Старый кабак

Медленный блюз играл в полутемном помещении старого ресторанчика в пределах городской черты маленького провинциального города где-то в сердце России.

Откуда взялся блюз в этом замшелом заведении с непростой историей. Здесь больше подошел бы старый добрый русский рок конца 80-х - середины 90-х или парочка шлягеров  в духе «Авто радио». Но здесь внутри играл блюз.

Я зашел в этот кабак совершенно случайно, видимо запутавшись в вывесках или их отсутствии по дороге в отель. И блюз эхом отозвался в моей пропащей душе, блюз с дождем и порция виски, вот что мне сейчас надо для успокоения разыгравшихся нервов.

Я устало снял с головы шляпу, которая очевидно не вписывалась не только в интерьер места, но даже в интерьер времени, в котором мы живем. В нашем быстро меняющемся мире никому нет дела до шляп. Это отнимает лишние усилия - иметь шляпу и не соответствует образу современного человека. Я не актер и не поэт, не модный дизайнер и не гомосексуалист, не ковбой и не отпускник в жаркой Турции, так зачем мне шляпа.

Я положил ее на столик, который давно следовало бы сменить, и присел на стул наподобие бочки. Жалкое зрелище, если они пытались изобразить Дикий Запад, да и при чем здесь это, когда мы говорим о блюзе, получившем свое бурное развитие отнюдь не на пыльных плантациях Миссисипи, а в затемненных гостиных и затуманенных дымом сигар лобби барах дорогих отелей Нью-Йорка.

«Наверно, меня привела сюда моя шляпа,  - подумал я, делая еще глоток обжигающего напитка - Искала себе компанию в стиле Роберта Джонсона. Он, кажется, любил шляпы». Из динамиков лился «Crossroad» – одна из самых известных его композиций.

Я думал о бесконечных дорогах где-то в штате Техас, какие-то размытые образы вихрем проносились в моей голове так, что я не удерживался на них. Дороги, фермы с белыми заборами, перекрестки пустых дорог, скот, пасущийся на поле, придорожная закусочная, полная темнокожая женщина, разливающая кофе, в общем, какая-то американская дребедень, засевшая у меня в голове из отрывков книг, фильмов, клипов, картинок, которые я когда-либо видел или слышал.

Я подумал о том, что прогресс в моей стране все-таки наступил, меня не пытаются посадить за низкопоклонство перед западом, за то, что я слушаю блюз в первом часу ночи там, где не должен быть.

Сейчас 21 век, внезапно испугался я, и мой айфон в кармане брюк обязательно попытается вытащить меня из воспоминаний моей прошлой жизни. Я достал телефон, быстро нажав на кнопку выключения, провел пальцем по экрану и оглянулся по сторонам, ощущая себя нашкодившим подростком, прячущим следы преступления. Современные технические новинки сюда также явно не вписывались.

Но вокруг никого не было. Только человек лет около 40, со скучающим видом разглядывающий что-то за барной стойкой, отвернувшийся наполовину от пустого зала. Барменом его назвать язык не поворачивался, скорее это был человек, нехотя обслуживающий случайных посетителей, которые забрели сюда в дождливый вечер.

А в это время мелодия сменилась на «I left my baby» Джимми Рашинга. По крайней мере, классика их не подводит, отмечал я про себя, осушая второй стакан.

Я хотел смертельно напиться. Не могу этого отрицать. И решил, что как раз такая идея как нельзя лучше подходит при нынешних обстоятельствах. Я не был алкоголиком и не был трезвенником. Я любил хороший виски, с которым мне так же повезло этой ночью, как и с блюзом. Я хотел быть мертвецки пьян.

Меня мучили призраки моего прошлого и что бы я не делал, как бы ни старался скрыться от них, они все равно приходили ко мне, не давая покоя, изо дня в день напоминая о том, как могло бы быть и как не было.

Я думал о своем ребенке. О своей малышке, которая была моим Космосом. У нее были маленькие теплые ручки, которыми она гладила меня по голове и сладкий медовый голосок, которым она звала меня «папочка».

Я взрослый мужчина и я не мог справиться с  всепоглощающей меня болью, которая изрезала мои внутренности, искалечила мои нервы, от которой мне хотелось задохнуться почти каждый день.

Прошло три года с тех пор, как ее не стало. В тот момент, когда она умерла, кто-то выключил свет в моей комнате, в моей жизни. Я опрокинул четвертый стакан. Сегодня был ее День Рождения.

Я хотел быть один и хотел захлебнуться своей болью, чтобы она переполнила меня до
конца, я хотел, чтобы кто-то отмотал мою жизнь на начало и включил «play», чтобы я мог все исправить. А если бы не смог, то стер меня из нее, как ненужный мусор, как ошибку системы, злополучный вирус. Чтобы кто-то вычислил меня до того, как я повернул руль своей машины налево.