Пионерский лагерь

     После третьего или четвёртого класса (не могу вспомнить точно) меня отправили первый раз в пионерский лагерь.

     На месте сбора, с восьми утра дети вместе с родителями топтались около своих чемоданов и чемоданчиков, и ждали автобусы. Часа через два, после улаживания всех бумажных формальностей, детей пересчитали по списку и, наконец-то, рассадили по автобусам вместе с вожатыми и начальником лагеря. Лагерь от города был недалеко, поэтому доехали мы быстро.

     Нас высадили, построили около двухэтажного корпуса и стали взвешивать. Эта процедура была обязательна, чтобы через три недели, в конце смены перед самым отъездом и после прощального обеда, когда приедут автобусы, снова поставить на весы отдохнувшего, взвесить, вычесть из большего меньшее и гордо произнести: «А ты, молодец, поправился! Почти на целый килограмм!»

     Уже на третий день лагерной жизни мне захотелось домой. Я быстро понял, что вставать по команде – «подъём!» когда очень и очень хочется спать – это не моё! Что в одних трусах бежать к умывальнику с холодной водой, делать зарядку, также по команде: присесть, встать, руки туда, руки сюда и маршировать под музыку баяниста и под команды вожатого – левой, правой, левой, правой… это тоже не для меня.

     А после завтрака, когда очень хочется на речку или просто заняться каким-нибудь, но своим любимым делом, надо садиться на солнцепёке вокруг вожатого и разучивать песни. Пионерский галстук с утра до вечера должен быть на шее.

     Но мне несказанно повезло. Это был тот невероятный и довольно-таки грустный случай. А началось всё с мальчишеской забавы – стрелять из трубок незрелой рябиной. Эти зелёные трубки-стрелялки, как мы их называли, росли в низинке сразу за нашим корпусом. Возможно, это был борщевик, о вреде которого сейчас много говорят и в летнее время обращаются к врачам со своими ожогами. Не знаю, но на какие-либо ожоги тогда никто не жаловался.

     И вот перед самым сном, когда в палате, да и во всём корпусе нет взрослых и детям предоставлена на короткое время полная свобода, выключался свет, и начиналась война подушками. Но она быстро стихала. И обиженные, и победители доставали свои духовые стрелялки и начинали пальбу из этих самых трубок зелёной рябиной.

     Стрелять в темноте, на секунду оторвав лицо от подушки и различая только силуэт противника, было большим искусством. Набрал в рот десяток рябинок, вдохнул до предела воздуха и выпустил очередь в противоположный угол, а голову сразу же под подушку. Стреляли каждый в каждого, и не было ни своих, ни чужих. Весёлое было время! Такое весёлое, что к утру и пол, и кровати – всё в раздавленной рябине.

     Как уж получилось, но одна рябининка залетела мне в ухо. В темноте я пытаюсь пальцем её извлечь, но у меня ничего не получается. Молча, я пробираюсь к двери и, получив приличную очередь рябиновых пуль в спину, выскакиваю на крыльцо. Меня останавливает наш вожатый.

      -Ты чего это?
      -Да вот рябина в ухе застряла, палочку надо, чтобы вытащить.

      -А ну, покажи, где? – вожатый подвёл меня к лампочке, долго всматривался в моё ухо и повёл на второй этаж, где жили девчонки. – У них крючок вязальный должен быть, сейчас зацепим и вытащим.

      Но вязальный крючок не помог, а наоборот раздробил мою рябининку. И теперь даже по частям она никак не хотела извлекаться.

      Меня повели к начальнику лагеря. Он тоже долго разглядывал моё ухо, вздыхал и, наконец, заключил:
-Время позднее, в город ехать не на чем, а утром я позвоню, и машина будет. Иди-ка спать, да не балуй больше.

      Утром меня привезли прямо к больнице. Врач вставил в моё ухо блестящую вороночку, опустил на своём лбу кругленькое зеркальце и ловко извлёк из уха всё, что надо было извлечь.

      -Да, случай редкий, как же тебя угораздило? – сказал напоследок врач и добавил, - можешь не говорить, всё равно правду не скажешь!

      -Обратно в лагерь поедем или дома останешься? – Спросил меня вожатый.
      -Дома!

      С тех пор я больше никогда не отдыхал в пионерских лагерях.