Если я и имею право любить - Мой Байкал, часть 4

         Меня аж зудит, чтобы сразу же описать эту панораму, которая вот так меня потрясла впервые в жизни и во вечное моё, но я – утерплю. Не тот момент для описания п р о с т р а н с т в Байкала. Обязательно будет отдельная глава... – тут мельтешить никак нельзя. Тут каждое слово души будет на вес золота, потому как весь Байкал вне всех нас вместе взятых – б е с ц е н е н.
Просто по факту Божьего Чуда в Яви – б—е—с—ц—е—н—е—н.

         ОН, и вне шуток, даже географически – ЦЕНТР Земли поконтинентно в реальность Д у ш  ж и в у щ и х  и  м е ч т а ю щ и х  в  Л ю б л ю.

         А вот далее? Автобусы, большей частью, что называется, двигаясь по накату, очень быстро подъехали к деревеньке Сахюрте (в переводе с бурятского - Кремнёвый, а в просторечье - МРС (маломорская рыболовная станция) и остановились аккурат между двумя первыми домами  единственной улицы, «боковинка» примыкающей «улицы» (ответвление на заправку) не в счёт. И именно в эту минуту реальное моё детство закончилось безвозвратно. Началось то, что и называется первым испытанием души.  Даже, особливо на фоне городских мажоров, реально подготовленный к первым «ударам» любящими дедом и отцом пацан ни ухом, ни рылом не предполагал... – как всё перевернётся всего-то за первый же час его первой официальной работы.

         И..., уже «привычное» отступление – посёлок, эх! тогда всего-то где-то около тридцати дворов – первый дом слева при въезде – Шульгины. Боже...!? какая же Судьба у незабвенной Фаины Николаевны. Справа – Колесовы, далее – Куперы, Шавлюки, в «апендикс» боковой улочки – Мануйловы-Хамагановы и...

         Махонькая деревушка на берегу пролива Ольхонские ворота... – как Энциклопедия Жизни Страны... – по Судьбам и Личностям.
         Один единственный махонький сельмаг с совершенно безумным в неописуемое ассортиментом... – а что описывать-то? да нечего. Дизельная станция (свет в посёлке был только с семи-восьми вечера до полуночи и то, когда дизелист не пьян в окончательно), малюсенький клуб, где раз в неделю показывали какое-то кино (ой! реальное чудо – приезд передвижки и... громкое тарахтение проектора «Украина», отвратительный звук и... – весь посёлок почти внавалку... в «кинозале» 4х8 метров и... – индийские фильмы и советская военная Классика – «Отец солдата», «Летят журавли»...).
         Пирс под заправкой (основное назначение – заливка судов, а машинки так – по мере необходимости), у которого чалились восемь рыболовецких ботов МРБ-20 и первый на Байкале МРБ-40, которым командовал Колесов. Его старый и списанный бот стоял на берегу и продавался аж за 700-т рублей (я же заработал тогда чуть не вдвое больше за сезон!). До сих не могу себе простить, что я его тогда не купил – мечтал о моторке и не знал – а как быть с таким «большим» деревянным ботом в Иркутске? где его хранить и прочая. 
         А в километре от посёлка на берегу пролива Ольхонские ворота пирс парома, который работал всю навигацию каждый день и обеспечивал переправу на остров Ольхон. Тогда паром представлял из себя «связку»... – те же самые МРБ-20, но три штуки. Один, якобы буксир (МРБ-20 «Марс»), а на стальном тросе в 30 метрах за ним «спарка» из двух ботов, с единой грузовой палубой где-то 5 на 7 метров. За раз они принимали на «борт» или два грузовика или Паза (автобусы классом повыше тупо не входили). Или четыре-пять, редко шесть легковушек (зависело от реального мастерства водителей – заехать на паром и припарковаться в «плотняк»). И один рейс туда-обратно занимал два с половиной часа. Командовал паромом дядя Ваня Савотеев. Но об этом человеке – отдельный рассказ. Это не просто паромщик... – это божье чудо человека Жившего на Земле.

         Все мы вышли-выпали из автобусов и туристов-то встретила женщина – Фаина Николаевна Шульгина, штатная кастелянша-уборщица-посудомойка,  и все как-то рассосались, а я остался на улице, тупа думая – а почему меня никто не встречает и... –
         А где турбаза? А где..., где...? – просто деревня-домики и типические кривые заборы вне следов в попытке их хоть как-то прокрасить.
         И тут ко мне подошла, скажем, мягко – невысокая гуранка (результат любви русского и... – якутки-бурятки-тофоларки...) – Тома Хамаганова и сказала – «Галя-директор на кухне и ждёт...» и, пальцем так..., указала направление.

         Всё и началось...
         Реальный полный психологический испуг..., ведь... "Турбаза Маломорская" в суть... – всего-то 24 геологических 6-ти местных палаток на каркасной деревянной основе, в которых просто стояло четыре продавленных панцирных коек. Ни света, ни... – тупо деревяный и не строганный и не крашенный пол и... «небо" местами в мелкую «звёздную дырочную пыль» брезента, который ещё и не имел тентового покрытия. Два домика из двух половин в полторы комнаты каждая для персонала. «Здание» столовой и остов строящейся новой. И всего два выгребных, «вне наличия усилий Тома Сойера», то есть в жуть побеленных туалета на два очка (с безобразными «следами» присутствия-использования) по «половому признаку» (вне туалетной бумаги и...)... и более – н и ч е г о. Даже, с учётом, что то лето было – солнечно-нежным и почти вне дождей – дырявая поверху, вне тента палатка... – это и не личный «шалаш», и тем паче не «гнёздышко для двоих» в...  А о таком «чуде», как душ – мне и сказать нечего.

         Но я же не о «бытовухе времён развитого», а об... – впечатало душу в...!
         Директора турбазы – Галину Вейнберг, я нашёл, где и сказала Тома – на кухне, если это сараеподобное сооружение можно было так называть, а тем паче, что пристройка к нему служила ещё и столовой.
         И, директор, в болгарских джинсах, белой футболке и белой косынке в красный и зелёный горошек, торопливо мыла посуду после ужина двух групп, которые уже жили на базе, а ведь ещё надо было кормить, со всеми вытекающими, новые группы... – и параллельно что-то кипело-варилось-жарилось... Ей помогала только Тома и иногда подбегала на минутный подхват Фаина Николаевна. Что потрясло в окончательно... – плита для готовки... – просто криво сложенная печка в две стандартных чугунки с двумя «конфорками четырёх кольцевыми». Топливо – дрова. И всё...! Посуда (это с 50-ти человек...!) мылась в детских оцинкованных ваннах..., во времена реального наличия полного отсутствия всяких там «ферри и иже с ними..» – эх, детали просто не сумею описать..., во весь их реально свалившийся в визуально ужас..., включая и жалкую кучку якобы наколотых дров, остальные лежали даже не поленницей, а просто грудой чурок за столовой перед забором..., и топор..., с перевязанным изолентой лопнувшим наискосок топорищем..., и с него же наполовину сползший...

         Галя Вейнберг, на моё – «Здравствуйте..., а я вот...», не поворачивая головы, перебила – «Некогда телячьими нежностями заниматься, время уже восемь, а вода кончается, Колесов снова запил. Как у тебя с конями и телегой? Бочку видел перед столовой? На стенке узда и ключ от замка пут. Найди Серко, он где-то на зелёнке, вы мимо неё проезжали, пасётся спутанный. Поймай, запряги в телегу и по «бродвею» езжай на пирс пролива. Бочку налей, ведро на ней и быстро сюда. Мне надо ещё собрать на завтра сухой паек и снаряжение для группы из Прибалтики. В восемь утра с ней идёшь в «Мечту» – открываешь подземный сезон. Понял? Всё – вперёд, потом поговорим... Спать будешь в своей комнате – вон её окна, видишь? Утром разбужу...»...

         Я не стал ничего уточнять. Где зелёнка я уже знал (мимо проезжали заезжая...), телегу (по-сути это просто обычная бочка для продажи кваса в тысячу литров объёма с приспособленными оглоблями) я уже видел, даже отметил лежавшие сбоку хомут, потник, поводья, сыромятные ремешки. Молча отрезал большую горбушку от каравая чёрного хлеба, лежавшего как-то так неприкаянно на краю разделочного стола, круто её присолил, взял узду и ключи, и просто вышел на улицу, предварительно оставив в моей комнате новёхонький абалаковский рюкзак, набитый под завязку всем моим личным...

         А небо уже стало темнеть, солнце прикоснулось к вершинам Приморского хребта, почти над вершинами пика Трёхголового, и я потопал искать Серко. Прошёл почти два километра... – не заметить такого конягу среди молодых побегов зелёнки было очень трудно! Очень крупный, но... – не пойми какой породы, что-то среднее между тяжеловозом и орловским рысаком..., эдакий сельский «качок, но бегун» – мощный, чуток грузный, но не толстый, очень высокий в холке, фактически окончание гривы находилось на уровне моих глаз. Масть интенсивно серая с проседью и с белыми чулками с чёрной оторочкой над неподкованными и с уже разбитыми и чуток «разлохмаченными» по краям об камни копытами. Я никогда не умел и не умею точно определять возраст лошади, но в данном случае было видно – коняга взрослый и опытный и ему явно за десять лет (как выяснилось – 14-ть), и что он, как мои деды-отец говорили – «битюг лета не нюхавший...».

         Я ещё и на двести метров не приблизился, как Серко понял: да – незнакомец, но за ним, а это означало – снова прощай... – вот эта сладкая мимолётная свобода. И он резко от меня отвернулся, стал пытаться уйди со спутанными ногами. И ему это удавалось внешне достаточно легко, так как спутан он был только на передние ноги, а не за три, как принято, когда хотят, чтобы за конём по утрам не носиться до горизонта. Помогло его быстро догнать реальное варварство «конюха»-сволочи..., тут не буду об ушедшем в ужасно и в своей же судьбе... ни слова.
         Спутан он был не верёвками, как положено, а реальными железными кандалами с короткой цепью между передними бабками (где-то тридцать сантиметров длиной), между крупными звеньями которой висел обычный амбарный замок. Третий «наручник» тащился сзади на метровой цепи. Обе бабки Серко были сбиты и сбиты давно – свежие кровавые натёртости были окружены полосообразными заросшими ранами со следами чёрно-багрово-кровавых-запёкшихся корочек и киллоидных мозолей.
         Излишне резкие движения заставили конягу остановиться – боль она и есть боль. И он скосил на меня свои обалденные черно-карие глазищи..., вопрошая... Я не стал сразу подходить вплотную и тем более оскорблять видом узды в руках незнакомого двуногого. Просто постоял пару минут и, видя, что конь успокоился и даже снова пару раз прищипнул молодую поросль, достал из бокового кармана моей штормовки реально большой ломоть свежего и вкусно пахнущего чёрного хлеба, тем паче с дурманящими обильностью присыпки ароматами соли. В окрестностях Байкала, это не в городе..., смога-то нет никакого... – волшебные и вкусные запахи мгновенно ударили бедолагу по ноздрям. Он буквально выплюнул жвачку, поднял высоко голову и... – его ноздри заиграли причудливый танец, пытаясь как можно более полно наслаждаться неожиданным явлением обожаемого...
         И тут, аналогично, я не стал спешить, а просто отломил четверть горбушки, положил на левую ладонь и протянул в его направлении... Колебания опытного и знающего..., были недолгими. Он, сдвоенными неуклюжими «прыжками» спутанных передних ног с несуразными движениями невпопад задних,  мелко-мелко «семеня» приблизился к вытянутой руке. За полтора метра остановился и стал, как бы нехотя, но всё более и более явно «жестикулируя» увлажнившимися губами, тянуться к источнику вожделения, при этом как бы стараясь не смотреть мне в глаза. Но – незнакомец, он и есть незнакомец. Почти достав хлеб, он неожиданно омульнулся и попытался схватить меня за ладонь зубами, за что был немедленно наказан хлёсткой и жёсткой пощёчиной правой рукой по левой скуле своей морды.  Резко подвздыбился и перекинул спутанные передние ноги почти на два метра в сторону от меня и... замер. «Угощение» стояло спокойно и не дёргалось..., желанное осталось в той же позиции, как и было...

         Для приличия помотав шеей и выразительно «потрррууукав» в звук губами, Серко совершил, но уже медленно и достойно обратный манёвр. И, памятуя о пощёчине, очень аккуратно, фактически невесомо-нежно, взял с ладони реально вкусный кусок хлеба. После первых же жевательных движений его губы покрылись обильными потёками резко возросшей солилукции...
         А далее дело техники, коль знаешь... – отламывается второй кусок, кладётся на ладонь, но... – позволяется его взять только после того, когда узда накинута на голову, но.. – ни шейный ремень не застёгивается, ни удила не перестёгиваются... – типа, просто вот – накинули «верёвочку». Третий кусок отдаётся «бесплатно»... – с параллельным нежным-непродолжительным-ненавязчивым поглаживанием ранее ударенной скулы. Далее проще-простого... – четвёртый кусок прожёвывается под уверенные движения и привычные для пожившего коня... – фиксация узды в несильный натяг ремней (у этой странной узды было аж две пряжки для застёгивания..., так и не понял – а зачем?), потом можно заводить удила..., но я никогда этого не делал. Ещё в деревнях моего детства объяснили-пояснили-показали-доказали – обучай коня лаской и волей души-приказа и он будет просто движения повода слушаться..., удила использовать можно только с необученным конём и только на период его «ломки». Потому как узда зубы крошит (конь потом болеет) и вызывает страшные боли, которые иногда весьма плохо кончаются для самого же седока-хозяина-«повелителя»... – конь может и сбросить неожиданно и в необратимое – себе под копыта..., и просто – взять и раздробить пальцы руки, когда с руки кормишь..., в отместку за свою боль незаслуженную честным служением... Удила – это бессилие человека, не умеющего разговаривать со своим другом вторым. Первый друг – собака, второй – конь. Выше их у человека никого нет. Только любимая кровь души и любимушка своя и в вечное.

         Серко успокоился и явно собрался топать под повода к своей «любимой» бочке..., ага! не на того нарвался...! Явно же – объезженный, но седла особо не знал (чистейшая холка, вне единого следа сбитости от седла! только шейные хомутные потёртости), но уже не боящийся человека, то есть не дёрнется на дыбы..., даже не удивляясь наглости очередного «хозяина» и... – вот и получил! Снимая железные «путы» (которые я просто выкинул прямо в поле), я сорвал заранее пять «веток» крупной и толстой дикой крапивы, которая уже совсем не жалила по основанию стеблей..., перекинув поводья через голову Серка, просто классическим перекидным способом Брумеля я махом оказался на его спине... – коняга и оторопел и замер! Чего-чего, а такой наглости он не ожидал! но, получив вибрамами под дых – двинулся в сторону МРС отвратительно медленным шагом..., при этом покачивая головой, скашивая на крайних углах поворота свои обиженные глаза на меня...

         Потерпел я метров так пятьдесят... и Серко получил по заднице пучком крапивы с «лёгкой моей руки» и с повторным «подшпориваем-пинком» вибрамами... – тут же шаг перешёл в ленивую и в неритмичную рысь... со всё более и более явными и недовольными раскачиваниями башкой... в слюняво-кусучее омуление, и, что ж..., люблю живых и разговаривающих с тобой животных и, но... – уже не подпинываниями намёкными вибрами под дых и ласканием крапивой... не получил, а в серьёз так – и пинок с обеих сторон, и хлёстко по крупу, и в окрик..., и в жёсткий натяг просто поводьев, с намёком – удила-то висят, но не значит, что будут висеть далее... вне зубов... и губ. Серко всё понял сразу и... – вот тут уже и в неожиданно для меня... – сразу же, как будто, так и учили подо мной, перешёл на ровный галоп и шёл им до самого Сахюрте! И при этом... – и я в азарт входил и... – он!!! В деревню он уже не галопил, а влетал уже эдаким рысаком-мустангом! Причём реальным – шёл он иноходью! Мне даже приходилось его приостанавливать, потому, как без седла и увлекаться... – а оно мне надо? Одно «виляние» коня крупом в обиду и... – да меня не просто бы сдуло со спины...

         Далее вынужден вне «лирики»... – бочка-завёл-оглобли-хомут-застегнул-натянул-запряг-поехал... – Серко всё знал и терпел..., достойно терпел... – и когда его хомутали в не его личное... – в свободу лета, в травушку вкусную, в росу утреннюю, в своё и в мечту свою – кобылица бы родная...! И когда он, не подкованный, снова пёр меня и бочку к пирсу по знакомой ему до каждого камня «дороге»... – Вы, читатель, пробовали? Босыми ногами и по острой гальке, аль по стеклу битому? А ведь он ещё и бочку тащил..., даже без воды почти в полтонны весом... – с расхлёстанными и сбитыми в кровь неподкованными копытами...

         А Бог никогда не ослабляет «ниточку сюжета»... – он, в тот вечер, буквально разгулялся всей своей божьей душой... – к пирсу я подъезжал где-то около полдесятого... – и как описать то, что начало твориться и на небе и на воде, и в моей душе...? Краски божьего не просто бесились и даже не бесновались... – они буквально безумствовали! Абсолютно безоблачное небо над гладью Байкала, который с бухты не было видно..., – голубое и чистое! стало заигрывать само с собой личной своей изменчивостью... – играясь в нежно розовое, потом жёлто-красноватое, затем резко в пурпурность с темно-фиолетовыми оттенками. И это на фоне кучевых облаков, только-только переваливших черту линеамента Приморского хребта. Будучи темно-бело-серыми (родились-то они над Ленским плоскогорьем, над вечной мерзлотой, то есть выше зеркала Байкала более чем на тысячу метров), по мере удаления от «линии отреза гор» в сторону байкальской глади, они, подсвечиваемыми игрой угасающего солнца..., преображались! и тем сильнее, чем далее они уплывали в Даль! Тут не буду описывать эту «игру»... – ниже попытаюсь, но..., уверен... – «Всё то, что Божье – то не описать..., как описать мысль взгляда...?»...

         Вот и перейду от цитатки своих же стишков к «прозе»... Развернул ход Серко и выставил бочку параллельно причальной стенке пирса, так, чтобы не помешать парому. А вот далее начался «ужас математики». Взяв в руки десятилитровое ведро с привязанным пятиметровым восьмимиллиметровым фалом, стоя на приступочке бочки, само собой открыв её крышку..., я, вдруг, осознал... – 1000 литров бочки и ведро десятилитровое... – это же минимум, если не проливать... – сто раз кинуть ведро в не промахнувшись с трёхметровой высоты (пирс + телега + бочка) в зачерпывание с одного удара об воду..., и столько же раз поднять и вылить. Эх..., математика-математикой, но начал, а куда деваться... – в начале двенадцатого бочка была полна, и я погнал Серко к столовой. Но перед тем, как я покинул пирс, к нему причалил паром, МРБ-20 "Марс". Зачалился справа, а спарку причалили в готовности с рассвета принимать новые машины. На пирс сошёл маленького роста, очень поджарый старик в морской, пусть и старой и поношенной, но идеально чистой и отглаженной форме с очень чувственной даже на первый взгляд «колодкой» орденских ленточек – так я впервые увидел «дядю Ваню» Саватеева. И услышал первую его фразу – «Вот, ещё один урод коня вне подков калечит...». Я ответил жёстко, но вежливо..., с поздоровавшись в уважительно..., и... – мы договорились буквально в три словесных оборота, что в ближайший вечер после сегодня, я пригоню Серко к дизельной (там сохранилось всё от бывшей кузнецы) и мы его подкуём...

         А далее «телеграф» первого вечера – выставил бочку на место, распряг, отрезал от своей личной основной 12-ти миллиметровой 80-ти метровой верёвки около десяти метров, «опаял» на свечке её концы, вывел Серко на начало зелёнки, вне железа и прочей дури дедовским способом спутал его в мягко-надёжное на три ноги... и вернулся к столовой... – о! как к тому моменту хотелось есть..., эх!
        «Картинка-то» не изменилась... – часть туристов развлекала «инструктор» Вера на баяне, часть стояла в очередь к «туалетам», а директор Галина... – пыталась рубить дрова... На моё – «Да что же Вы делаете-то...», отмахнулась – «Иди, поешь, там тебе всё стоит на столе..., а мне чем утром топить и готовить...?» Внешне грубо, но в вежливое..., отобрал топор, подсадил его на топорище (он почти спадал) и стал рубить чурки и складывать их в порядочную, то есть ровненькую поленницу. В час ночи закончил, поел и услышал... – «Спасибо, иди спать, разбужу рано, я не успела собрать ни паёк сухой, ни снаряжение, так что сам утром сделаешь и вперёд... – в «Мечту». И..., прости, иначе не получится, возьмёшь две группы, с которыми приехал. Я тебя разбужу...». И я пошёл спать..., так как уже реально двигался на посыле воли. Мне было достаточно раздеться и прикоснуться к подушке...

        Я до сих, за редчайшим исключением, сплю мало и вне снов..., а тогда мне снилось что-то яркое и звучащее..., сон не помню, но помню в яркое его окончание – козёл с очень значимой бородой и рогами (он бродил вечером вокруг столовой и я его сфоткал!  и это намёк на будущую реальность от Неба) стучал этими же рогами в моё окно. Я открыл глаза, и... – мои офицерские часы, подаренные отцом, показывали пять утра, а козёл в окне оказался... – Галиной..., моим душевным на оставшиеся мои годы, даже несмотря на то, что её уже нет в безвремённость смерти, – Директором, на которого до сих пор настроены струны моей души...