, почти двадцать лет назад, это была очкастенькая пигалица, бегавшая по галереям плотины с какими-то хитрыми приборами. Но, прямо скажем, пигалица оч-ч-чень симпатичненькая.
Главное, совершенно незамужняя!

Можете представить, что чувствует нормальный мужик, когда такая лапочка звонит прямо на работу и просит сходить с ней на Борус?! Я еще не успел переварить неожиданно открывшуюся великолепную перспективу, когда Галка спустила меня на несколько небес ниже:

- Вить, тут такое дело... Маркин просил одного типа сводить на Борус... А я одна с ним идти не хочу. Он такой приставу-учий!
- А что это за тип?
- Какой-то поэт. Из Ленинграда!

Я начал врубаться. В разгаре был очередной акт действа под шифром “Содружество”. Каждую весну на стройку наезжал народ из Питера: журналисты, творческие работники всех жанров и тому подобная братия. Затея эта была для строителей достаточно приятной. Ещё бы! Во дворце культуры или в музыкалке давались очень даже приличные спектакли и концерты за символическую плату или вообще на халяву!

Но, если матерых музыкантов, артистов и писателей опекало верхнее строительное и партийное начальство, то менее значительных гостей спихивали на профдеятелей и руководителей нижнего звена. Лёнечку Маркина - Галкиного начальника и благодетеля - очевидно, пригрузили этим самым приставучим типом.

До выхода я успел полюбоваться на конкурента. Только слепой не разглядел бы в кафе этого, чрезвычайно довольного собой, молодого симпатичного парня с малость припухшим, наверно от напряженного поэтического труда, лицом. Мальвина, работавшая там официанткой, подтвердила мои предположения о творческом амплуа подозреваемого и информацию о его шустром норове. Молодой гений писал девчонкам из кафе стишки на салфетках и ненавязчиво приглашал обсудить их в неформальной обстановке.

Вечером в пятницу какая-то заморочка выбила меня из запланированного графика. На тропу, ведущую к приюту, удалось выйти на полтора часа позже Галки и её подопечного. Каково же было моё изумление, когда я догнал эту компанию ещё на дальних подступах к Лёгкому пару!

Впрочем, при церемонии представления нас друг другу всё стало понятно. Похоже, что поэт перестал вязать лыко ещё до вылета из Пулкова.
Экипирован Сергей был сногсшибательно! На ногах я опознал Лёнечкины синтетические полусапожки - абсолютно немыслимые для тропы, проложенной через два заснеженных перевала. Через плечо болталась попсовая пляжная сумка. В ней, как показали дальнейшие события, бедолага нёс  в неведомые дали джентльменский набор - бутылку “Столичной” и флакон дезодоранта.

Впрочем, вольготная жизнь у опрометчивого поэта уже заканчивалась. Я появился в самый прикольный момент, когда мстительная Галка заботливо навьючивала на него полномерный станковый рюкзак, набитый не только её собственным спальным скарбом, но и шмотками Маринки и Ядвиги! Этими подружками молодая злодейка надежно прикрыла тылы со всех возможных направлений.
Если выражаться понятнее, мне в такой компании тоже ровным счетом ничего не светило...

Сергей, кажется, ещё не осознавал, куда вляпался. Он восторженно рассказывал нам, какую классную поэму напишет на этом самом Борусе! Я думаю, Борус виделся ему, скорее всего, отелем за ближайшим поворотом. Там поэт абонирует укромную комнатку и всё-таки прочтёт нечто глубоко интимное если не Галке, то хоть кому-либо из её смазливых подружек. Жаль только, что последняя фраза о будущей поэме пришлась в спину тёткам, шустро рванувшим вверх по тропе. Мы остались вдвоём в густеющих сумерках...

Думаю, что надо объясниться с читательницами. Термин ТЁТКА появился в альпинистской среде ещё до войны и никогда не носил уничижительного оттенка. Тётка в нашем понимании - это боевая подруга, достойно идущая по жизненному маршруту в условиях, не очень соответствующих традиционному представлению о слабости прекрасного сословия. И, по-моему, не прогадали те, кто жён нашел себе не на дискотеках, а среди наших дорогих тёток!

И ещё пора подробнее обрисовать место происходящего действия. В 70-х годах мы, начинающие альпинисты - строители огромной ГЭС на Енисее, затеяли строительство большого и достаточно комфортабельного приюта на склоне горного массива Борус. Это в трех-четырех часах ходьбы от ближайшей автодороги. Изба получилась роскошная, и долгие годы давала приют тем, кому тяжело дышалось внизу. Спортивные маршруты от нее только начинались, но для непосвящённых и сам поход до избы был событием,  которое  в городском просторечии называлось ВОСХОЖДЕНИЕМ НА БОРУС.

..А наша с Сергеем драма развивалась по нарастающей. Имя моё при первом знакомстве он, конечно, не запомнил, поэтому поначалу снисходительно окликал меня: “Эй, мужик!”. А я, представляя себе, чем может обернуться для нас Галкина мстительность, минут двадцать поддерживал светскую беседу о высокой поэзии и расхваливал окружающую нас дикую красоту горной тайги.

Посмотреть вокруг стоило! Саяны прекрасны при любой погоде и во всякое время года, но тот вечер выдался особенным. Несколькими часами раньше закончилась затяжная метель, вернувшая зимнее великолепие начавшему было чернеть лесу. А что может быть красивее низкорослой горной тайги с укутанными в снежные одеяния пухлыми кедрушками?
В свете полной луны это белое великолепие сравнимо разве что с наготой любимой женщины...

Первый перевал, названный острословами Лёгкий пар, мы проходили уже в молчании. Точнее, я-то не умолкал, но на мои восторженные призывы любоваться открывающимся видом Сергей больше не реагировал. Всё, выпитое за минувшую неделю, пёрло у него, что называется, из ушей. Одежда на груди промокла и дымилась совсем не лёгким паром.

Честно говоря, я струхнул, представив, что будет, когда выдохшийся поэт сбавит и без того не быстрый темп движения! Морозец, совершенно неощутимый на ходу, промокшую одежду пробьёт мигом...
Только о том, чтобы повернуть назад, и речи быть не могло. На избе нас ждали, и, не приди мы через пару часов, заполошные тётки ломанулись бы на спасаловку... Сраму потом не оберёшься. Нет уж, только вперёд!

Через какое-то время Сергей нарушил молчание:
- Витя, ты только не бросай меня одного!
Ну надо же, как припёрло, так вспомнил моё имя!
Эту навязчивую фразу он твердил и потом, вцепившись в неё, как в соломинку. Позже, когда я рассказывал толпе про наши похождения, больше всего мы угорали над ней. И только повзрослев на тридцать лет и покрутившись в больших городах нашего отечества, стали задумываться - а так ли нелеп был этот совершенно непонятный нам страх?..

Я отобрал у Сергея рюкзак на самом ломовом участке тропы – крутой скальной осыпи под названием Большой Курум, выводящей на второй перевал. Но легче ему не стало. Парень сломался полностью. Это была не придурь слабака - Сергей проникся отчаянностью положения и пытался бороться. Только его организм уже выдал на-гора все калории...

Смех и грех ходят рядом. У Сергея начали отмерзать руки и я выдал ему коронный горный рецепт - сунуть их в самое теплое место на теле. (А чего? Когда припрёт, все так спасаются, и мужики, и тётки!) Но он уже и штаны расстегнуть не мог. Пришлось помогать...

Короче, когда мы всё-таки ввалились в избу, вид у поэта был потрясающий!
Надо отдать должное тёткам. С первого взгляда они поняли, что дело - дрянь и отнеслись к незваному гостю со всей возможной заботой. Пока я выпутывался из двух рюкзаков, шесть женских рук содрали с несчастного вставшие колом заледеневшие полусапожки, носки, цивильные брюки и принялись оттирать уже побелевшие ноги.
Поэт был в глубоком офсайде. Тётки могли бы устроить и собственный стриптиз без всякой реакции с его стороны. Лишь один раз он жалобно простонал, когда я попытался поднести ему стопочку из обнаруженной в пляжной сумке поллитровки:
- Убери от меня эту гадость!

Глазами, полными омерзения, Сергей смотрел, как мы с энтузиазмом приняли по пятьдесят капель. Но взгляд стал изумленным, когда початая бутылка перекочевала на полку в кухонном углу. Кстати, там она и осталась до утра.

Всё необходимое было сделано. Гость тихо лежал на нарах под кучей тёплых шмоток, а наш вечер на избе начинал приобретать привычные формы. Галка распаковала гитару, которую донесла сама, не доверив поэту. Маринка и Ядвига подползли поближе и началось то, ради чего лично я и ходил на эту избу...

- Галинка, спой “Корчму”!
В ту зиму коронкой у толпы была песня, принаадлежность которой к творчеству Визбора я установил только спустя двадцать лет:

"У дороги корчма, над дорогой метель,
на поленьях смола, а в глазищах апрель..."

Есть песни, которые лучше всего слушать именно в Галкином исполнении, хотя, если не прибедняться, то гитарой я владею получше. Но до чего хорошо было, глядя в закопчённый потолок избы, впитывать в себя её чуть-чуть глуховатый голос:

"А в горящем костре догорают угли,
а у Па-де-Кале незнакомка сидит,
незнакомка сидит со вчерашнего дня,
грустно в воду глядит - поджидает меня..."

- Вить, а ты “Бричмуллу” подобрал?
Вот же паразитки! Только губу раскатал отдохнуть да послушать, так нет же - заставляют трудиться!
- Разогнались! Меня и так Татьяна из дому чуть не выгнала!
- За что?!.
- Говорит, такую песню в однокомнатной квартире разучивать - это бытовой садизм!
- Ладно, давай! Потерпим!..

Очевидно поэт, начавший приходить в себя, почувствовал неординарность происходящего. А может, в его душе начали резонировать наши песни? Боковым зрением я заметил, что Сергей уже не лежит бесчувственным телом в углу.
- Сережа, а ты нам что-нибудь почитаешь? - умница Галка тоже обратила внимание на оживающего поэта.
Надо было видеть, с какой радостной готовностью, забыв про своё неглиже, ринулся он к нам из-под вороха тёплых вещей! Это был шанс смыть только что пережитый позор. И этот шанс Сергей не упустил!

Мы были (да и остались!) не шибко просвещёнными по поэтической части: от силы в пределах школьной программы, да любовной лирики. Тем большим оказался эффект!
То, что читал по памяти Сергей, было не похоже  на поэзию в расхожем смысле слова. Перед нами раскрывался заповедный мир действительно талантливого человека, его обиды, надежды, неожиданные оценки привычных явлений... Убаюкивающее воркование старого сказочника... ехидное ерничание мудрого шута... крик пленника, терзаемого болью и страхом...

- Да... - прошептала Маринка, когда Сергей умолк после одного из таких стихов. - Это же классно! У тебя с собой эта книжка?
- Ну, это вообще нигде не напечатано!
- ??
- Такое в издательство тащить бесполезно. Даже опасно! Если засветишься - можно припухнуть! Знаешь, что такое Главлит?
- Погоди, ничего не понимаю! Это же нормальные стихи, не какая-нибудь антисоветчина. Почему за них припухать?
- За антисоветчину просто голову оторвут. А тут скажут - неконтролируемые ассоциации. В соцреализме их быть не должно!
- Но стихи же классные! Почему их не печатать? - продолжала допытываться Маринка.
- Ты что, маленькая? Все издательства под партией или комсомолом. Хочешь печататься - пиши то, на что спрос. А там такая мура...
- А мне ты что собирался почитать? - вкрадчивым голосочком поинтересовалась Галка. Ей Богу, в этой пигалице было что-то от ведьмы...
Серега промолчал. Но мне-то было понятно его молчание. Кто же из нашего брата не имеет наготове чего-нибудь душещипательно-бабоукладочного? Особенно, направляясь в неведомые дали.
Я лично имею... Только вряд ли подобное секретное оружие подействовало бы на Галку. Слишком в разных мирах они существовали...

К стихам больше не возвращались. Было интересно просто поболтать о всякой всячине с человеком, так не похожим на нас. Я, его ровесник по годам, не знал, что и думать. То чувствовал себя наивным пацаном, то наоборот, мудрым вождем дикого племени, слушающим бред бледнолицего пришельца... Как можно так жить?
А может это мы - уроды, ничего не смыслящие в нормальной жизни?

Наутро спуск в посёлок прошёл без осложнений. Серега полностью оклемался, радовался запорошенным кедрушкам, морозу, солнцу. И всё мечтал, какая песня должна получиться о пережитом! В посёлке мы тепло простились, а уже к вечеру косяк ленинградских музыкантов и литераторов потянулся в аэропорт.

Весточка от Сереги была только однажды: если ею можно считать напечатанную в местной газетке песню о багульнике. Особенно хорош был припев про ударный труд комсомольско-молодежных бригад. Быстро же выдуло из поэта все благие намерения...

Да... С тех беззаботных времен как-то незаметно проскочило мимо нас уже больше тридцати лет. Дотянулась до проектных отметок плотина... Дотянулась - и потускнела. Погасли вспышки сварочных дуг, а прожектора на скальных врезках перестали подсвечивать ночную тропу к приюту. По утрам на центральной остановке в посёлке гидростроителей больше не толпятся сотни молодых людей в штормовках и касках. Да и сам посёлок перестал называться посёлком гидростроителей. Теперь это "гэсовский посёлок".
Заезжие знаменитости сюда нет-нет, да и заглядывают. По старой памяти. Правда, теперь нет партийных вожаков, которые банковали бы протоколом встреч со знатными гостями. Банкуют другие.
Но не об этом речь...

У Галки трое сыновей. Вот радость-то - она совсем не изменилась! А ведь старший из ребят, Илюшка, уже профессорствует, да не где-нибудь, а в самом Оксфорде. Жаль только, что живет Галка теперь у чёрта на куличках, где-то на тюменском севере. Но тут уж извиняйте, где нашла своё счастье, там и обосновалась!

Маринка тоже замужем, но поближе. Пару раз в году она приходит под Борус со всем своим семейством.

Чуть было не сказал: «На приют». Только нет больше приюта. Сгорел, совсем чуточку не достояв до собственного тридцатилетия…
Может, и к лучшему, что сгорел. Переменившаяся жизнь, она ведь и по нему прокатилась катком. Да так, что последние годы туда соваться было тошно…

Но все равно совались. Потому что над нарами, вытертыми сотнями задов до янтарного блеска, вся стена была увешана фотографиями друзей. Тех, кто уже никогда не пройдёт по Большому Куруму, не пихнет ногой дощатую дверь и не скинет с плеч тяжеленный рюкзак под ритуальный молодецкий рёв: "Ну, здорово, бичи! Не ждали?"
.
Как ещё увековечить память о друзьях шумной и озорной юности? О многотерпеливом нашем приюте? И, главное, кому это доверить? Ведь историю про пьяного поэта я вам поведал неспроста. Не по зубам такая задача заезжим литераторам. Вот только мне она тоже не по зубам. И Татьяне. Татьяна умеет писать только в рифму, а я вообще, кажется, способен лишь на матерщинные частушки да пародии. Как говорится: "Рождённый ползать...".

Ну и что? А ничего! Нашелся в нашей невероятной толпе безответственный человек - великий гидротехник, горнолыжник, лингвист, бард, бабник, и непоколебимый оптимист Витька Зондер. Прослышав о наших благих намерениях, этот наглый тип быстренько сориентировался и накропал всё то чтиво, которое вы только что с грехом пополам одолели. Может быть, даже вполне сносное чтиво... кабы не знать, как безбожно перевраны факты, события, имена и даты. И вообще всё, что только можно было переврать.

Это, конечно, ему даром не пройдет. Но что прикажете делать нам с Татьяной, задумавшим эту литературно-альпинистскую эпопею и чувствующим свою ответственность за ни в чем не повинного читателя, вляпавшегося в неё? И что вообще можно сделать, раз уж произведение, как говорил Воланд, состоялось и прочитано?
Разве что выплеснуть свою грусть в поэтических строчках, на которые так горазда моя любимая женщина. Оно и логично. С её эпиграфа когда-то началась лежащая перед вами книга, ей его и заканчивать!

Тропой, ведущей прямо в небо,
легко бежать, пока
ты лучшим другом предан не был,
цель близкой видится с разбегу,
в крови кипит азарт победы,
в котомке - фляжка, корка хлеба,
а впереди - века!

..Исчезла эйфория взлета,
цель спряталась за тучи.
Ведет к ней долгая работа,
рюкзак к спине прилип от пота,
и рядом трудно дышит кто-то,
кому нужна твоя забота,
и скалы - явно круче...

..Устал, пока рубил ступени...
Напарник тоже скис...
Ну вот... А то бежал оленем!
В гортани ёж... дрожат колени...
Мы юности своей не ценим...
Присесть... на несколько мгновений...
- Пойдём?..
- Сейчас... Записку сменим...
и потихоньку - вниз…



На этом творческий тандем Хлебцевич - Кириченко с вами прощается. На какое-то время. Виктору надо раскрутить начавшийся в ВУЗе семестр, Тане - дописать очередную статью на своей страничке, куда заглядывают регулярно даже из буржуйских стран. Вместе с дочерью Галкой - съездить покататься на лыжах в Кузнецкий Алатау. Высеять помидоры на рассаду... А уж потом начнем выставлять эссе "Горные лыжи по-саянски".
До новых встреч!