Генкин дом

Наталья Сафронова


ГЕНКИН ДОМ

   
      Генка бежал по мелководью речушки и смеялся, захлебывался от хохота, и брызги от его босых ног взлетали  выше головы. Вера бежала за ним и тоже смеялась, и даже маленькая Танечка хохотала, как будто понимала их игру. По воде скакали солнечные зайчики,  высоко в небе пел жаворонок,  от Генкиной ладони ловко увернулась стрекоза.  Как давно все это было! Так давно, что и забыть пора. Но  не уходило, зачем-то возвращалось  снами, лишало желанного покоя  Генкино синеглазое детство с высоким небом и солнечными зайчиками на воде. 

     У Козловых умирала от рака печени бабка.  Врач сказал:
- Операцию не советую делать,  поздно,  а так, может, проживет полгода-год.
     Козловы решили: пусть поживет.  Не до траура сейчас,  дочь замуж отдать надо, пока живот на нос не полез, разговоров в поселке не оберешься потом.  Вернее, это Галина решила, а Генка согласился.
     К свадьбе Маринки спешно делали ремонт, красили крышу.  Галина решила, а муж полез на крышу с ведром краски. Июльское солнце пекло нещадно.  Козлов  вяло водил кистью, думал о матери. Догадывается  ли мать, что у нее рак и жить ей осталось  всего-ничего?  Мать терпеливая, ни за что не станет докучать детям своими страхами и настроениями,  плачет, наверное, потихоньку в одиночестве.  Козлов отогнал мысли о матери, работа пошла быстрее. 
    
     Генка взлетал  высоко вверх, навстречу часто сыплющему в лицо снежку, и в животе щекотало от восторга.  Мальчик покрепче вцепился  в железные прутья качелей и закричал от счастья, засмеялся.  Отец засмеялся в ответ и  стал раскачивать еще сильнее. Это было одно из самых первых Генкиных воспоминаний, значит, малец совсем был, вскоре после войны это было. Тогда все взрослые были заняты одной проблемой - прокормить семью, детворе особого внимания не уделяли. А отец - уделял,  и в один из своих выходных - зимой, летом  выходных не было - смастерил им с сестрой качели.  Во двор набежали соседские ребятишки, выстроились в очередь, но Генку, как самого маленького,  пропустили первым. 

     Голос жены неожиданно выдернул Генку из задумчивости:
- Козлов, грязную воду из ведра вылей, чистой принеси. -  Галина уборку в доме затеяла: назавтра ждали сватов.
Козлов устало спустился с крыши, разомлел на солнце. Приземистый, крепкий, рядом с женой он казался недомерком, словно становился ниже ростом. Хотя до свадьбы он был выше Галины, Козлов точно это помнил:  на свадебном фото он выше жены. А вот на каждом следующем после свадьбы снимке Генка занимал все меньше места. Жена, наоборот,  все раздавалась и раздавалась, и скоро стала напоминать гигантского динозавра с маленькой головкой в химической завивке.  Голос у Галины становился все громче и требовательнее, а муж говорил все меньше, старался не спорить с женой. Когда   Танька, Генкина  младшая сестра, отпускала какое-нибудь язвительное замечание в адрес невестки, мать сразу на нее шикала:
- Тише ты, Галина потом заест Генку-то… Генку-то жалко. - Поэтому с Галиной никто не спорил.
 Вот и сейчас муж молча слез с крыши, взял ведро, вылил воду на навоз и набрал из крана в огороде чистой. Принес ведро домой и снова полез на крышу.
    
    Из магазина Козлов зашел на половину матери, принес полбулки хлеба.
- Вот хлеб, мам. Суп сейчас принесу.
- Спасибо, сынок, поем чуток, - мать улыбнулась и погладила сына по голове.
- Ты пирогов-то на свадьбу напеки, Галина просила. Занятие тебе будет, - сын отвернулся от матери, смотрел  в окно, как будто что-то необыкновенное там увидел. 
- Напеку, чего же не напечь.  И Тонечку приводите, пригляжу,  - мать жалостливо поглядела на Генку.  Сидеть с Тонечкой, внучкой Генки и Галины от старшего сына Сергея, было бабкиной обязанностью. И сейчас, несмотря на то, что у бабки начались сильные боли в животе, освобождать от этой обязанности  ее  никто не собирался.  Когда становилось совсем невмоготу, бабка открывала тетрадку, в которую она списала у соседки молитвы в стихах, и начинала читать нараспев, держась рукой за живот и чуть раскачиваясь.  Двухлетняя Тонечка садилась рядом с бабкой и раскачивалась с ней в такт, тихонько подвывая. Генка раз зашел в такой момент, постоял на пороге и подумал:
- Все не одна…
Кто не одна - бабка или внучка - Козлов додумывать не стал, чтобы не углубляться.

     Мать щедро посыпала картошку луком, ставила на стол кувшин с молоком и командовала:
-  Обедать. - Все брали ложки, даже Танечка тянулась ложкой  к общему блюду с картошкой сама, а кружку с молоком ей подносила мать. Часто забегала к ним во время обеда соседская девчонка, Светка, мать сажала за стол и ее, тоже давала ей ложку и кружку с молоком. Отец усмехался Светке:
- Что, Светка, вкусно? Вкусней, чем дома?
- Ох, и вкусно, дядь Петь, - отвечала  набитым ртом Светка, у которой дома каждый день бывали щи с мясом и конфеты. Но неизменно тянуло ее к Козловым и за стол, и на качели, и никто не спрашивал: почему? Наверное, скучно девчонке одной, без сестер и братьев. В большой семье и аппетит лучше, и играть интересней. 

    После Маринкиной свадьбы бабке с каждым днем  становилось хуже: Генка уже сам купал ее в комнате в корыте, и в туалет мать ходила тоже в комнате,  в ведро, не было у нее сил  выйти из дома.  Каждый день приходила медсестра, делала обезболивающие уколы, но, в общем-то, бабка была очень терпелива, и когда действие укола кончалось, она старалась никого не беспокоить. Особенно ночью, хотя сын просил:
- Мам, если что надо: стучи в стенку, я услышу.
Тонечку отдали в детский сад. По правнучке бабка скучала, просила сына:
- Приведи Тонечку хоть на минутку, посмотрю на нее. -  Сергей с семьей снимал комнату в доме на другой улице,  и когда навещал родителей, заходил с женой и Тонечкой  к бабке. Бабушка гладила девочку по ладошке:
- Загорела моя  маленькая… Хорошо на солнышке-то… 
Тонечка  приносила бабушке тетрадку, тыкала в нее пальчиком и выла:
- Ы-ы-ы
- Смотри-ка, понимает, - восхищалась тихонько бабка.
- Прямо профессор! - вторила ей  Серегина жена, а вечером на лавочке перед домом Галина рассказывала соседкам, как Тонечка тыкала пальчиком в бабкину тетрадку и выла, вроде как бабка читает молитву.
- Девки-то чего не едут с матерью проститься? Не встает ведь мать, - качали головой женщины.
- Так, значит, мать им нужна, - усмехалась Галина.

- Сказать надо Таньке с Верой, не простят ведь, -  отвернувшись к стене, процедил Козлов.
- Куды мне еще гостей, хлопот сколько, у Маринки дите вот-вот народится, - Галина тяжело легла рядом с мужем.
- Не простят сестры, - впервые в жизни возразил Генка жене.
- Знаешь что, Козлов, - взвилась Галина, пронзительно скрипнула матрацем, - хотела бы мать их видеть, давно бы написала! А она что пишет: не беспокойтесь, мол, все хорошо. Лишь бы не видеть их, особенно Таньку-язву!
     Сестры жили в Москве.  Вместе с матерью встретили  Новый год,  приезжали  с  внуками, а теперь укатили на юг, повезли внуков на море. К врачу мать обратилась только в июне, когда отмахиваться от непонятных болей в животе ей стало невмоготу. Раньше за целую жизнь и порога больницы не переступала. Дочери ей покупали лекарства, консультировались в аптеке, подробно повторяя вслед за матерью, что у нее болит. Чаще всего у нее болела голова, но таблетки от головы ей и Генка покупал. Дочерям мать, действительно, не говорила, что на этот раз заболела серьезно, не хотела беспокоить зря. В такую даль ведь поехали, внуков на море повезли.  И Козлов замолчал, притиснутый задницей жены к краю кровати, к самой стенке.  Но Галина еще долго не могла успокоиться:
- Ну, одна ж извилина у мужиков в башке!  Это ж наказание сущее, чисто ребенок, по миру пустит, если не доглядишь…

     Когда-то он любил красавицу Галину,  гордый,  привел невесту знакомиться с семьей, и обиделся, увидев, как фыркнула Танька, когда Галя, прицелившись,  выбрала лучшее яблоко на столе:
- Кто смел, тот и съел, - усмехнулась она девочке и  с хрустом откусила. 
Вера, старшая сестра, молчаливая и строгая, в мать, одернула Таню. Да, наверное, когда-то он любил жену, но сейчас почти не помнил этого, придавленный ее хамством, которое выплеснулось из Галины вскоре после  свадьбы, а сестры, качая головами, говорили, что оно в ней было всегда. Жена давно стала называть Козлова по фамилии, и ему казалось теперь, что она даже не помнит, как его зовут. Вслед за женой так же пренебрежительно относилась к Козлову и дочь. Только мать любила Генку нежной и жалостливой любовью, да сын, такой же плотный и медлительный, как отец, относился к нему  с молчаливой привязанностью.  Козлов иногда смотрел на жену, словно не узнавая: неужели ее он провожал когда-то домой после танцев, разве ее он целовал  ночью у калитки, а она вырывалась и убегала, смеясь, тоненькая, хрупкая, всегда пахнущая мятными леденцами?  Дочь была похожа на мать, но не на ту юную Галочку, которую Генка любил когда-то,  а на сегодняшнюю Галину:  крупная, с красивым, хамоватым,  как у матери, лицом, она тоже называла отца по фамилии и так же  им помыкала.  Генке хотелось спросить жену: ты замуж-то зачем за меня пошла? Ты разве меня любила? Но он, по давней своей привычке, ничего у нее не спрашивал, только смотрел вопросительно, и Галине под его взглядом становилось неуютно, она гаркала:
- Чего уставился, Козлов?  Корову встречать пора.

     Соседка   засиделась с матерью  допоздна, и, уходя, позвала Веру:
- Вер, иди-ка за мной, конфетка у меня для тебя припасена, забыла про конфетку-то я…
    Вера часто  помогала  одинокой тетке Акулине, перемывала, скребком отскабливая нашлепки грязи,  полы у нее в доме, так как грузная, одышливая тетка Акулина калоши дома не переобувала.  Вера вышла вслед за соседкой, а Генка схватил с вешалки тулупчик и выскользнул следом, в темных сенях сунул босые ноги в валенки и пошел, затаив дыхание, к калитке.  Стоял в почти кромешной  тьме,  только снег тихо отсвечивал от слабо освещенных окон, мелко трясся от холода,  страха  и ожидания сладкого.  Он судорожно ждал Веру, боялся, что она не удержится и съест конфету одна, не поделится.  Вскоре послышался стук захлопываемой двери и Верины осторожные шаги. Девочка подошла к Генке, протянула ладошку к самому Генкиному лицу  и разжала пальцы.  Генка  наклонился, высунул язык и лизнул сахарную подушечку. Потом они вместе пошли домой, и Генка чувствовал во рту сладость, совсем чуть-чуть, и ждал, когда Вера даст ему откусить от подушечки -  и он будет держать этот крошечный сладкий  кусочек  под языком, стараясь сохранить его целым как можно дольше. Ему было стыдно, что он усомнился в сестре, но, впрочем, недолго.  Ожидание конфеты  ночью у калитки делало ее еще более вкусной.
    

     Дом Козлов построил вместе с отцом сразу после того, как расписался с Галей.  Жена распорядилась:  половины  должны быть раздельными, даже от общей  прихожей отказалась.  И родители невестку поддержали: молодец, разумно все рассудила - и рядышком будем жить, и отдельно. Может, и покоробило их от ее категоричности, но виду не подали: зато не лицемерка!  А Галина и не собиралась прикрывать  свое хамство даже видимостью приличия. Не получая ни от кого отпора, она постепенно разошлась вовсю. Свалив на бабку работу на огороде, консервацию, стирку и внуков, она стала в доме полновластной хозяйкой, но при этом не имела никаких обязанностей, только права. Козлов  диву давался:
- Где были мои глаза? - но постепенно он стал запрещать себе думать об этом, и вскоре все, что говорила и делала жена, стало казаться ему нормой.   Он никогда не обсуждал жену с родителями, да старики и между собой не говорили о снохе плохо, они вообще не говорили о людях за глаза.  И хотя Галина одним своим присутствием  в его жизни причиняла Генке острую боль,  он к этой боли притерпелся, и она постепенно стала тупой и привычной.
   
      Когда похоронили отца, Козлов сначала почувствовал себя бесконечно одиноким, он часто коротал со стариком вечера. Они больше молчали, чем говорили, но  молчаливое присутствие отца было Генке необходимо. Отец как-то сказал сыну:
- Сергей женится, с нами пусть живет, места хватит.
Но сын женился уже после смерти деда, а Галина решила, что рядом должна жить дочь. 
И сейчас, когда мать умирала, Генка чувствовал, что после ее смерти он задохнется в стенах своего дома.   Муж Марины приходил домой только ночевать:  задерживался на работе, забегал к своим родителям и друзьям, словно старался проводить рядом с женой как можно меньше времени. И  Козлов, наблюдая за молодоженами,  недоумевал: что связало их, почему они вместе - чужие друг другу люди?

     Вера со Светкой достали с чердака черного пушистого котенка. Котенок жалобно пищал, выставив вперед лапы, как будто защищался от захватчиков. На его писк примчалась кошка, и Светка, быстро сунув котенка растерявшейся Вере, убежала. Кошка бросилась на Веру и сползла вниз по платью девочки, а потом по ногам, оставив глубокий шрам на колене. Вера закусила губы, чтобы не заплакать.  Из дома выглянула мать, ахнула, схватила прут и подошла к детям:
- Зачем берешь дите у матери? - хлестнула она Веру по голым ногам. Генка  кинулся перед Верой, защищая сестру.
- Положите котенка на место, - мать бросила прут и ушла. Мальчик взял у сестры котенка и отнес на чердак. Сорвал подорожник и протянул Вере:
- На, приложи, - по коленке девочки текла  кровь. - Я тебе от Фроловых котенка принесу,  у них не дикие.
    Виновато подошла Светка, села рядом на крыльцо.

     Бабка умерла  морозной ноябрьской ночью, одна,  все в доме спали. Генка тоже спал, он ждал смерти матери каждый день, но ожидание это стало обыденным, не волновало, не беспокоило его, как раньше. Даже ожидание надвигающегося одиночества притупилось. Ложась в постель, Генка призывал поскорее сон и ночью не просыпался  и не прислушивался, не стукнет ли мать в стену. Когда утром перед работой Генка забежал к матери, она была уже мертва,  лицо ее разгладилось, и непонятно было, долго ли, тяжело ли она  мучилась перед смертью.
    Когда  Козлов вернулся с почты, где он отправил сестрам телеграмму, Галина успела проверить все  шкафы на родительской половине, и даже рабочие фуфайки она отнесла к себе.
- Фуфайки-то, чай, не увезли бы, зачем они в Москве? - усмехнулся Козлов.
Но Галина только зыркнула на него,  деловито наводила в доме порядок:
- Скупость не глупость, а доброта - она хуже воровства.  На тебе, бесхребетном,  все ж ездят, кому не лень. Вылитый  папка мой, царство ему небесное.

     На кладбище неожиданно для всех Галина  запричитала над матерью:
- Да моя ты хорошая, голубка моя сизокрылая! Да на кого ты меня покинула, али я прогневила тебя чем?! Что же я без тебя делать-то буду? Как жить?
Голос жены звенел в морозном воздухе, и Козлову казалось, что у него лопнут перепонки в ушах, если она сейчас же не замолчит.  Наконец,  Галина замолчала, гроб с матерью забили, опустили в могилу и закидали мерзлой землей.  Козлов задержался на минуту у могилы, потом заторопился со всеми вместе в автобус.
    Дома уже накрыт был поминальный стол.  Сначала ели молча, потом разговорились, вспоминали мать, отца, голодное послевоенное детство. Козлов молчал, уткнувшись в тарелку со щами,  и не сразу откликнулся, когда Вера его позвала:
- Ген, помнишь, как тетрадь с двойками в сене прятал? Мама не успевала покупать тетради  для тебя, помнишь?
Генка кивнул, поднял рюмку с водкой и чуть не поперхнулся от резкого голоса Галины:
- Душа в душу с мамкой жили, а уж как она Тонечку любила, и вставать уж не могла, а все: Тонечку-то приведите, посмотрю на мою ненаглядную.

     Вечером Козлов закрыл сарай с курами и неожиданно для себя увидел, что стоит в сенях родительской половины, взялся уже за ручку двери, когда услышал голос Веры:
- Не надо скандалить, Тань. Мама этого не потерпела бы. Ну, что тебе с этого дома? Не будем делить ничего, пусть все забирают.  Жалко Генку… И без того он неприкаянный, съест его Галина…
    Козлов прислонился к стене, постоял так с минуту и на цыпочках вышел на улицу.

    На следующий день сестры уехали. Генка проводил их на вокзал. Вера, не стесняясь, вытерла влажные глаза и сказала брату:
- Ну, вот, больше уж сюда  не приедем, в родительский дом.  А ты приезжай к нам, не забывай, трое нас всего.
Генка пообещал приехать в Москву на сорок дней, обнял сестер на прощание, подождал, пока поезд тронется,  и пошел со станции домой  пешком. Шел мимо речки, на которой так любил рыбачить в детстве.  Приносил матери рыбу, мама варила  уху, гладила его по голове:
- Кормилец ты наш.
Вспомнил, как прятался  от Веры, под чью ответственность их с Танюшкой отпускали на речку.  Вере самой было всего-то лет десять, она бросала сестренку и металась по берегу, искала брата. Генка  выныривал из камышей и с хохотом убегал от Веры  по мелководью. А Таня, которой не было еще и года и которая не умела почему-то ползать, как все дети, перебирала ногами, скакала за ними на попке и заливисто смеялась.  Их голодное детство вспоминалось  легким и беззаботным,  улыбка тронула губы Генки. Но он привычно отогнал от себя мысли о семье, подумал:
- Ни к чему все это, не стоит вспоминать…
Мелкая речушка подо льдом смотрелась неприветливо, и с трудом верилось, что по весне она разольется, оживет,  зажурчит веселым говорливым ручейком,  и поплывут по ней утки и гуси.

     Когда подходил к дому, увидел Галину с соседкой у калитки:
- Я их как п…нула отсюда, сроду носа не покажут. А дом  потом нам подпишут, куда денутся… - голос жены резал перепонки, и Козлов натянул шапку  на уши, открыл калитку и заспешил к дому, чтобы поскорее закрыть за собой дверь.
     Галина вздрогнула, хотя муж закрыл дверь почти бесшумно, запоздало посмотрела ему вслед.  У-у… пень… Она, как наседка, защищает свое гнездо, заполняет закрома, а ему ничего не надо, живет на всем готовом, без ее слова шагу не сделает. Галина простилась с соседкой и, переваливаясь, как утка, заторопилась домой. 

     Года два назад прибилась к их дому дворняга,  которую,  видно, выгнал хозяин, такая она была пугливая поначалу.  Шла на контакт только с Козловым, сидела у его ног, когда он отдыхал на скамейке у дома, виляла хвостом, встречая его с работы,   облаивавала прохожих, поглядывая на Генку: видит ли хозяин, как верно она служит? Но остальных членов семейства не обижала, понимала, что свои.  Козлов ее подкармливал, и  она осталась у них во дворе.  За ее забавную  деликатность по отношению  к нему Генка назвал ее Мадам. Сделал ей будку, посадил на цепь, чтоб все как положено у дворовых собак.  А потом вдруг купил несколько метров толстой железной проволоки и протянул ее вокруг дома, и цепь прикрепил к этой проволоке, чтобы Мадам было посвободней: и по саду-огороду пройти можно, и во дворе службу нести.  Мадам смирилась с  жизнью на цепи,  благодарно принимала миску с едой и ласковое похлопывание хозяйской руки. Козлову казалось, что Мадам всем довольна, но порой ночью он вдруг просыпался от ее тоскливого воя. Выходил на крыльцо, говорил:
- Фу, Мадам, молчать! - Собака замолкала, клала голову на лапы и закрывала глаза. 

Иллюстрация Наталии Алениной