Стоя на краю обрыва

Беззвучные слезы катились по его осунувшемуся, усталому лицу. Казалось все внутри умерло. Вместе с ней. Вот так, вдруг. В один день все перевернулось. Казалось еще сегодня утром она обнимала, приготовив завтрак, ласково потираясь щекой, как она любила и, шепча на ушко: «С добрым утром, Любимый». Еще утром, а поздним вечером, когда сердце щемило, а на все его обеспокоенные звонки звучало бездушное: «Аппарат находится вне зоны сети…». В дверь позвонили, и внутри почему-то в тот момент все оборвалось.
Прошел уже год, а он все никак не мог поверить. Друзья старались поддержать, твердя бестолковые и заученные: «Время лечит», «Потом станет лучше». Идиоты, не станет, не лечит. Сам не заметил как, стал затворником, неся в себе эту боль.
Все в квартире напоминало о ней, вторая зубная щетка, будуар, заваленный ее баночками, скляночками и множество мелочей. Казалось, вот сейчас, она откроет дверь и возмущенно закричит на него, отчитывая: «Снова куришь в комнате? Ну, я же просила…», а он тихо смеясь, прижимал ее к себе, обещая, что обязательно бросит, ведь столько времени впереди. Как же он жестоко ошибался.
Карман безжалостно оттягивала бархатная коробочка в виде сердца, как удивительно, весила всего ничего, но казалось, словно тонну. Перед глазами всплывал тот вечер. Свечи, ужин, ее звонкий смех и обещание, что скоро уже будет дома, бурное томление от ожидания ее реакции на свечи в прихожей, перерастающее с течением времени в легкое беспокойство, а спустя часы уже в панику. Бесконечная череда звонков и мольбы к Всевышнему, что не были услышаны, что он понял, когда в дверь позвонили, надрывно, жестко…
Со стороны, казалось, словно он любуется открывающимся пейзажем, слушая шум прибоя, разбивающегося об скалы. Невозмутимый взгляд остеклившихся глаз за горизонт. Слезы давно иссякли. Он смотрел вперед, не видя перед собой ничего, но впитывая любую деталь.
Смотря на него, можно было увидеть обычного человека, сбежавшего от шума мегаполиса, чтобы отдохнуть, упорядочить хаос, метающийся души, найти хоть и короткий, но покой.
Только вся эта напускная невозмутимость, стойкость духа, что он показывал на протяжении года были лишь маской, очередной, не отличимой от других, которую проглатывали все и вся.
Он впитывал окружающий его мир, каждый блик и оттенок, стоя на краю обрыва, чтобы сделать свой последний, решающий шаг…